Текст книги "Звезды сделаны из нас"

Глава 7. Нелли

«Это тебе за активное участие в жизни школы? Идейным ботанам даже памятник полагается?» – отсмеявшись, спрашиваю я.

– Увы, не мне.

– «Макаров Александр» – это твой друг? Ты скорбишь? И нужно принести тебе соболезнования?

– Это один конченый урод. Можешь выпить на своей светской тусе за то, что в мире одним козлом стало меньше.

Выходит, моя «светская туса» его все же задела, и я, захмелев от азарта и радости, включаюсь в болтовню:

– Значит, это ты его так?

– Хотелось бы. Но это лишь меч божественного правосудия.

– Что ж, тогда твоя жизнь не настолько печальна, как выглядит на данной фотке.

– Подумала, что я жалуюсь? Наивная. Это я хвастаюсь, как и ты своей пьянкой.

– Ничего подобного. Ты обвинил меня в асоциальности. Я тебе прислала доказательства, что это не так.

– Тоже мне доказательство. Может, это культурная программа вашего дома престарелых?

– Ты совсем дебил?

– Ладно. Ок. Поклянись, что это ты на фотках.

– Еще чего. Дело твое. Хочешь верь, хочешь не верь. Мне плевать.

– Просто, когда мы переписывались в паблике, я тебя не так представлял.

– Думал, я восьмидесятилетняя горбатая женщина с бородой?

– Думал, что ты двенадцатилетняя серая мышь на пике гормональной активности.

– Ты шутишь, как мои одноклассники. Еще немного – и я с тобой попрощаюсь.

– Ну, слава богу, все встает на свои места. А то я никак не мог понять, с чего это такой гламурной девочке, как ты, интересоваться моей унылой ботанской жизнью.

– Во-первых, мне глубоко фиолетово, что там с твой жизнью. Ты сейчас сам прислал фотку. А во-вторых, кто верит только в то, что видит, – идиот.

– То есть ты признаешь, что ошибалась, называя меня ботаном и клоуном?

– Ты, вообще, откуда?

– Из Москвы, а что?

– А, ну тогда понятно. Вы там все такие.

– Какие?

– Пафосные.

– Зашибись! Теперь я еще и пафосный. Пафосный ботан? Или пафосный лузер? Даже не знаю, что лучше звучит.

– Ах-ах, смешно. Все, давай, мне некогда.

– Ты учишься?

– Угу.

– В школе?

– Угу.

– Сделай и пришли фотку.

– Обойдешься.

– Значит, ты не в школе.

– Сейчас нет.

– Понятно.

– Что тебе понятно?

– Что ты типа в школе, но на самом деле не в школе.

– На чем ты пытаешься меня подловить? – Я взвиваюсь. – Сам-то ты где?

– Я в автобусе. Прислать подтверждение?

– А какого черта ты делаешь в автобусе, если сейчас четвертый урок?

– Еду с кладбища. Меня, как самого главного и пафосного ботана школы, отправили помолиться за Макарова.

– Ты же сказал, что он конченый урод.

– Прикинь, за уродов тоже молятся.

– А че, ботаны умеют молиться о чем-то, кроме оценок?

– Я тот самый ботан, который умеет.

– А ты правда ботан?

– А ты правда гламурная?

– Ты опять?

– Ладно. Ок. А какой ты сама себя считаешь?

Вопрос задевает за живое. Может, ему и впрямь интересно, что у меня за душой, но, скорее всего, это лишь мои надежды.

– Не гламурной.

– Ну это я понял. Может, что-то еще?

Он не отстает, и я отделываюсь шуткой, в которой, по правде, нет и намека на шутку:

– Я думала, что я независимая, сильная и смелая, но на самом деле, как показывает практика, – слабачка и типичная неудачница.

– О, класс! Это прям про меня.

– Ты еще и дебил, ботан. Я с тобой личным поделилась, а ты такой же придурок, как все. Не пиши мне больше.

– Эй, погоди, я серьезно. Я тоже неудачник. Честно. Взять хотя бы этого Макарова. Он меня вообще ни во что не ставил, всю школу на меня натравил. Не подумай, что жалуюсь, но, что есть, то есть.

От этого признания екает в груди. Еще слово – и я разревусь. Часто моргаю, снова и снова перечитываю последнее сообщение и все больше убеждаюсь: придурок прикалывается. С его внешкой и приторной улыбочкой впору записывать дебильные ролики для «Тик Тока» и пудрить девчонкам мозги – последнее он в данный момент и проделывает.

Вздыхаю и констатирую:

– Ага. Нестареющая классика. Ты ботан, и тебя буллят. Извини, но у нас с тобой разные проблемы. И говорить больше не о чем.

– Типа, куда нам, столичным ботанам, до проблем подкрученных провинциальных девчонок? А еще меня обвиняла в пафосе.

– Глеб? Ты же Глеб? Тебя правда так зовут в жизни?

– Угу.

– Так вот, Глеб, иди к черту.

– Хорошо. Ушел.

– И не пиши мне.

– Хорошо.

– Дебил.

– У тебя новый приход?

– У меня новый уход.

– Понял. Тогда, когда закончится, пиши сама.

– Еще чего?!

– Я просто предложил.

– Отвали уже!

– Отваливаю. Как раз моя остановка. Спасибо, было классно скоротать с тобой дорогу. И удачи в гламурных похождениях!

– Придурок!

Я в сердцах сворачиваю диалог и в отражении черного зеркала вижу свои ненормальные, горящие злобой глаза.

А вдруг он не врет?.. Содержимое его аккаунта никак не вяжется с успешностью. Может, придурок, не умеющий вести нормальный диалог, это не он, а я?..

Снова заношу палец над экраном:

– Тебя правда буллят?

– Думаешь, я такими слезливыми историями к девушкам подкатываю?

– Ладно. Прости, что наехала. У меня есть повод.

– Наезжать на незнакомых людей из-за своих проблем – это не повод, а диагноз.

Он уязвлен – отвечает не сразу и старается посильнее задеть, но я бы тоже на его месте злилась. Не ведусь на бубнеж и строчу полный трагизма рассказ: ну, просто чтобы он знал, кому рассказывает про буллинг.

Конечно, проще было записать голосовое, но Милана вечно прикалывается над моим «прокуренным» тембром и манерой растягивать слова.

– Ага. Диагноз. Не иначе. Каких только «диагнозов» на меня не вешали в школе! Психичка, анорексичка, хикки. Ведьма. Это ролевая модель, и я не могу на нее повлиять: то, что обычно легко удается, при этих уродах оборачивается настоящим кошмаром. Если пою – фальшивлю, как мартовский кот, если говорю – скатываюсь в никому не интересное занудство и дарю им новые шикарные поводы для глума. Чувствую себя куклой, которой уготовили участь вечного изгоя и объекта насмешек. В общем, в один из дней я решила повернуть их оружие на сто восемьдесят градусов: я ведьма, да будет так. Прикол в том, что теперь они сами верят, будто я способна навести порчу, и побаиваются. К чему это я? Резкость – моя вторая натура. Не принимай на свой счет, окей?

Выдохнув, отправляю Глебу свое нытье, и облегчение, смешанное с ожиданием, мурашками проступает на коже. В ответ прилетает три смеющихся смайлика.

– Эй, по-твоему, я тут что, анекдоты травлю?

– Нет. Меня повеселило другое. Похоже, меня тебе Бог послал. Ни за что не догадаешься, как меня называют в школе.

– Я попробую. Солнышко? Зая? Киса?

– Хочешь, чтобы меня прямо сейчас стошнило?

– Всего лишь, чтобы ты почувствовал то же, что я, увидев ту фотку с первого сентября. Тебе там только нимба не хватает. Такой правильный и сладенький, аж скулы сводит.

– Да чего ты прицепилась к фотографии?

– Потому что меня она бесит. Терпеть не могу вот таких ванильных мальчиков, которых создают не иначе как в киберлаборатории послушания и занудства.

– А почему только мальчиков?

– Потому что мы сейчас говорим о тебе.

– Но ты же меня совсем не знаешь. Я, может, отпетый подонок и негодяй с ангельским лицом?

– Подонок и негодяй, которого буллят? Рассказывай!

– А что же ты, типичная неудачница, делала в экстремальном мини на ночной тусовке?

– Считай это своеобразным социальным экспериментом. Иногда так хочется залезть в голову другим людям и понять, каким с их позиций видится мир. Собственно, этим я вчера и занималась.

– И как тебе их мир?

– А никак. Смертная скука.

– То есть твоя собственная жизнь веселей?

– Нет. Блин. Да что ты прицепился?!

– Кажется, я начинаю понимать твои школьные диагнозы. Ты ведешь себя крайне недружелюбно. И нервничаешь по пустякам.

Я снова закипаю. За годы вынужденного отшельничества пришлось нарастить броню, чтобы никто не совался и не делал больно. Подспудно я ищу сопереживания, но, когда нахожу, принимаю его за жалость. А жалость и так сквозит из осторожного тона учителей, серых мышек и тихих ботаников, которые тоже недалеко от меня ушли. Но этот… тип даже не пытается быть корректным и нарочно лезет на рожон!

– Ты что, не прочел ни слова из того, что я тебе написала? Ты меня тоже не знаешь! Я тебе сказала только про фотографию, а ты меня упрекаешь, воспользовавшись моей же откровенностью.

Он что-то пишет и стирает, снова пишет и стирает и наконец выдает:

– Ладно. Давай начнем заново.

– Что начнем?

– Наше знакомство. Привет, меня зовут Глеб Филатов, мне восемнадцать, и я ботан, аутсайдер и Святоша.

– В плане Святоша?

– То самое мое прозвище, о котором я тебя спрашивал.

– Почему? Ты верующий?

– Не совсем. Точнее, нет. Но все думают, что да. И я их не разубеждаю.

– Вот это ты меня удивил.

– То ли еще будет. Говорю же, что ты меня не знаешь.

В рот едва не залетает назойливая мошка – отплевываюсь и обнаруживаю, что он открыт, да еще и растянут в блаженной улыбке. На душе так легко, что есть риск вознестись над скамейкой, тополями и набережной и, словно наполненный гелием шарик, затеряться в облаках.

Он прикольный. Правда прикольный. И теперь уже я пишу, стираю и пишу, взвешивая каждое слово:

– Ладно. Хорошо. Меня зовут Нелли Кузьмина, мне восемнадцать, и я отличница, неформалка и ведьма.

– Так, стоп. Отличница?

– Да, но не ботан. Ясно?

– Ах, ну да, конечно. Все кругом ботаны, кроме тебя…

– Ты опять?

– Ну а что с ведьмой? Как это тебя так угораздило?

– Тупая история, под стать звездам моего класса. В рабочей тетрадке по окружающему миру была картинка с видами рыб: нельма, селедка, рыба-ведьма – может, помнишь? Так вот: наша самая главная стерва не придумала ничего умнее, чем высмеять мое имя. Так я и стала ведьмой. Не ищи логику, она вышла из чата. Однажды, по указке все той же зазнавшейся стервы, дуболом Вовочка Бобров запер меня в темном кабинете. Я просидела там до позднего вечера, – к счастью, охранник решил пройтись по этажу и услышал крики и стук. Утром я вышла к доске и во всеуслышание объявила, что Вова повел себя как скотина, и в наказание его настигнет моя магия: проберет понос. Веришь или нет, но так и случилось. Он слег в больницу с кишечной инфекцией и вернулся только через две недели – бледный и худой. Так что Ведьма – это не просто прозвище. Это призвание. Ну как, страшно?

– Нет. С ведьмами у меня разговор простой – инквизиторский. Двухлитровая клизма со святой водой и розги.

– Это, пожалуй, лишнее.

Хохочу и жду, что еще выдаст Глеб, но он пропадает из Сети. Экран гаснет, в нем возникает бледное небо и черные ветки, а я с ужасом обнаруживаю, что слишком много о себе нагородила.

Звонит Алина, просит купить творожок для Бори, и я вру, что не могу говорить, потому что начался урок.

Прогуливаюсь по парковым аллеям, долго стою на пешеходном мостике, вглядываюсь в мутную воду главной городской речки и любуюсь доживающими свой век фонтанами. Несмотря на тепло, в воздухе явственно ощущается осень, и в душу проникает грусть с нотками уныния.

Кажется, он тоже слился. Совсем как Артём, когда узнал неудобные подробности.

Прибавляю шаг, спешу к остановке и ныряю в подошедший троллейбус. Плюхаюсь на сиденье, протягиваю кондуктору ученическую карту, и телефон в ладони снова оживает:

– Прости, пришлось забежать в школу. Отдать им фотки. На чем мы там остановились?

Нестерпимо хочется плакать, и в носу щиплет, но я улыбаюсь:

– Ты собирался рассказать, почему ты аутсайдер.

– Это долго, и писать сейчас сложно.

– Запиши голосовое.

– У меня дурацкий голос.

– Да ладно. Не верю.

– И правильно делаешь. Он у меня обычный.

– А у меня нет. Поэтому я не общаюсь голосовыми.

– Ого! Теперь мне ужасно любопытно его услышать.

– Нет уж. Лучше без этого.

– Ты что, меня стесняешься? Я же вообще фиг знает где и даже не знаю, свое ли фото ты мне прислала.

– Я никого не стесняюсь! Просто не хочу!

– А знаешь, что я в начале подумал, когда ты комменты стала писать? Что ты парень, прикидывающийся девчонкой. По правде говоря, я до сих пор не уверен, что это не так.

– Эй! Ты совсем, что ли? Какой я парень?

– Ну, тогда просто запиши хотя бы два слова, чтобы я понимал, что ты та, за кого себя выдаешь.

Он опять попал в точку: я стесняюсь до одури, но показаться совсем забитой – тоже не вариант. Откашливаюсь, хриплю в микрофон: «Привет, Глеб. Я не парень» и быстро отправляю ему.

– Достаточно?

Тут же прилетает ответ: «Привет, Нелли. У тебя классный голос».

Подношу динамик к уху и под гневным взором сидящей рядом бабушки несколько раз прослушиваю шесть простых слов. Вот уж у кого действительно классный голос: приятный, веселый и уверенный. И паранойя тут же услужливо поднимает голову.

– Ты не ответил, почему ты аутсайдер.

– Потому что у меня с вот тем придурком, чью могилу я тебе показал, была вражда. Но он звезда школы, а я не звезда. Поэтому все были за него и против меня.

– Как знакомо. И почему же ты не звезда?

– Не знаю. Наверное, нет данных.

– Как это нет данных? Я же тебя видела. Ты похож на блогера.

– Ты говорила, на ботана.

– Хорошо, на ботана-блогера.

– Мне, конечно, приятно, что ты все-таки сказала что-то хорошее обо мне, но для того, чтобы быть школьной звездой, нужны другие данные.

– Это какие же? – Тема настолько животрепещущая, что я дергаюсь, и бабушка слева грозно цыкает. – Есть соображения на этот счет?

– Ну, я не знаю… Наглость? Самомнение? Эгоизм? Так запросто не скажу, но явно не то, чем я могу похвастаться. А похвастаться я могу только тем, что за все эти годы так и не прогнулся под них. Тебе, может, будет смешно, но я считаю это, наверное, своим самым большим достижением.

– Мне не смешно. Потому что я отлично понимаю, о чем ты говоришь.

– Правда?

– Ага.

Автоинформатор бодро объявляет название остановки и вынуждает прервать увлекательную переписку. Спешно прощаюсь с Глебом, прячу телефон в карман рюкзака, вытираю о джинсы вспотевшие ладони и, растолкав локтями попутчиков, выпрыгиваю из средней двери.

Глава 8. Глеб

Интересно, а есть ли у меня на самом деле, как выразилась Нелли, «данные», чтобы стать звездой школы? Чисто гипотетически. Предположим, все сложилось бы не так, как сложилось? Если бы я не ввязался в тот конфликт с одноклассниками Гошиной сестры? Если бы подружился с Сашей Макаровым? Нет, понятное дело, что я не мог не заступиться за маму и с Макаровым никогда в жизни не подружился бы, но меня, главным образом, интересует собственный потенциал. Ведь, как ни крути, нужно признать, что Макаров – личность. С его мнением считались, его боялись, каким-то непонятным образом он вынуждал людей делать то, что он хочет. А еще Макаров был яркий – с внешностью ему повезло, но это даже не основное. Он всегда держался так, словно весь мир был создан именно для него, поэтому всё и все вокруг должны соответствовать его ожиданиям. А если не соответствовали, то немедленно выбраковывались. Вот как я, например.

Учился Макаров средне, на трояки, но это никого не смущало, словно ему достаточно было быть просто Макаровым. Учителя относились к нему с осторожным уважением, не цепляя лишний раз и не заваливая, словно безоговорочно принимали его неприкосновенность и исключительность. У Макарова была, конечно, богатенькая семья, но вряд ли дело заключалось только в этом. Кулыгин вон тоже сынок какого-то дипломата, но тихий, скромный и безобидный. А, раз безобидный, значит, и считаться с ним необязательно. Тогда как Макаров, чуть что не так, немедленно лез в бутылку, качал права и выставлял своих обидчиков в самом неприглядном свете.

А еще Макаров любил и умел командовать. Часто ему достаточно было одного взгляда, чтобы отдать приказ своей шобле, а без его одобрения те и шагу не могли ступить.

Поэтому я не кривил душой и не хвастался, говоря Нелли, что горжусь тем, что не прогнулся под всю эту систему. Но мне действительно было гораздо легче жить со статусом изгоя, нежели стать шавкой Макарова. Сама мысль о том, чтобы угождать против собственной воли, казалась настолько омерзительной, что ради самоуважения я был готов терпеть стычки и насмешки. Ведь, пойдя на попятную, я превратился бы либо в такого же шакала, как и его дружки, либо в дрожащую мышь, что в обоих случаях полностью противоречило моим взглядам на то, каким должен быть человек.

Да, мои знания о мире черпались из кино и книг, но там везде было о том, что даже если на долю героя выпадали страдания, то он никогда не должен был «опускаться на колени» и «целовать сапоги». Как-то раз по малолетству я даже с мамой спорить стал, доказывая, что стоять на коленях унизительно. И тогда она, яростный противник телесных наказаний, хорошенько отхлестала меня косынкой, как только мы вышли из церкви, – ведь мне приспичило заявить о своей героической позиции именно там. Но потом успокоилась и, выслушав, объяснила, что вставать на колени можно и нужно только перед теми, кого любишь и уважаешь. Потому что это жест не только покорности, но и доверия.

А вообще, мой любимый герой – Максимус из «Гладиатора»: сильный, смелый, гордый. Сколько раз, попав в очередную передрягу, я вспоминал, как его держали в клетке и в цепях, как он был вынужден сражаться за свою жизнь и как независимо и гордо разговаривал с цезарем. В такие моменты я воображал, будто я – это он, и мне становилось намного проще давать отпор Макарову. Максимус был рабом по обстоятельствам, но не по духу. Вот и я отстаивал свободу своего духа, как только мог.

– Ты чего сидишь в темноте? – Мама заходит в комнату, и свет резко вспыхивает.

Я зажмуриваюсь. Пока размышлял обо всем этом, не заметил, как монитор ноута погас.

– Доклад делаю.

– В темноте?

– Угу. Пытаюсь представить, как было, когда еще ничего не было.

– До Сотворения мира?

– Тут пишут, что до момента Большого взрыва ничего не существовало, а пространство и время начали формироваться одновременно.

– Глеб, – она смотрит с укором, – я не собираюсь вступать в полемику со школой и мешать тебе делать уроки, но, просто чтобы ты знал, Бог был всегда и всегда будет. Он является первопричиной всего на свете. И времени, и того, что ты называешь пространством, и всего живого на свете, и нас с тобой. Во всем, что нас окружает, присутствует частица Бога.

– А тут пишут, что «в рамках эксперимента по галактической эволюции с помощью спектроскопии был проанализирован состав ста пятидесяти тысяч звезд, и исследование показало, что люди и звезды Млечного Пути на девяносто семь процентов состоят из одних и тех же атомов».

Мама поджимает губы – у нас уже были подобные разговоры и каждый раз тупиковые.

– Хочешь знать мое мнение? – Она снимает со стула белую рубашку и мнет ее в руках. – Ты слишком много думаешь, вместо того чтобы прислушиваться к своему сердцу и чувствам.

– Серьезно? Ты так считаешь?

Я немало удивлен.

– Разумеется. Нет, то, что ты рассудительный и разумный, хорошо, но иногда стоит отпустить себя и довериться сердцу.

– Лучше такого не говори, – смеюсь я. – Если я себя отпущу, то очередного Большого взрыва нам не избежать. Нет, ладно, может, не такого большого, но образования сверхновой точно.

– Не нужно ерничать. Ты меня понял.

Я киваю. Я ее понял. Она пытается сказать, что я должен открыть свое сердце для Бога, как это сделала она. Вот только мама понятия не имеет, какая чернота в этом моем сердце скопилась. Лучше даже не трогать.

– Отнесу рубашку в грязное? – интересуется она, собираясь выйти из комнаты.

– Нет! – Я вскакиваю из-за стола и забираю рубашку у нее из рук. – Еще в ней похожу.

Мама с подозрением косится:

– Ты же белое ненавидишь.

– Да, но сейчас надо для школы.

– Странно, – она пожимает плечами. – Разве у вас не траур?

– Траур. Но мне так надо.

– Хорошо. Только постирать ее все же стоит. Воротник грязный и по́том пахнет.

– Нормально. Один день доходить можно.

Когда она закрывает за собой дверь, я возвращаюсь к докладу о происхождении Вселенной. Только вместо того, чтобы читать научные статьи, снова думаю совсем о другом.

Все-таки эта Нелли странная. Резкая, вспыльчивая, но не злая. Хочет казаться злой, однако я чувствую, что это наносное – уж слишком она прямолинейна. По-настоящему злые люди никогда не признают этого за собой, а она извинилась, что наехала, и, хотя потом наговорила еще всякого про ванильного мальчика и кибервоспитание, поделилась со мной своими личными бедами. Пускай мимолетно и вскользь, но получилось довольно любопытно. Выходит, что она тоже своего рода изгой. А это даже прикольно. Интересно, как она с этим справляется? Есть ли у нее кто-то вроде Максимуса? И кто в ее мире главный злодей? Такой же Макаров или, может, свора бешеных стерв? Скорее последнее. Я точно не знаю, но, как по мне, буллить девчонок могут только конченые слабаки, а Макаров слабаком не был. Впрочем, версия быдла тоже имеет право на жизнь.

Открываю фотографию Нелли и снова разглядываю высветленные белые пряди, рассыпавшиеся по нежному, будто фарфоровому лицу, тонкий изящный нос, густо накрашенные приопущенные ресницы. Смотрю долго и внимательно, пытаясь избавиться от пелены первого впечатления. И разглядеть за всей этой косметикой и позированием ее саму. Зачем? Понятия не имею. Но ее внезапное появление привносит в бессобытийное однообразие каждодневной жизни капельку интриги. А еще мне определенно льстит, что она посчитала меня симпатичным и похожим на блогера. Пусть даже и сказала, что ее от такого тошнит, все равно это немного смахивает на комплимент.

Зеркало в моей комнате есть только на внутренней стороне дверцы шкафа. Открываю его и около минуты критически разглядываю себя, свое лицо и тело, пытаясь представить, как все это вместе выглядит для других. У меня к себе претензий нет. Я просто знаю, что не урод, и раньше этого было достаточно. Но теперь, когда человек составил свое первое впечатление обо мне только по моей внешности, стоило задуматься.

Захлопнув шкаф, быстро возвращаюсь к ноуту и пишу ей в ВК:

– Привет. Ну как ты там?

Нелли не в Сети, но, пока я, пялясь на свое сообщение, думаю, что нужно было написать что-нибудь поинтереснее, на аве с ботинками загорается зеленый кружок и невидимая собеседница сразу же открывает мое послание.

– Спасибо, все норм. Как сам?

– Тоже норм.

Я немного нервничаю, потому что нужно было сначала придумать тему для разговора, ведь мы не какие-то там закадычные приятели, чтобы тут же начать обмениваться новостями или болтать ни о чем.

– Расскажи, кто главный в твоем мире злодей? – на ходу придумываю я. – Кто отравляет тебе жизнь и с кем приходится бороться?

– Бороться, – она присылает гогочущий смайл. – Скажешь тоже.

– Значит, ты смирилась?

– Считай, что так.

– Ну а как же: «Чтобы жить, надо рваться, путаться, биться, ошибаться, начинать и бросать, и опять начинать, и опять бросать, и вечно бороться и лишаться. А спокойствие – душевная подлость»?

В шутку выдаю цитату Толстого, которую в прошлом году учил для сочинения. Но потом вдруг спохватываюсь, что она может не понять иронию, и кидаю вдогонку веселую рожицу.

– С таким бороться невозможно, – серьезно отвечает она.

– С каким таким?

– С тупостью и лицемерием.

– И как же ты с этим живешь?

– Вот так и живу. Или не живу. Не знаю.

– Сильно достается?

– Ты не понимаешь! Если вдруг ты подумал, что меня бьют или как-то шпыняют, то очень ошибаешься. То, что я тебе рассказывала, это о другом.

– Хм. Ты нарочно разговариваешь загадками?

– Нет. Но знаешь, есть такая вещь, как чувство собственного достоинства. И бывает так, что унижение намного оскорбительнее побоев.

– Допустим. Хотя побои, честно признаюсь, тоже не сильно приятная штука.

– Тебя бьют?

– Я их тоже иногда бью.

Снова прилетает смеющийся смайл.

– Моего злодея зовут Люда Орлова, но Люда – это же не круто. Поэтому она называет себя Миланой. Чуешь уровень проблемы?

– И чем же ты ей не угодила?

– Фактом своего существования.

– Вот просто так? Мой злодей Макаров добивался моего подчинения и никак не мог успокоиться, что кто-то рядом с ним не поклоняется ему, хотя дышит тем же воздухом. А твоя Милана? Чего ей нужно?

– Говорю же, она ненавидит меня за то, что я вообще дышу. Не ее воздухом, а в принципе!

– Но почему ты ей не противостоишь?

– А почему ты не противостоял своему Макарову?

– Я пытался. Но он же не один. Так себе аргумент, но уж какой есть. Я ведь не Максимус, чтобы одним взмахом меча отсечь всем разом головы.

– Кто такой Максимус?

– Гладиатор.

– Шикарно. Так вот, я тоже не гладиатор.

– А знаешь, что я тут подумал, после нашего с тобой разговора?

– Извини, мысли читать пока не умею.

– Когда ты сказала, что у меня данные, я подумал, что, если бы очень сильно захотел, то, наверное, мог бы сместить Макарова с его звездного пьедестала, только раньше мне такое в голову не приходило, а теперь уже поздно.

– Почему это поздно?

– Потому что Макаров умер. Забыла?

– И что с того? Король умер, да здравствует король! Что тебе мешает занять его место?

– Ты сейчас шутишь?

– Ничуть.

Я зависаю с ответом и хочу сначала написать, что я не полководец и мне пьедестал Макарова никаким боком не сдался, но я сам завел разговор и теперь, если соскочу, буду выглядеть болтуном.

– Ты сейчас это так сказала, как будто пытаешься взять меня на слабо.

– Так и есть.

Жду, что добавит хотя бы скобочку – улыбку, но не дожидаюсь. И снова пару секунд торможу.

– Ну хорошо. Ты меня подловила. Только знаешь что? Предлагаю пари. Я занимаю пьедестал Макарова, а ты – трон своей Миланы. Кто справится первым, тот и победил.

– Пф! Это нечестный спор и неравнозначный. Твой Макаров мертв, и воевать потому ни с кем не придется, а Милана вполне себе жива. И корона к ее голове, похоже, прибита гвоздями.

– Между прочим, все наоборот. У тебя ситуация намного интереснее. Я Макарову уже в любом случае ничего не докажу, а у тебя есть возможность увидеть, как твой враг встает на колени.

– Ты что, детских книжек начитался?

– Не без этого.

– Хватит, Глеб, отстань. Как есть, так и есть. Чего ты мне голову морочишь?

– Это ты мне морочишь. Подкинула дровишек в топку, теперь полыхает.

Внезапно она присылает голосовое. Смеется. Смех у нее тихий, немного хрипловатый.

– Ты совсем дурак? Каких еще дровишек? Нет, правда, давай без вот этого детского сада? Нам обоим не пятнадцать, чтобы считать, что добро побеждает.

– Ладно, хорошо, – пишу я. – Ты как хочешь, а я вызов принял.

Звук ее голоса странным образом воодушевляет, я действительно весь загораюсь и готов пообещать сейчас что угодно, просто потому, что от ее смеха мне тоже становится весело.

– Ну-ну, – отзывается она. – Если не возражаешь, спрашивать, как ты собираешься это делать, я не стану, но с нетерпением буду ждать отчета. Можно даже фото или видео.

Я собираюсь ответить, что обязательно позабочусь обо всех доказательствах, подтверждающих мои успехи, но в комнату снова входит мама. У нее сбились настройки телевизора, и нужно срочно все вернуть «как было», поэтому приходится торопливо попрощаться. Но все время, пока я вожусь с пультом и программами, я не перестаю мысленно прокручивать нашу забавную переписку, прикидывая глобальность проблемы и осмысливая, во что же я в результате влез.