Текст книги "#Живое воспитание. Как неидеальной маме воспитать счастливого ребенка"

Представьте себе ночь. В комнате только я и мой старший ребенок. Тогда он был еще грудничком. Я укладываю его спать, пою песенки, а внутри спешу. У меня намечено еще много задач, дел, писем.

Обычно ребенок засыпает довольно быстро, но в этот раз процесс особенно затянулся. И в какой-то момент я осознаю, что внутренне закипаю. И чем больше хочу уйти, тем дольше он засыпает. И я начинаю тихо сходить с ума.

Такие сильные чувства неадекватны ситуации, ведь через время я даже не смогу понять, в чем причина этих эмоций, ситуация же рядовая, мелочи жизни. Подобная несоразмерность свидетельствует о том, что в ход пошла неосознанная энергия моего личного прошлого опыта.

Тогда я делаю паузу и задаюсь вопросом: что меня так сильно цепляет? Что я сейчас чувствую? Сосредоточиваясь на эмоциях и ощущениях, я выхожу на мучительное чувство подавленности, бессилия, гнева. И даже боли… Согласитесь, все это точно не могло быть вызвано тем, что ребенок ворочается в постели дольше обычного. Тут явно что-то другое.

Сидя напротив сына, я «иду» дальше: в какой ситуации в прошлом у меня возникали подобные чувства? Такое горькое состояние, как будто тебе очень важно было что-то донести, быть услышанной, но тебя обрубили. Сказали «нет и все», вывернули слова наизнанку и сделали виноватой. Это была не одна ситуация, а некоторый повторяющийся опыт общения со взрослыми.

Это, вероятнее всего, я сделала или сказала что-то не так и попыталась объяснить, что не виновата, но папа посчитал по-другому и принялся учить «уму-разуму». Разумеется, он хотел мне только добра. Но я в своем возрасте и со своими особенностями не могла осознать его предостережения, воспринимала в этих словах не смысл, а форму, за которой мне слышалось одно: «Ты плохая!»

Надо сказать, что, как девочка впечатлительная и боготворящая папу, я ужасно переживала такие моменты: не быть услышанной им – тяжкий груз и боль отвержения. Но не только. Я ощущала также принуждение поступать так, как не хочу и неприятие меня как таковой.

Отсюда ощущение давления и бессилия.

Этот повторявшийся не один раз опыт продолжает влиять на меня взрослую, в результате чего любая ситуация, напоминающая давление, принуждение, детскую беспомощность и непонятость, воспринимается болезненно.

И вот как это сработало в моем материнстве. То, что Андрей «держал» меня у своей кроватки, мое подсознание восприняло как акт давления и вызвало ответный бунт.

Осознав это, я смягчилась. Никто на меня не давит, передо мной лишь ребенок, который не может заснуть. Он не в ответе за мой личный опыт. После этих открытий буря стихла, я стала снова вменяемая мама с огромным запасом терпения.

На основе этого примера вы можете убедиться, что ребенок способен невольно «проваливать» в уже давно забытый, но тем не менее продолжающий влиять на нас опыт, в котором мы ощущали себя невыносимо беспомощными, охваченными страхом или болью. Это тот опыт, когда мы предстали один на один с ситуацией, преодолеть или разрешить которую у нас не было ресурсов. А значит, возникло бессилие.

Для обеспечения безопасности подсознание теперь тщательно отслеживает подобные угрожающие ситуации, чтобы не допустить повтора. И на помощь к нему приходит защитное раздражение, обращающее наше внимание на эти ситуации, чтобы мы могли что-то предпринять.

Иногда подобный перенос своего опыта на детский происходит буквально: мы видим, как ребенок оказывается в ситуации, которая вызывала в нас сильные непереносимые чувства, и реагируем соответствующе.

Очень часто таким провокатором становится поход малыша в сад или школу. Это сильный опыт для каждого человека, и он непременно пробуждается, когда наши дети проходят аналогичные этапы.

Если в эти периоды мы оказались без поддержки, в изоляции, в ситуации насмешек и издевательств, под властью страха и чувства покинутости, то наше подсознание может сработать так, что начинает видеть «врагов» даже там, где их нет.

Маме может казаться, что все воспитатели недостаточно компетентны, что они черствы, холодны и невнимательны… Опыт прошлого формирует установку, которую очень сложно заметить, ведь интеллект «упаковывает» ее в логические аргументы, которые сложно трансформировать.

Вот небольшая история о том, как я сама преодолевала эту установку.

Будучи девочкой стеснительной и катастрофически привязанной к родителям, я воспринимала садик как филиал ада на земле. Я помню даже то смутное физическое ощущение, когда предстояло туда идти: (темно, холодно, судя по всему, память сохранила воспоминания о зимнем утре), одежда туго сжимает живот и колется в области спины и шеи.

Я сижу на пуфике в коридоре и «тяну резину», лишь бы подольше не выходить. Затем промозглая серость вокруг, и мой взгляд скользит по асфальту, «перескакивая» через линии трещинок. Мы заходим в сад – кажется, словно окна сада горят одни-одинешеньки в ночи.

Дальше по накатанной: узкий тусклый коридор, моментально обволакивающий запах невкусной, как будто больничной еды, холодная раздевалка и… группа. Я стою на входе в зал и не могу сдвинуться с места. Кажется, что все смотрят на меня, а я не могу спрятаться или найти себе хоть какой-то угол для укрытия.

В плане событий я помню какие-то фрагменты, но в основном одни ощущения – одиночество, чувство беззащитности и холода от больших и строгих «теть» и один яркий эпизод унижения.

Эпизод, после которого я яростно прокручивала в голове сцену пыток с моей воспитательницей в главной роли. Но мое всемогущество осталось никем не замеченным – мне было так стыдно и страшно, что я не обмолвилась о произошедшем ни словом.

Что это за эпизод? Сердобольные взрослые могли бы сразу поднять табличку «Травма!», но я не буду спешить разбрасываться такими понятиями.

Дело было так. Однажды я долго не могла уснуть во время тихого часа. И, вероятно, создавала суету и лишние звуки. Возможно, мы даже играли с соседкой по кроватке? Не помню. Помню только одно: воспитательница набросилась на меня с яростными криками, выставила посреди зала и с силой начала стягивать трусики. Уж не помню до какой стадии она дошла, но все происходящее вызвало у меня жуткую панику и истерику. И пожалуй, подкрепило мою стеснительность и запуганность.

Справедливости ради, нужно отметить, что, вероятнее всего, мне делали замечания, на которые я не реагировала. Вот воспитателю и пришлось пустить в ход более радикальные «педагогические» приемы.

Сама ситуация и мои маленькие детские переживания остались в прошлом, как и у многих. И вспоминать о них нет особого смысла. Теперь я взрослая и сильная, справляюсь с самыми разными ситуациями. Однако, когда моему старшему ребенку исполнилось полтора года, от бабушек и дедушек зазвучал вопрос: «Вы уже решили, куда отдавать в садик?»

И я начала осознавать, что малыш подрастает и грядут важные перемены. Тот, кого я целый год носила на руках и бесконечно целовала, уже полуторагодовалый мальчишка, и через некоторое время меня ему будет мало, а мне – сложно удовлетворить все его потребности.

Вопрос о садике становился все актуальнее. И все забытые ощущения из прошлого, связанные с этим опытом, начали подниматься на поверхность.

Внутри у меня уже созрел протест: «Моего родного малыша, мою кровиночку – не отдам!» Возникает защитная установка: как будто кто-то нападает и нужно давать отпор. Как будто заранее известно, что ребенку будет там плохо. Как будто он в опасности и пора бить тревогу.

Если установка возникает еще до того, как мы переживаем какой-то опыт в настоящем, значит, она относится к нашему прошлому, которое автоматически переносится на ребенка. К счастью, мне быстро удалось это заметить, «вынести» свой опыт за скобки и быть внимательной к тому, что происходит здесь и сейчас.

Когда боль своего прошлого слишком сильна, то в поведении ребенка «мерещится» что-то свое. Вот он плачет, когда идет в сад, и ваше сердце разрывается. Его плач пробуждает те ощущения одиночества и боли, которые переживали лично вы. Но давайте посмотрим на ребенка: что происходит с ним. Может показаться, что ему также больно и страшно. Но вот уже через 10–15 минут он играет и исследует новую обстановку.

Воспитатель говорит, что он хорошо себя вел, естественно, скучал, но отвлекался. «Конечно, – „думает“ параноидная часть внутри вас, – отвлекался-то отвлекался, но на самом деле ребенок мучается». И тогда в зависимости от привычных моделей поведения родители начинают либо «спасать» ребенка из сада, находя «объективные причины», либо впадают в такую тревогу, что и ребенок «кожей» чувствует опасность, исходящую от новой среды.

Надо сказать, сама по себе идея садика мне нравится. Мама и ребенок выходят из периода симбиоза и нуждаются в расширении пространства. Маме – чтобы уделить время реализации своих дел и планов, ребенку – чтобы получить опыт общения, игр и обучения со сверстниками вне привычной модели «мама-ребенок», «папа-ребенок», «семья». Но реализация этой идеи действительно может быть разной. От счастливого и веселого пространства, куда идти хочется, где хорошо, до каторги, где мучают и унижают детей.

Чтобы ребенок получил свой, здоровый опыт, очень важно быть уверенной и надежной опорой ему, чтобы малыш ощущал: в любой ситуации у меня есть остров безопасности. Когда же вы впадаете в тревогу, то обеспечить ему это не в состоянии.

Таким образом, мы снова возвращаемся к тому, как важно разделять личный опыт и опыт ребенка, знать, какие чувства исходят из вашего собственного детства, а какие испытывает ваш ребенок.

Один из сильнейших источников родительского раздражения, которое разрушает отношения, – это ситуация, в которой ребенок выходит за рамки ожиданий родителя. Но полбеды, когда это банальные ожидания в стиле «надо быть хорошим, опрятным, внимательным» или «злиться нехорошо». Такие ожидания, как правило, лежат на поверхности и благодаря «продвинутости» современных родителей легко поддаются корректировке.

Однако дела становятся намного сложнее, когда родители от ребенка как будто ничего не ждут, но на самом деле малыш призван выполнять определенную функцию в модели маминого или папиного мира.

Что это могут быть за функции?

– Дополнять и восполнять то, чего не хватает самому родителю.

– Соответствовать системе координат родителя.

Дополнять и восполнять то, чего не хватает самому родителю – в этом случае ребенок призван заполнить зияющую в родительской душе дыру, нехватку, потерю, компенсировать то, чего родителю остро не хватает.

Можно вспомнить множество таких историй. Мне приходит на ум случай Инны.

Эта молодая женщина в тридцать лет выглядит совсем юной, лет на девятнадцать. Ее голос нежен и робок, как у Аленушки из «Морозко». Она добра и впечатлительна, пуглива и не уверена в себе. Инна осознает это, объясняя: «Я недозрела… Когда выхожу в люди, веду себя, как… как будто мне лет двадцать».

У нее двое славных мальчишек. Старшему пять, а младшему не было еще и года.

Инна обратилась ко мне по поводу агрессии старшего сына и жалобами, что она не справляется. Он практически не играет сам – начал только после рождения младшего и может занять себя на час-два. Игры у него агрессивные («сражательные»), охота с убийством зверей. Мальчику нравятся плохие герои, потому что они сильные. Инну пугает это: «Боюсь, что он пойдет по преступной дорожке», и тут же она вспоминает про себя: «Я была послушной и хорошей, но на мои промахи мама реагировала как на проявления преступницы».

Сама по себе Инна очень часто ощущает нехватку сил и подавленность. Она часто болеет и практически перестала выходить из дома. У нее есть несколько подружек, с которыми она общается в соцсетях, в остальном с людьми Инна чувствует себя некомфортно.

Из истории Инны я узнала, что она с детства чувствовала себя нелюбимой, но, когда родила старшего, это прошло. Инна ушла с головой в ребенка. Она была в восторге от него и не отходила ни на шаг. Когда он болел, она остро переживала, и ее ласка, тревога и забота усиливались.

Ребенок занял важное место в ее жизни, ведь его безотказная нежность, любовь и восторг давали Инне все то, чего ей не хватало в своем детстве от мамы.

Ведь, будучи маленькой, Инна страдала от холодного маминого отношения. Мама много работала и уставала. Она была постоянно недовольной и раздраженной. Инне, как любому другому ребенку, сложно было понять, что дело не в ней, она воспринимала все на свой счет:

«Мама никогда меня не хвалила, ни за что. От нее не было ни поддержки, ни защиты, ни похвалы. Только до школы, когда я была маленькая, помню, мама утром целовала меня, говорила – просыпайся, зайчик. Позже она уже не встречала, не провожала, не проявляла тепло».

О своем детстве Инна вспоминает интересный случай. В первом классе она была круглой отличницей и ощущала себя и умной, и красивой, ведь ее очень хвалили. В конце первого класса сделали ее фотографию, на которой девочка себе очень нравилась. Она сказала об этом маме, на что та ей ответила в сердцах: «Нет ничего хуже, чем нравиться себе». После этого девочка стала глубоко убежденной в том, что она некрасивая.

Инна рассказывала мне: «Я очень переживала из-за этой холодности и давления. Мама все время давила, но даже не могу вспомнить чем. Не заставляла ни убираться, ни делать уроки. Но она всегда была раздраженной. Я чувствовала себя виноватой в том, что она готовит, что она „упахивается“ на даче. Что она работает, пока спина не загнется. И все плохие, она же устала. Я чувствовала себя виноватой во всем».

Это ощущение себя нелюбимой, ненужной, незначимой очень удачно компенсировалось появлением ребенка, как будто сходится пазл. Ты обретаешь все, чего тебе не хватало. Как будто душа исцеляется и восстанавливается целостность. Ведь ребенок дает ощущение не просто значимости, а исключительности. Однако этот рай, когда ребенок замещает и удовлетворяет все нереализованные потребности матери длится недолго, ведь уже около года начинают возникать первые столкновения между мамой и малышом: мама хочет одного, ребенок другого. И чем больше в нем проявляется отдельная личность, тем хуже он играет необходимую для мамы роль – обожания, любви, нежности.

Так происходило с Инной. В два-три года подросший мальчишка начал проявлять характерные в его возрасте капризы, протесты и требования. Для мамы это значило одно: злится – значит не любит. Поведение сына снова и снова заставляло ее чувствовать себя ненужной. В ответ у нее возникала защитная холодность, нежелание иметь с ним дело. Она раздражалась от его выходок, прикрикивала. Ребенок, вместо того чтобы ощутить родительскую твердость, спотыкался о мягкость, неуверенность или холодность, раздражение, и его поведение ухудшалось еще больше.

Бывает и так, что раздражение невозможно связать с какой-то конкретной болевой точкой, пережитой раной, однако оно все же настораживает по своей силе и неадекватности реакции. И тогда, задавая себе вопрос, с чем оно связано, можно прийти к интересным открытиям.

Дело в том, что ребенок своим поведением может повергать маму в такое состояние, которое само по себе причиняет боль, бьет по самооценке, является невыносимым. Это происходит, например, когда он ведет себя плохо, устраивает истерики или не слушает маму (в силу разных причин).

Ребенок может так выражать свое недовольство, усталость, плохое самочувствие, но для мамы это значит одно: она плохая, она не справляется. Мама воспринимает все эти проявления на свой счет и соприкасается со своей беспросветной «плохостью». Если же ее потребность в признании, в одобрении не удовлетворена, то выдерживать собственную неидеальность для нее будет слишком сложной, непосильной задачей.

И тогда, с целью освободиться от этого неприятного чувства, она начинает делать то, что, на ее взгляд, делают хорошие мамы: становится слишком мягкой и нежной или, наоборот, строгой и подавляющей.

Эта стратегия может еще больше ухудшить ситуацию и поведение ребенка, ведь мама опирается не на анализ происходящего с ребенком и его потребностей именно сейчас, а на свои абстрактные представления о том, как ведут себя «хорошие».

Таким образом, она делает все, чтобы удовлетворить свою потребность быть хорошей, вернуть себе этот образ и снять тревогу. Но в результате этих действий она находится не в контакте со своим реальным ребенком и, увы, не может быть живой, чувствующей, чуткой…

На наше восприятие ребенка влияет все богатство и уникальность того опыта, который мы пережили в прошлом. Однако иногда этот опыт играет с нами злую шутку: искажает восприятие своего ребенка самым причудливым образом. И тогда мы видим в нем не того, кем он является на самом деле, а интерпретируем его поведение в зависимости от болевых точек, которые хранятся в нашем подсознании. Воздействуя на них, ребенок вызывает безумное раздражение. Задача последнего – обратить наше внимание на неудовлетворенные потребности. Игнорируя их, мы все больше и больше кричим и срываемся на ребенке, как бы защищаясь от этой боли, вместо того чтобы разобраться со своими обидами, страхами и желаниями.

В прошлых разделах мы уже обсудили, с чем может быть связано раздражение на ребенка, и выяснили, что адекватное раздражение сигнализирует о невозможности удовлетворить определенные потребности и необходимо для того, чтобы отрегулировать границы в отношениях между мамой и ребенком.

Неадекватное раздражение несоразмерно той ситуации, которая его вызвала, но это не значит, что за ним не стоит неосознаваемая потребность, которую не удалось удовлетворить. Скорее всего, это одно из важных детских желаний из далекого прошлого, непонятость и нехватка поддержки, причинившие боль. Опыт уязвимости, который мы чаще всего получаем в отношениях с собственными родителями или в близком окружении.

А теперь, когда вы выяснили, какие это потребности, и научились их распознавать, у вас наверняка возник вопрос: что же с этим делать? Ответ на него действительно очень важен и способен помочь вам освободиться от раздражения на ребенка.

Механизм таков: какая-то частичка нашей души была травмирована в детстве, и мы отказались от части себя (подавили, запретили) для того, чтобы сохранить (заслужить) любовь родителей, не разочаровать их. Так под влиянием отношений с близким окружением душа видоизменяется, и в ней появляются качества, не свойственные нашей природе. Она находится в таком напряженном состоянии, что подавленные злость, обида, даже жажда мести живут в нас и «обостряются» всякий раз, когда мы снова чувствуем себя уязвленными в отношениях со своим ребенком. Но сколько бы мы ни обвиняли и не гневались на беззащитного и ни в чем не повинного ребенка, это не сможет успокоить душу и утолить внутреннюю боль. Поэтому прежде, чем «лечить» отношения с реальным ребенком, важно помочь ребенку Внутреннему.

Как это сделать? Сейчас мы рассмотрим несколько шагов, из которых состоит этот Путь исцеления.

Слово катарсис произошло от греческого κάθαρσις, что в переводе означает – очищение, прояснение. В чем же его суть?

Когда наши потребности искажаются, а нас не могут понять самые близкие люди, возникает болезненное состояние, будто с тобой что-то не так. Это переживание формируется по простой логике: если мои потребности плохие, то и я плохой.

Однако, когда начинаешь исследовать себя и историю своего детства, выясняется, что это далеко не так: с тобой все в порядке, а проблема лишь в том, что ты был не так понят или просто оказался без поддержки, один на один с сильными детскими чувствами. И тогда поднимается обида, злость на взрослых, которые не смогли понять, и боль обрушивается в сознание мощным потоком.

Несмотря на неприятные ощущения и страх, важно помнить, что их острое осознание – это нормальный естественный процесс. Но что делать со всеми этими эмоциями? Их нужно прожить и отпустить.

Невыраженные чувства важно осознать и дать им выход, ведь там и обида, и боль, и разочарование, и вина, и стыд. Все они спрессованы и похоронены в глубинах нашего бессознательного и постепенно «разлагаются» и отравляют нас изнутри. Создают напряжение, которое находит свой выход в раздражении на ребенка. Ведь, когда сын или дочка ведет себя плохо, не слушается и противоречит, это лишь усиливает ощущение «я плохая», и тогда от бессилия и злости невольно срываешься.

Этот процесс напоминает мне эпизод из любимого мной мультфильма «Унесенные призраками». Главная героиня, девочка Тихиро, работала в купальнях волшебного города. Однажды туда пришло Речное Божество, устроив настоящий переполох. Все дело в том, что оно источало такое зловоние и выглядело так ужасно, что его приняли за Дух Помоек. Однако, когда в его теле нашли «занозу», вызвавшую засорение, началось зрелищное очищение. В теле духа оказалось огромное количество мусора и металлолома. Дух освободился от всей этой «отравы», и Речное Божество, которым на самом деле являлся гость, снова стало выглядеть величественно и прозрачно.

Чтобы освободиться, нам необходимо очистить душу от этих сгустков отравляющих эмоций, дать им выход. Однако на этом пути «зловоние» может лишь обостриться. Это проявляется в том, что когда начинаешь активно исследовать себя, то подавленная злость, обиды, слезливость усиливаются, и вы чувствуете и ведете себя не лучше, а хуже. Это говорит о том, что ваш неосознаваемый опыт начинает подниматься, просачиваться в сознание и пробуждает всю подавляемую годами злость. Однако важно помнить, что это только этап!

В качестве примера хочу привести историю Луизы Хей – выдающегося популярного психолога современности. Женщины, которая преодолела рак и помогла тысячам других людей исцелить свое тело, душу и жизнь.