Текст книги "Сумеречный Сад"

Глава 13

Прошедшее время и время будущее,

Неслучившееся и произошедшее

Указывают в одну сторону – настоящее.

Т. С. Элиот

На пути домой из «Глазуньи» я поддаюсь порыву и толкаю железные ворота. Сначала неуверенно, затем сильнее.

Я не удивляюсь, что ворота не открываются.

С магией все не так просто.

Думай, Келси. Почему у тебя получилось в первый раз?

Я стояла у ворот, в воздухе сгущались сумерки, и тогда я увидела проблеск висячих фонарей между трав.

Сумерки.

Время между времен.

Я вспоминаю понятие из кельтской культуры – лиминальное пространство, лиминальное время – и мурашки бегут по коже. Размытые пороги, два места в одном, настоящее, прошлое и будущее, сливающиеся в одно… Узкая пограничная область. Точка смены сезонов, новый год. Туманное время, когда день уступает место закату.

Именно в это время, вероятно, граница между мирами истончается настолько, что, возможно, удастся переступить через нее.

Вот в чем секрет? Впервые я увидела отблески на закате дня – волшебство, напоминающее лампочки колеса обозрения или карусель, приходящую в движение на том конце длинного пирса, полинявшие за день цвета уходят в бархатную таинственную тьму, обещая приключения…

Я обожаю сумерки – порог ночи, тихая пауза, пока мир ожидает, затаив дыхание.

Две ночи назад под покровом темноты я спустилась на звук мелодии Коула Портера.

И на следующее утро я снова пришла туда с металлическим ключом из детского отдела, но хотя ворота открылись, Сад меня не впустил.

Проверяю часы. Уже 21:30 – позже, чем когда я впервые вошла в Сад, и солнце уже давно зашло. Мне придется ждать до завтра?

Я еще раз безуспешно трясу ворота, будто одной моей воли достаточно, чтобы сотворить магию.

Поднявшись в квартиру, я борюсь с искушением надеть штаны с пятнами краски и толстовку. Конечно же, волшебство не вызвать повседневной домашней одеждой.

Кроме того, мое платье для свидания лучше подойдет для вечера.

Я правда верю, что у меня получится?

Не включая свет, усаживаюсь в мягкое кресло перед западным окном, выходящим на магазин Уильяма. Я купила продавленное кресло на распродаже после смерти предыдущей владелицы, и оно все еще пахнет розовыми духами, которыми старушка, должно быть, пользовалась всю жизнь.

Что еще? Что я могу сделать? Должна ли я что-то сделать? Или я должна что-то подумать, почувствовать?

Смогут ли люди в Саду научить меня быть настоящим писателем? Может, у меня просто не было необходимой поддержки и веры. Ба всегда меня подбадривала, но этого недостаточно. Мои преподаватели литературы ставили хорошие отметки, но я не осмеливалась принести им что-то кроме сочинений. А после случая с Кружком, сразу после колледжа, я никому не показывала свои произведения.

Может, та история, задуманная мною в десять лет, до насмешек и издевательств, может стать чем-то стоящим.

Или писатели на вечеринке будут со мной честны. Смогут сказать мне – надеюсь, вежливо – что лучше мне заняться чем-то еще. Даже эта жестокая правда будет лучше неуверенности последних лет. Я и сама была в лиминальном пространстве или, лучше сказать, в лимбе – как в средневековой теологии – в ожидании, междумирье.

Возможно, меня отвергнут, если я попытаюсь заявить о своем таланте – эта мысль пригвождает меня к креслу.

Надо мной будут смеяться и говорить, что я зря трачу время? Мне напомнят, что легендарный мир творчества и искусства доступен лишь одаренным с рождения людям, способным создавать связи между Истиной, Красотой, Добром и остальными – простыми смертными?

Я не могу знать.

Но я должна рискнуть. Не только ради себя, но ради ответов о Ба, ради возможности спасти магазин.

Остался один вопрос: как. Как я могу вернуться?

Я встаю, пересекаю освещенную лишь фонарями с улицы квартиру и достаю сложенные листы, спрятанные под обложкой «Таинственного сада».

Первые несколько предложений о моей девочке-сиротке, попавшей в другой мир… я думала о них, когда впервые услышала музыку.

Возвращаюсь к креслу, держа в руках страницы.

Как бы сложилась моя история, если бы я продолжила ее писать?

Снова закрыв глаза, я позволяю воображению унести меня по таинственным тропам. Я слышу, как гравий шуршит от моих робких шагов, ощущаю нежный запах роз, кружащийся в воздухе, чувствую на коже лето – ленивое, томное тепло и намек на дождь…

И вот оно. Легкое и тонкое, как паутинка, готовое улететь, если я прислушаюсь слишком сильно. Перезвон пианино вдалеке.

Словно в трансе, я встаю из кресла, едва открывая глаза – не хочу разрушить волшебство, прервать связь…

У кухонного стола я приостанавливаюсь и смотрю на ржавый железный ключ.

Нет. Если мне позволят войти, то только полагаясь на веру. Старый ключ отпирает лишь пустой участок, и все. К настоящему Саду нет ключей.

Спускаюсь, едва касаясь рукой перил, дыхание учащается.

Ключ все-таки нужен, чтобы отпереть дверь в магазин. Я заглядываю за прилавок, не отвлекаясь от ускользающей мелодии, и достаю из пластиковой корзинки под кассой запасной набор.

Открыв дверь, я замираю внутри магазина с ключами в руке – не хочу брать их с собой в Сад.

Я кидаю связку на деревянный прилавок. Лиза меня убьет, когда узнает, что я оставила дверь открытой, а ключи положила на виду. Что ж.

На тротуаре в темноте я вдыхаю полной грудью ночной воздух. Музыка здесь не громче, чем наверху, в квартире. Может, она у меня в голове? Я единственная ее слышу?

Мне подождать первого встречного и спросить у него, не слышит ли он тихую мелодию «You’d be so nice to come home to»?

Не уверена, есть ли в этом смысл. Я или сумасшедшая, или нет, и прямо сейчас не важно, что из двух. Важно то, будут ли открыты ворота.

Я чувствую, как мир сужается до ворот. Словно от существования Сада зависит реальность всего остального. Словно сад и есть единственная реальность.

Двадцать шагов от двери магазина до ворот. Иду медленно, наслаждаясь мелодией на пианино, к которой присоединился контрабас и мягкий барабанный ритм. Они только что подключились к соло пианино. Я приближаюсь, но музыка не становится громче.

Я замираю, обвив пальцами железные прутья. Вдох застревает в горле как задушенное всхлипывание. Борюсь с желанием прошептать молитву.

Почему я так сильно хочу туда?

Здесь, у ворот, на пороге, не зная, что – если что-то вообще – ждет меня… Я чувствую радость, грусть, тоску по недостижимому, которую я когда-либо испытывала.

Sehnsucht, как говорят немцы, и в скудном английском нет подходящего слова.

Неподдающаяся определению жажда совершенства, прекрасного в своей недостижимости; тоска, приподнимающая сердце и разум над настоящим и уносящая в сладкую горечь, где не существует времени, а символы более реальны, чем земля под ногами. Сколько стихов и песен, книг и фильмов говорят об этой тоске по месту – Дому, – который мы никак не можем отыскать?

И здесь, у ворот, я чувствую одновременно все эмоции, которые испытывала за свою жизнь. В какой-то степени, наверное, все, что я когда-либо почувствую. Тоска по прошлому, по оставленному или забытому, обернутая в страстное желание тайны, которое я раньше не испытывала.

Когда-то давным-давно…

Я толкаю ворота.

Они открываются.

Не дыша, я жму на скрипучую старую дверцу, и в этот раз она поддается легче, чем в прошлый. Я закрываю ее за собой.

Фонарик я не взяла и доверяю свой путь зелени. Надеюсь на свет Сада.

Кусты касаются моих рук и лица. Они не царапаются, а скорее протягивают листья-пальцы, подбадривая меня прикосновениями к плечу, подгоняя идти вперед.

Я пробираюсь вперед, зарываясь руками в зелень, и сердце бьется часто-часто.

Слишком долго. Не должна ли я была уже достичь жизни в центре Сада?

Но музыка… музыка уже не дымка в воздухе. К ней добавился голос: «Ты так прекрасна, ты мой рай»… Я слышу смех. Звон бокалов. Гул разговоров.

Ох, небо… Он здесь.

Последние ветки расступаются перед моим взором, и я снова в Саду.

Спокойная точка вращающегося мира.

Я выступаю из растительности и стою, чувствуя себя неуклюжей, как новорожденный теленок.

Все так же, и в то же время – все по-другому.

Тот же стол, ломящийся под весом яств, то же пламя внутри глобусов, свисающих с изогнутых ветвей величественного дуба. Запах сирени и роз, земли и новых ростков.

Гости вечера, одетые по моде своего времени, болтают и веселятся.

И мое платье. Я трогаю мягкую ткань – не то, что было на мне на свидании с Остином. Нет, я снова увита лавандовой и белой вистерией, готова кружиться по всему Саду.

По моде своего времени.

Теперь, когда я здесь, я позволяю себе подумать над вопросом, который отказывалась задавать.

Не только что это за место – но и когда?

После быстрого поиска информации о трех встреченных мною авторах в Интернете я поняла, что даже если принять как данность существование порталов в прошлое, время их жизней не совпадает.

Т. С. Элиот, Агата Кристи и Л. Фрэнк Баум жили в одно время, но книга Баума «Удивительный мир Оз» была опубликована в тысяча девятисотом. Первый роман Кристи появился на прилавках только через двадцать лет после этого, и прошло еще около двадцати лет, прежде чем были написаны строки, процитированные Элиотом из его «Четырех квартетов». Кроме того, Баум умер раньше, чем оба эти произведения были опубликованы.

Чем бы ни было это место, одному времени оно не принадлежит.

На этот вопрос ответа у меня нет. Я изучаю Сад, пытаясь увидеть отличия. Моя мраморная скамеечка, где я разговаривала с Элиотом, все еще на месте под пушистыми цветами магнолии. За ней в подсвеченном фонтане подпрыгивают и танцуют потоки воды.

Сегодня я замечаю больше источников света, кроме глобусов на ветвях дуба и факелов в траве. Фонари находятся у стволов небольших деревьев, освещая ветки и цветы, будто их расставлял ландшафтный дизайнер. По краю открытого пространства – не всего Сада, чей край скрыт в тенях, а просто огораживая вечер – блестят колонны с фонарями, установленными у основания, освещая листья травы.

Я подхожу к ближайшей колонне, касаюсь плюща и побегов, вьющихся голодными завитками по граниту, следую глазами вверх. К моему удивлению, высоко в небе колонна соединяется с каменной аркой. Она изгибается в небе над серединой Сада, служа опорой свисающим каскадами вистерии – точно как на моем платье.

Были здесь эти колонны вчера? Я их не помню. Теперь, когда я знаю, что ищу, я замечаю арки, заключающие гигантский Сад в квадрат. Все пространство похоже на открытый внутренний двор. Каждая колонна соединена каменной аркой с колонной напротив, по другую сторону лужайки, а между арками видно ночное небо.

Я оборачиваюсь, смотря наверх.

Неужели это место – забытый и разрушенный собор, медленно дичающий под напором природы?

Или здесь изначально был сад, одомашненный во что-то одновременно дикое и священное?

Как бы там ни было, Сад – место, где мирское и божественное протягивают друг другу руки, как Адам и его Создатель на потолке Сикстинской капеллы, расписанной Микеланджело. Рай сходит на землю в определенный час, в определенном месте.

Теперь я замечаю освещенные факелами дорожки из гравия, бегущие дальше в дикий Сад. Дорожки словно ведут в нефы и залы, уставленные скамейками, похожие на церковные скамьи, еще помнящие, что они отесанные бревна.

Желание создавать живую красоту снова переполняет меня. Выращивать, возделывать, поливать и удобрять, подрезать и собирать урожай. Радоваться участию в дышащем, рукотворном чуде.

Пальцами аккуратно прослеживаю путь плюща на колонне, все еще любуясь роскошной архитектурой и кустами, подстриженными в форме усеченных пирамид, как вдруг под локоть меня подхватывает Агата Кристи с бокалом шампанского в руках и улыбается, будто только я могу ее понять.

Глава 14

Земля и сама сменой сезонов рассказывает нам добрую правдивую сказку. Эта древняя, несокрушимая история весны, лета, осени и зимы вплетена в бесчисленное количество других рассказов.

Это архетип, повторяющийся мотив, до сей поры не потерявший ни крупицы своей силы и значения.

Кристин Пурифой, «Садовник»

– Может, сейчас ты готова? – Агата протягивает мне изящную тарелочку с клубникой и маленькими чизкейками, затем салютует бокалом шампанского в сторону Древа, в сторону стола с кушаньями.

Мы стоим спинами к колонне, свет в ее основании мерцает у наших ног.

Я беру тарелку, изучая мою собеседницу.

Это действительно она. Я просмотрела десятки ее старых фотографий на компьютере. То же овальное лицо, те же томные глаза.

На ней то же платье из черного сатина, что и в прошлый раз, те же длинные нити жемчуга и блестящие кольца.

Интересно, та Агата, что стоит передо мной, уже пережила мистическое исчезновение тысяча девятьсот двадцать шестого? Тогда она пропала на одиннадцать дней, и годы спустя никто так и не знает, где она была, что с ней случилось. Даже ее автобиографии пропускают этот инцидент. Решусь ли я спросить?

Быть может, она уже вышла замуж во второй раз за археолога Макса Маллована и мы встретились между ее археологическими сезонами в Египте и Сирии.

Сильная. Вот мое слово, описывающее ее, по крайней мере пока. Она похожа на силу природы. Умная, волевая, успешная и уверенная в себе.

Она смеется тихо и элегантно и приглаживает прическу.

– Что-то не так? Ты так пристально меня рассматриваешь.

– Нет! Прошу прощения. – Я перевожу взгляд на вечеринку. Сегодня пришло больше людей? Они перемещаются по газону, разговаривая под сенью решетчатых арок с развесистыми розами, гуляя по мощеным тропинкам, ведущим в тени.

Я не вижу Т. С. Элиота или Фрэнка Баума, но здесь так много народу, что легко кого-то не увидеть.

Однако я замечаю мускулистого парня с красивой улыбкой, который смотрел на меня всю прошлую ночь.

Он смеется, откинув голову, в ответ на слова небольшой женщины с блестящей темной кожей.

Она тоже смеется и легонько толкает его плечом.

Агата дотрагивается до моей руки.

– Ты переживаешь? – Она кивает. – Мы все поначалу нервничаем, но тебе не стоит волноваться. Ф. сказал, что ты только что сбежала. Надеюсь, он тебя не напугал. Он временами говорит причудливые вещи. Подчас – полную чушь.

Только что?

Я смотрю на ее платье, затем на мое – то же самое, что было на мне две ночи назад.

Несмотря на то, что я провела всю среду «снаружи», в Сад я вернулась лишь мгновение спустя?

На другом конце лужайки все еще играет трио из пианино, контрабаса и барабанов, переходя к «It don’t mean a thing if it ain’t got that swing». Мужчина с очками в роговой оправе все еще стоит рядом с пианисткой, как учитель музыки из старых любителей джаза. У нее на лице та же безудержная улыбка, на ней тот же мужской костюм.

– Дорогая, ты очень тихая. Тебя что-то беспокоит?

Я вдыхаю, в голове столько вопросов, что я не знаю, с чего начать.

– Мисс Кр… – Имя застревает в горле, будто невидимая рука перекрыла мне кислород. Я не могу вдохнуть и начинаю паниковать, как вдруг рука разжимается, и я выдыхаю «А», будто и не собиралась сказать что-то другое.

– Да?

– Я хочу узнать больше об Э. О своем удочерении.

И этот вопрос я задала первым? Хотя все еще не могу даже объяснить Сад? Я собрала все мужество в кулак и вернулась сюда. Я покинула место, которое нуждается во мне, людей, которые нуждаются во мне, не зная, когда вернусь, потому что риск стоил ответов о том, как спасти магазин от Изъятия. Но все же мой первый вопрос – о моем удочерении?

– Попробуй клубнику, дорогая. Она идеальная.

Я поднимаю с тарелки большую ягоду размером со сливу и кладу в рот. Если я съем ее, А. заговорит?

В ту же секунду я забываю обо всем, кроме вкуса. Как будто вся клубника, что я ела до этого, была лишь имитацией одной идеальной ягоды, созревшей в Саду в то, чем ягоды должны быть на самом деле.

Похоже на то невероятное вино, протянутое Элиотом.

– Так-то. – Агата улыбается мне. – Подкрепилась? Готова?

Она меня уже дважды спросила об этом. В первый раз я отвлеклась, разглядывая Сад, но сейчас меня охватывает страх. Готова к чему?

Я доедаю клубнику, языком проверяю, что ничего не прилипло к зубам, и переспрашиваю:

– Готова?

Агата наклоняет голову, разыгрывая раздражение. Или она и правда от меня устала.

– Готова ли ты принести свой подарок на стол?

Снова это.

Т. С. Элиот был уверен, что я пишу историю и планирую положить ее на стол рядом с Древом.

– Боюсь, она еще не готова. – Поэт тогда, кажется, принял мою отговорку.

Лицо Агаты на момент омрачается, затем она переводит свое внимание на вечер в целом.

Что-то в ней тревожит меня. Я не хочу разочаровывать человека, которого так сильно уважаю, но я успела заметить не разочарование. Больше было похоже на страх.

– Я… Я скоро закончу, я уверена. Нужно только немного… переработать.

Агата не отвечает. Едва заметным кивком дает понять, что она меня слышала.

Я должна уйти и вернуться с готовой историей?

Конечно, Келси, уходи домой и напиши что-нибудь быстренько.

Часы, нет, годы творческого кризиса смеются над этим невозможным предложением.

Не говоря уже о том, что я не знаю, смогу ли вернуться. Или даже уйти отсюда.

– Все равно моя книга будет не ровня твоим. Мне всегда они нравились.

Ее губы изгибаются в легкой, грустной улыбке, но она не смотрит на меня.

– Спасибо, я ценю. Но когда речь идет о творчестве, сравнивать себя с другими – гиблое дело. Сравнение порождает конкуренцию, а та ведет либо к гордыне, либо к унынию – им обоим не место в сердце творца.

– Но не лучше ли смириться с правдой? Трезво оценивать свои способности?

Я почти произношу вслух: «Чтобы не тратить ничье время зря».

Агата смотрит на меня недоверчиво:

– А с чего ты взяла, что можешь трезво оценить свои способности?

Ее слова проникают вглубь меня, и я не нахожу ответа. Я опускаю взгляд, отворачиваюсь и откусываю кусочек чизкейка. Ветер приносит к нашим ногам розовые лепестки, сорвавшиеся с ветки.

– Люди забудут, К. Они забудут истину и начнут верить лжи. Наша ответственность – напомнить им о тайнах, любовью вдохнуть в них жизнь через щедрость наших произведений.

И все же совершенство Сада и его гостей пугает, и нелепой кажется мысль, что мое творение могут здесь принять, оценить и уважать.

– Не могли бы вы мне помочь? – Наконец-то я делаю то, для чего пришла. – Это про Книжный.

Тут я осознаю, какой нестройной логикой руководствовалась. В предыдущее посещение я узнала о некой «Э.», получившей первое издание Оз лично от Л. Фрэнка Баума. Да, эта книга хранилась в стеклянном шкафу, и Элизабет начинается с нужной буквы. На этом все. Знают ли эти люди о Книжной лавке на Каштановой улице? Об Изъятии? Не безумство ли ждать от них помощи?

Ты веришь, что стоишь посреди волшебного сада. Ты уже сошла с ума, точка.

Но Агата снова смотрит на меня добрым взглядом.

– Проблемы с магазином? Ты упоминала, что Э. нездоровится, надеюсь, ничего серьезного.

Окей, ладно. Пока все хорошо.

Агата указывает на джаз-бэнд.

– Удивительно, что Э. так стремительно захворала. Еще недавно она танцевала «толченку»[7]7
  Популярные в шестидесятых танцевальное движение и мелодия.


[Закрыть] с П.

Ух ты.

Я перевожу взгляд на музыкантов в тени фонарей. Я представляю молодую Ба – насколько молодую? – как она вертит каблуками вперед-назад, подбрасывает ноги в воздух.

Сколько длится эта вечеринка?

Лучше не упоминать возраст Ба и ее угасание.

– Боюсь, магазин сейчас переживает не лучшие времена.

Я закончила чизкейк, но все еще держу тарелочку дрожащими руками на уровне талии.

– Когда я была здесь раньше… Мы недавно говорили… Вы упомянули первое издание, которое Ф. подарил Э… Мы решили продать его, чтобы уравновесить расходы. Но этого надолго не хватит.

– Ты… продаешь его?

О нет. Мне в голову не пришло, что продажа книги может быть здесь чем-то предосудительным.

– Да, вы сказали, оно будет стоить…

– Ты продаешь труд Ф., но не приносишь свой?

Я делаю глубокий вдох зажатыми в тиски легкими и прикрываю глаза. Разговор не ладится.

Будто мне снова десять лет и меня высмеивают за желание быть писателем. Стою снаружи. Жду, когда меня отвергнут.

Сад начинает напоминать тест. Который я проваливаю, потому что не понимаю вопросов. Я могу получить полезные ответы, только если принесу хорошую историю? Но здесь собрались такие писатели, как Агата и Фрэнк Баум, и поэты, как Т. С. Элиот. Как я могу принести что-то хотя бы близко настолько же ценное?

Я все еще ищу ответ, закрыв глаза, когда Агата трогает меня за руку.

Я поворачиваюсь к ней, чувствуя, как шея краснеет от стыда.

– Я не хотела критиковать, моя хорошая. Я… Видишь ли, я просто беспокоюсь. Мы здесь полагаемся… Следует сказать, Сад полагается… ну, ты понимаешь. Дороги открываются, лишь когда мы все работаем вместе, чтобы не просто искать, но строить.

Может ли она говорить загадочнее?

– Я не понимаю, простите.

Но она лишь качает головой, поджав губы.

– Я и так сказала слишком много. Я должна найти Ч. Он лучше знает, что делать.

Ее пальцы, все еще лежащие на моей руке, сжимаются крепче. Агата наклоняется и шепчет:

– Будь осторожна.

И тут же она убегает, фальшиво улыбаясь кому-то на другой стороне лужайки, оставляя меня в мурашках от неуютного предчувствия.

Дороги открываются…

Неужели мне не выбраться?