Текст книги "Лучший из лучших"

Однако Ральф снял перед этим человеком кепку.

– Что случилось с Инкозикази? – хрипло спросил Леннокс. – Я на ней целое состояние сделал.

– Умерла, мистер Леннокс. От старости, наверное.

– Птицееды живут лет двадцать, а то и больше, – проворчал тот. – Давай-ка взглянем на твою новую красавицу.

– Мне бы не хотелось ее пугать, сэр, – особенно перед началом схватки.

– А твой папаша знает, где ты проводишь воскресные дни?

– Хорошо, сэр, – мгновенно сдался Ральф и приподнял крышку. Леннокс заглянул внутрь опытным глазом – хотя и налитым кровью.

– Передняя левая нога выглядит более светлой. Будто недавно отросла.

– Нет, сэр. То есть вполне может быть. Я ведь этого паука только на днях поймал, кто его знает, что там раньше было.

– Парень, а это не тот же самый, а? Ну-ка признавайся! – Леннокс суровым взглядом уставился на Ральфа, и тот опустил глаза. – Ты ведь не хочешь предстать перед комитетом старателей? Какой позор для твоего папаши! У него просто сердце от стыда разорвется.

Зуга Баллантайн это наверняка переживет, а вот Ральфу головы не сносить.

– Вы правы, мистер Леннокс, – ответил пристыженный юноша. – Это Инкозикази, у нее отросла новая нога. Я подумал, под другим именем ставки будут лучше… Я сниму ее. Пойду скажу мистеру Коэну, что наврал.

Барри Леннокс наклонился так близко, что его губы коснулись уха Ральфа; от запаха коньяка юноша чуть не задохнулся.

– Ральф, мальчик мой, не делай глупостей, выставляй свою красотку! Если она выиграет, то ты получишь особый подарок, обещаю. Барри Леннокс тебя не обидит. А теперь извини, у меня срочное дело.

Леннокс крутанул трость и врезался в толпу, прокладывая себе дорогу выпирающим брюхом.

Хаим Коэн взобрался на дышло ближайшей к арене повозки и стал записывать на доске результаты жеребьевки. Букмекеры вытягивали шеи, рассматривая имена, а потом выкрикивали ставки на каждый раунд.

– Три к одному на мистера Гладстона в первом!

– Поровну на Дредноута!

– Пять к одному на Лютика во втором!

Ральф ждал. На доске один за другим появлялись имена участников. Инкозикази среди них не было, нервы Ральфа натягивались все сильнее. Всего должно быть десять раундов – девять мистер Коэн уже записал.

– Раунд номер десять! – объявил он, продолжая писать. – Дамы и господа, это поистине библейский матч! Алмазоносный раунд прямо из Ветхого Завета!

Хаим Коэн называл алмазоносным все, что угодно: от чистокровной лошади до виски пятнадцатилетней выдержки.

– Воистину алмазоносная схватка! В ней участвует единственный и неповторимый, великий и смертоносный Голиаф!

Раздался взрыв аплодисментов и одобрительный свист – Голиаф был двенадцатикратным чемпионом.

– Против вашего любимца выступает новая красотка по имени Саломея!

Зрители равнодушно отнеслись к новенькой и поспешно ставили на чемпиона.

– Десять к одному на Саломею! – закричал какой-то букмекер, пытаясь сдержать наплыв ставок. Ральф был близок к отчаянию: все делали ставки на Голиафа.

Нога за ногу, Ральф дотащился обратно до переулка. Камуза слышал результаты жеребьевки.

– Гони обратно шестнадцать монет, – потребовал он.

Базо оскорбился:

– Инкозикази сделает этого Голиафа!

– Да он же гигант!

– Инкозикази быстрее мамбы, храбрее медоеда! – Для сравнения Базо выбрал самых бесстрашных и неукротимых бойцов вельда.

Спор продолжался, пока внезапный рев голосов на площади не возвестил начало первого раунда. Судя по визгам женщин, схватка закончилась быстро.

Спор разгорался, Базо не мог усидеть на месте. Вскочив на ноги, он затанцевал гийя, пляску воинов матабеле перед битвой.

– Инкозикази прыгнула вот так и вонзила ассегай в грудь Нелона, – закричал Базо, имитируя смертельный удар, нанесенный противнику его любимицей. Матабеле с трудом выговаривали звук «р» – в своем рассказе Базо исказил имя римского императора.

– Пора принимать решение, – заявил Ральф, прерывая воинственный танец. Базо остановился и посмотрел на Камузу.

Во всем, что касалось денег, решение было за Камузой, хотя Базо оставался лидером в остальных вопросах.

– Хеншо, а ты ставишь свои четыре монеты против этого чудовища? – сосредоточенно спросил Камуза.

– Инкозикази рискует жизнью, – не раздумывая, ответил Ральф. – А я рискую деньгами ради нее.

– Значит, так тому и быть. Мы с тобой.

Оставалось всего несколько минут до начала десятого раунда. Хаим Коэн опрокинул кружечку пива и, освежившись, вытирал пену с усов. В любой момент он влезет на повозку и вызовет владельцев пауков на арену.

Ральфу еще нужно было успеть поставить четыре соверена.

– Вы сказали, один к двенадцати, – отчаянно спорил он.

Букмекер с ярким шелковым галстуком на шее смотрел на юношу острыми, как у хорька, глазками.

– Если ты ставишь на своего собственного паука, то один к десяти.

– Это нечестно!

– Жизнь вообще штука нечестная, – пожал плечами букмекер. – Хочешь – ставь, не хочешь – не ставь.

– Ладно, я поставлю!

Ральф выхватил расписку и стал пробиваться к арене. Путь преградил выпирающий животик Барри Леннокса.

– Ты сам-то на нее поставил?

– Все, что у меня было, сэр.

– Что ж, мой мальчик, больше вопросов нет.

Леннокс зашагал к ближайшему букмекеру, на ходу вытаскивая из кармана кошелек. Хаим Коэн уже взобрался на повозку.

– Прекрасные дамы и уважаемые господа! Десятый, и последний, раунд! Могучий Голиаф против танцующей Саломеи!

На арену боком выбрался Голиаф, неторопливо и уверенно передвигаясь с помощью четырех пар многосуставчатых ножек.

Это была громадная самка, недавно полинявшая. Новенькая хитиновая броня отсвечивала медью; длинные волоски, покрывавшие брюшко и ноги, сверкали золотом. Паучиха оставляла за собой на песке двойную дорожку крошечных следов.

Толпа восторженно завопила. Голоса походили на свирепый звериный вой: запреты цивилизации давно рухнули под напором первобытной жестокости схваток на маленькой арене; кроме того, зрители не просыхали с полудня.

– Убей ее! – истошно закричала прелестная блондинка с украшенной цветами прической. Лицо девушки заливал лихорадочный румянец, глаза блестели. – Разорви ее на части!

– Мистер Баллантайн, ваша очередь, – скомандовал Хаим Коэн, повышая голос, чтобы перекричать толпу.

Ральф помедлил, дожидаясь, пока паучиха на арене отойдет подальше и отвернется в противоположную сторону. Подняв заслонку, он постучал по корзинке. Инкозикази осторожно выползла наружу, не касаясь брюшком песка. Увидев противника в противоположном углу, она замерла. Многочисленные бусинки глаз засверкали, как осколки черного алмаза.

Голиаф почувствовал ее присутствие и, высоко подпрыгнув, развернулся в воздухе. Два паука, разделенные гладкой площадкой, посыпанной белым речным песком, смотрели друг на друга. Разница в размерах стала очевидной. Громадный Голиаф раздулся от ярости, растопырил шелковые щетинки, точно дикобраз, и затанцевал, вызывая на бой маленького соперника. Инкозикази мгновенно ответила на вызов, поднимая и опуская брюшко, ритмично покачивая туловищем и грациозно перебирая лапками, словно многорукий индийский бог Шива.

Зрители затихли, силясь не пропустить ни единого движения этого танца смерти, и вдруг разразились кровожадным ревом: Голиаф прыгнул. Полностью выпрямив лапки, паук взлетел в воздух и легко приземлился на противоположной стороне арены – точно на том месте, где долю секунды назад стояла Инкозикази. Она отпрыгнула в сторону и теперь вызывающе танцевала перед гигантским соперником.

Именно невероятное проворство огромных пауков привлекало зрителей. Молниеносные броски происходили совершенно внезапно: паук безошибочно бросался на противника или столь же стремительно переходил в контратаку. В промежутках между нападениями возобновлялся завораживающий смертоносный танец.

– Й-и-е! Й-и-е! – в полной тишине раздался ужасающий воинственный клич матабеле. С этим воплем черная волна обнаженных воинов прошла через весь континент, поблескивая лезвиями ассегаев и покачивая перьями в головных уборах.

Базо не выдержал: вместо того чтобы прятаться в закоулках, он потихоньку протиснулся сквозь толпу. Его воинственный дух взыграл при виде разгоравшейся на арене схватки. Протолкавшись в первый ряд, Базо не смог удержаться.

– Й-и-е! Й-и-е! – завопил он, и Ральф невольно присоединился.

Действиями Инкозикази управлял инстинкт: другая самка была для нее смертельно опасной соперницей. Ее раздражали вовсе не крики людей, а перебирающие лапки гигантского противника на противоположной стороне арены, однако совершенно случайно первая атака Инкозикази совпала с воинственным кличем.

Дважды Инкозикази взлетала в воздух, и дважды Голиаф уклонялся. В третий раз Инкозикази подпрыгнула слишком высоко и ударилась о стеклянную крышку над ареной. Потерявшая равновесие Инкозикази лихорадочно барахталась в песке – и тут Голиаф решил нанести удар.

Мужчины злорадно вопили, женщины со сладострастным ужасом завизжали, а два волосатых тела сплелись в жутком объятии, обхватив друг друга многочисленными конечностями, словно два спрута.

Сцепившись, пауки покатились по арене, как резиновый мячик, пока путь не преградила дальняя стенка. Мелькали, изгибаясь, многосуставчатые конечности; длинные жала были полностью обнажены; щелкали челюсти, силясь впиться острыми, как игла, зубцами в непробиваемые хитиновые панцири и соскальзывая с гладкой поверхности; капли густого бесцветного яда текли по брюшкам самок.

Пауки инстинктивно прятали уязвимые брюшки, старались вырваться из объятий противника, чтобы нанести удар в участок тела, не прикрытый толстым панцирем. Опираясь на задние ножки, они боролись передними, и здесь вес Голиафа давал ему преимущество.

Хрустнув, точно расколотый орех, одна ножка Инкозикази оторвалась от тела. Паучиха судорожно дернулась, резко сжимая мягкое брюшко.

– Убей ее! Разорви в клочья! – завопила прелестная блондинка, вцепившись в надушенный шелковый платок. Ее лицо покраснело, во взгляде горело безумие.

Голиаф попробовал ухватить соперницу поудобнее, ощупью отыскивая мягкое уязвимое местечко, куда можно воткнуть красное жало.

– Й-и-е! Й-и-е! – повторял Базо с горящими глазами.

Инкозикази изо всех сил упиралась оставшимися лапками, стараясь вырваться из удушающих объятий огромного волосатого противника. Послышался тошнотворный хруст – передняя ножка отломилась, брызнул сок. Голиаф невольно отвлекся, поднеся оторванную конечность ко рту.

Воспользовавшись шансом убежать, Инкозикази прыгнула прочь, неуклюже приземлилась, но быстро пришла в себя. Ранки продолжали сочиться.

Голиаф занялся оторванными конечностями: завороженный запахом крови противника, он колол подергивающиеся ножки жалом, не замечая ничего вокруг. Словно резиновый мячик, отскочивший от стенки, Инкозикази запрыгнула на широкую спину Голиафа, вцепилась в нее уцелевшими ножками и воткнула кроваво-красное жало в брюшко соперника. Головка паучихи покачивалась вниз-вверх, в такт движениям жала, впрыскивающего поток яда в раздутое тело Голиафа.

Отравленный Голиаф выгнулся в агонии, длинные ножки напряженно выпрямились; надутое, как воздушный шарик, брюшко сотрясали спазмы. На спине, словно уродливый инкуб, сидела Инкозикази, продолжая впрыскивать яд. Конечности великана подломились, и брюшко просело на белый песок арены.

Разочарованные игроки оглушительно заревели, женщины визжали – с отвращением и злорадством одновременно. Ральф и Базо с воплями восторга бросились в объятия друг друга.

На застекленной арене Инкозикази медленно вытащила длинное изогнутое жало. Смертельный яд обладал не только парализующим действием, но и размягчал внутренности добычи. Челюсти паучихи сомкнулись на мягком неподвижном теле – ее живот раздувался и опадал по мере всасывания соков поверженного противника.

Ральф вырвался из крепких объятий Базо.

– Вытащи ее из клетки, – велел он. – А я пойду за деньгами.

По дороге обратно Базо нес корзинку над головой. За ним наполовину бежали, наполовину пританцовывали обнаженные до пояса матабеле, потрясая боевыми палками. Они пели хвалебную песню, которую сочинил Камуза в честь Инкозикази:

 
Ты видишь тысячами глаз,
Крепко держишь множеством рук.
Поцелуй своим длинным ассегаем,
Попробуй кровь – ведь она жирнее
Молока коров из стад Мзиликази.
Попробуй кровь – ведь она слаще,
Чем дикий мед в сотах.
Байете! Байете!
Да здравствует Черная королева!
Твои слуги приветствуют Великую королеву!
 

Ральфу безумно хотелось бежать вместе со всеми, распевая песню победы, но он слишком хорошо знал, что скажет отец, если узнает, как сын отплясывал на улицах вместе с дикарями, да еще напротив входа в клуб Кимберли, где Зуга Баллантайн наверняка проводит воскресный день.

С видом, приличествующим молодому английскому джентльмену, Ральф следовал за друзьями – и все же кепка была сдвинута на самый затылок, а руки он засунул в карманы, где позвякивали золотые монеты. На лице юноши сияла блаженная улыбка, которая стала еще шире, когда он заметил знакомую фигуру с выпирающим животиком, – Барри Леннокс выкатился из дверей заведения Бриллиантовой Лил.

– Мистер Баллантайн! – закричал он через улицу. – Мистер Баллантайн, окажите мне честь выпить со мной стаканчик!

– С превеликим удовольствием, сэр, – шутливо ответил осмелевший Ральф.

Леннокс фыркнул от смеха и, обняв юношу за плечи, проводил в бар.

Ральф торопливо огляделся: в подобном месте ему раньше бывать не приходилось. Увы, на столах не танцевали обнаженные женщины, картежники в камзолах не размахивали тузами и не загребали золото пригоршнями.

Единственное полуобнаженное тело принадлежало могильщику Чарли, который храпел на посыпанном опилками полу, – расстегнутая до пояса рубаха открывала волосатый пупок. Картежники – хорошо знакомые Ральфу люди, рядом с которыми он работал каждый день на подъемниках или в шахте, – одеты были не в камзолы, а в обычную рабочую одежду. Играли они засаленными картами, на кону стояла кучка меди и стершихся серебряных монет.

– Ральф! – воскликнул один из картежников, поднимая взгляд. – А твой папаша знает, где ты?

– Как насчет твоего? – парировал Ральф, ничуть не смущаясь. – Ты хотя бы знаешь, кто он?

Присутствующие расхохотались, и мужчина дружелюбно улыбнулся:

– Черт побери, у парня не язык, а бритва!

– Налейте моему дорогому другу пива! – велел Леннокс бармену.

Тот с сомнением покосился на юношу:

– А сколько лет вашему дорогому другу?

– Будет сорок – в один из предстоящих дней рождения. Тем не менее, сэр, подобный вопрос бросает тень на честь моего друга. Я за куда менее дерзкие вопросы зубы выбивал.

– Сию минуту принесу два пива, мистер Леннокс.

Барри Леннокс и Ральф взяли кружки.

– За нашу знакомую даму, будь благословенны ее очаровательные глазки и прелестные ножки! – провозгласил тост Леннокс.

Тепловатое пиво на вкус оказалось смесью мыла с хинином, но Ральф заставил себя сделать глоток и причмокнул. Лучше бы зеленую бутылочку прохладной имбирной шипучки!

– Сигару? – Леннокс открыл серебряный портсигар.

После секундного колебания Ральф вытянул толстую кубинскую сигару и откусил кончик, как это всегда делал отец. Прикурив от предложенной Ленноксом зажигалки, юноша осторожно задержал дым во рту. Затягиваться он не пытался, а лишь элегантно размахивал сигарой, точно дирижерской палочкой, создавая вокруг себя облако ароматного дыма. Ральф стоял, привалившись к барной стойке из необструганных досок, но каким-то невероятным образом ухитрялся выглядеть так, словно расхаживает вокруг с важным видом.

– Всем хорошо известна боевая тактика зулусов: они ищут труднопроходимую местность и густые заросли – им нет равных в искусстве использования укрытий и маскировки. – Прихлебывая пиво и размахивая сигарой, Ральф обсуждал текущую кампанию лорда Челмсфорда против зулусского короля Кечвайо. Сын слово в слово излагал заученные наизусть взгляды отца, поэтому зрители ничего не могли возразить, хотя перемигивались и подталкивали друг друга. – Зулусы выманили ударный отряд Челмсфорда из лагеря, потом вернулись обратно и напали на оставшийся почти без защиты лагерь – да эта уловка стара, как зулусский король Чака! Что тут скажешь, Челмсфорд сам виноват.

Некоторые слушатели мрачно покачали головой при упоминании о катастрофической неудаче британского отряда под командованием Челмсфорда возле холма Изандлвана в Зулуленде, на противоположном берегу реки Баффало.

Вот уже полгода трупы семисот британских солдат и ополченцев лежали на пыльной равнине возле холма Маленькой Руки, вокруг валялись обломки повозок и прочий мусор. Лорд Челмсфорд покинул поле боя; мертвые остались лежать там, где упали, – зулусы вспороли им животы, чтобы выпустить души. Стервятники, шакалы и гиены дочиста обглодали кости. Мысль о том, что британских солдат бросили на поле боя без погребения, подрывала само основание величайшей в мире империи.

– Челмсфорд должен отбить холм обратно, – заявил один из слушателей.

– Нет, сэр, – твердо покачал головой Ральф. – Этим мы навлечем на свои головы еще одно несчастье – из чисто сентиментальных соображений.

– Что же вы предлагаете, мистер Баллантайн? – с неприкрытым сарказмом осведомился старатель.

– Воспользоваться опытом буров.

Взрослые мужчины слушали его если не с уважением, то по крайней мере с интересом. Опьяненный вниманием юноша позволил себе чертыхнуться:

– Черт побери, эти парни умеют воевать с чернокожими! Всадники прикрывают колонну повозок, которая за несколько минут превращается в оборонительное укрепление. Нужно бить в сердце зулусов – добраться до их стад, выманить боевые отряды на открытое место, где нападающих легко перестрелять, укрывшись за поставленными в круг повозками… – Ральф замолк, не сформулировав до конца план битвы. Внезапно потеряв нить рассуждений, юноша стал заикаться как идиот. Яркий румянец разлился по загорелому лицу.

Барри Леннокс проследил за взглядом Ральфа и довольно усмехнулся.

Через заднюю дверь в бар вошла Бриллиантовая Лил. Было шесть вечера – час назад она проснулась, потягиваясь и зевая, точно сонный леопард, и встала с постели в затемненной комнате позади питейного заведения.

Слуга наполнил эмалированную ванну горячей водой. Вылив в нее флакончик духов, Лил с наслаждением опустилась в ароматную воду и крикнула управляющего. Глядя в сторону, чтобы не видеть молочно-белые плечи и проглядывающие сквозь пену упругие груди с розовыми сосками, управляющий доложил о вчерашней выручке. Небольшая морщинка прорезала безупречно гладкий лоб хозяйки бара – Лил сосредоточенно слушала. Взмахом руки отпустив управляющего, она вылезла из ванны. Обнаженное тело порозовело от горячей воды, влажные от пара волосы спадали на изящную белую спину. Прихлебывая джин из стаканчика венецианского стекла, Лил принялась пудриться и краситься. Перед зеркалом она практиковала профессиональные ужимки: стрельнула глазками, улыбнулась, сверкнув крошечным алмазом в ровном ряду белоснежных зубов.

Лил внимательно вглядывалась в свое отражение: ей двадцать три года, за спиной – долгий и нелегкий путь после «Мэйфер-хауса», где мадам Гортензия продала ее девственность престарелому министру за сто гиней. Прошло всего десять лет, а кажется, что десяток жизней. Лил с тоской вспоминала годы, проведенные в «Мэйфер-хаусе», – другого дома у нее никогда не было, а мадам Гортензия многое позволяла ей и обращалась как с дочерью: на Рождество и на день рождения всегда дарила красивую шляпку или новое платье. От Гортензии Лил многое узнала о мужчинах, деньгах и власти и за эту науку была безмерно благодарна.

Однажды субботним вечером «Мэйфер-хаус» посетили молодые офицеры из знаменитого кавалерийского полка – они праздновали назначение на службу за границей. Один молодой капитан – удалой, богатый и неотразимый – приметил девушку, и через десять дней Лил отправилась с ним в Индию, а мадам Гортензия рыдала на пристани, махая платочком вслед кораблю, пока он не скрылся за поворотом реки. Еще через сорок дней Лил осталась одна.

Из окна верхнего этажа в отеле «Маунт-Нельсон» она смотрела, как корабль с бравым кавалеристом на борту вышел из Столовой бухты и взял курс на Калькутту. Роскошно обставленный номер смягчил горечь расставания. Лил стряхнула печаль, опрокинула стаканчик джина, приняла ванну, накрасилась и послала за управляющим.

– Мне нечем заплатить за номер, – сказала она и отвела управляющего в спальню – тот не сопротивлялся.

– Мадам, вы позволите дать вам совет? – немного позже спросил он, завязывая галстук и натягивая сюртук.

– Хороший совет никогда не помешает.

– В пятистах милях к северу есть алмазный прииск, где живут пять тысяч старателей, и у каждого карманы набиты алмазами.

Для воскресенья час был ранний, но Лил уже вышла к посетителям. Как говорила мадам Гортензия, приходить нужно задолго до назначенного времени: клиенты будут довольны, а обслуга ничего не стащит. Лил мимоходом оглядела посетителей – воскресные завсегдатаи. Скоро народу прибавится. Наклонившись, она пересчитала бутылки под стойкой бара, убедилась, что восковые печати на горлышках не тронуты.

«Никогда не жадничай, милочка, – поучала мадам Гортензия. – Пиво можно разбавлять водой, ничего другого они не ожидают, но виски должно быть крепким».

Звякнули колокольчики – Лил открыла огромную резную кассу, проверила правильность указанной суммы и провела пальцами по золотым соверенам, аккуратно уложенным в отдельный ящичек. Какое чудесное ощущение! Она взяла монету, словно наслаждаясь ее весом. Золото – единственное, чему Лил доверяла.

Вытирая стойку, новенький бармен наблюдал за хозяйкой в зеркале. Та сделала вид, что положила монету на место: соверен звякнул и тут же опять оказался в ее ладони. Лил закрыла кассу. Интересно, доложит ли бармен о недостаче или промолчит? Лил всегда обращала внимание на подобные мелочи, что и позволило ей разбогатеть в столь юном возрасте.

Лил в очередной раз посмотрела на себя в зеркало, рассматривая лицо и плечи в коварном ярком солнечном свете, который выставляет напоказ самые мелкие недостатки. Кожа вокруг глаз была ровной и свежей, точно лепесток розы, – ни малейших признаков увядания.

«Ты не скоро состаришься, – говорила ей мадам Гортензия, – если будешь пользоваться джином, а не увлекаться им».

Гортензия оказалась права: в двадцать три Лил выглядела на шестнадцать.

Она оторвала взгляд от своего лица и посмотрела на отраженный в зеркале зал. Серебряное покрытие зеркала кое-где пошло темными пятнами и слегка искажало лицо молодого человека, не спускавшего глаз с Лил. Она отвернулась, потом всмотрелась в него повнимательнее: залившийся краской юноша пожирал ее глазами. Сдвинутая на затылок мальчишеская кепка, куртка трещит по швам на крепких, еще растущих плечах – да ведь он явно несовершеннолетний! Этого еще не хватало, и так с комитетом старателей проблемы! Несовершеннолетний – и наверняка без гроша в кармане. Надо его отсюда выпроводить, и побыстрее.

Лил обернулась, уперев руки в боки, и сердито наклонила голову.

– Добрый день, мисс Лил. – Ральф ошалел от собственной наглости: он посмел вслух обратиться к небесному созданию! – Я собирался поставить моим друзьям по стаканчику. Не окажете ли честь выпить с нами, мэм?

Ральф со стуком положил на прилавок золотой соверен.

Лил изящным жестом поправила прическу.

– Мне нравятся щедрые джентльмены, – улыбнулась она, сверкнув бриллиантом в переднем зубе, и кивнула бармену. Ей он нальет из особой бутылки, на которой написано «джин», а внутри – дождевая вода из цистерны на заднем дворе.

А паренек-то симпатичный: подбородок мужественный, зубы ослепительно-белые, глаза изумрудно-зеленые. Когда румянец сошел с его лица, оно оказалось гладким и чистым, как у девушки. Такой пылкий и совсем юный мальчик – не то что эти вонючие, грязные, волосатые старатели, с которыми обычно приходится иметь дело.

Пусть мальчишка заплатит за выпивку, а выгнать его всегда успеется.

Неприкрытое восхищение юноши забавляло и льстило.

– Лил, красотка моя! – Барри Леннокс склонился поближе. Лил не отпрянула, несмотря на его вонючее дыхание. – Подставь-ка мне свое ушко.

С отработанной улыбкой Лил подставила ухо и театральным жестом прикрыла его ладонью, изображая секретность.

– Лил, ты сегодня работаешь?

– Барри, дорогой, я всегда рада сыграть с тобой партию в кости. Прямо сейчас или сначала допьешь?

– Нет, я не себя имею в виду. Не хочешь ли оседлать необъезженного жеребчика?

Лил бросила взгляд на Ральфа, и ее улыбка стала мягкой и задумчивой. Какой славный мальчик! Впервые с тех пор, как бравый кавалерист покинул ее в Кейптауне, Лил почувствовала укол страсти. У нее перехватило дыхание, и она испугалась, что голос может дрогнуть.

– Лил, в такую рань по воскресеньям посетителей в баре немного, – настойчиво уговаривал Барри Леннокс, дыша на нее пивным перегаром. – Парень просто красавчик, впору с тебя деньги брать за удовольствие. Однако я согласен на скидку.

Комок в горле моментально исчез – вместе с задумчивым выражением лица.

– Так и быть, Барри Леннокс, я не стану брать плату за обучение, – деловито ответила Лил. – Десять гиней, как обычно.

Леннокс покачал головой:

– Тебя сантиментами не проймешь. Я пришлю парня. Всего одна просьба: сделай эту встречу особой, пусть он никогда ее не забудет.

– Барри Леннокс, я ведь не учу тебя добывать алмазы!

Лил, не оглядываясь, вышла. Хлопнула дверь ее спальни. Ральф в смятении проводил девушку взглядом. Барри Леннокс приобнял его за плечи и хрипло зашептал, заходясь похотливым смешком после каждого предложения. Юноша побледнел.

– Войдите.

Нежный голос напомнил Ральфу довольное воркование диких голубей на закате.

Держась за дверную ручку, юноша нервно потер мыски ботинок о заднюю часть штанин. На улице он облил голову дождевой водой из цистерны, расчесал мокрые волосы, убрав их со лба. Капельки воды стекли по шее, превратив пыль на заштопанном воротничке рубашки в красную жижицу.

Ральф взглянул на пальцы, сжимавшие дверную ручку: под ногтями черно от грязи. Он торопливо попытался выковырять грязь зубами.

– Войдите! – На этот раз в голосе звучало не воркование, а властная команда.

Ральф нажал на дверную ручку – дверь без усилия распахнулась. Юноша влетел в будуар, словно ядро, выпущенное из пушки, споткнулся о потертый дешевый ковер и упал поперек кровати.

Поверх красочной китайской ширмы, которая отгораживала уголок комнаты, выглядывала Бриллиантовая Лил. Явно позабавленная, она игриво спросила:

– Дорогой, может быть, меня подождешь?

С неуклюжестью щенка Ральф поспешно вскочил с кровати и встал по стойке смирно посреди комнаты, обеими руками прижимая кепку к животу.

Из-за ширмы послышались завораживающие звуки: зашуршали кружева, звякнул фарфор, из кувшина с журчанием полилась вода. На китайской ширме были изображены обнаженные женщины, купающиеся в пруду, берега которого заросли ивами. На заднем плане виднелся водопад. Художник на славу постарался, изображая прелести купальщиц.

Ральф почувствовал, что уши и шея опять заливаются краской, – и возненавидел себя за это. Жаль, что не взял с собой сигару – в качестве доказательства того, что он взрослый. Жаль, что не надел чистую рубашку. Жаль, что… Дальше жалеть стало некогда: из-за ширмы вышла босая Лил. Пальчики на ногах у нее были пухленькие и розовые, как у ребенка.

– Я видела вас в городе, мистер Баллантайн, – негромко сказала женщина. – На меня произвела впечатление ваша мужественность. Я рада, что мы встретились.

Эти слова чудесным образом сделали Ральфа выше ростом. Дрожь в коленках утихла, юноша снова крепко стоял на ногах.

– Красивое платье? – Лил приподняла длинную юбку и закружилась по комнате.

Широко раскрытые глаза Ральфа горели. Он безмолвно кивнул: возникшая в ногах сила до языка еще не дошла.

Лил подошла к юноше – без каблуков она едва доставала ему до плеча.

– Позвольте, я помогу вам снять куртку.

Он остался в одной рубашке.

– Давайте присядем на диван. – Она взяла его за руку и провела через комнату. – Мистер Баллантайн, я вам нравлюсь?

– Да! Конечно! – Он наконец обрел дар речи.

– Можно мне называть вас просто Ральфом? У меня такое чувство, словно мы давно знакомы.

Однажды ранним январским утром Лил вышла из «Мэйфер-хауса» и направилась в безлюдный парк. Ночной снегопад покрыл землю белым ковром – ровным и нетронутым. Лил сошла с покрытой гравием дорожки. Под ногами, будто сахарные крупинки, хрустел снег. Оглянувшись, Лил увидела одинокую цепочку своих следов на снегу – словно она была первой и единственной женщиной в мире. Это зрелище наполнило ее невероятным ощущением собственной значимости. Сейчас, лежа на широкой кровати рядом с мальчиком, она испытала то же самое чувство.

Конечно же, Ральф не мальчик: физически он вполне созрел – и все же в своей невинности был беззащитен, точно грудной младенец, а его тело – как нетронутый снег, на котором еще никто не оставил следа. Кожа на шее почернела от загара, но грудь и плоский живот оставались белыми, как мрамор или свежевыпавший снег. Она прикоснулась к его телу губами – покрытые пылью розовые сосочки восхитительно сжались. Лил взяла в руки ладони юноши – грубые и мозолистые от работы на шахте, с обломанными ногтями, под которые забилась несмываемая грязь. Сильные руки работяги, но изящные, с длинными пальцами – она судила о мужчинах по форме их рук. Пристально глядя в глаза юноши, Лил нежно поцеловала его ладони, опустила их на свои мягкие груди – от шершавого прикосновения мозолистых рук круглые, как полная луна, розовые соски напряглись.

– Ральф, тебе нравится?

Еще пять раз задавала Лил этот вопрос – в последний раз, когда уже почти стемнело, а Ральф, покрытый сладким потом, дрожал и судорожно всхлипывал в ее объятиях.

– Ральф, тебе нравится?

– Да! Да, мисс Лил! – ответил он прерывающимся голосом.

Ей вдруг стало грустно. Снег растоптан, волшебство закончилось – преходящее, как власть женского тела. Долгие десять лет, с того первого вечера в «Мэйфер-хаусе», она не плакала, но теперь с удивлением почувствовала, как сжалось горло и защипало в глазах.

«О чем тут плакать? – уныло подумала Лил. – Поздно слезы лить».

Умело перевернув обмякшего Ральфа на спину, она посмотрела на него с ненавистью: этот мальчик растревожил в ней что-то, отчего стало невыносимо больно. Ненависть прошла, осталась лишь печаль. Нежно, с сожалением Лил поцеловала юношу.

– Ральф, тебе пора, – сказала она.

У дверей он помедлил, держа куртку и кепку в руках.

– Лили, я еще приду к тебе.

Прежде чем ответить, она сложила губы сердечком и быстро, привычным движением обвела их помадой, наблюдая за Ральфом в зеркале.

Он уже изменился: стоял выпрямившись, развернув плечи, гордо вскинув голову. Милая застенчивость ушла, смущение испарилось. Час назад он сказал бы: «Мисс Лил, можно, я снова приду к вам?»