Текст книги "Тебя никто не найдет"

– А вы не можете отследить его по сигналу мобильного?

– К сожалению, насколько мы видим, он уже довольно долго им не пользовался.

– Но тогда получается, что с ним что-то случилось. Это вы понимаете?

– Он мог его выключить или потерять…

– Да сейчас никто не выключает свои телефоны!

Что ей на это ответить? Да, бывает и такое, что людям хочется исчезнуть, стать недоступными для звонков, просто побыть в тишине.

Последний сигнал телефона был зафиксирован в Хэрнёсанде. Оттуда до его дома в Нюланде целых шесть миль пути, а посередине несет свои воды широкая река Онгерманэльвен с коварными течениями и головокружительной глубиной, а дальше – бескрайние просторы Балтийского моря.

Так где же им его искать?

Эйра собрала распечатки. Банковский счет почти совсем опустел, лимит по кредиту превышен. Ханс Рунне развлекался в ресторане Хэрнёсанда и играл в ночном казино, но проигрывал не очень большие суммы. Последние четыре недели он не пользовался кредиткой и не осуществлял никаких платежей.

Дальше этого никто не копал, но назвать это халатностью было нельзя: полиция могла ограничиться и меньшим, и ее бы никто за это не упрекнул. Дальше начиналась «серая зона», про которую было трудно объяснить молоденькой девушке, готовой в любой момент удариться в слезы. Палома схватила свой мобильный и принялась листать снимки.

– Вот здесь он играл Гамлета… он был неплохим актером, скорее, ему просто не везло, да еще он переехал жить сюда, дальше на север, но у него было несколько небольших ролей в телевизионных сериалах, где вы могли его видеть. Помните «Врача шхер»? Он там один раз снимался.

– Я понимаю, но…

– Я просто хочу, чтобы вы поняли, что он – Человек. – На экране смартфона пронеслись еще фотографии ролей, праздник Середины лета, Рождественский сочельник, смеющееся лицо в красном колпаке. – Человек, который не может просто так взять и исчезнуть с лица Земли, как будто его и не существовало. Как будто всем все равно.

– У вас есть с кем это обсудить, кому можно выговориться? – спросила Эйра.

– При чем здесь я? Разве проблема во мне?

В кармане Эйры ожил мобильный, с верхнего этажа донеслись торопливые шаги: поступил вызов, ей пора выезжать.

– Я посмотрю, что можно сделать.

Наконец-то у нее появилось время уединиться в темной комнате. Никто не ломится в дверь ванной, крича, что хочет принять душ, или требуя освободить туалет. Студенты, которым Туне сдавала большую спальню, уехали на выходные к своим родителям.

На целых два чудесных дня квартира оказалась в ее полном распоряжении.

И тем не менее сначала она развесила сушиться постиранное белье. Собрала разбросанные по всей квартире учебники студентов и зашвырнула их обратно к ним в комнату. Вынесла мусор, хотя в мусорном ведре еще оставалось место. Всё это время внутри ее рос страх ожидания того момента, когда в ванночке с проявителем будут готовы снимки. Она понимала, что освещение могло ее подвести, или же ей просто не удалось уловить то, что она с такой силой испытала в заброшенном доме: невидимые глазу уныние и печать времени.

Она корила себя за то, что рискнула воспользоваться фотопленкой, а не цифровой камерой, но, что ни говори, а это выбор настоящего художника, и она должна его придерживаться.

Качество. Подлинность. Папина старая «Лейка», любимица его коллекции. Когда Туне держит ее, то ощущает его пальцы на своих, как это было в детстве. Его голос, объясняющий пятилетней дочери про диафрагму и выдержку. Туне не помнила, чтобы отец хоть раз наводил объектив на нее. Он не хотел, чтобы она позировала. Вместо этого отец стремился научить «видеть» ее саму. По правде говоря, сам он так и не стал профессиональным фотографом и не воплотил ничего серьезного из того, о чем мечтал. В последние годы своей жизни он продавал страховки.

«Какой художник не следует по стопам своего отца», – думала Туне, устанавливая фотоувеличитель на стиральную машину. После этого она тщательно заперла дверь ванной, чтобы снаружи не попал ни малейший лучик света.

В темноте она достала пленку из кассеты, поместила ее в фотопроявочный бачок, налила проявитель и засекла время. Когда таймер сработал, слила проявитель, промыла пленку, после чего добавила фиксажный раствор, еще раз промыла и наконец-то отважилась зажечь свет. «Осторожно вытирай замшей негативы после промывки», – учил ее отец. Туне включила фен для сушки волос, чтобы ускорить процесс.

В ней до сих пор жило то ощущение волшебства, которое она испытала еще в детстве, когда впервые открыла для себя мир негатива. Мир, видимый только ей, но который наверняка был настоящим, где белые вороны взмахивали крыльями на фоне темного фасада. Поди разберись, где здесь свет, а где – тьма, добро и зло, правда и ложь, но все, что она видела вокруг себя, имело свою противоположность.

Туне с лупой осмотрела проявленные негативы, взяла фотобумагу и приготовила ванночки. Время исчезло. Снаружи мог быть уже вечер или даже ночь. Она не ощущала ни голода, ни тревоги – ничего, что могло бы отвлечь ее от следующего снимка.

Вот один из воронов, запечатленный в момент приземления. Вот идеальные диагонали на фоне ветхого фасада, там, где трещина прорезала фундамент. Вот черные крылья рядом с подвальным окошечком. А в самом центре маячит какое-то светлое пятно. Черт, только бы это не оказалось следом от царапины на линзе – иначе вся пленка окажется испорченной. Туне погрузила снимок в ванночку с фиксажем и, вынув, быстро высушила. Зажгла лампу и взялась за лупу.

Одна лишь мысль о ретуши отбивала у нее всякую охоту заниматься этим делом дальше. От резкого запаха химреактивов у нее всегда болела голова. К тому же она хотела приблизить правду, а не исказить ее ретушью.

Под увеличительным стеклом пятно приобрело очертания. Это не был след от царапины или отраженный свет – там действительно что-то было.

Чья-то рука.

Туне вспомнила звуки, которые, как ей показалось, она слышала в доме, ощущение чего-то мерзкого и отталкивающего. Она потерла глаза, шумно сглотнула и вновь склонилась над лупой.

По части резкости «Лейку» трудно превзойти, в этом ее отец был прав.

Рука тянулась из подвального окошка к траве, на которую садился ворон.

Туне переворошила негативы, дрожащей рукой выбрала следующий снимок. Выдержка четырнадцать секунд, диафрагма восемь. Тьма стучала в ней, глотая секунды, глотая минуты, пока снимок плавал в фотопроявочной ванночке.

Солнце било прямо в щель подвального окна. Черная птица важно ступала по земле.

Руки уже не было.

Последние вечерние покупатели катили свои нагруженные тележки по парковке супермаркета «Ика Квантум» в Соллефтео. Пока что здесь было тихо, но это только пока: через час или два загремит несущаяся из гигантских колонок музыка, а асфальт усеют разбросанные пивные банки.

– Значит, вот где все происходит, – протянул Август, глядя на почти пустую парковку.

– Погоди, сам все увидишь.

Эйра доела лапшу быстрого приготовления и смяла картонную упаковку. Когда из-за пандемии все фестивали и вечерние посиделки в пабах отменили, молодежь принялась устраивать свои тусовки на пустых стоянках для машин и продолжила этим заниматься даже после снятия запрета. Сообщения о месте и времени сбора распространялись по соцсетям, порой собиралось до трехсот машин здесь или перед супермаркетом «Ика» в Крамфорсе. Использовалась также и площадь возле железнодорожной станции в Эрншельдсвике. В течение нескольких выходных Эйра только тем и занималась, что моталась с одной парковки на другую, чтобы обеспечить хоть какое-то подобие порядка на этих сборищах.

Она позвонила в дежурную часть и спросила, нет ли сведений о том, что встречу перенесли в другое место. Нет, ничего такого они не слышали.

– Но у нас тут произошла одна интересная штука, и как раз в паре миль от вас.

– Что там?

– Это в чаще леса в окрестностях Ундрома. Насколько я понял, туда довольно сложно проехать на машине, – дежурный скорее размышлял вслух, чем отдавал приказ. – Поэтому, наверное, будет лучше отправиться туда завтра с утра, при дневном свете, если там действительно что-то есть.

– Пока что мы стоим здесь и внимательно наблюдаем за тем, как персонал супермаркета собирает тележки.

– О’кей.

Эйра села в машину, продолжая слушать рассказ дежурного о том, что случилось. Звякнул телефон, и на экране появился маршрут.

– Куда едем? – спросил Август.

– В двадцати минутах езды отсюда есть один заброшенный дом.

– Звучит захватывающе, – произнес напарник и рассмеялся. – И что там? – Его взгляд и улыбка лучились задором, перед которым было просто невозможно устоять.

– Возможно, что ничего, – буркнула Эйра.

Когда Август служил здесь в прошлый раз, они, случалось, спали друг с другом, и не раз – обычный секс без любви и обязательств. Эйра не знала, на каком этапе находятся их отношения сейчас – осталось ли между ними что-то или все закончилось. От Августа никаких четких сигналов на этот счет не поступало. Она чересчур увлеклась мыслями о его теле, и ее охватило возбуждение, когда она свернула на восток, на дорогу вдоль реки. Эти руки, такие умелые и ловкие, без мозолей и шероховатостей, это тело, накачанное в спортзале и на беговой дорожке. Она вспомнила их неловкое прощание: поцелуй и «пока, всего хорошего». Никаких назойливых чувств, никаких сообщений на тему «люблю, скучаю».

– Возле Ундрома свернем налево, а дальше – к Ноласкугу, – сказала она, протягивая ему мобильный с картой местности на экране.

– Куда? – переспросил Август, ища по карте. – Здесь такого нет.

Эйра рассмеялась.

– Все время забываю, что ты у нас житель Стокгольма. Ноласкуг: «скуг» – лес, «нола» – от «норд», «север», северная часть леса – местное название, которого не сыщешь на карте.

– Здорово выбраться на природу, – произнес Август и, судя по всему, вполне искренне.

Последний свет фар от встречных машин пропал из виду, они оставили шоссе и углубились в дебри. Когда они проезжали через деревню, им попалось несколько фонарных столбов, но дальше дорога снова тонула во мраке – октябрь, месяц темных вечеров до тех пор, пока не выпадет снег и не начнется зима. Лишь то здесь то там светились дистанционно управляемые лампы дачников, призванные удержать грабителей на расстоянии.

Свет фар выхватил из тьмы дорожный указатель.

– «Оффе», – прочел Август. – И кому только в голову взбрело дать этому месту такое название? В смысле, кто захочет здесь жить?

– Там дальше есть Жертвенное озеро… – проговорила Эйра и покопалась в памяти в поисках нужной информации. Где-то здесь, возле Сонги, находится Жертвенный источник, куда народ совершал паломничества еще до принятия христианства и вплоть до двадцатого века. Но названия деревушек редко бывают говорящими, особенно в тех краях, чьи жители забрались так далеко, что даже их язык успел измениться. К примеру, она слышала, что название «Скадом» происходит от древней формы шведского слова «скугга» – «тень», похоже на английское «shadow» – получается что-то вроде «усадьба в тени», а Бринген происходит от древнего «брингур», что означает «высота». Эти названия напоминают нам об ушедших эпохах, о том, как по этим краям так долго странствовали люди, что успели придумать свои слова для той земли, где они пустили корни.

Дальний свет фар обесцвечивал ели, высившиеся по обеим сторонам дороги.

– Где-то здесь есть заросшая тракторная колея, – произнес Август, – но, очевидно, никакого указателя…

Он крикнул «стоп», и Эйра резко ударила по тормозам. В свете задних фонарей можно было различить торчащую из канавы траву и молодую поросль лиственных деревьев, которые нашептывали о том, что когда-то здесь была дорога.

– Здесь живут медведи, – проговорила она.

– Откуда ты знаешь?

– Просто знаю, и все.

Эйра вышла из машины и посветила карманным фонариком между елей. Сомнительно, что они смогут проехать здесь на машине. Чем дальше в лес, тем ýже тропы, а бывает, что они пропадают совсем. Не успеешь оглянуться, как предоставленный самому себе лес мгновенно возвращает себе власть и уничтожает следы пребывания человека.

Август шагал впереди, отводя ветви елей в сторону. Они шли уже минут пять, максимум десять, когда луч света наконец выхватил из тьмы дом, серый и обветшалый.

– Думаю, это здесь.

Подойдя поближе, Эйра решила, что строение, скорее всего, было покинуто людьми не так давно, лет пять, максимум десять назад – крыша все еще выглядела целой. В своей жизни она побывала во многих заброшенных домах и научилась читать следы упадка, как читают годовые кольца на спиле дерева. Зачастую дома начинают разрушаться еще до того, как последние жители покинули их стены – усталость стариков, ноги, больше не способные преодолевать ступени, чувство безысходности при мысли, что нет больше никого, кто захотел бы и дальше поддерживать порядок в доме. Последующие поколения предпочитали жить совсем в других местах.

Август встал на камень и заглянул в разбитое окно.

– Ну и местечко – там даже мебель осталась и изразцовая печь! Неужто людям невдомек, что эти вещи стоят денег? Как вообще можно уйти и все оставить?

Он рассуждал как школьник на экскурсии, словно забыв, зачем они здесь. Прежде чем взяться за дверную ручку, Эйра натянула резиновые перчатки.

– Скорее всего, кто-то просто решил здесь заночевать, – сказала она. – Если, конечно, это не ложная тревога.

– Ну, это не страшно, раз дом все равно пустует, – заметил Август. – Кстати, почему бы не отправлять сюда всех бездомных?

– Случается, что так и делают, – и Эйра подумала о недавно всплывших фактах, когда богатые стокгольмские коммуны вручали людям билет в один конец до Крамфорса, чтобы снизить число получающих социальное пособие.

Войдя внутрь, они замолчали. Посеревшие кружевные занавески на окнах, деревянные стулья и обеденный стол на четверых создавали впечатление, что жизнь прервалась на выдохе. В тишине был слышен только звук их шагов.

– Черт, – нервно выругался Август, когда одна из половиц проломилась под его тяжестью.

– Звонивший в полицию видел что-то в подвале. – Эйра посветила вокруг, чтобы понять, куда ведут двери. Открыла буфет: пустые банки из-под варенья, бутылки, смятый пакет муки. Перед кухней обнаружилась еще одна узенькая дверца. Она была заперта. Эйра огляделась в поисках крючка с подвешенным на нем ключом, выдвинула пару ящиков.

– Может, прежде чем ломать, заглянем туда снаружи?

Вымахавшая вокруг дома трава в одном месте была полностью вырвана. Перед подвальным окошком лежала голая, взрыхленная земля. Оконное стекло отсутствовало. Эйра опустилась на колени, просунула руку внутрь проема и медленно поводила фонариком по сторонам. Внутри оказалась куча всякого хлама, бочка из-под масла, сломанный стул, порванный тюк с изоляционным материалом, детская кроватка с бортиками. В углу – узелок тряпья и старое одеяло. Луч света скользнул дальше: подушки для стульев, разодранные мышами или тем, кто тут еще водится, штабеля пенопласта. Вид детской кроватки навеял на нее мысли о снах, которые когда-то кому-то в ней снились. Она успела подумать о ребенке, который здесь вырос, а потом покинул эти места, о том, что в каждом доме наподобие этого прошло чье-то детство.

А потом она увидела, или ей показалось, что увидела, какую-то неправильность.

Рука затекла от неудобного положения. Эйра осторожно вытянула ее, прилегла на землю и переложила фонарик в другую руку.

Самый дальний угол. Узелок тряпья с наброшенным поверх него одеялом, или что это там было.

– Август, иди-ка сюда. – Эйра поднялась, протянула напарнику фонарик и показала, куда светить. – Там что, кто-то лежит?

Она вздрогнула, когда Август гаркнул в подвал, что они из полиции.

– Никто не шевелится, – пожал он плечами.

– Пошли внутрь, – решила Эйра.

На то, чтобы сломать дверь, у них ушла четверть часа. Дверь была сколочена на совесть, с железным замком – таких сейчас не делают. Эйра ожидала обычных запахов земли и сырости, но вонь совсем иного сорта обрушилась на них, едва они начали спускаться по крутым ступеням подвала. Моча и фекалии. Ступив на пол, Август остановился, и Эйра ничего не могла разглядеть, кроме его спины, затылка и руки, направлявшей луч фонарика.

– Ах ты, черт!

Напарник сместился чуть в сторону, давая ей место рядом с собой. Груда тряпья валялась в углу, прямо рядом с лестницей. В ярком свете что-то блеснуло. Это оказалась часть лица, наполовину закрытая одеялом и завесой из спутанных волос. Один глаз пристально смотрел на Эйру и в то же время куда-то мимо, за пределы монолитных стен. Взгляд человека, покорившегося своей участи.

Эйра сделала два шага вперед.

Лицо человека выглядело впалым, даже истощенным. Из-под одеяла торчала нога. Было трудно определить, кому она принадлежит – мужчине или женщине.

– Бедняга, – пробормотал Август за ее спиной. Казалось, его сейчас стошнит: он крепко держался за перила и был бледен как полотно, хотя, возможно, это свет от карманного фонарика придавал его лицу такой эффект. – Думаешь, кто-то пришел сюда заночевать, уснул и больше не проснулся?

Когда они поднялись наверх, Эйра проверила дверь.

– В скважине нет ключа, – заметила она.

– Может, он в кармане у того, кто там лежит.

– Да, вполне возможно.

Она первой выбралась наружу, на свежий воздух. Август привалился спиной к руинам, которые когда-то были пекарней. Царил полный штиль, на чистом небе сияли звезды, а свет от луны, висевшей за лесом, струился между деревьями. На саму Эйру запахи, присутствовавшие на месте преступления, почти никогда не действовали. Она просто делала свою работу, методично и решительно, и лишь позже в ее душу прокрадывалось ощущение чего-то мерзкого и гнетущего и приходило понимание того, что здесь побывало зло – в людях, повсюду, а также осознание чужого горя и утраты, от которого ей со временем становилось все сложнее дистанцироваться.

В центре заросшего двора ей удалось поймать сигнал, всего две палочки, но этого хватило, чтобы дозвониться до дежурного.

– Нам придется остаться и подождать, пока кто-нибудь сюда не приедет, – сказала Эйра, закончив разговор, – А пока принесем из машины все необходимое и начнем вешать заградительную ленту.

Шурша и потрескивая, о чем-то нашептывала за стенами дома ночь. Эйра позволила себе недолго вздремнуть, сидя на полу старой комнаты. В темноте ей больше ничего не оставалось делать, кроме как предаваться размышлениям о человеке внизу.

Вместе с Августом они еще разок спустились в подвал и осторожно приподняли одеяло, обнажив нижнюю часть лица: по сильно отросшей, почти месячной щетине стало понятно, что перед ними мужчина. Человек лежал, скрючившись в позе зародыша, как будто он прилег, чтобы поспать там, где прежде теплилась жизнь, завернувшись в одеяло, разодранное каким-то зверем и служащее плохой защитой от холода.

Два пальца, прижатых к его коже, показали, что температура его тела оказалась такой же, как в помещении. Это означало, что неизвестный был мертв уже как минимум сутки. В подвале, ночью, в октябре, температура еще не должна была опускаться ниже нуля и, по их оценкам, могла колебаться примерно от плюс четырех до плюс шести градусов Цельсия.

Эйра разговаривала по телефону с дежурным судмедэкспертом из Умео. Поскольку тело давно остыло, специалисту не имело смысла ехать на ночь глядя за двадцать пять миль от дома. В арсенале полицейских имелись другие способы установления предполагаемого времени смерти, но это можно будет сделать, лишь когда тело доставят в Центр судебной медицины в Умео.

Дежурный следователь из Хэрнёсанда рассудил точно так же. Даже если выяснится, что речь идет о преступлении, свежих следов все равно уже не найти. Эйре и Августу предписывалось остаться и охранять место происшествия, пока не рассветет.

Второму патрулю, заступившему на дежурство в эту ночь, пришлось уехать за восемь миль от Хэрнёсанда в Соллефтео, на сборище автомобилистов, которые угомонились лишь в районе полуночи.

Первый час Эйра с Августом занимались тем, что огораживали пространство вокруг дома, вешая заградительную ленту. Потом принесли пледы из машины и устроились на ночевку, периодически сменяя друг друга.

Ночь затихла вокруг них, поступь времени замедлилась. Тьма чуть поблекла – значит, скоро рассвет. Когда Эйра вышла наружу, Август сидел на крылечке. Теперь оставалось самое большее час до того, как их сменят.

Август отломил половинку протеинового батончика и протянул ей.

– А я лису видел, – сообщил он. – Она вон там стояла, у сарая, и глядела на меня. Я услышал, как кто-то шуршит, – сначала подумал, что это медведь. Она даже не убежала, когда я посветил на нее. Совсем непуганая.

– Окажись это медведь, светить на него фонариком было бы глупо, – заметила Эйра.

– А что же тогда делать?

– Заговорить с ним.

– Серьезно?

– Никогда нельзя поворачиваться к медведю спиной и пятиться. А уж броситься перед ним на землю – вообще распоследнее дело.

В свете зарождающегося дня она заметила, каким измотанным и уставшим выглядит ее напарник. Он одним махом выдул полбанки колы, которую они тоже разделили пополам. Эйре захотелось взять Августа за руку и положить его голову, этот напряженный затылок, себе на колени, но не сделала этого. Она была в полицейской форме, он – тоже, и к тому же они не касались друг друга с тех пор, как он вернулся с западного побережья.

– Наткнуться на такое место случайно крайне трудно, – произнес он.

– Да.

– Выходит, что тот или те, кто упрятал сюда этого бедолагу, хорошо знали этот дом.

– Мм.

За лесом взлетел канюк и снова пропал из виду. Эйра подумала о всех тех заброшенных домах, которые были известны лично ей и в которые она в свое время забиралась. Подобные истории быстро расходятся в народе, ведь все заброшенное таит в себе неизъяснимую прелесть, интерес к прошлому и надежду обнаружить что-нибудь ценное. Об этом доме могли знать сотни людей, все те, кто вырос в этой округе или просто бывал здесь проездом.

На дереве рядом застучал дятел, в отдалении послышались приближающиеся голоса. Эйра отряхнула с униформы пыль и мелкий мусор и отправилась встречать коллег.

Вместе с Августом они отчитались о своих перемещениях по дому, рассказав, как все происходило с самого начала, чтобы криминалисты смогли исключить их следы. Но продолжительность работы и отдыха строго регламентируется законом, поэтому Эйре и Августу пришлось покинуть место происшествия. Это огорчило Эйру. Ей хотелось понаблюдать за тем, что будет происходить дальше, попытаться понять и разобраться в случившемся при дневном свете. У нее даже не было целостной картины подвала – одни лишь разрозненные бессвязные фрагменты, выхваченные из тьмы лучом карманного фонарика. Такова участь всех патрульных: ты оказываешься первым на месте происшествия и тут же мчишься на следующее.

– Судя по всему, он пробыл внизу достаточно долго, – сделал вывод Георг Георгссон, когда выбрался из подвала. Это был следователь из Отдела по особо тяжким преступлениям, его редко называли иначе, чем просто ГГ. – Судя по одним только экскрементам.

В качестве туалета погибший приспособил угол подвала, огородив его сломанными досками и прочим мусором.

ГГ шумно вдохнул, наполняя легкие прохладным утренним воздухом, и закурил. Его пиджак модного покроя плохо вписывался в окружающую среду, на ботинках осела древняя пыль.

– Приличия, – добавил он, – даже в последние минуты своей жизни человек думает о приличиях.

Эйра наблюдала за Августом, который убирал заградительную ленту, чтобы дать проехать лесохозяйственной технике. Ехать домой спать было еще рано.

– Нашли что-нибудь, что поможет установить его личность? – спросила она.

– Никаких документов при нем не оказалось, – ответил ГГ. – А по внешности будет, пожалуй, трудновато его опознать. Пробыть без еды… черт знает сколько времени. – ГГ посмотрел на свою руку, на пепел от сигареты, упавший вниз. – Они сняли отпечатки его пальцев.

Эйра уловила в его словах скрытый подтекст и замолчала, выжидая. Два года назад они вместе расследовали убийство одного старика в Кунгсгордене. Дело разрослось и настолько сильно затронуло саму Эйру, что начальству пришлось отстранить ее от расследования. Теперь же, стоя рядом с ГГ, она вдруг отчетливо осознала, насколько сильно соскучилась по рабочим совещаниям с коллегами из Отдела по особо тяжким вообще и по самому ГГ в частности. Соскучилась по их разговорам, по ощущению того, что он может положиться на нее. Полгода назад Эйре поступило предложение подать заявку на соискание временно освободившейся должности в Сундсвалле, где размещался этот отдел. Она убила три вечера, пытаясь сочинить резюме, но так его и не отправила. Были, конечно, проблемы с матерью, да и потом, это большое преимущество – иметь вполне предсказуемый график работы. Но было и кое-что еще. Будучи патрульным полицейским, она отправлялась на вызов, делала то, что от нее требуется, после чего переодевалась и ехала домой. Каждый новый день начинался с чистого листа. Работа не преследовала ее по пятам и редко вторгалась в ее сны.

– Точнее, тех, которые остались, – добавил ГГ.

– В смысле?

Минуту или две они простояли молча, но вокруг вовсе не было тихо. Рычали моторы, трещали стволы деревьев. Лесохозяйственная техника прибыла на место и теперь расчищала дорогу, чтобы по ней могли проехать обычные машины, и прежде всего та, которая должна будет доставить тело в Умео.

– У него на левой руке не хватает двух пальцев.

– Рабочая травма? – Эйра достаточно повидала на своем веку покалеченных конечностей: сосед, которому многопильный станок оттяпал три пальца, брат матери с отпиленным большим пальцем. Старики охотно демонстрировали свои руки, свидетельствовавшие о тяжких условиях труда в прошлом.

– К сожалению, нет, – ответил ГГ. Его взгляд скользнул по сарайчику с просевшей крышей, в котором когда-то хранились дрова и, возможно, даже жили куры. – Раны совсем свежие, рукав рубашки пропитался кровью.

Эйра судорожно сглотнула.

– Звучит так, словно его…

ГГ кивнул.

– Черт его знает, с чем мы имеем дело.

Горелым не пахло. Никакой катастрофы не произошло. Лишь пара очумевших мух, которые еще не поняли, что лето закончилось.

Эйра налила себе стакан апельсинового сока. Открытая бутылка стояла нетронутой, и в ней было ровно столько, сколько она оставила вчера. В холодильнике – остатки купленной еще позавчера тайской еды навынос. Она разогрела их и слопала прямо из упаковки.

И никто не сказал ей: возьми тарелку.

С тех пор как она отвезла маму в приют, прошла неделя. Эйра не успела еще привыкнуть к покою и тишине. А еще – к свободе. Наверное, так можно это назвать. Целый вагон освободившегося времени, исчезнувшая за ночь ответственность. Прямо сейчас Черстин Шьёдин сидела в столовой за столом из сосны в окружении акварельных пейзажей местных художников. Она не одинока, о ней позаботятся. Зато у самой Эйры теперь есть время забросить ноги на стол и смотреть плохие телепередачи, встречаться со старыми друзьями и подолгу нежиться в ванной.

Эйра еще раз проверила свой телефон. Никаких пропущенных звонков, никаких сообщений. Разумеется, у следователей не было ни малейшего повода держать в курсе событий обычного патрульного. Рано или поздно она столкнется с ГГ или с кем-нибудь из его коллег в полицейском участке Крамфорса, или же не столкнется: скорее всего, они разобьют свой лагерь в Соллефтео, который находится ближе к месту преступления. Но даже если и так, все равно руководство расследованием будет почти целиком исходить из Сундсвалля. Как ни крути, а ее участие в этом деле закончилось.

После ночи в заброшенном доме ей требовалось хорошенько выспаться перед следующим дежурством, но Эйра быстро поняла, что из этого ничего не выйдет.

Придя к такому выводу, она встала и отправилась к соседу. Тот был во дворе, сгребал граблями опавшую листву с лужайки. Черный пес стремительно бросился к ней, едва завидев ее. Эйра присела на корточки и дала обнюхать свою шею и подмышки.

– Малыш явно соскучился по тебе, – заметил Аллан Вестин, восьмидесятилетний старик, который вот уже несколько лет жил один. Его жена переехала в Стокгольм, чтобы быть поближе к внукам. Вначале предполагалось, что он уладит дела здесь и тоже последует за ней. Но вот уже почти четыре года прошло, а он до сих пор еще не готов оставить свой дом.

Именно поэтому он с радостью разделил заботу о Патраске, ведь пока Эйра работала, пес подолгу оставался один. Вообще-то пса давным-давно должен был забрать его настоящий хозяин, но время шло, а Улоф Хагстрём не давал о себе знать. Он проходил подозреваемым по делу об убийстве, где жертвой был его родной отец. Это было тем самым расследованием, которое в свое время настолько поглотило Эйру, что ей оказалось трудно о нем забыть. Последствия до сих пор давали о себе знать, и среди них этот пес, которого покойный оставил после себя. Патраск оживлял дом и радовал ее маму: его настойчивый лай, когда хочет в туалет, близость живого лохматого существа.

Потом Аллан Вестин заговорил о кустах смородины, о том, как он скучает по собакам, которые были у него в жизни. Эйра сдалась и перестала отстаивать свою часть заботы о собаке. Патраск теперь почти постоянно ночевал в доме соседа, где ему предоставили собачью корзинку и прочие удобства, хотя пес все равно обожал запрыгивать на двуспальную кровать. «Такая махина рядом чешется, что хрен уснешь», – пожаловался сосед, но при этом с такой теплотой в голосе, что Эйра все поняла. Теперь ее вклад в воспитание пса ограничивался лишь долгими прогулками и бросанием палок в реку.

Телефон зазвонил в тот момент, когда Патраск прыгнул на нее мокрыми лапами. Она забросила палку подальше и встала спиной к ветру.

– Ты дома? – спросил ГГ.

– Да, собаку выгуливаю, – ответила Эйра. В трубке было слышно, что он едет в машине. Глухой звук работающего мотора.

– Ты по-прежнему живешь в Лунде? – крикнул он в трубку.

– Да, живу.

– Отлично, – бросил ГГ. – Через пять минут я буду там.

Она ждала его возле Вестерлундской кондитерской. Летний сезон закончился, и старинное кафе уже закрылось, но солнце пригревало ступени широкой лестницы.

– Ну вот, а я так рассчитывал на торт «Наполеон», – посетовал ГГ, выходя из машины и бросая взгляд на неоновую вывеску, которая когда-то была самой большой в Норрланде.

– Опоздал, – ответила Эйра, – для этого надо было приехать сюда в августе. Или в шестидесятые годы.

Он присел рядом с ней, жестом спросив разрешение закурить. Остатки глины на ботинках, грязь по краю брюк, фрагмент сухого листика и даже, кажется, стружка в великолепной седеющей шевелюре.

– Мы узнали, кто этот мужчина, – сообщил ГГ.

– Уже?

Вдохнув, Эйра ощутила вкус его дыма во рту.