Текст книги "Девушка из его прошлого"

Трейси Гарвис-Грейвс
Девушка из его прошлого

Tracey Garvis Graves

The Girl He Used to Know

© 2019 by Tracey Garvis Graves

© Комаринец А., перевод на русский язык, 2021

© Издание на русском языке, оформление. Издательство Эксмо», 2021

* * *

Всем, кто когда-либо чувствовал себя чужим в этом мире, посвящается.

И Лорен Патрисии Грейвс, ты – свет моей жизни.

1. Анника

Чикаго

Август 2001 года

Я сталкиваюсь с ним в супермаркете «У Доминика». Как раз открывая холодильник в поисках клубники, которую всегда добавляю в утренний смузи. Я слышу мужской голос справа от меня:

– Анника?

Звучит он неуверенно.

Краем глаза замечаю лицо. Прошло десять лет с тех пор, как мы виделись в последний раз, и, хотя я с трудом запоминаю лица людей, мне нет нужды спрашивать, кто это. Я знаю. Это он. Мое тело вибрирует, как от низкого рокота далекого поезда, и я рада, что из морозильника веет холодом, ведь воздух вокруг мгновенно раскалился. Я хочу убежать. Забыть о клубнике и найти ближайший выход на улицу. Но слова Тины эхом отдаются у меня в голове, и я повторяю их как мантру: «Не убегай, возьми на себя ответственность, будь собой».

Я делаю судорожный вдох и поворачиваюсь к нему.

– Привет, Джонатан.

– Это ты, – говорит он.

Я улыбаюсь.

– Да.

Мои волосы, которые раньше были до талии и ежеминутно нуждались в расческе, теперь стали блестящими и прямыми и заканчивались на несколько дюймов ниже плеч. Приталенная рубашка и облегающие брюки сильно отличаются от моего университетского гардероба из юбок и платьев на два размера больше положенного. Наверное, это немного сбило его с толку.

К своим тридцати двум Джонатан мало изменился: темные волосы, голубые глаза, широкие плечи пловца. Он не улыбается, но и не хмурит брови. Хотя я значительно поднаторела в умении читать другие невербальные сигналы, я не могу сказать, скрывает ли Джонатан какую-либо обиду или еще какие оскорбленные чувства. Он имеет полное право испытывать и то и другое.

Мы делаем шаг вперед и обнимаемся, потому что даже я знаю, что, учитывая, сколько прошло времени и сколько мы пережили, нам положено обняться. Когда Джонатан обнимает меня, я чувствую себя в безопасности. Это ощущение совсем не изменилось. Запах хлорки, который обычно оседал на его коже после бассейна, сменился чем-то древесным и, к счастью, не слишком тяжелым или приторным.

Я понятия не имею, что он делает в Чикаго. Престижная нью-йоркская финансовая фирма выдернула Джонатана из Иллинойса, не успели еще просохнуть чернила на его дипломе. Переезд планировался для обоих, но осуществлял задуманное Джонатан уже в одиночку.

Когда мы разжимаем руки, я с трудом подбираю слова.

– Я думала, ты живешь в… Ты здесь по делу?

– Перевелся в чикагский офис пять лет назад, – отвечает он.

Меня поражает, что все это время, ходя по улицам города, который теперь называю домом, я даже не подозревала, что могу столкнуться с Джонатаном. Сколько раз мы были в радиусе одной мили друг от друга и не знали этого? Сколько раз мы оказывались в одной толпе на оживленном тротуаре или обедали в одном и том же ресторане?

– Нужно было присматривать за мамой, – продолжает он.

Я как-то встречалась с его матерью, и она мне нравилась почти так же сильно, как и моя собственная. Нетрудно было понять, откуда у Джонатана его доброта.

– Пожалуйста, передай ей привет от меня.

– Она умерла пару лет назад. Деменция. Врачи сказали, что она, вероятно, страдала ею много лет.

– Она назвала меня Кэтрин и не смогла найти ключи, – вспоминаю я, потому что у меня отличная память и теперь все встает на свои места.

Джонатан подтверждает мои слова коротким кивком.

– Работаешь в центре? – спрашивает он.

Я закрываю дверцу холодильника, смущенная тем, что все это время держала ее открытой.

– Да, в библиотеке Гарольда Вашингтона.

Мой ответ вызывает улыбку на его лице.

– Тебе подходит.

Разговор обрывается, повисает неловкая пауза. Раньше Джонатан всегда брал на себя большую часть беседы, но теперь нет. Эта тишина оглушает.

– Здорово было тебя повидать! – наконец выпаливаю я. Мой голос звучит выше, чем обычно. Меня снова бросает в жар, и я жалею, что не оставила дверь холодильника открытой.

– И я тоже рад.

Когда он поворачивается, чтобы уйти, меня пронзает такая тоска, что колени едва не подкашиваются. Я собираю все свое мужество и окликаю:

– Джонатан?

Его брови слегка приподнимаются, когда он оборачивается.

– Да?

– Не хочешь как-нибудь встретиться?

В голове проносятся воспоминания, и я говорю себе, что несправедливо так с ним поступать и что я уже достаточно натворила.

Он колеблется, но потом говорит:

– Конечно, Анника.

Джонатан достает из внутреннего кармана пиджака ручку, забирает из моей руки список покупок и корябает на обороте свой номер телефона.

– Я тебе позвоню, – обещаю я. – Скоро.

Он кивает, его лицо снова ничего не выражает. Джонатан, наверное, думает, что я не решусь. И он вправе так думать.

Но я позвоню. Я извинюсь. Спрошу его, можем ли мы начать все сначала. «С чистого листа», – скажу я.

Вот как сильно я хочу, чтобы воспоминания о девушке из его прошлого заменила женщина, которой я стала.

2. Анника

Чикаго

Август 2001 года

На первом сеансе терапии у Тины моим глазам потребовалось почти пять минут, чтобы привыкнуть к слабо освещенной комнате. Когда я наконец смогла ясно разглядеть пространство вокруг, то поняла, что это было сделано намеренно и что все находящееся в комнате помещено сюда, чтобы успокаивать. У торшера в углу (единственного источника света) был кремовый абажур, и на стену ложились мягкие тени. Коричневая кожа диванов и кресла казалась маслянисто-мягкой на ощупь, а толстый ковер вызывал желание скинуть туфли и утонуть пальцами ног в пушистом ворсе.

– Я столкнулась с Джонатаном, – говорю я Тине, когда прихожу на свою еженедельную встречу.

Говорю это прежде, чем она закрывает дверь. Тина садится в кресло, а я опускаюсь на мягкую кушетку напротив. Исходящие от нее флюиды окутывают меня, умеряя тревогу, которую я всегда испытываю от того, что пришла к специалисту.

– Когда же?

– В прошлый вторник. По дороге домой я зашла в «Доминик», и он был там.

Мы провели много часов, обсуждая Джонатана, и ей, конечно, должно быть любопытно, но мне ни за что не догадаться, о чем думает Тина, только по выражению ее лица.

– Как все прошло?

– Я вспомнила, что ты сказала мне сделать, если когда-нибудь увижу его снова. – Я просияла, садясь прямее, пусть диван и искушал растянуться на нем в полный рост. – У нас был разговор. Короткий, но приятный.

– Было время, когда ты бы этого не сделала, – хвалит меня Тина.

– Было время, когда я бы убежала через заднюю дверь, а после на два дня слегла в постель.

Да, я действительно чувствовала себя измотанной, когда наконец добралась домой с продуктами. А потом, раскладывая их по полкам, меня настигло горе, которое я испытывала из-за смерти матери Джонатана. Я долго плакала от осознания, что у него теперь вообще нет родителей. А еще я не успела сказать ему, что мне жаль, хотя произнесла эти слова у себя в голове. Несмотря на усталость, мне потребовалось немало времени, чтобы заснуть в ту ночь.

– Я думала, он в Нью-Йорке?

– Так и было. Он перевелся сюда, чтобы заботиться о маме, пока она не умерла. Это все, что я знаю.

Появление Джонатана было настолько неожиданным, настолько случайным, что я не смогла сформулировать даже несколько вопросов. Мне с опозданием пришло в голову, что я понятия не имею, женат ли он. Посмотреть на безымянный палец мужчины – ловкий ход, и он всегда приходит мне в голову слишком поздно, а в случае с Джонатаном – через целых два дня после встречи.

– Как ты думаешь, о чем подумал Джонатан, когда увидел тебя в магазине?

Тина знает, как трудно мне понять, о чем думают другие люди, поэтому ее вопрос меня не удивляет. За десять лет, что мы с Джонатаном не виделись, я снова и снова прокручивала в голове последние недели наших отношений и его прощальное сообщение, которое он оставил на моем автоответчике.

Тина помогла мне взглянуть на эти события глазами Джонатана, и от того, что я осознала, мне стало стыдно.

– Он не выглядел обиженным или рассерженным, – говорю я, хотя на самом деле это не было ответом на вопрос.

Тина знает все, что нужно знать об этой ситуации, и она, вероятно, могла бы сама рассказать мне, о чем думал Джонатан. Она просто хочет услышать мое мнение. На наших сеансах мне больше всего нравится, что я сама определяю, хочу я продолжить обсуждение или нет, поэтому Тина не будет настаивать. Во всяком случае, слишком сильно.

– А как он выглядел?

– Нормально, мне кажется. Джонатан улыбнулся, когда я рассказала ему о библиотеке. Он собрался уходить, но я спросила, можем ли мы сходить куда-нибудь, и он дал мне свой номер.

– У тебя немалый прогресс, Анника. Ты должна гордиться собой.

– Он, наверное, думает, что я не позвоню.

– А ты позвонишь?

Хотя я с тревогой представляю себе путь, который мне предстоит пройти, твердо отвечаю:

– Да.

Я всматриваюсь в лицо Тины, и, хотя я не могу быть уверена наверняка, думаю, она мной довольна.

3. Анника

Иллинойсский университет в Урбане-Шампейне

1991

В колледже, если кто-то хотел найти меня, искать стоило только в трех местах: в ветеринарной клинике для диких животных, в библиотеке или в помещении студенческого союза, где проходили встречи шахматного клуба.

Учитывая, сколько времени я проводила, работая волонтером в клинике, можно подумать, что я стремилась к карьере ветеринара. Животные входили в маленький список того, что приносит мне чрезвычайное счастье. Особенно те, что нуждались в моем внимании и заботе. Другие волонтеры могли бы предположить, что животные спасают меня от одиночества и изоляции, которые окружали меня в годы учебы в колледже, но мало кто поймет, что я просто предпочитаю общество животных обществу людей. Их трогательные взгляды, когда они проникались ко мне доверием, поддерживали меня больше, чем любое общение с людьми.

Если и было что-то, что я любила почти так же сильно, как животных, так это книги. Чтение переносило меня в экзотические места, в увлекательные исторические периоды и миры, которые сильно отличались от моего собственного. Однажды, декабрьским снежным днем, когда мне было восемь лет, моя обезумевшая от беспокойства мать нашла меня в домике на дереве, где я с упоением читала мою любимую книгу Лоры Инголс Уайлдер, ту, в которой папа попал в снежную бурю и ел леденцы, которые вез домой на Рождество для Лоры и Мэри. Мама искала меня уже полчаса и так долго звала по имени, что сорвала голос. Она, казалось, не могла понять, что я просто играю роль Лауры, которая ждала в хижине, хотя я неоднократно объясняла ей. Сидеть в холодном домике на дереве показалось мне вполне разумным. Когда я обнаружила, что могу сделать карьеру, которая позволит мне проводить дни в библиотеке, в окружении книг, то испытала глубочайшую радость.

До тех пор пока (мне тогда исполнилось семь) отец не научил меня играть в шахматы, я ничего не умела делать хорошо. Я не преуспевала в спорте, в школе получала то пятерки, то двойки – в зависимости от предмета и того, насколько он меня интересовал. Мучительная застенчивость мешала мне участвовать в школьных спектаклях или других внеклассных мероприятиях. Но шахматы, как и книги, заполняли пустоту в моей жизни. Хотя мне потребовалось много времени, чтобы это понять, я знаю, что мой мозг работает не так, как у других людей. Я мыслю категориями черного и белого. Но не абстрактного, а конкретного. Игра в шахматы с ее стратегиями и правилами соответствовала моему мышлению. Животные и книги поддерживали меня, но шахматы давали возможность быть частью чего-то большего.

Когда я играла, то почти вписывалась в мир нормальных людей.

Шахматный клуб «Иллийни» собирался в помещении фуд-корта студенческого союза по воскресеньям с 6:00 до 8:00 вечера. В начале семестра, когда участники еще не увязли по уши в домашних заданиях и не были заняты подготовкой к экзаменам, приходило под тридцать человек. К тому времени, когда приближался конец семестра, наши ряды редели и набиралось в лучшем случае человек десять. Воскресные заседания шахматного клуба были неформальными и состояли в основном из дружеских партий и общения. Встречи шахматной команды – для членов, которые хотели участвовать в турнирах, – проводились по вечерам в среду и были посвящены тренировочным матчам, решению шахматных головоломок и анализу известных шахматных партий. Хотя я обладала необходимыми навыками и предпочла бы более формальную структуру встреч шахматной команды, у меня не было никакого желания соревноваться.

Джонатан начал посещать воскресные занятия, когда я училась на последнем курсе. В то время как остальные члены клуба болтали друг с другом, я ежилась на своем месте, готовясь к игре. Едва сев, я сразу скинула туфли и прижала ступни босых ног к прохладному гладкому полу. Это было чертовски приятно, хотя я никому и никогда не смогла бы объяснить почему. Я смотрела, как Джонатан приветствует Эрика, президента нашего клуба, который улыбнулся и пожал ему руку. Через несколько минут Эрик призвал собравшихся обратить на него внимание, повысив голос, чтобы перекричать всех:

– Всем здравствуйте. Новые члены клуба, пожалуйста, представьтесь. После идем есть пиццу в «Уно» со всеми желающими.

Потом Эрик повернулся к Джонатану и указал на меня. Это наполнило меня ужасом, и я застыла.

Я почти всегда играла с Эриком по двум причинам. Во-первых, мы вступили в шахматный клуб в один и тот же день, когда учились на первом курсе, и поскольку мы оба были новенькими, показалось разумным первую партию сыграть друг с другом. Во-вторых, никто больше не хотел со мной играть. Если мы с Эриком быстро заканчивали игру, он уходил играть с кем-нибудь другим, а я шла домой. Мне нравилось играть с ним. Эрик был добр, но это никогда не мешало ему играть в полную силу. Если я его побеждала, то знала, что заслужила победу, потому что он не щадил меня. Но теперь, когда Эрик был избран президентом и часть вечера проводил, отвечая на вопросы или выполняя другие административные функции, у него не всегда находилась возможность играть со мной.

У меня свело желудок, когда Джонатан подошел ко мне, и я старалась успокоиться, щелкая пальцами под столом, как будто пыталась стряхнуть с кончиков что-то неприятное. Когда я была маленькая, то в таких ситуациях раскачивалась и напевала, но, став старше, научилась другим, более скрытным способам успокоиться. Когда Джонатан сел напротив, я кивнула в знак приветствия.

– Эрик подумал, что сегодня мы могли бы стать партнерами. Я Джонатан Хоффман.

У него были квадратный подбородок и ярко-голубые глаза. Короткие темные волосы выглядели блестящими, и я задалась вопросом, будут ли они мягкими и шелковистыми на ощупь. От Джонатана слегка пахло хлоркой, и хотя я ненавидела большинство запахов, этот почему-то меня не беспокоил.

– Анника Роуз, – сказала я едва слышным шепотом.

– Моника?

Я отрицательно покачала головой.

– Без «м».

Неразбериха вокруг моего имени сопровождала меня всю жизнь. В седьмом классе одна особо мерзкая девчонка по имени Мария толкнула меня головой в шкафчик. «Дурацкое имя для дуры», – прошипела она, а я в слезах убежала в кабинет медсестры.

– Анника, – произнес Джонатан, словно пробуя его на вкус. – Круто. Давай играть.

Мы с Эриком играли белыми поочередно и тем самым по очереди пользовались небольшим преимуществом, которое они давали, и если бы мы играли вместе в тот вечер, то была бы его очередь. Поэтому теперь, когда я неожиданно оказалась в паре с Джонатаном, фигуры перед ним были белыми, и первый ход сделал он.

Судя по его гамбиту, он был поклонником чемпиона мира Анатолия Карпова. Как только я определила его стратегию, то выбрала соответствующую защиту и погрузилась в игру. Звуки и запахи фуд-корта исчезли вместе с моей нервозностью. Я больше не слышала обрывков разговоров студентов, пока они ели свои гамбургеры и картошку фри, или шипения свежеприготовленного риса с курицей. Не чувствовала запаха горячей пиццы с пепперони из духовки. Я с самого начала играла безжалостно, потому что всю жизнь каждую партию играла ради победы, но при этом не торопилась и сосредоточенно обдумывала каждый следующий ход. Мы оба за всю партию не произнесли ни слова.

Игра в шахматы в основном бесшумна, но для меня в отсутствии звука есть особая прелесть.

– Шах и мат, – сказала я.

Повисла долгая пауза, а затем он сказал:

– Хорошая партия. – Джонатан огляделся, но из членов клуба осталось только несколько человек. Все остальные ушли ужинать, а мы все еще играли.

– Ты тоже неплох, – ответила я, потому что победа была одержана с таким же трудом, как и любая другая, которую я одерживала над Эриком.

– Идешь на пиццу с пивом?

Я встала, схватила рюкзак и выдавила из себя:

– Нет. Я иду домой.

Когда я открыла дверь квартиры в кампусе, в которой мы с Дженис жили последние два года, меня встретила стойкая смесь ароматов сандалового дерева, ладана и лизола. Благовония должны были заглушить легкий запах марихуаны, который всегда исходил от одежды бойфренда Дженис. Она ни за что не позволила бы Джо накуриться в нашей квартире, впрочем, сама она не могла бы определить, чем от него пахнет. Но у меня было очень чувствительное обоняние, и я поняла, что это за запах, как только она нас познакомила. Дженис знала, что я просто не в силах справляться с воспоминаниями, которые вызывали эти запахи.

Лизол должен был нейтрализовать последствия того, что Джен готовила для Джо. Она любила экспериментировать с рецептами и часами колдовала на кухне. Джен тяготела к гурманским блюдам, в то время как у меня были скорее пищевые пристрастия шестилетнего ребенка. Я не раз замечала, как Джо удивленно пялится на жареный сыр или куриные наггетсы на моей тарелке, пока Дженис тушила на плите что-то мудреное. Я ценила ее готовность свести запахи в нашей квартире к минимуму, но у меня не хватало духу сказать ей, что лизол и благовония делали только хуже. А поскольку жить со мной было не так-то просто, я бы никогда не стала возмущаться по поводу запахов.

– Как прошла встреча клуба? – спросила Дженис, когда я вошла, бросила рюкзак на пол и плюхнулась на диван.

Мне потребуется еще несколько часов, чтобы полностью расслабиться, но пребывание дома позволило немного успокоиться, и мое дыхание стало более глубоким.

– Ужасно. Там был новенький, и мне пришлось играть с ним.

– Хорош собой?

– Я очень устала.

Джен села рядом.

– Как его зовут?

– Джонатан. – Я сбросила туфли. – Я так зла на Эрика. Он же знает, что мы всегда играем вместе.

– Кто победил?

– Что? О! Я.

Дженис рассмеялась.

– И как все прошло?

– Как обычно.

– Хочешь, поджарю тебе сыр? Я уже приготовила порцию для Джо. У меня в холодильнике лежит курица, замаринованная для цыпленка по-флорентийски, но он захотел сыр. И ты еще говоришь, что у вас с ним нет ничего общего.

– Он не воспринял меня всерьез.

Джонатан совершил ошибку, которую часто совершали люди до него: он пренебрег моими способностями, будучи слишком уверен в своих собственных. Скоро я узнаю, что это будет первый и последний раз, когда он допустил такую ошибку со мной.

– В следующее воскресенье ты снова будешь играть с Эриком.

– Я слишком устала, чтобы есть.

«Понятия не имею, как вы друг с другом разговариваете, что вообще говорите», – сказал как-то Джо, когда впервые стал свидетелем одного из наших разговоров.

Честно говоря, это было не только потому, что (как я подозревала) он был в тот момент под кайфом. У Дженис было три года, чтобы научиться говорить со мной. Надо отдать ей должное, она овладела языком общения со мной, как опытный лингвист.

Не в силах поддерживать дальнейший разговор, я побрела по коридору в свою комнату, упала ничком на кровать и проспала, не раздеваясь, до следующего утра.

4. Джонатан

Чикаго

Август 2001 года

Я иду по улице, чтобы встретиться с Нейтом, ведь мы собирались выпить после работы, но вдруг у меня звонит телефон. На дисплее высвечивается неизвестный номер. Я весь день торчал на совещаниях, и единственное, что меня сейчас интересует, – это холодное пиво. Август в Чикаго бывает душным, и моя рубашка прилипает к спине под пиджаком. Когда я слышу сигнал нового голосового сообщения, то решаю посмотреть, кто это, чтобы потом выбросить из головы и спокойно насладиться своим пивом.

Услышав голос Анники, я застываю как вкопанный. Вероятность, что она действительно позвонит, была такой же мизерной, как наши шансы помириться с моей бывшей женой. Отступив к стене, чтобы меня не толкали, я зажимаю одно ухо, чтобы лучше слышать, и прогоняю сообщение с самого начала.

Привет. Я подумала, может быть, ты захочешь встретиться, позавтракать в субботу или в воскресенье в «Бриджпорт Кофе». В любое время, когда тебе удобно. Ладно, пока.

Я слышу дрожь в ее голосе. Есть еще одно сообщение.

Привет. Это Анника. Наверное, надо было представиться в первом сообщении.

Голос все еще дрожит, а вдобавок – смущенный вздох. Есть и третье.

Прости меня за все эти сообщения. Я только что поняла, что не оставила тебе свой номер телефона.

Она нервозно тараторит свой номер, а ведь в этом нет необходимости, так как я мог вытащить его из списка входящих.

Так что просто позвони мне, если захочешь встретиться и выпить кофе. Ладно, пока.

Я представляю себе, как она измученно падает в кресло после этих сообщений, я ведь знаю, как это для нее трудно.

Тот факт, что Анника все-таки это сделала, о многом говорит.

В темном баре слабо пахнет сигаретным дымом и мужским одеколоном. Это заведение из тех, куда ходят только одинокие мужчины, чтобы расслабиться, прежде чем отправиться домой в плохо обставленную квартиру, никогда не знавшую женской руки. Я ненавижу такие места, но Нейт все еще находится в фазе ежедневного пьянства после развода, и я слишком хорошо помню, каково это. Когда я вхожу в бар, он сидит за стойкой и по чуть-чуть сдирает этикетку с бутылки пива.

– Привет, – говорю я, садясь рядом с ним, ослабляю галстук и жестом прошу бармена принести мне то же самое.

Нейт указывает на окно бутылкой.

– Я тебя видел. Лучше отключи телефон, если хочешь спокойно насладиться пивом.

Мы с Нейтом работаем в разных фирмах, но лозунг у обеих компаний один и тот же: «Уйма работы и никакого веселья приносят нашей компании кучу денег».

– Это не по работе. Голосовое сообщение от старой подруги, с которой я столкнулся на днях. Она сказала, что позвонит. Я сомневался.

– Сколько времени прошло?

– Мне было двадцать два, когда я видел ее в последний раз. А если бы я знал, что… есть вероятность, что я еще десять лет ее не увижу, наверно, повел бы себя иначе.

– И как она выглядит?

Бармен ставит передо мной пиво, и я делаю большой глоток.

– Годы были очень добры к ней, – замечаю я, ставя бутылку обратно на стойку.

– Так это было серьезно или просто интрижка?

– Для меня – серьезно.

Я пытаюсь убедить себя, что и для Анники тоже все было серьезно, но иногда задумываюсь: а не лгу ли я себе.

– Думаешь, она хочет все вернуть?

– Я понятия не имею, чего она хочет.

Отчасти это так. Я даже не знаю, свободна ли Анника. Сомневаюсь, что она замужем, потому что на пальце не было кольца, но это не значит, что у нее нет отношений.

– Все еще по ней сохнешь?

Время от времени, особенно сразу после нашего с Лиз расставания, когда я лежал в постели один и не мог заснуть, я думал об Аннике.

– Это было очень давно.

– Я знаю парня, который так и не смог забыть девушку, бросившую его в восьмом классе.

– Возможно, это не единственная его проблема.

Хотя действительно прошло очень много времени, иногда мне кажется, что это было вчера. Я с трудом помню имена девушек, которые были до нее, а после нее была только Лиз. Но я могу с невероятной ясностью вспомнить почти все, что произошло за то время, что я провел с Анникой.

Наверное, потому, что никто никогда не любил меня так сильно и беззаветно, как она.

Я смотрю на Нейта.

– Ты когда-нибудь влюблялся в девушку, которая была иной? Не просто отличалась от любой девушки, с которыми ты встречался раньше, а от большинства людей вообще?

Нейт делает знак бармену принести еще пива.

– Маршировала под бой другого барабана, да?

– В такт вообще другому оркестру. Тому, о котором ты никогда не слышал и уж никак не ожидал, что он тебе понравится.

Когда Анника раздражала меня или расстраивала, а это случалось довольно часто, я говорил себе, что есть много других девушек, с которыми не так трудно. Но через двадцать четыре часа я уже стучал в ее дверь. Я скучал по ее лицу, по улыбке, по всему, что делало ее иной.

– Она, должно быть, была горячей штучкой, потому что такие вещи никогда не срабатывают, если девушка просто средненькая.

Когда самолет Джона Кеннеди-младшего рухнул в Атлантику за несколько месяцев до того, как Лиз сдалась и вернулась в Нью-Йорк без меня, его фотография (вместе с фотографиями жены и невестки) несколько дней то и дело мелькала в телевизоре. Поскольку я не интересовался новостями о знаменитостях, то до тех пор не понимал, насколько Анника похожа на Кэролин Бессетт Кеннеди. У них было схожее строение лица, голубые глаза и такие светлые волосы, что они казались почти белыми. Обе обладали поразительной красотой, которая бросалась в глаза даже в толпе. Когда я столкнулся с Анникой в супермаркете, сходство было еще более заметным. Волосы у нее теперь подстрижены короче, чем были в колледже, и теперь они лежат гладко и ровно, но она все еще пользуется губной помадой того же оттенка. Когда мой мозг зафиксировал этот факт, кое-какое воспоминание немного растопило лед в моем сердце.

– Анника прекрасна.

– Значит, безумие тут побоку.

– Вот уж ничего такого я не говорил! – Мой ответ звучит резче, чем я рассчитывал, и мы оба пьем в неловком молчании.

Я бы солгал, если бы не признался – по крайней мере самому себе, – что внешность Анники сыграла свою роль в моем первоначальном увлечении ею и моей готовности на кое-что закрывать глаза. Когда Эрик указал на нее в тот день в помещении студенческого союза, я не мог поверить своей удаче, хотя и удивлялся, почему такая красивая девушка сидит одна. Было бы легко отмахнуться от нее так же, как делали остальные, найти кого-нибудь другого, с кем можно поиграть в следующий раз. Но я искал ее снова и снова, потому что чувствовал себя разбитым из-за неприятностей, в которые попал в Северо-Западном университете, и был переполнен горечью из-за обиды размером с гору Синай, которую лелеял внутри себя. Я был не слишком уверен в себе, а от проигранной партии стало только хуже. Меня передергивает от воспоминаний, и только сейчас, десять лет спустя, я понимаю, сколько сил я потратил впустую, сражаясь в несущественных битвах, в которых и сражаться-то не стоит. В то время Анника этого не знала, но она была именно тем, кто мне был нужен, чтобы я снова поверил в себя. И со временем я понял, что она намного больше, чем просто смазливая мордашка.

– Ты собираешься с ней встречаться? – спрашивает Нейт.

Всякий раз, когда я думаю об Аннике, мои мысли возвращаются к моменту нашего расставания и к тому же вопросу, повисшему в воздухе без ответа. Это как камешек в ботинке, неудобно, но терпимо.

Но этот камешек никуда не исчезает.

Я делаю еще глоток пива и пожимаю плечами.

– Еще не решил.

Вернувшись домой, я наливаю себе виски и бесцельно стою у окна, наблюдая, как садится солнце. Когда виски кончается, я снова прослушиваю сообщения Анники, потому что я официально пьян и скучаю по ее голосу. То, что я ей не перезвонил, кажется теперь ребячеством и мелочностью. Возможно, я просто жалею себя, потому что две последние женщины, которых я любил, решили, что больше не любят меня. К тому времени, когда Лиз подала на развод, я тоже больше ее не любил, но Анника – совсем другое дело.

Я тянусь к телефону, и когда у нее включается автоответчик, говорю:

– Это Джонатан. Я могу встретиться с тобой за кофе в воскресенье утром, в десять, если у тебя получится. Пока, увидимся.

Может быть, Анника позвонила потому, что наконец-то готова раз и навсегда вытащить камешек из моего ботинка. Кроме того, сколько бы я ни расстраивался из-за того, как закончились наши отношения, я хочу знать, что у нее все в порядке. Хотя по тому, как она держалась, я чувствовал, что у нее все хорошо, но мне нужно знать, по-прежнему ли она взваливает на себя всю тяжесть этого бремени.

Кроме того, я бы не сказал ей «нет», потому что никогда не мог этого сделать.