Текст книги "Глаз тигра. Не буди дьявола"

Столь ранним утром администраторов не было на месте, но я, перегнувшись через стойку, заглянул к Мэрион. Она сидела за коммутатором. Увидела меня, ослепительно улыбнулась и сняла наушники.

– Здравствуйте, мистер Гарри.

– Здравствуй, Мэрион, любовь моя, – ответил я с такой же широкой улыбкой. – Скажи, мисс Норт у себя в номере?

– О нет. – Мэрион перестала улыбаться. – Выехала больше часа назад.

– Выехала? – Я в изумлении уставился на нее.

– Да. Села на гостиничный автобус и отправилась в аэропорт. В семь тридцать рейс, она хотела на него успеть. – Мэрион глянула на дешевые японские часы на запястье. – Наверное, десять минут как улетела.

Я совершенно растерялся. Чего-чего, а такого я не ожидал. Какое-то время я не мог ничего понять, а потом вдруг все понял, и мне стало дурно.

– О господи! Джудит! – И я рванул к пикапу. Увидев мое лицо, Анджело тут же сел ровнее и перестал горланить «Devil Woman».

Я прыгнул на водительское сиденье, завел мотор, вдавил педаль газа в пол и сделал такой крутой разворот, что два колеса из четырех оторвались от земли.

– Что такое, Гарри? – осведомился Анджело.

– Джудит, – мрачно ответил я, – ты велел ей идти на катер – когда?

– Когда за вами поехал.

– Она сразу ушла?

– Нет, сперва ей надо было принять душ и одеться. – Он рассказывал все как есть, не скрывая, что они спали вместе. Должно быть, почувствовал, что ситуация напряженная. – А потом идти через всю долину от фермы. – Анджело снимал комнату у приятной семьи, жившей неподалеку от родника, в трех милях от Адмиралтейской.

– Господи, хоть бы успеть, – прошептал я.

Пикап с подвываниями промчался по авеню. Я, как заправский гонщик, переключил передачу, и мы, визжа протекторами, боком вылетели за ворота, после чего я снова вдарил по педали газа так, что едва не угробил возвратную пружину.

– Гарри, черт возьми, да что такое? – снова осведомился Анджело.

– Нельзя, чтобы она попала на «Танцующую», – зловеще объяснил я, когда мы неслись по кольцевой над городом.

За фортом открывался панорамный вид на Гранд-Харбор. Анджело не стал тратить время на пустые расспросы. Мы давно уже работали вместе, и, если я что-то говорил, он принимал мои слова как должное.

«Танцующая» стояла там же, где и вчера: среди других островных суденышек. На полпути от пристани к катеру виднелся ялик, в нем Джудит – даже с такого расстояния я разглядел на банке крошечную женскую фигурку и узнал короткие и деловитые взмахи веслами. Джудит была островитянка, поэтому гребла как мужчина.

– Не успеем, – сказал Анджело. – Еще до Адмиралтейской не доедем, а она уже будет на катере.

На улице Фробишера я зажал левой ладонью кнопку клаксона, пытаясь расчистить дорогу непрерывным гудком, но было субботнее утро, а суббота – рыночный день, и на улицах уже толпился народ. Деревенские заполонили проезжую часть своими волами, телегами и древними драндулетами. Страшно ругаясь из-за нахлынувшей безысходности, я, не переставая гудеть, прорывался сквозь толпу.

Чтобы одолеть полмили от начала улицы до Адмиралтейской пристани, нам потребовалось целых три минуты.

– О господи! – Я подался к баранке, пулей пролетел сквозь сетчатые ворота и пересек железнодорожные пути.

Привязав ялик к борту «Танцующей», Джудит уже взбиралась на катер – джинсовые шорты и изумрудно-зеленая рубашка, волосы заплетены в косу до пояса.

Я крутанул баранку, затормозил, едва не задев ананасовый склад, мы с Анджело выпрыгнули из кабины и рванули по пристани.

– Джудит! – заорал я, но голос мой затерялся на просторах гавани.

Не оборачиваясь, Джудит скрылась в каюте. Мы с Анджело неслись к концу мола, оба голосили что есть мочи, но ветер бил нам в лицо, а «Танцующая» стояла на воде в пяти сотнях ярдов от пристани.

– Вон ялик! – схватил меня за руку Анджело.

Старинная, обшитая внакрой лодка ловца макрели, но на цепи, цепь в кольце, а кольцо – в каменном причале.

Мы спрыгнули в нее с восьмифутовой высоты, я упал на банку, Анджело – на меня, я выбрался из-под него и протиснулся к швартовочной цепи с четвертьдюймовыми звеньями из оцинкованной стали, пристегнутой к кольцу медным висячим замком.

Дважды обернул цепь вокруг запястья, уперся ногой в причал и дернул что было сил. Замка не стало, а я шлепнулся на дно ялика.

Анджело уже вставил весла в уключины.

– Греби! – крикнул я. – Греби как проклятый!

А сам встал на носу, сложил ладони рупором и стал выкликать Джудит, стараясь перекричать ветер.

Анджело сосредоточился на бешеной гребле, едва вынимая весла, возвращая их параллельно поверхности, налегая всем телом, едва они погружались в воду, и хрипло выдыхая с каждым всплеском.

На полпути к «Танцующей» нас снова захлестнуло шквалом дождя, окутавшего весь Гранд-Харбор серым водяным облаком. Дождь хлестал по лицу, и мне пришлось прищуриться.

Очертания «Танцующей» скрылись за влажной пеленой, но мы были уже близко, и я начал надеяться, что Джудит сперва наведет порядок в каютах и только потом уйдет на камбуз и чиркнет спичкой у газовой плиты. И еще я начал надеяться, что ошибся и Шерри улетела, не оставив мне прощального подарка.

Но в голове у меня звенели вчерашние слова, адресованные Шерри Норт: «Сперва надо открыть газовые баллоны. А как закончишь, обязательно закрой, иначе катер превратится в бомбу».

Еще ближе подошли мы к «Танцующей», и она, казалось, парила в воздухе на ниточках дождя, призрачно-белая и невесомая в клубящемся тумане.

– Джудит! – крикнул я, ведь мы были уже близко, и она не могла не услышать меня.

На борту «Танцующей» два пятидесятифунтовых баллона с бутаном – хватит, чтобы уничтожить кирпичный дом. Бутан тяжелый: если выпустить его, он осядет, заполнит весь корпус катера убийственной смесью газа и воздуха. Чтобы поджечь ее, хватит одной искры – или зажженной спички.

Я взмолился: боги, сделайте так, чтобы я ошибался! Снова выкрикнул: «Джудит!» – и… «Танцующая» взлетела на воздух.

Чудовищная синяя вспышка разорвала ее пополам, словно катер раскололи надвое могучим кузнечным молотом, а надстройка приподнялась над корпусом, как крышка над кастрюлей.

Умирая, «Танцующая» встала на дыбы, ударная волна окатила нас порывом ураганного ветра, и я почуял едкое зловоние взрыва: словно молния, сжигая воздух, ударила в железняк.

У меня на глазах «Танцующая» погибла мучительной смертью. Ее расколотый, безжизненный корпус сгинул в пучине, и над ним сомкнулся холодный серый мрак. Тяжелые двигатели быстро утянули ее на дно, и моя красавица растворилась в водах Гранд-Харбора.

Мы с Анджело застыли от ужаса, вцепившись в болтающийся ялик, уставившись во взволнованные воды, усеянные обломками прекрасного катера, на котором погибла прелестная девушка. На меня сошло крайнее опустошение. Не будь я парализован от ужаса, взвыл бы от боли.

Первым очнулся Анджело. Вскочил и зарычал, словно раненый зверь. Хотел броситься за борт, но я его остановил.

– Пустите! – крикнул он. – Мне надо к ней!

– Нет. – Лодка страшно закачалась, но каким-то чудом я смог его удержать. – Не надо, Анджело.

Даже если бы он одолел сорок футов воды и оказался там, где покоился теперь разорванный корпус «Танцующей», увидел бы такое, что сошел бы с ума. Джудит стояла в эпицентре детонации, а я видел, что бывает с людьми, угодившими под взрыв подобной мощности. Дикое зрелище.

– Проклятье, пустите! – Он высвободил руку и ударил меня в лицо, но я ожидал этого и увернулся, хотя кулак содрал кожу с моей щеки, и я понял, что Анджело пора утихомирить.

Ялик ходил ходуном – еще чуть-чуть, и опрокинется. Анджело, хоть и был на сорок фунтов легче меня, вырывался с маниакальной силой. Теперь он выкрикивал ее имя: «Джудит, Джудит!» – истерически, с восходящей интонацией. Я ослабил хватку на его плече, чуть отвернул его в сторону, как следует примерился и ударил ребром правой ладони – дюймов с четырех, почти без замаха – в точку под левым ухом. Он тут же отключился и обмяк. Я осторожно опустил его на дно ялика, уложил поудобнее и, не оглядываясь, погреб к пристани – онемевший, словно из меня выпили всю жизнь.

Когда я тащил Анджело по причалу, почти не чувствовал его веса. Уложил его в «фордик» и отвез в больницу. Сегодня дежурил Макнаб.

– Вколите ему что-нибудь одурманивающее, чтобы сутки с постели не вставал.

Макнаб заартачился.

– Слушай, пьянь ты старая, – тихо объяснил я, – сейчас без башки останешься. Только повод дай.

Он побледнел так, что на испитом лице ярко проступили кровеносные сосуды, и завел шарманку:

– Гарри, старина, ну послушайте…

Я шагнул вперед, и он мигом отправил дежурную медсестру к шкафчику с наркотическими препаратами.

Чабби я оторвал от завтрака. На объяснения ушло не больше минуты. Мы забрались в пикап, отправились в форт, и Уолли Эндрюс тут же откликнулся на наш призыв: вместо сбора показаний и соблюдения других полицейских процедур выдал нам служебное снаряжение для подводных работ. Мы загрузили его в кузов, а к тому времени, как приехали в гавань, на пристани взволнованной молчаливой толпой собралась добрая половина островитян. Все слышали взрыв, а кто-то видел, как «Танцующая» пошла ко дну.

Когда мы тащили снаряжение в лодку макрельщика, мне время от времени приносили соболезнования, на что я отвечал:

– Найдите Фреда Кокера. Пусть принесет мешок и корзину.

– Что, мистер Гарри, на борту кто-то был? – взволнованно загудели вокруг.

– Просто найдите Фреда Кокера, – повторил я, и мы уплыли к месту последней стоянки «Танцующей».

Уолли остался на ялике, чтобы его не оттащило в сторону, а мы с Чабби погрузились в мутные воды гавани.

«Танцующая» лежала дном вверх на глубине сорок пять футов – по всей видимости, перевернулась, когда тонула, – но волноваться насчет доступа во внутреннюю часть не было нужды, потому что корпус разорвало по всему килю. Катер восстановлению не подлежал.

Чабби остался ждать у разлома, а я заплыл внутрь.

По остаткам камбуза возбужденными косяками сновали рыбешки, вошедшие в пищевой раж, и я едва не подавился мундштуком, когда разглядел, чем они кормятся.

Джудит можно было узнать лишь по зеленым лоскутам, оставшимся на ошметках тела. Мы подняли три самых больших фрагмента и сложили их в предоставленный Кокером брезентовый мешок.

Я немедленно нырнул снова и по разгромленному корпусу пробрался в отделение под камбузом, к стойке с длинными железными баллонами. Оба целехоньки, вентили открыты на полную, шланги отключены, чтобы ничто не препятствовало выходу газа.

Никогда в жизни я не чувствовал столь буйного гнева – его подпитывало чувство утраты. «Танцующей» больше не было – а вокруг нее строилась вся моя жизнь. Я закрыл вентили и присоединил шланги. Это частное дело, и разбираться с ним я буду в личном порядке.

Шагая по причалу к машине, я находил утешение лишь в том, что «Танцующая» застрахована. Будет новый катер – не такой красивый, не такой дорогой моему сердцу, – но все же будет.

В толпе я углядел блестящее черное лицо Хэмбона Уильямса. Уже сорок лет он трудился в гавани лодочником, курсировал на древнем ялике туда-сюда и брал три пенса за рейс.

– Хэмбон, – подозвал его я, – вчера вечером отвозил кого-нибудь на «Танцующую»?

– Нет, мистер Гарри, нет, сэр.

– Вообще никого?

– Только вашу нанимательницу. Она забыла в каюте часы, вот я и свозил ее, чтобы забрала.

– Ты про женщину?

– Да, про женщину с соломенными волосами.

– В котором часу, Хэмбон?

– Около девяти. А что, не надо было, мистер Гарри?

– Не переживай. Забудь.

Назавтра в первой половине дня похоронили Джудит. Я сумел выбить для нее место рядом с могилами отца и матери. Анджело остался доволен. Не хотел, чтобы она лежала на холме в одиночестве. Еще пришибленный после вчерашнего, он тихо стоял на краю могилы и мечтательно смотрел куда-то вдаль.

Следующим утром мы начали спасательные работы на «Танцующей». Десять дней трудились в поте лица и сняли все, что представляло хоть какую-то ценность, начиная с катушек для вываживания крупной рыбы и автомата «ФН» и заканчивая двумя бронзовыми винтами. Корпус и палубные надстройки пришли в такую негодность, что заниматься ими не было смысла.

Когда закончили, «Танцующая по волнам» растворилась в прошлом. У меня было много женщин, и все они теперь – лишь милые сердцу образы, выплывающие из глубин сознания, стоит только услышать знакомый напев или аромат духов, и «Танцующая», подобно остальным, тоже уходила к горизонту, танцуя теперь по волнам моей памяти.

На десятый день я отправился к Фреду Кокеру. Едва вошел в офис, сразу понял: что-то здесь не так. Очень сильно не так. Кокер сверкал нервной испариной, глаза его бегали за сверкающими стеклами очков, а руки метались, словно перепуганные мыши: то к промокашке, то к узлу галстука, то к жиденьким прядям на блестящем черепе. Он знал, что я пришел насчет страховки, и с ходу посоветовал:

– Ты только не волнуйся, пожалуйста, мистер Гарри.

Услышав подобные советы, я обычно начинаю волноваться вдвое сильнее.

– Что такое, Кокер? Ну же, выкладывай! – Я грохнул кулаком по столу.

Кокер подскочил на стуле, и золотая оправа съехала ему на кончик носа.

– Мистер Гарри, умоляю…

– Выкладывай, ты, жалкий могильный червяк!

– Мистер Гарри… насчет взносов за «Танцующую»… – (Я не отрываясь смотрел на него.) – Видишь ли, раньше ты никогда не требовал возмещения убытков, и я решил – чего добру пропадать…

Я обрел дар речи, но голос подвел меня, и я прошептал:

– Ты прикарманил взносы… вместо того чтобы передать их в компанию…

– Вот-вот, ты понимаешь, – закивал Фред Кокер. – Я знал, что ты поймешь.

Чтобы сэкономить время, я попробовал перепрыгнуть через стол, но оступился и упал, а Фред Кокер вскочил со стула, ускользнул от моих хищно скрюченных пальцев, выбежал в соседнюю комнату и захлопнул дверь.

Я не стал ее открывать. Прошел насквозь, выбив замок, и дверь закачалась на покореженных петлях.

Фред Кокер бежал так, словно за ним гнались все демоны ада, – думаю, он предпочел бы, чтобы так оно и было. Я изловил его у ведущих в переулок ворот, одной рукой схватил за горло и оторвал от земли, а другой прижал к штабелю дешевых сосновых гробов.

Он потерял очки и теперь плакал от страха: крупные слезы, вызревая в беспомощных близоруких глазах, медленно выкатывались на смуглые щеки.

– Ты же знаешь, что сейчас я тебя убью? – прошептал я, и он застонал, и ноги его задергались в шести дюймах от пола.

Я покрепче уперся в доски подушечками стоп и занес правый кулак. Этот удар размозжил бы ему голову. Я не мог так с ним поступить – но мне необходимо было что-нибудь ударить, поэтому я вмазал по гробу рядом с его правым ухом. Облицовка треснула и раскололась по всей длине, а Фред Кокер завизжал, словно истеричная школьница на фестивале поп-музыки, и я его отпустил. Ноги отказались держать его, и он повалился на бетонный пол.

Я оставил его стонать и причитать от ужаса, а сам вышел на улицу почти полным банкротом – впервые за десятилетие.

Мистер Гарри одним махом превратился в сухопутную портовую крысу по имени Флетчер. Мой случай был классическим возвращением на круги своя: на подходе к «Лорду Нельсону» я мыслил в том же ключе, что и десять лет назад, снова выискивал тот единственный шанс и подсчитывал потенциальную выгоду.

В такую рань в баре не было никого, кроме Чабби и Анджело. Я все им рассказал, и они притихли, потому что говорить тут было не о чем.

По первой мы выпили в молчании, а потом я спросил у Чабби, чем он планирует заниматься, и он пожал плечами:

– Ну, у меня остался старенький вельбот. – (Двадцатифутовый, военного образца, с открытой палубой, но пригодный для выхода в море.) – Наверное, снова займусь обрубками.

То есть большими рифовыми лангустами. За их замороженные шейки дают неплохую цену. Именно этим Чабби зарабатывал на хлеб, пока на Сент-Мэри не появились мы с «Танцующей».

– Понадобятся новые моторы. Твои старые «чайки» на ладан дышат.

Пока мы пили следующую пинту, я прикинул финансы. Да ну, какого черта, две тысячи долларов никакой погоды мне не сделают.

– Куплю тебе пару новых «эвинрудов» по двадцать лошадей, – вызвался я.

– Так не пойдет, Гарри. – Он негодующе нахмурился и помотал головой. – Я кое-что скопил, пока на тебя работал.

Я попробовал заикнуться еще раз, но он остался непреклонен.

– Ну а ты, Анджело?

– Наверное, поеду на Равано душу продавать.

– Нет. – Чабби еще сильнее нахмурился. – Мне на вельботе помощник нужен.

Итак, парням будет чем заняться. Мне полегчало – не зря же говорят, что мы в ответе за тех, кого приручили, – а особенно я порадовался, что Чабби присмотрит за Анджело. Парень тяжело переносил гибель невесты, стал молчаливым, замкнутым, совсем не похожим на прежнего Ромео. Я крепко нагрузил его с разбором «Танцующей», чтобы за эти дни он хоть немного оправился от душевных ран.

Тем не менее сегодня он крепко пил: одну за другой опрокидывал рюмки дешевого бренди и лакировал их пинтами биттера. Если не считать денатурата, это самый пагубный способ пития из мне известных.

Мы с Чабби не торопились, подолгу сидели над каждой кружкой, но за шутками скрывалось понимание, что мы стоим на перекрестке и уже завтра каждый пойдет своей дорогой, и это придавало вечеру легкую терпкость грядущего расставания.

Тем вечером в гавани встал на заправку и починку южноафриканский траулер. Когда Анджело наконец отключился, мы с Чабби затянули привычные песнопения, и шестеро дюжих ребят с траулера принялись клеветнически охаивать наше мастерство. Подобных оскорблений мы сносить не привыкли, поэтому вышли ввосьмером на задний двор обсудить разногласия.

Обсуждение получилось великое и славное, и Уолли Эндрюс, явившись в «Лорд Нельсон» с полицейской буц-командой, арестовал всех до единого, не пощадив даже павших на поле брани.

– А еще кровинушка называется, – ворчал Чабби, когда мы плелись в камеру, поддерживая друг друга. – Против родного дядьки попёр, а ведь родной сестры моей сын…

Гуманист Уолли снарядил одного из констеблей притащить нам что-нибудь из «Лорда Нельсона», чтобы скрасить пребывание в темнице, поэтому мы очень сдружились с траулерной шестеркой, и бутылка то и дело переходила из одной клетки в другую.

Утром нас отпустили. Уолли Эндрюс не стал выдвигать никаких обвинений, и я отправился в Черепаший залив, где занялся консервацией хижины. Сначала проверил, чиста ли посуда, и бросил в шкафы по пригоршне камфорных шариков от моли, но дверей запирать не стал, ведь на Сент-Мэри нет такого понятия, как «кража со взломом».

В последний раз сплавал за риф, где полчаса пробарахтался в надежде встретить дельфинов, но они так и не появились, и я поплыл обратно. Дома принял душ, переоделся, вытащил из-под кровати старенькую холщово-кожаную дорожную сумку и вышел во двор к пикапу. Проезжая по пальмовой плантации, я ни разу не оглянулся, но пообещал себе, что скоро вернусь этим же путем.

Припарковался у входа в гостиницу и закурил чируту. В полдень, закончив смену, из дверей вышла Мэрион и зашагала по дороге, нахально покачивая затянутыми в мини-юбку ягодицами.

Я свистнул, она оглянулась и забралась на пассажирское сиденье.

– Мистер Гарри, как же вы теперь без катера…

Несколько минут мы болтали на всякие темы, а потом я спросил:

– Скажи, мисс Норт звонила кому-нибудь из номера? Может, телеграмму давала?

– Не помню, мистер Гарри, но для вас могу проверить.

– Прямо сейчас?

– Ну да, – кивнула она.

– И еще… Спроси заодно у Дикки, не делал ли он ее фото.

Дикки – кочевой гостиничный фотограф. Вполне вероятно, щелкнул Шерри Норт для своего портфолио.

Мэрион не было почти сорок пять минут, но вернулась она с победной улыбкой.

– Наутро уехала, а вечером дала телеграмму. – Она протянула мне тоненький листок, а пока я читал, добавила: – Это копия, можете оставить себе.

В графе адреса значилось: «Мэнсону кв. 5 Керзон-стрит 97 Лондон W1», а в тексте говорилось: «Заключила контракт возвращаюсь Хитроу рейсом БКЗА 316 субботу». Подписи не было.

– Дикки перерыл все карточки, но одну все же нашел. – Она передала мне глянцевый снимок семь с половиной на десять: Шерри Норт разлеглась в шезлонге на гостиничной террасе в бикини и солнечных очках, но лицо вполне узнаваемое.

– Спасибо, Мэрион. – Я сунул ей пять фунтов.

– Ничего себе, мистер Гарри! – усмехнулась она и спрятала купюру в бюстгальтер. – За такие деньжищи вам еще кой-чего причитается.

– Спешу на самолет, любовь моя. – Я чмокнул ее в курносую сопелку и шлепнул по заднице, когда она выбиралась из кабины.

В аэропорту меня ждали Анджело и Чабби – тот обещал присмотреть за пикапом. Настроение у всех было подавленное, и у зоны вылета мы неловко пожали друг другу руки. Говорить было не о чем, вчера мы и так все обсудили.

Когда самолет, гудя поршневыми двигателями, стартовал на континент, я заметил, что парни бок о бок стоят у ограждения.

После трехчасового ожидания в Найроби я пересел на рейс Британской корпорации зарубежных авиалиний до Лондона. За весь долгий ночной перелет не сомкнул глаз. Давненько не бывал я на родине – и теперь возвращался не по самой приятной причине.

Мне очень хотелось побеседовать с Шерри Норт.

Я летел мстить.

Когда ты на мели, самое время обзавестись новым автомобилем и костюмом за сотню гиней. Нарядись богачом, и все поверят, что ты такой и есть.

Я побрился и переоделся в аэропорту Хитроу. Заглянул в офис «Херц», где вместо «хиллмана» взял «крайслер», закинул сумку в багажник и отправился в ближайший паб пивоварни «Каридж», где съел двойную порцию пирога с яйцами и ветчиной и запил ее пинтой «Кариджа», параллельно изучая карту автомобильных дорог. Все было так давно, что я не вполне понимал, куда ехать.

По сравнению с Малайей и Африкой английская глубинка – роскошный образчик ухоженной зелени, а осеннее бледно-золотое солнце сильно отличается от привычного для меня свирепого и яркого светила, но прокатиться по холмам до Брайтона было весьма приятно.

Я оставил «крайслер» на променаде напротив «Гранд-отеля» и нырнул в кроличью нору района Лейнз. Сезон подходил к концу, но здесь по-прежнему разгуливали толпы туристов.

Павильон-Аркейд: такое название я давным-давно прочел на подводном тобогане Джимми Норта и битый час искал нужную улочку, притулившуюся за мощенной булыжником площадкой. Почти все окна здесь оказались закрыты ставнями, а двери – заперты на ключ.

А вот и он: десятифутовый фасад магазина «Подводный мир Норта». Тоже заперто, а единственное окно – с опущенными жалюзи. Я попробовал заглянуть за них, но безуспешно – в зале было темно, – поэтому заколотил в дверь. Изнутри не донеслось ни звука, и я хотел уже уйти, но тут заметил прямоугольную картонку: раньше она стояла за стеклом, но потом свалилась на пол. Изогнув шею самым акробатическим образом, я сумел прочесть написанное от руки послание миру, так как картонка, по счастливому стечению обстоятельств, упала лицевой стороной вверх: «За справками обращаться по адресу: Сивью, Даунерс-лейн, Фалмер, Суссекс».

Я вернулся к машине и вызволил из бардачка карту автомобильных дорог.

Когда я пробирался узкими улочками, пошел дождь. Дворники монотонно растирали капли по лобовому стеклу «крайслера», а я всматривался в преждевременные сумерки.

Дважды заблудился, но наконец притормозил у ворот в пышной живой изгороди. К ним была приколочена табличка «NORTH SEAVIEW» – «Вид на море». Наверное, если глянуть на юг, в погожие дни отсюда видно Ла-Манш.

Одолев глинистую подъездную дорожку, я оказался в мощеном дворе двухэтажного фермерского дома из красного кирпича со встроенными в стены дубовыми балками. Дранка на крыше поросла мхом. Внизу горел свет.

Я вышел из машины и направился к кухонной двери, подняв воротник, чтобы хоть как-то спастись от дождя и ветра. Постучал и услышал, как внутри кто-то ходит. Щелкнул засов, и верхняя половинка голландской двери приоткрылась на всю длину защитной цепочки. На меня смотрела девушка.

Она не произвела на меня сиюминутного впечатления, поскольку на ней был мешковатый рыбацкий свитер синего цвета, но я сразу приметил высокий рост, плечи пловчихи и решил, что передо мной воплощение простоты: лоб бледный и высокий, нос крупный, но не костлявый и не крючком, а под носом – симпатичный широкий рот. И никакого макияжа: губы бледно-розовые, а на переносице и щеках – перечная россыпь мелких веснушек.

Волосы туго стянуты в толстую косу, мерцают оттенками черного в электрическом свете, а брови тоже черные, круто изогнутые над глазницами, так что и глаза показались мне черными, пока в них не заиграли отблески ламп, и я понял, что глаза у девушки такие же призрачно-синие, как воды Мозамбикского течения в сиянии полуденного солнца.

Несмотря на бледность, девушку окутывала аура, свойственная людям без каких-либо проблем со здоровьем. Кожа ее отличалась эластичностью и тем особым блеском, благодаря которому может показаться, что человек светится изнутри, если рассмотреть его поближе – чем я, собственно говоря, и занимался, – казалось, под этой кожей можно было видеть приливы чистейшей крови к шее и щекам. Девушка коснулась шелковистого завитка, сбежавшего из косы и ныне дрейфующего у височного побережья. Обаятельный жест, но по нему я сразу понял, что девушка нервничает, и не купился на безмятежный взгляд темно-синих глаз.

И еще до меня вдруг дошло, что она необычайно приятная женщина. Хотя по виду ей исполнилось лет двадцать пять, она была уже не девушка, а состоявшаяся женщина, сильная, зрелая, исполненная внутреннего спокойствия. Меня это заинтриговало.

Обычно я выбираю дамочек попроще – не люблю растрачивать энергию на ухаживания. Но то, что я сейчас видел, выходило за рамки моего опыта, и впервые за многие годы я растерял присущую мне самоуверенность.

Мы довольно долго смотрели друг на друга, не двигаясь и не говоря ни слова.

– Вы Гарри Флетчер, – наконец спокойно произнесла она, негромко, тоном человека культурного и образованного.

– Какого черта?! – оторопел я. – Откуда вы знаете?

– Входите. – Она сняла цепочку, открыла нижнюю половинку голландской двери, и я повиновался. На кухне было тепло, уютно, и пахло вкусной едой.

– Откуда вы знаете, как меня зовут? – снова спросил я.

– Ваше фото напечатали в газете, рядом со снимком Джимми, – объяснила она.

Мы опять умолкли и стали рассматривать друг друга.

Она была даже выше, чем казалось поначалу. Мне по плечо, длинноногая, в темно-синих брюках, заправленных в черные кожаные ботинки. Я разглядел тонкую талию, а под теплым свитером – намек на вполне достойную грудь.

Поначалу я решил, что она простушка, а десятью секундами позже пришел к выводу, что передо мной необычайно приятная женщина. Теперь же, по прошествии некоторого времени, до меня дошло, что такой красавицы я, пожалуй, еще не встречал.

– Вы поставили меня в невыгодное положение, – наконец сказал я. – Ведь ваше имя мне неведомо.

– Я Шерри Норт, – представилась она, и пару секунд я глазел на нее, пытаясь оправиться от шока, так как она кардинально отличалась от той Шерри Норт, с которой уже свела меня злая судьба, и в конце концов спросил:

– Вы в курсе, что вы не одна такая?

– Не поняла? – Она нахмурилась и взглянула на меня обворожительно-синими глазами из-под опущенных ресниц.

– Долго рассказывать.

– Извините. – Только сейчас она поняла, что мы стоим друг против друга посреди кухни. – Прошу, садитесь. Не желаете ли пива? – Принесла из шкафчика пару банок «Карлсберга» и устроилась напротив за кухонным столом. – Вы собирались рассказать что-то долгое. – Щелкнув колечками обеих банок, она подтолкнула одну в мою сторону и стала выжидающе смотреть на меня.

Я принялся излагать тщательно купированную версию моей биографии, начав с тех пор, как на Сент-Мэри прилетел Джимми Норт. Она с интересом слушала меня, и говорить с ней было легко, как со старым товарищем. Вдруг мне захотелось поведать ей всю правду, не вымарывая ни единого слова: я решил, что с самого начала все должно быть честно и правильно, без оговорок.

Передо мной сидела незнакомка, совершенно чужой мне человек, но почему-то оказалось, что я доверяю ей как самому себе, и я рассказал ей все без утайки.

Когда стемнело, она накормила меня безупречной кассеролью, запеченной в глиняном горшке, с домашним хлебом и фермерским сливочным маслом. Я по-прежнему говорил, но уже не о недавних событиях на Сент-Мэри, а она молчала и слушала. Наконец-то мне встретился человек, которому я мог излить душу.

Упомянул свое прошлое, а потом со мною случился катарсис, и я рассказал ей, как все начиналось, и даже о том сомнительном способе, которым я раздобыл деньги на «Танцующую по волнам», и еще – как мои добрые поначалу намерения дали неминуемую течь.

Было уже за полночь, когда она сказала:

– Честно говоря, верится с трудом. Все это совсем на вас не похоже, ведь вы такой… – она поискала нужное слово, – такой положительный…

Но я видел: на самом деле она хотела сказать что-то другое.

– Много работаю над собой. Но иной раз нимб скособочивается. Сами понимаете, наружность бывает обманчива, – объяснил я.

– Да, бывает, – кивнула она. Это было сказано со значением – так, словно ей хотелось предостеречь меня. – Зачем вы обо всем рассказали? Это, знаете ли, не самый мудрый ваш поступок.

– Наверное, пришло время с кем-то поделиться, и выбор пал на вас. Простите.

– Переночуете в комнате Джимми, – улыбнулась она. – Не выпускать же вас на улицу. Не ровен час, разоткровенничаетесь перед кем-то еще.

Прошлой ночью я не спал, а теперь вдруг понял, что у меня совершенно нет сил. Сомневался даже, что смогу подняться в спальню, но все же задал последние вопросы:

– Зачем Джимми прилетел на Сент-Мэри? Что он искал? Вам известно, с кем он работал? Что это за люди?

– Не знаю, – покачала головой она. И я понял, что это правда: теперь, когда я безгранично доверился ей, она не стала бы мне лгать.

– Поможете выяснить? Поможете их найти?

– Да, я помогу вам. – Она встала из-за стола. – Но давайте вернемся к этому разговору завтра утром.

Джимми жил под самой крышей, чей скат придавал комнате неправильную форму. На стенах – фотографии, полки, тесно заставленные книжками, серебряные спортивные кубки и прочие безделицы, милые сердцу любого мальчишки.

Кровать высокая, матрас мягкий.

Пока я ходил к «крайслеру» за сумкой, Шерри стелила чистые простыни. Потом показала мне, где ванная, и ушла.

Я лег, пару минут вслушивался в дробь дождя по крыше, а потом уснул. Проснулся среди ночи и услышал где-то в доме негромкий разговор.

Босой и в одних трусах приоткрыл дверь спальни, тихонько подкрался к лестнице и выглянул в прихожую. Там горела лампа. Шерри Норт стояла в тоненькой ночной рубашке у настенного телефона и говорила в трубку какие-то слова – тихонько и прикрыв рот рукой, поэтому я не разобрал, о чем речь, зато разглядел за просвечивающей тканью контуры ее тела так хорошо, будто Шерри была обнажена.