Текст книги "Сумеречный Сад"

Глава 15

Художник постоянно задает вопросы, выкрикивает их в ужасе, находит радужные ответы в темноте, а затем бежит к холсту или бумаге.

Мадлен Л’ Энгл

Я чувствую себя глупо, стоя в одиночестве на краю поляны с пустой тарелкой в руках; хочется двигаться.

Пробираюсь сквозь группы людей, болтающих как старые друзья, к украшенному цветами столу под глобусами. Между фонарями на невидимых нитях кружатся на легком ветру кристаллы в форме слез, отражающие свет огней. Музыканты играют более спокойную песню, которую я не узнаю.

Я бы хотела затеряться на окраинах Сада и наблюдать с безопасного расстояния. Но я не могу упустить шанс найти помощь для Книжного.

Поэтому применяю план Б на вечеринках.

Я всегда полагалась на еду, чтобы не чувствовать себя лишней на общественных мероприятиях. Сегодня я накладываю на фарфоровую тарелку с цветочным узором запеченную молодую картошку и спаржу, затем добавляю что-то похожее на мясо с соусом карри и кешью из керамического блюда, обвитого плющом. Мое внимание привлекает трехуровневый поднос с обжаренными гребешками в коричневом масле, и я добавляю парочку на свою тарелку. С обоих концов стола расположены десерты, но к ним я вернусь позже.

Я накладываю себе еду не для вида. С чизбургера в «Глазунье» прошло, кажется, несколько часов.

Горячий, хорошо обжаренный кофе плещется в большой чаше, но я позволяю улыбающейся девушке налить мне бокал белого вина. Она невысокая, темнокожая, зеленоглазая и похожа на эльфа.

Так кто же может знать, как помочь мне?

На «столе с дарами» под ветвями узловатого Древа больше подношений, чем я помню. Я подхожу, чтобы взглянуть поближе.

Книги в кожаных обложках, но и разрозненные страницы – черновики, быть может? Натянутые холсты с законченными и незаконченными картинами в стиле импрессионистов, другие – сюрреалистичные или абстрактные. Стопка листов с нотами прислонена к изящной скрипке. Размытые карандашные наброски, разноцветная керамика, черно-белая графика, а на траве у стола – нежный мраморный ангел расправил крылья. Выставка – пир для глаз, сравнимый с изысканными кушаньями, смесь огромного таланта и невероятной красоты.

Кто-то толкает меня под руку так, что я едва не проливаю вино.

Я поворачиваюсь с улыбкой и вижу мужчину чуть ниже меня. Лицо его заостряется к подбородку, спрятанному в рыжеватой бороде. На нем тяжелое шерстяное пальто и белая рубашка с высоким воротником. Он нес к столу холст.

– Excusez-moi, excusez-moi! Je ne sais pas où j’avais la tête![8]8
  Прошу прощения, прошу прощения! Не знаю, где была моя голова! (франц.)


[Закрыть]– Он униженно склоняет голову.

Я плохо знаю французский, но улавливаю основную мысль. И в голове всплывает, к моему удивлению, Пятачок из произведения Алана Милна, и его манера вечно извиняться и преувеличивать их с Винни-Пухом приключения.

– Ничего страшного.

– Вы очень добры, – отвечает он по-английски.

– Хорошо, что я не пролила вино. – Я салютую бокалом. – Не хотелось бы испортить ваш холст.

– Ах, да, это. – Он перехватывает картину в обе руки и наклоняет вправо и влево, будто видит ее в первый раз.

Я не дышу. Картина бесподобна. И узнается легко.

«Ночная терраса кафе»

Вот и получается, что мой новый друг… Винсент Ван Гог.

– Мне она всегда нравилась. – Я не задумываюсь, как странно звучат мои слова.

– Правда?

Он не обращает внимания на то, что я не должна была видеть эту картину раньше. Хотя, говорят, он был слегка сумасшедшим.

Я украдкой смотрю на его левое ухо, затем на правое – никогда не могу запомнить, какое он отрезал. Оба, хвала небесам, на месте. Или снова на месте? Я бы не удивилась, если бы Сад мог исцелять. И я все еще не выяснила, находимся ли мы в каком-то определенном времени. Ван Гог подтверждает мои догадки: скорее всего, мы вне времени вообще. Я особо ничего не помню из курса истории искусств в колледже, но он явно жил до Агаты.

Ван Гог рассматривает свой труд.

– Я рад, что вам нравится. Возможно, вы будете единственной. – Короткий смущенный смешок. – Конечно, не важно, что они подумают. Важно, что они почувствуют.

Он криво ставит картину в центр общего беспорядка, затем встает поодаль, поглаживая бородку и прикусывая губу.

– Надеюсь, вы чувствуете что-то? – Он смотрит на меня, затем отводит глаза, будто ему не хватает смелости удержать взгляд.

– Да, это так. – Пульсирующие звезды в небе картины зовут меня прогуляться до конца мощеной улицы, за кафе, к затемненным зданиям на фоне. – Я бы хотела побывать во Франции и пройтись по этим улицам ночью.

– Я часто думаю, что ночь живее и красочнее дня.

Убедительный. Вот подходящее слово для моего нового друга.

Я ставлю бокал и тарелку, все еще полную деликатесов, на край стола с пиршеством и подхожу к столу с дарами.

– Можно? – Я смотрю на Ван Гога, выражая желание поправить его холст, лежащий криво среди своих собратьев.

– Конечно, конечно.

Я начинаю с «Ночной террасы кафе», но не могу сдержаться и поправляю пару других картин, потом перехожу к книгам и листкам, наброскам и керамике. За минуту я расставила весь стол, будто это витрина в Книжной лавке: асимметричные линии, сбалансированные пропорции, цвета где-то контрастируют, а где-то дополняют друг друга.

Отойдя назад, я склоняю голову набок, напоминая самой себе то, как Ван Гог рассматривал свой шедевр.

– Моя дорогая, вы гений!

Я смеюсь – он не знает, как забавно определение «гений» звучит от него – и пожимаю плечами.

– У меня хорошо получается оформлять витрины.

Но это же не витрина, так ведь? Никаких покупателей привлекать не нужно. Зачем тогда этот стол?

– Вы слишком скромны. То, как вы все расставили – само по себе искусство! – Он поворачивается лицом ко мне. – Мне кажется, мы не представлены, хотя я часто вас вижу здесь. – Он протягивает мне руку, под ногтями – краски сотен холстов. – Меня зовут В.

Ну конечно.

Я пожимаю руку.

– Я К., рада знакомству.

– Очень приятно, К. Вы же девочка Э., так ведь?

Я киваю.

– Ах, мы были так рады, когда вас ей передали.

Я дышу, вдох-выдох, но пропускаю его слова.

Первым делом я хочу поговорить о помощи магазину.

Оставляю на столе тарелку с едой, но забираю бокал и делаю пару глотков.

– Для чего это все? – Я жестом показываю на произведения искусства. – Почему люди приносят дары?

Он хмурится на мгновение – схоже с испуганным выражением лица Агаты.

– Мы обязаны.

Я поеживаюсь, будто внезапно подул ветер, холодный, как мое вино.

В Саду действуют какие-то высшие силы? Нечто заставляет людей приносить свои творения к Древу, как жертвенных агнцев? Я всматриваюсь в его ветвистую, развесистую крону. Ручейки, разбегающиеся от его корней, отражаются на нижней части ветвей бело-голубыми волнами.

– Кто-то… заставляет вас приносить картины?

– Конечно нет. Мы отдаем по доброй воле. Мы приносим дары из-за врага.

Ох, небо.

Я подбираю слова, чувствуя в груди учащенное биение сердца.

– У нас есть враг?

И снова – он словно обеспокоен моим незнанием.

– Всегда есть Враг.

Я слышу заглавную «В», как в детской книжке с картинками.

– К., помни, у акта создания всегда был и будет Враг. Он хочет уничтожить все животворящее искусство. Он будет сеять разрушение, если только представится случай.

– Разрушение? Здесь? – Я оглядываю окруженную гранитными колоннами широкую поляну. – Это место идеально.

– Но ведь все идеальное находится под угрозой.

Это так. И еще здесь много скрытых неизведанных и темных мест.

Ван Гог оборачивается, вместе со мной наблюдая за вечером, будто высматривая наступление Врага. Какого момента он поджидает? Или великий художник страдает паранойей?

«Будь осторожна», – прошептала Агата.

– Trompe l’œil. Вы о таком слышали? – спрашивает Ван Гог.

– Да, слышала. Оптические иллюзии, в которых элемент кажется настоящим? Как картина за окном, но даже окно – это часть картины.

Он улыбается.

– Очень хорошо. Да. Trompe l’œil – дословно «обмануть глаз». Но в этом – вся наша жизнь. Жизнь – декорация, нарисованный горизонт, врущий нам, что существует лишь то, что можно увидеть. Но на самом деле жизнь – намного больше. Ремесло художника – говорить правду.

– Вы знаете здесь всех? – я указываю на кружки гостей. – Все эти люди… художники?

– Мы все творцы. Но каждый человек своего рода творец, не находите?

Я прикусываю губу, медля возразить. Потому что… Ван Гог.

– Я знаю многих людей, не одаренных талантом ни к живописи, ни к музыке, ни к слову.

Он кивает.

– Конечно, есть род искусства, привлекающий больше всего внимания. Хотя, может, и не денег. – Художник со смешком отвешивает полупоклон своей картине. – Но ведь есть тысяча способов творить? – Он протягивает руку к столу. – Повар готовит пир для зрения, обоняния и вкуса, а хозяин выставляет его на стол, – следующим жестом он обводит толпу, – а садовник выращивает в поле рай на земле.

– Я не думала о творчестве в таком ключе.

– Во всем есть красота, дорогая. Те, что привлекают наши глаза, уши, что угодно к этой красоте, и есть художники. Будь это скульптура или украшение. Соната или гостиная. Хорошо рассказанная история, или хорошо спроектированное здание, или даже хорошо смазанный механизм. Не будем преуменьшать дары тех, кто приносит в мир красоту в доступной их навыкам форме.

Я размышляю над его словами, по правде говоря, наслаждаюсь ими, когда замечаю приближающийся к нам силуэт.

Мой «поклонник», как назвал его Т. С. Элиот, все это время скрывавшийся у края толпы. Щетина, широкие плечи, все в той же рубашке с закатанными рукавами и черной жилетке. Приближаясь, он смотрит мне прямо в глаза.

Я заправляю за ухо выбившуюся из прически прядь волос. Хорошо, что я оставила свою полную тарелку на столе.

– Привет, привет! – яростно кивает Ван Гог.

Этот парень столько на меня смотрел, что в голове мелькает мысль: «Должна ли я его знать?» – и сердце снова стучит в груди.

Ван Гог приветственно пожимает предплечье незнакомцу.

– Рад тебя видеть. Очень рад. – Он поворачивается ко мне. – Вы знакомы с С.?

Я хватаюсь за возможность и качаю головой.

Неизвестный улыбается широкой, радостной улыбкой, которая привлекла мое внимание в тот раз.

– Что ж, С., это К.

Так много букв. Ладно, этот парень – С. Как бы понять, от какого имени это сокращение? Кажется, он друг Ван Гога, но мои знания по истории искусств не могут мне помочь.

– Приятно познакомиться, К.

Я борюсь с соблазном спросить, почему он так часто смотрит в мою сторону.

– Взаимно.

– С. – скульптор, – объясняет Ван Гог.

– О, чудесно! – Я стараюсь изобразить подобаемое восхищение, но все еще не имею понятия, кто он. Черепашки-ниндзя были скульпторами, так? Микеланджело, Донателло? Никого на С. – Вы уже выставили работу?

Я оглядываюсь и понимаю, что под деревом в траве между ручьями стоит с десяток скульптур. Вылепленные, отлитые, резные – я даже не знаю, считаются ли они все «скульптурами». Я улыбаюсь ему, ожидая, что он укажет на свое произведение.

– Да.

Что ж. Ладно.

– К. – рассказчик. – Ван Гог, кажется, подрабатывает свахой.

Что может быть страннее?

– Где ваше произведение, К.? – спрашивает художник, выговаривая слова с тяжелым датским акцентом.

– Я… я ничего не принесла. Пока.

Ван Гог поворачивается к С.

– Она девочка Э., – говорит он, как будто это объясняет, почему я не оставила ничего на столе.

Может быть, я здесь как «плюс один», и только Ба заслужила право быть в Саду своими стихами.

Но С. не реагирует на объяснение.

– Оставлю вас обсудить. – Ван Гог кланяется и уходит.

Я поднимаю руку в попытке его задержать. Я так и не выяснила ничего полезного.

Но он скрылся, а мы с С. остались вдвоем «обсудить» что-то, хотя я не понимаю, о чем я могу поговорить с головокружительно красивым мужчиной, которого я, кажется, должна знать, но не знаю.

Я отпиваю вино.

Глава 16

Чтобы увидеть свое лицо, нужно зеркало. Чтобы увидеть свою душу, нужны произведения искусства.

Джордж Бернард Шоу

Мужчина по имени С. стоит рядом со мной, пока мы наблюдаем за удаляющейся фигурой Ван Гога.

Я пытаюсь придумать, что сказать. О скульптурах. О чем угодно. Нужно расположить его ко мне прежде, чем приставать с вопросами о судьбе Книжной лавки.

С. глубоко вдыхает, натягивая на груди пуговицы накрахмаленной рубашки, затем поворачивается ко мне.

– Вы не едите? Меню здесь чудесное.

– Ах, да. Я оставила свою тарелку, – я взмахиваю рукой в направлении стола.

Зачем я это сказала? Если я вернусь с горой еды, он подумает, что я пришла сюда только поесть.

– Пойдемте, – он наклоняет голову в сторону стола, улыбаясь. – По-моему, художник не должен быть голодным.

– Ха! Тогда вам понравится мой выбор.

Я забираю свою тарелку и показываю ему.

Он нагибается, чтобы лучше разглядеть содержимое.

– Это что… гребешки?

Я поднимаю тарелку повыше:

– Попробуйте.

Не поднимаясь, он переводит взгляд на меня, убеждаясь, что я предложила ему еду со своей тарелки. Его голубые глаза так близко, рот не улыбается.

Он пальцами берет гребешок и отправляет его в рот одним укусом. Затем прикрывает глаза и запрокидывает голову, жуя – как Агата, когда она ела канапе.

Да, еда здесь изумительная.

Я наблюдаю за ним, замечаю острые углы челюсти, густые брови, полные губы.

Кто этот человек?

Я различаю легкий акцент в его речи. Что-то европейское – может, восходящая интонация итальянского. Одежда же – блестящая белая рубашка и сияющий черный жилет – могут принадлежать любому времени.

– Великолепные. – Он поворачивается к столу, берет из стопки фарфоровую тарелку и накладывает себе еду, начиная с гребешков.

Мы с Ван Гогом просто загораживали ему путь к еде? Казалось, что незнакомец хотел присоединиться к нашей беседе, но, возможно, он направлялся к столу. Конечно, он на меня заглядывался, но до этого момента не пытался со мной заговорить. Может, я ошиблась.

В голову приходит картинка: Остин за столом напротив меня, опершись локтями на стол и переплетя пальцы, читает мне нотации о том, как я веду дело.

Я стараюсь о нем не думать. С. либо давно мертв, либо игра моего воображения, либо реалистичный сон. Не буду винить себя.

Мужчина возвращается ко мне с полной тарелкой еды, увенчанной куском лосося под корочкой с орехом пекан. Он салютует едой в мою сторону, будто предлагая тост за наше обжорство.

– Прогуляемся?

– Конечно. – Я отставляю свой – уже пустой – бокал вина на высоком круглом столе, где стоит поднос с его собратьями.

С. неторопливыми шагами уходит от Древа, от центра Сада, к тенистой периферии, где должна бы быть Каштановая улица.

Мы следуем за одним из ручейков. В конце концов, он вливается в пруд, отделанный черной, белой и серебристой мозаикой и окруженный освещенными деревьями. Прямоугольник воды уходит в тень, где небольшим порогом переходит в другой пруд.

Вдалеке на уровне моей талии виден огонек, освещающий белесую решетку. Окно?

– Здесь так красиво. Каждый раз обнаруживаю что-то новое.

С. ведет нас по краю пруда вдаль, за порог.

– Да, здесь столько сюрпризов.

Мы спускаемся по ступенькам на гравийную дорожку, ведущую к деревьям. Не говоря ни слова, мы сходим на тенистую тропу. По бокам розовые орхидеи и желтые лилии уступают кучерявому папоротнику и фиолетовым шершавым листьям колеуса.

Я подъедаю картошку и спаржу со своей тарелки, пока мы идем. Выгравированные на вилке переплетающиеся ветки плюща поблескивают в свете факелов. Я все пытаюсь придумать, что спросить об искусстве, чтобы не показаться глупой.

С. заговаривает первым:

– Так вы рассказчик? Что ваша история хочет рассказать?

Я жую кусок курицы. Необычный вопрос. Он не спросил, о чем моя история – только об этом меня и спрашивали, если я говорила, что пытаюсь писать.

Что моя история хочет рассказать?

Как будто она живая и просит меня дать ей голос.

Я качаю головой, потому что… истории нет.

– Боюсь, она еще слишком маленькая, чтобы что-то сказать.

– Значит, история-младенец.

Я смеюсь.

– Да, что-то вроде того. Но я бы лучше послушала про ваши скульптуры. Что они хотят сказать? – я едва не смеюсь снова. Вот я и нашла «творческий» предмет для разговора, даже если я просто повторяю за С.

Но С. не смеется. Мы идем по течению ручья в тишине.

– Мои скульптуры. Они говорят… «Узри нас».

Он произносит эти слова, будто доверяя мне страшную тайну: тихо и резко. Будто он сжимал их в кулаке и разжал пальцы, только чтобы на мгновение приоткрыть мне свою боль.

Я замираю и смотрю прямо в его потрясающие глаза, наполненные непонятным мне чувством.

Не задумываясь, я кладу ладонь на плечо С., горячее на ощупь. Будто я могу залечить его раны.

Он накрывает мою ладонь своей.

Электричество, сказка, возвращение домой.

Я отстраняюсь.

Опасное это место.

Я продолжаю шагать к деревьям, чувствуя, что С. следует за мной. Гравий хрустит под ногами, скрывая тишину между нами.

По обе стороны тропинки папоротники переходят в деревья, и вскоре мы скорее в лесу, чем в Саду. А дорожка все еще извивается, и свет вдали горит лишь чуть ярче.

Возможно, стоит вернуться. Но любопытство зовет меня дальше.

Далекий огонек действительно оказывается окном, остальной дом выступает из темноты, когда мы подходим ближе.

– Это что… домик?

Я останавливаюсь, и С. меня догоняет.

Мы оба рассматриваем скатную крышу, покрытую похожей на печенье черепицей, каменную каминную трубу, из которой вьется дымок, окна-арки с цветочными горшками на подоконнике, из которых переливаются через край аметистовые и рубиновые петунии, синие крошки-васильки.

Что здесь делает этот домик? Будто в глубине роскошного ботанического сада в центре города находишь вход в хоббитский Шир. Мозг пытается обработать новую информацию, но не получается.

Мы подходим к домику, и я гадаю, встретим ли мы внутри Ф. – как «Фродо».

Но нам преграждает путь человек, больше похожий на Гендальфа.

Седовласый и седобородый мужчина держит в обеих руках меч, направленный острием к земле.

Я почти жду, что он зарычит: «Ты не пройдешь!»

Но одет он не в мантию или шляпу волшебника. На нем серебряная кольчуга, а на голове украшенная сапфирами золотая корона.

– Это не для вас, – говорит он, окидывая нас пронизывающим взглядом.

Не могу понять, имеет он в виду меня, С. или нас обоих.

Мы медлим, будто хотим спорить, что, конечно, смешно.

С. поворачивается ко мне, подняв брови, затем продолжает медленно разворачиваться лицом к дороге, по которой мы пришли.

Мы уходим к краю сада.

– Как думаете, кто это был? – я шепчу С.

Он оглядывается через плечо.

– Не уверен. Но вот меч… вы заметили? На гарде – две огнедышащие химеры.

Я качаю головой. В средневековых мечах я не разбираюсь.

– Мне кажется, это был Экскалибур.

Я притормаживаю, сжимаю переносицу, закрываю глаза. Я пришла сюда, чтобы получить совет о том, как спасти Книжный. Вместо этого я выставила картину Ван Гога, флиртовала с красавчиком-скульптором, а еще король Артур отогнал меня от зачарованного домика.

– Вы в порядке?

Я вздыхаю.

– Пожалуй, слишком много впечатлений.

Мы проходим по маленькому каменному мосту на дальнюю сторону многоуровневого пруда.

Я наклоняюсь и окунаю пальцы в бурный поток. Кристальная вода холодная, как горный ручей.

На краю пруда стоит каменный павильон, похожий на круглый храм в миниатюре – такие часто можно встретить в английских садах. Шириной они с небольшой дворик, десять колонн поддерживают купол, внутрь ведут три ступеньки. Никакого практического применения: их замечают вдалеке, прогуливаются к ним, рассматривают как часть идиллического ландшафта.

С. протягивает руку, и мы идем вверх по ступенькам павильона, поворачиваемся к подсвеченному порогу, где поток воды перетекает из одного пруда в другой. Мы садимся на верхнюю ступеньку, будто кроме нас в целом мире никого нет.

Я не хочу присваивать С. его прилагательное. Обычно я подыскиваю их для дальних знакомых, а с ним я надеюсь сблизиться. К тому же в слове «головокружительный» слишком много корней.

Ставлю пустую тарелку на ступеньку рядом с собой. Я наелась, в голове приятный туман. Возможно, я слишком много выпила.

Сидя на ступеньке, мы молча наблюдаем за вечером, слегка соприкасаясь руками. Уютно, только вот я вся горю. Похоже на первый мой вечер в Саду с Т. С. Элиотом и в то же время совершенно по-другому.

– Можно… – я обращаюсь к нему, но медлю. – Могу я узнать ваше имя?

Не только чтобы потом его найти в Интернете. В инициалах есть что-то сдержанное. Я понимаю, что хочу говорить с ним свободно.

Он улыбается.

– Меня зовут С… – и прерывается, так же как я не могла выговорить имя Агаты Кристи.

Он качает головой и пожимает плечами.

– Все хорошо. С. достаточно.

– Может, я могу дать подсказку? – Он осматривает гостей вечера. – Я его здесь не вижу, так что, быть может, смогу выговорить… Вы знаете поэта по фамилии Кольридж?

Я улыбаюсь.

– Вы имеете в виду С… – но я не могу сказать «Сэмюель».

Мы оба смеемся.

– Кажется, вы меня поняли.

Я склоняюсь к нему.

Получается, он тезка Сэмюеля Кольриджа. Все еще не знаю, кто он, но по крайней мере теперь я знаю его имя. Думаю, я могу звать его Сэм. Все равно вслух произнести не могу.

– Ваша очередь, – говорит он. – Подсказка.

Сложно. Не могу вспомнить ни одной Келси, родившейся до двадцатого века.

Разглаживаю цветы вистерии на коленях.

– Боюсь, никаких знаменитых тезок у меня нет. Имя ирландское, по-моему, должно переводиться как «смелая», если это поможет.

– И как, вы смелая, ирландка?

Я смеюсь.

– Не особо. Я даже не ирландка. Насколько мне известно. – Я протягиваю руку, демонстрируя оливковую кожу как доказательство.

– Хм-мм. – Он трет подбородок. – Придется нам остаться при инициалах. Хотя, полагаю, без смелости нам не обойтись.

Я киваю в сторону короля Артура.

– Думаешь сразиться с Экскалибуром?

Он смеется.

– Не так прямолинейно. Но все же я обнаружил, что необходима смелость принять неизбежное, если я хочу творить.

– Неизбежное?

Он пожимает плечами, но говорит серьезно.

– Неудача. Разочарование.

Я хочу спросить: «Зачем тогда?» – но я знаю ответ.

Разговор затихает, но атмосфера приятная. Вдалеке большая лужайка, ближе к нам великолепие цветов и плюща – раскидистая бахрома папоротников, колоски и чашечки, бархатные, как ушко ягненка, или воздушные, как шелк. Воздух насыщен ароматами гиацинтов и гардений. По правде говоря, я могла бы так сидеть часами, купаясь в зеленой тишине, огоньках, поблескивающих навстречу звездам, с каждым вдохом наслаждаясь гарденией и жасмином.

Но у меня есть цель, и я не могу ею пренебрегать.

– Когда мы говорили с В., он сказал, что я девочка Э. – Я нерешительно начинаю разговор. – Ты хорошо знал Э.? У нее проблемы, и мне нужна помощь…

– Что за проблема?

Мой ответ прерывает звон вилкой по бокалу.

– Прошу внимания! – Женщина говорит с мелодичным акцентом у стола с едой, но голос ее каким-то образом достигает нас.

Я удивленно поднимаю голову. До этого я не слышала в Саду никаких объявлений. Почему-то я думала, что тут только гуляют, едят и пьют. Неужели это все была подводка к некоей программе?

– Что сейчас будет? – я шепчу Сэму.

Он расправляет плечи и руки, также удивлен, как и я.

Мы встаем одновременно, сходим из павильона и идем в центр Сада, чтобы поучаствовать в чем бы там ни было.

– Пришло время, – взывает женщина, пока разговоры стихают, – для нашего любимого занятия.

Она очень красивая. Наверное, она из Индии – темные волосы прикрыты платком, расшитым золотом, на запястье блестят браслеты.

Гости вечера со всех концов Сада стягиваются к Дубу.

– Да, да, подходите поближе. Я не хочу кричать. – Она улыбается толпе, как благодетельная королева.

Кто знает? Может, она и есть.

Мы с Сэмом стоим у зарослей бамбука высотой в два этажа. Крепкие стволы и ветки с листьями качаются на легком ветру. Мы протискиваемся между каменных чаш, наполненных серо-зелеными суккулентами и роскошными пальмами цвета спелого киви. Даже пахнет здесь как в тропиках – я могу поклясться, что чувствую в воздухе запах кокоса и цитрусовых.

– Чудесно! – Наша ведущая хлопает дважды. – А сейчас для нашего разговора нам потребуется разделиться на группы по три человека.

Толпа тут же начинает двигаться, словно в знакомом танце.

Я в панике смотрю на Сэма, улыбаясь, чтобы скрыть растерянность.

Он делает полшага в мою сторону, чтобы меня «застолбить».

Худой джентльмен с длинной бородой и черными редеющими волосами неподалеку от нас привлекает мое внимание и вопросительно поднимает брови. Он носит бархатный жилет цвета красного вина, белую накрахмаленную рубашку и черную бабочку. Ему бы пошла трубка.

Я киваю, улыбаясь. Он выглядит знакомо, но я не могу его опознать.

Мужчина присоединяется к нам, перекатываясь с пяток на носок.

– Благодарю, дорогая. В таких вещах всегда нервничаешь, ища себе товарищей. – Он кивает в мою сторону. – Я Ч., а вы?

– К. и С. – С каждым разом представляться инициалами все легче. Возможно, в анонимности есть свои прелести.

Однако я уверена, что знаю этого человека. У края памяти танцует размытый образ – возможно, на картинках он старше?

– Что ж, С., с вами мы конечно же встречались, но я весьма рад нашему знакомству, К., какое бы развлечение ни планировала для нас А.! – Он тычет пальцем в сторону женщины и припечатывает свое заявление улыбкой.

Душевный.

Мне кажется, мы хорошо выбрали третьего партнера. Он заполнит паузы в разговоре. И я рада встретить еще одного человека, который может мне помочь.

У Древа женщина – видимо, еще одна А. – снова звенит по бокалу.

– Мы готовы? Все в группах по трое? Отлично. Теперь. Мы все знаем, как много значит доброе слово в кругу хороших друзей. Мы собрались здесь, помимо прочего, чтобы приободрить друг друга, где бы мы ни были на творческом пути. Чтобы напомнить друг другу о необычайной щедрости, которую необходимо проявить для выполнения этой работы. Без этого, как вы знаете, мы легко забываем о своей силе, о нашей роли и позволяем обману разъедать наши души.

Слова повисают в воздухе над затихшей толпой.

Неподалеку от меня кивают, улыбаясь. Как будто она сказала то, что у всех на уме, что они бы сказали, если бы сами были в центре у Древа.

– Помня об этом, сейчас в группах мы скажем друг другу пару вдохновляющих слов: каждый будет говорить с человеком по левую сторону.

Она взмахивает рукой.

– Начали!