Текст книги "Лучший из лучших"

Кирка ударила точно в центр выпуклой стороны камня – алмаз взорвался осколками, будто на землю вылили ведро воды из горного озера. Сверкающие капли, осколки, частички бесценного кристалла наполнили всю хижину всплеском солнечного света, застучали по стенам, кольнули обнаженную кожу зрителей, взбили фонтанчики серого пепла в углях костра, рассыпались по блестящему меху накидки серебристыми рыбками, попавшими в сеть.

– Сын Великого Змея! – радостно ухнул Камуза. – Мы богаты!

Матабеле со смехом бросились собирать обломки: вытаскивали их из угольев костра, выметали с земляного пола, вытряхивали из меховой накидки – складывая алмазы в подставленные ладони Базо, пока камни не перестали помещаться в пригоршне. Крохотные осколки, упавшие в пыль или в пепел, были потеряны навсегда.

– Это ты здорово придумал! – с искренним восхищением сказал Камуза. – Бакела получит свои камни – целую сотню телят, а мы получим больше монет, чем дал бы нам бастаард.

Работать на засыпанных участках было невозможно, так что отпала необходимость вставать до зари. Солнце уже поднялось над горизонтом, когда Зуга вышел из палатки, на ходу застегивая ремень. Ян Черут и мальчики сидели под деревцем верблюжьей колючки. Столом служил ящик, крышка которого была покрыта натеками свечного сала и заляпана пятнами пролитого кофе. Завтрак, поданный в эмалированных мисках с оббитыми краями, состоял из кукурузной каши – без сахара: в последнее время цена на сахар подскочила до фунта стерлингов за фунт.

Ночью Зуга почти не спал: думал, прикидывал, снова и снова прокручивал в голове каждую деталь плана постройки новых подъемников. Как ни крути, а все упиралось в неразрешимую проблему – стоимость. Подъемники обойдутся в целое состояние.

Увидев покрасневшие глаза отца, мальчики мгновенно поняли его настроение и притихли, сосредоточенно уткнувшись в тарелки с неаппетитной стряпней.

Солнце вдруг заслонила чья-то тень. Не донеся ложку до рта, Зуга раздраженно поднял взгляд и прищурился против света:

– В чем дело, Базо?

– Находки, Бакела. – Юноша использовал английское слово. – Находки.

– Покажи! – проворчал Зуга без всякого интереса. Матабеле наверняка притащил какой-нибудь дурацкий кварц или кусок хрусталя.

Базо положил на стол небольшой сверток.

– Открывай, чего ждешь! – приказал Зуга.

Базо развязал узел на грязной тряпице.

«Стекло!» – с отвращением подумал Зуга. Почти целая пригоршня стекла: осколки, кусочки, самый крупный не больше кончика сигары.

– Стекло! – сказал он, собираясь смахнуть все на землю.

Луч света упал на груду осколков, ослепив вспышкой радужных красок, – рука Зуги повисла в воздухе.

Медленно, не веря своим глазам, Баллантайн нерешительно потянулся к сверкающим осколкам, но Джордан опередил его.

– Папа, алмазы! – закричал мальчик. – Настоящие алмазы!

– Джорди, ты уверен? – невольно спросил Зуга внезапно охрипшим голосом. Не может быть, чтобы им так повезло! Тут ведь сотни драгоценных камней – маленьких, совсем маленьких, но превосходного цвета, ослепительно вспыхивающих на солнце, словно молнии.

Зуга неуверенно взял большой камешек из рук сына.

– Джорди, ты уверен? – повторил он.

– Папа, это действительно алмазы. Каждый камешек!

Сомнения развеялись, сменившись подозрением.

– Базо, откуда столько?..

Зуга вдруг заметил нечто странное. Торопливо выбрав двадцать самых крупных камней, он разложил их в ряд.

– Да они все одного цвета! Все до единого!

Недоуменно нахмурившись, Зуга покачал головой. Его глаза внезапно блеснули.

– О господи! – прошептал он. Кровь отлила от лица, он посерел, словно больной малярией на десятый день приступа.

– Одинаковые! Они все одинаковые! Сколы ровные и свежие…

Зуга медленно поднял взгляд на Базо.

– Базо, какого размера… – горло перехватило, и пришлось откашляться, – какого размера был камень, прежде… прежде чем ты его разбил?

– Вот такого. – Базо показал сжатую в кулак руку. – Я разбил его киркой на много камешков. Бакела любит, когда камней много.

– Я убью тебя! – хрипло прошептал Зуга по-английски. – За это я тебя убью!

Шрам на его щеке налился кровью, превратившись в уродливое красное вздутие. Разъяренного Зугу трясло, губы дрожали. Он медленно поднялся на ноги.

– Я убью тебя! – завопил Зуга во весь голос.

Джордан вскрикнул от ужаса: никогда в жизни он не видел отца в таком состоянии – в этом было что-то жуткое.

– Я ждал этот камень! Болван, недоумок ты черножопый! Он открыл бы мне путь на север!

Зуга схватил прислоненный к стволу деревца карабин. Лязгнул стальной затвор, пропуская патрон, и дуло мгновенно уставилось на Базо.

– Я убью тебя! – заорал он и вдруг остановился.

Вскочив на ноги, Ральф надвигался на отца, пока дуло заряженного и взведенного ружья не уперлось в медную пряжку на ремне юноши.

– Сначала убей меня, – сказал он.

Ральф смертельно побледнел, его глаза горели таким же зеленым огнем, как у отца.

– Уйди с дороги… – прохрипел Зуга.

Не в силах ответить, юноша помотал головой. Он так решительно стиснул зубы, что они заскрежетали.

– Говорю тебе, уйди прочь! – выдавил Зуга.

Отец и сын стояли друг против друга, дрожа от ярости и напряжения.

Наконец тяжелый ствол дрогнул в руках Зуги и медленно опустился, взяв на прицел пыльную красную почву между сапогами Ральфа.

Повисло долгое молчание. Зуга судорожно вздохнул и, злой как черт, запустил карабином в ствол дерева с такой силой, что приклад треснул. Повалившись на свое место за столом, Баллантайн обхватил голову руками.

– Пошли вон. – Ярость прошла, голос прозвучал тихо и безнадежно. – Все вон.

Зуга в одиночестве сидел под деревцем. Злость выжгла его изнутри, оставив душу пустой и черной, словно вельд после пожара.

Когда Зуга наконец поднял голову, то первое, что он увидел, был сокол: птица сидела на постаменте из зеленого камня и усмехалась жестокой усмешкой хищно изогнутого клюва. Приглядевшись, он понял, что это всего лишь игра света и тени.

Скупщик алмазов был совсем коротышкой: когда он сидел на вращающемся табурете, высокие каблуки начищенных до блеска сапог не доставали до пола.

В крохотной лачуге из гофрированного железа стояла невыносимая жара: воздух колыхался, волнами опускаясь с потолка. Большую часть пространства занимал стол из необструганных досок, где разместились необходимые принадлежности ремесла: бутылка виски и стаканчики, чтобы задобрить владельца камней; лист белой бумаги, на котором рассматривают цвет товара; деревянный пинцет; увеличительное стекло; весы и чековая книжка.

Чековая книжка была размером с Библию. На каждом чеке – золотое тиснение и цветные картинки: по краю – хоры ангелочков и морские нимфы в повозках из раковин, запряженных стаями резвящихся дельфинов; Британия в шлеме, со щитом и трезубцем держит в руке перевернутый рог изобилия, из которого сыплются богатства империи; и еще десяток патриотических символов викторианской мощи.

Шикарный шелковый галстук и желтые гетры скупщика не могли затмить великолепия чековой книжки – вряд ли найдется старатель, который отказался бы от такой роскошной формы оплаты.

– Так сколько, мистер Вернер? – спросил Зуга.

Скупщик споро рассортировал сверкающую груду алмазов на отдельные кучки – по размеру, так как цвет у всех камней был абсолютно одинаков. Самые крохотные, величиной с песчинку, потянули на трехсотую часть карата; самый крупный – почти на карат.

Вернер отложил пинцет и провел рукой по темным кудрям.

– Выпейте еще стаканчик, – пробормотал он. Зуга отказался. – Как хотите. А я глотну.

Наполнив доверху два стакана, Вернер, несмотря на протесты Зуги, поставил один перед ним.

– Так сколько? – настойчиво повторил Зуга.

– Сколько они весят? – Вернер отхлебнул глоточек виски и чмокнул толстыми коричневатыми губами. – Все вместе – девяносто шесть карат. Вот это был алмаз! Больше мы таких в жизни не увидим…

– Сколько дадите наличными? – оборвал его Зуга.

– Майор, я дал бы вам пятьдесят тысяч – будь это цельный камень.

Зуга скривился и на мгновение закрыл глаза, словно получил пощечину.

Пятьдесят тысяч фунтов хватило бы на путешествие в Замбезию – хватило бы на все: людей, оружие, верховых лошадей, повозки и бычьи упряжки, шахтерское оборудование для добычи золота, а также на фермы, семена и сельскохозяйственные орудия.

Зуга открыл глаза.

– Черт побери, плевать на то, что могло бы быть, – прошептал он. – Сколько вы дадите мне сейчас?

– Две тысячи – и ни пенсом больше. Можете попытать счастья в другом месте, но если вернетесь ко мне, то не получите даже этого.

Алмаз раскололся почти на двести осколков – значит за каждый придется заплатить Базо по соверену. Вот уж на кого не стоило деньги тратить! Но долг есть долг, никуда не денешься. Из того, что останется, минимум тысяча уйдет на оплату его доли в постройке подъемников. Итого восемьсот. Учитывая, что расходы составляют сто фунтов в неделю, денег хватит на два месяца. Жалкие шестьдесят дней – вместо целой страны! Богатейшей страны площадью в сотни тысяч квадратных миль…

– Давайте, – тихо сказал Зуга и одним духом осушил стаканчик. Виски заглушило подступившую к горлу горечь.

У Ральфа был настоящий сокол – длиннокрылая птица, идеально приспособленная для охоты на открытых равнинах Грикваленда. Юноше стоило немалых трудов поймать и приручить эту самочку. Для начала пришлось влезть на самую верхушку огромной акации. Ральф сунул птенца под рубашку, и тот до крови изодрал ему живот острыми когтями.

Ловчего сокола, взятого птенцом из гнезда, называют гнездарем. Базо помог сделать колпачок и путы из мягкой кожи, но именно Ральф носил птицу на руке – час за часом, день за днем, оглаживая и успокаивая, называя ее «красавица», «милая» и «радость моя». Наконец она стала есть из его рук и, узнавая, приветствовать негромким криком. Подбрасывая приманку из чучела голубя на длинной веревке, Ральф научил соколенка атаковать добычу. По обычаю соколятников, юноша просидел всю ночь, держа птицу на руке, – в этой схватке он должен был доказать свое превосходство. Час за часом в тусклом свете свечи Ральф не отводил взгляда от горящих золотистых глаз, пока не взял верх: веки сомкнулись и птица заснула, сидя на его руке. Он победил – и теперь мог брать сокола на охоту.

Джордан полюбил птицу за ее красоту. Именно он придумал ей имя: начитавшись Плутарха, назвал сокола Сципионой. Когда соколенок освоился, Ральф иногда позволял брату носить птенца на руке и гладить перышки. На охоту Джордан сходил всего один раз: когда сокол камнем упал на добычу, мальчик разревелся. Больше старший брат его на охоту не приглашал – нечего нюни распускать!

Тот самый ливень, который обрушил дорогу на карьере, заполнил водой каждую впадинку в радиусе ста миль. В сухие жаркие месяцы после потопа мелкие лужи и болотца высохли, но в пяти милях к югу, на полдороге к холмам Магерсфонтейн, еще оставалось озерцо. По берегам вырос тростник, где свили гнезда колонии красных и черных бархатных ткачиков. В тростниках юноши и построили себе укрытие.

Осторожно, стараясь не порезаться острыми как бритва листьями, Ральф и Базо пригнули длинные стебли, сплетя из них крышу, чтобы спрятаться от взгляда сверху. Пушистые семена сыпались на голову из раскрывшихся соцветий.

Зная, что белая кожа будет ослепительно сверкать на солнце, бросаясь в глаза даже с большой высоты, Ральф зачерпнул черной грязи и намазал лицо.

– Если б ты родился матабеле, не пришлось бы мазаться грязью! – хихикнул Базо.

Ральф ответил непристойным жестом.

Юноши приготовились ждать.

Несмотря на колпачок, Сципиона чутким слухом улавливала шелест крыльев задолго до людей – поворот ее головы и выпущенные когти предупреждали охотников о приближении добычи.

– Не сейчас, моя хорошая, – прошептал Ральф. – Скоро, совсем скоро.

Резко свистнув, Базо дернул подбородком, показывая на противоположный берег. Высоко в небе, на расстоянии двух миль, летели три птицы: большие черные крылья неторопливо опускались вниз, образуя характерный изгиб.

– Вот твоя добыча, красавица, – пробормотал Ральф, прикасаясь губами к покрытой пятнышками грудке и чувствуя сильное биение сердечка. – Ох, какие они огромные…

Крохотное тельце на его руке было легче перышка. Он никогда не выпускал Сципиону на гусей. Может, и не стоит?

Гусиный клин сделал неспешный круг над болотцем и, снижаясь, летел против солнца. Лучше не придумаешь! Солнце будет бить в глаза добыче, когда Сципиона ринется на нее с высоты. Отбросив сомнения, Ральф снял кожаный колпачок с серой головки – желтые глаза, как две луны, сверкнули огнем. Птица встряхнулась, раздула грудку – и тут увидела черные силуэты гусей на фоне неба. Она мгновенно подобралась, готовясь взлететь, – перья, серые в лучах восходящего солнца, плотно прижались к телу.

Ральф поворачивал руку, позволяя Сципионе следить за гусями. Даже сквозь толстую кожаную перчатку ее острые когти покалывали кожу. Маленькое тельце дрожало, словно струна, по которой легонько провели смычком.

Свободной рукой Ральф распустил узел на путах.

– Лови! – закричал он и подбросил птицу. Она стрелой взлетела над тростником. На крыльях, изогнутых, как лезвия ятаганов, Сципиона быстро набирала высоту.

Гуси заметили опасность, растерялись и забили крыльями. Клин распался – птицы бросились наутек: две ринулись вверх, а третья камнем упала вниз, набирая потерянную скорость, и повернула обратно на север, к реке. Вытянув шею, прижав к телу перепончатые лапы, третий гусь летел совсем низко.

Сципиона набирала высоту; в косых лучах утреннего солнца бешено работающие крылья казались золотистыми дисками. Ведомая инстинктом хищника, она знала, что должна подняться как можно выше, чтобы на спуске высота превратилась в скорость: гусь был гораздо тяжелее – только молниеносный неожиданный удар станет смертельным.

Сокол поднимался вверх, не спуская глаз с удирающей в разные стороны добычи.

– Лови, не упускай! – подбодрил Ральф.

Сципиона была голодна, но вполне могла отказаться от нападения: природа не приспособила соколов к охоте на такую крупную дичь.

Чем выше поднималась Сципиона, тем очевиднее становилась разница в размерах птиц. Но вот охотница решила, что набрала достаточную высоту, и зависла в воздухе. Долгие десять секунд Ральф наблюдал за ее парением.

Нет, добыча слишком велика, Сципиона не станет нападать.

– Лови, моя хорошая, бей! – крикнул Ральф.

Должно быть, птица услышала. Раздался смертоносный соколиный крик – высокий, звенящий, жуткий. Сципиона сложила крылья и камнем упала вниз.

– Она выбрала третьего гуся! – торжествующе закричал Ральф.

Нет, Сципиона не сдалась, она выбрала гуся, который летел ниже всех, под острым углом к направлению ее полета.

– В груди этой малышки бьется львиное сердце! – с восхищением заметил Базо, наблюдая за крохотным комочком перьев, падающим вниз.

Юноши слышали свист ветра в перьях, видели едва заметные движения кончиков крыльев, с помощью которых птица управляла смертоносным пике.

Черный с белыми пятнышками гусь в панике захлопал тяжелыми крыльями.

Охотница снижалась с умопомрачительной скоростью. Волосы на затылке Ральфа встали дыбом, словно от порыва ледяного ветра. Сципиона вытянула острые кинжалы когтей.

Ради этого момента охотник и сокол так долго и упорно тренировались – ради момента, когда когти вонзятся в добычу. Сципиона схватила гуся – раздался стук, словно в барабан ударили, да так, что воздух задрожал. Из горла Ральфа невольно вырвался дикий, первобытный крик.

Распростертые крылья гуся судорожно задергались; черные перья, точно шрапнель от пушечного выстрела, разлетелись во все стороны. Гусь обмяк, длинная шея изогнулась в агонии, сломанное крыло волочилось по воздуху. Сципиона вонзила когти глубоко, до самого сердца, которое все еще билось. От удара сокола сломались гусиные косточки и лопнули сосуды возле сердца.

Завопив от восторга, Ральф сорвался с места. Смеющийся Базо побежал следом, откинув голову и наблюдая за падающими птицами: перья, словно хвост кометы, разлетались позади.

Ястреб падает к земле с добычей в когтях, а сокол нет. Сципиона должна была разжать когти, выпустить гуся, но продолжала его держать. Ральфа кольнуло беспокойство: неужели его любимица сломала ногу или повредила себе что-то в этом ужасном столкновении?

– Радость моя! – позвал он. – Бросай его, бросай!

Соколы не приспособлены для падения с добычей на землю: Сципиона могла оказаться под гусем, и тогда тяжелая туша ее раздавит.

– Бросай! – отчаянно завопил Ральф.

Острые крылья затрепетали, пронзая воздух. Земля с головокружительной скоростью приближалась к ошеломленной птице.

И вдруг она втянула когти, выпуская добычу, и застыла в воздухе: гусь шумно шлепнулся на каменистую землю за болотцем. Охотница грациозно снизилась и села на черную тушку.

У Ральфа чуть сердце не разорвалось от любви и гордости за бесстрашную красавицу.

Сципиона тоненько крикнула, завидев Ральфа. Она оставила добытое с риском для жизни сокровище и охотно далась в руки. Ральф наклонился, задыхаясь от гордости, и поцеловал прелестную головку.

– Я больше никогда не заставлю тебя охотиться на гусей, – прошептал он. – Мне нужно было знать, сможешь ли ты это сделать, – но теперь все, никаких гусей, никогда!

Голову гуся Ральф отдал Сципионе. Изогнутым клювом она разорвала угощение на части и поглядывала на Ральфа, глотая каждый кусочек.

– Она тебя любит, – сказал Базо, поднимая взгляд от огня, на котором поджаривал ломти гусятины, – капли жира шипели на углях.

Улыбнувшись, Ральф поднял любимицу и поцеловал в окровавленный клюв.

– Я тоже ее люблю.

– Вы с ней похожи. Мы с Камузой часто говорили об этом.

– Нет никого храбрее моей Сципионы.

Базо покачал головой:

– Помнишь тот день, когда Бакела чуть не убил меня? Когда он наставил на меня ружье, он был зол как черт и в самом деле готов нажать спусковой крючок.

Ральф нахмурился. Много месяцев прошло с тех пор, как он вступился за матабеле.

– Никогда раньше я не говорил с тобой об этом, – сказал Базо, пристально глядя в глаза друга. – Мужчинам не пристало трепаться, как девкам у колодца. Скорее всего, мы с тобой больше не вернемся к этому разговору, но ты должен знать, что я никогда не забуду… – Базо помедлил и торжественно закончил: – Я никогда не забуду, Хеншо.

Ральф мгновенно понял, в чем дело. Хеншо, «ястреб», – матабеле дали ему имя! Такую похвалу непросто заслужить, это знак глубокого уважения. Отца зовут Бакела, «кулак», а теперь его назвали Ястребом в честь бесстрашной красавицы, которая сидит у него на руке.

– Я всегда буду помнить, мой брат Хеншо, – повторил Базо, Топор. – Никогда не забуду.

Зуга и сам толком не знал, зачем ходил на собрания. Конечно, Ян Черут его пилил, да и две тысячи фунтов стерлингов за осколки Великого алмаза Баллантайна испарились быстрее, чем планировалось, а стоимость постройки подъемников все время возрастала – придется заплатить не тысячу, а все две, но дело-то не в этом. Иногда Зуга впадал в подозрительность, и ему приходило в голову, что Пикеринг, Родс и остальные члены комитета рады увеличению расходов: финансовое давление выжимало из прииска мелких старателей. Цена участков вдоль обвалившейся дороги номер шесть снижалась, а стоимость подъемников возрастала – кто-то скупал участки. Если не сам Родс и его партнеры, то Бейт, Вернер или этот новичок Барнато.

Может быть, Зуга продолжал ходить на собрания, чтобы отвлечься от нерадостных мыслей, а может быть, его завораживала таинственная атмосфера событий. Хотя, если честно признаться, скорее всего, Зугу привлекала возможная выгода – дело пахло хорошей прибылью, а Баллантайна приперли к стене. Не считая самих участков, продавать практически нечего, но продать Чертовы шахты – значит отказаться от мечты. Только не это! Зуга готов был использовать любой другой способ, пойти на любой риск, лишь бы сохранить участки.

– Кое-кто хотел бы с тобой поговорить, – сказал Ян Черут таким тоном, что Зуга моментально поднял взгляд. Прожив бок о бок много лет, хозяин и слуга прекрасно разбирались в интонациях и настроениях друг друга.

– Чего же проще? – ответил Зуга. – Пусть приходит в лагерь.

– Он хотел бы поговорить тайно, подальше от любопытных глаз.

– Честным людям бояться нечего, – нахмурился Зуга. – Как его зовут?

– Не знаю, – признался Ян Черут. Увидев выражение лица хозяина, готтентот торопливо объяснил: – Он прислал мальчишку с поручением.

– Тогда пошли мальчишку обратно. Пусть передаст, что я здесь каждый вечер и готов обсудить все, что угодно, у себя в палатке.

– Как скажешь, – проворчал Ян Черут. Его лицо еще больше сморщилось, став похожим на маринованный грецкий орех. – Значит, мы так и будем питаться кукурузной кашей.

Много недель они не возвращались к этому разговору. Тем не менее однажды возникшая мысль не давала Зуге покоя. Наконец он сам спросил:

– Ян Черут, как там твой безымянный друг? Что он ответил?

– Он сказал, что нельзя помочь тому, кто сам себе помочь не хочет, – высокомерно заявил Ян Черут. – К тому же все прекрасно видят, что мы в помощи не нуждаемся. Посмотри на свой роскошный наряд: голая задница – последний писк моды.

Зуга улыбнулся такому преувеличению: Джордан следил, чтобы штаны отца были аккуратно заштопаны.

– Или вот я, например, – продолжал готтентот. – Я полностью доволен жизнью: ведь ты заплатил мне жалованье в прошлом году.

– Полгода назад, – поправил Зуга.

– Ах да, я забыл, – надулся Ян Черут. – Я ведь уже и вкус пива-то не вспомню.

– Когда построят подъемники…

Готтентот фыркнул:

– Они упадут нам на головы. По крайней мере, тогда не придется переживать, что есть нечего.

В конструкции подъемников обнаружился серьезный недостаток: они не могли как следует натянуть трос, который весил более трехсот тонн, и ломались. В первый же день испытаний, проводившихся на северном участке, сорвало два ворота, и спутавшийся трос полетел вниз. Пятерых чернокожих, спускавшихся в давно заброшенные шахты, чтобы начать работу, выбросило из бешено крутившейся бадьи, и путаница серебристых тросов, словно щупальца прожорливого морского чудовища, обрушилась на людей. Остаток дня потратили на то, чтобы поднять на поверхность изувеченные тела. Комитет старателей закрыл участки вдоль дороги номер шесть – пока подъемники не укрепят.

Работы до сих пор не возобновились.

Зуга вытащил из сундука единственную оставшуюся бутылку бренди, зубами выдернул пробку и разлил напиток в две кружки.

Хозяин и слуга выпили в хмуром молчании. Наконец Зуга вздохнул.

– Передай своему дружку, что я согласен с ним встретиться, – сказал он.

Небо над равниной побледнело от туч пыли. Горизонт казался бесконечным, нереальным, уходящим в никуда. Вокруг ни души – ни стервятника в небе, ни птичьих стаек, ни стада газелей в приземистом кустарнике. Посреди пустынного безмолвия стояли несколько давно заброшенных зданий: крыши просели, глиняная штукатурка местами отвалилась, обнажая деревянный каркас стен.

Зуга слегка натянул поводья, пустив мерина шагом, и развалился в седле с видом человека, совершающего долгое и скучное путешествие. Однако взгляд его под надвинутой на глаза шляпой оставался быстрым и внимательным.

Очень раздражало ощущение пустоты под правым коленом – винтовку пришлось оставить. В приглашении однозначно предупредили: «Оружие не брать. За вами будут следить».

Место для свидания выбрано идеальное: заброшенная ферма посреди голого вельда – ни единого укрытия выше, чем по колено. Да и солнце на западе – очень удобно целиться. Зуга поерзал в седле – от движения большой неуклюжий кольт врезался в бок. Боль, скорее, утешала, хотя толку от револьвера никакого: стрелок с ружьем мог, не торопясь, прицелиться и одним выстрелом уложить приближающегося всадника.

На ферме был загон для овец, окруженный нештукатуреными каменными стенами; перед домом – колодец, обложенный камнями. Рядом с колодцем валялись остатки повозки: три колеса и дышло исчезли, краска облупилась, сквозь днище проросли сорняки.

Зуга остановил гнедого возле повозки и быстро спешился, на всякий случай укрывшись за лошадью. Он притворился, что подтягивает подпругу, и оглядел заброшенное здание. Пустые темные провалы окон чернели, словно выбитые зубы, – в темной глубине мог укрыться невидимый стрелок. Сквозь щели пробивался свет – входная дверь рассохлась на солнце, и ветер хлопал ею, завывал и постанывал под крышей и в разбитых окнах.

Прячась за гнедым, Баллантайн слегка высвободил револьвер, чтобы его можно было мгновенно выхватить из-за пояса. Поводья мерина Зуга привязал к повозке специальным скользящим узлом, который легко развяжется, если потянуть. Готовый ко всему, он выдохнул, расправил плечи и вышел из укрытия.

По дороге к дому Зуга держал правую руку на бедре, под полой куртки, почти касаясь пальцами ребристой рукоятки кольта. Не приближаясь к двери, он прижался спиной к стене и с удивлением заметил, что дышит тяжело, точно бегом бежал. Изумленный Зуга понял, что наслаждается собственным страхом: обостренной чувствительностью кожи, прояснившимся зрением, ускоренным биением пульса, нервным напряжением каждого мускула и сухожилия, – ощущение смертельной опасности опьяняет. Он почти забыл действие этого наркотика!

Зуга оперся рукой о подоконник, легко перемахнул через него и откатился в угол. И тут же вскочил на ноги, оглядывая комнатушку: никого, только пыльная паутина свисает с потолка да помет гекконов на земляном полу.

Баллантайн пробирался вдоль стены, прикрывая спину. В соседней комнатке был почерневший от огня очаг – кухня. От запаха застарелого пепла запершило в горле. Сквозь открытую дверь виднелись залитый солнцем загон для овец и привязанная к его стене оседланная лошадь: серая в яблоках, с длинной темной гривой и хвостом почти до самой земли. Заметив пустой чехол для ружья, Зуга напрягся: неизвестный всадник явно вооружен.

Осторожно выглядывая наружу, Зуга вытянул длинноствольный кольт из-за пояса.

– Не трогайте оружие, – раздался голос из пустой прихожей, через которую только что прошел Зуга. – Оставьте револьвер на месте и не оборачивайтесь, – сказали негромко, сдержанно и очень близко.

Зуга повиновался и неуклюже застыл, держа правую руку под курткой. В позвоночник между лопатками уперлось стальное дуло. Хорошо придумано: незнакомец лежал снаружи, дожидаясь, пока Баллантайн войдет в дом, а затем последовал за гостем.

– Теперь очень медленно положите револьвер на пол. Очень медленно, майор Баллантайн, прошу вас. Мне не хочется вас убивать, но если я услышу щелчок взведенного курка, то выстрелю не раздумывая.

Зуга медленно вытащил тяжелый револьвер и положил его на покрытый мусором пол. На полу виднелись ноги незнакомца – большие сильные ноги в ботинках из дубленой кожи антилопы и в кожаных чулках.

Баллантайн выпрямился, расставив руки подальше от тела.

– Зря вы взяли с собой оружие, майор. Очень нехорошо с вашей стороны. И очень опасно для нас обоих. – В голосе незнакомца прозвучало облегчение. Знакомый такой голос… Зуга попытался вспомнить, где он слышал этот странный акцент.

За спиной послышались приближающиеся шаги.

– Обернитесь, только медленно, очень медленно.

Темноту закопченной кухни прорезал луч света из высокого окна, освещая руки незнакомца и его оружие – дробовик. Оба курка замысловатой формы взведены, пальцы лежат на спусковых крючках.

– Вы! – воскликнул Зуга.

– Да, майор, это я! – улыбнулся покрытый оспинами гриква-бастаард, сверкнув ослепительно-белыми зубами и тряхнув длинными локонами. – Хендрик Наайман к вашим услугам – в очередной раз.

– Если вы хотите купить волов, то выбрали очень странный способ заключить сделку, – заметил Баллантайн: именно бастаард купил волов и на эти деньги Зуга приобрел Чертовы шахты.

– Нет, майор, на этот раз я продаю. Нет! – вдруг резко бросил он. – Не двигаться! Держите руки так, чтобы я их видел. Ружье заряжено дробью для охоты на льва. На таком расстоянии вас перережет пополам.

Зуга расставил руки пошире.

– И что же вы продаете?

– Богатство, майор. Новую жизнь для нас обоих.

Баллантайн саркастически усмехнулся:

– Наайман, я безмерно благодарен вам за щедрость.

– Зовите меня Хендрик, майор, – мы ведь будем партнерами.

– Неужели? – Зуга с серьезным видом склонил голову. – Польщен такой честью.

– У вас есть то, что нужно мне, а у меня то, что нужно вам.

– А именно?

– У вас два замечательных участка, превосходных во всех отношениях – вот только алмазов на них кот наплакал.

Шрам на щеке Зуги покраснел, но выражение лица не изменилось.

– Как вам известно, моя родословная, мягко говоря, несколько подпорчена, а точнее, негритянская кровь не позволяет мне владеть участком.

Мужчины разглядывали друг друга в настороженном молчании. Зуга отказался от намерения выхватить дробовик. Бастаард говорил так гладко и убедительно, что его слова заворожили майора.

– Именно поэтому я не могу продать вам свои участки – даже под дулом ружья, – негромко ответил Зуга.

– Да нет, вы не поняли. У вас есть участки, где нет алмазов, а у меня нет участков, зато… – Хендрик вытащил из внутреннего кармана куртки затянутый веревочкой кисет и покачал его на указательном пальце, – зато есть алмазы, – договорил бастаард и бросил кисет через комнату.

Зуга инстинктивно поймал его одной рукой. Внутри что-то похрустывало, точно леденцы в пакетике, напоминая о детстве. С кисетом в руке Баллантайн невозмутимо смотрел на Хендрика Нааймана.

– Откройте его, майор.

Зуга повиновался и медленно заглянул в мешочек.

В сумеречном свете внутри что-то поблескивало, точно свернувшаяся кольцами змея. Сердце стиснул восторг – от блеска камней всегда перехватывало горло. Нешлифованные алмазы с тихим шорохом высыпались на ладонь. Зуга торопливо пересчитал: всего восемь штук; один ярко-желтый, карат на двадцать – за него можно выручить тысячи две фунтов стерлингов.

– Это всего лишь образцы моего товара, майор, – то, что я взял за неделю.

Зеленовато-серый кристалл безупречной восьмигранной формы был больше желтого – минимум на три тысячи фунтов стерлингов потянет. Другой камень имел форму равностороннего треугольника, словно леденец, и снова всколыхнул воспоминания детства. Какой прелестный камешек! Зуга зажал прозрачный кристалл между большим и указательным пальцем и посмотрел сквозь него на свет.

– Вы скупаете алмазы из-под полы?

– Фу, какие грубые слова, майор! Они оскорбляют мой деликатный слух. Для вас не имеет никакого значения, откуда взялись алмазы и как я их получил. Поверьте мне, камней будет много, очень много, – каждую неделю я буду приносить вам первосортные алмазы.

– Каждую неделю? – В собственном голосе Зуга услышал алчность.