Текст книги "Святилище"

III

На другой день Бенбоу находился у сестры, в родовом гнезде ее покойного мужа в четырех милях от Джефферсона. Она жила в большом доме вместе с десятилетним сыном и двоюродной мужниной бабушкой, известной как мисс Дженни, девяностолетней старухой, передвигающейся в кресле-каталке. Мисс Дженни и Хорес смотрели в окно, как его сестра и молодой человек гуляют по саду. Сестра овдовела десять лет назад.

– Почему же она снова не вышла замуж? – спросил Бенбоу.

– Сама хотела бы знать, – ответила мисс Дженни. – Молодой женщине нужен мужчина.

– Но только не этот, – сказал Бенбоу. Он не сводил взгляда с пары. Крепко сложенный, полноватый, самодовольного вида молодой человек в спортивном костюме и синем пиджаке чем-то походил на студента. – Видимо, она питает слабость к детям. Может быть, потому, что у нее есть свой ребенок. А это чей? Тот же, что прошлой осенью?

– Это Гоуэн Стивенс, – ответила мисс Дженни. – Ты должен бы его помнить.

– Да-да, – сказал Бенбоу. – Теперь узнал. Припоминаю прошлый октябрь.

Тогда Хорес ехал домой через Джефферсон и остановился у сестры. Через то же самое окно они с мисс Дженни наблюдали за этой же парой, гулявшей в том же саду, где в то время цвели поздние яркие октябрьские цветы. Тот раз Стивенс был одет в коричневое и теперь показался Хоресу незнакомым.

– Он ездит сюда с прошлой весны, с тех пор, как вернулся домой из Виргинии, – сказала мисс Дженни. – До него ездил сын Джонса, Хершелл. Да. Хершелл.

– А, – сказал Бенбоу. – Он из первых виргинских семейств или просто несчастный временный житель?

– Учился в университете. Решил получить образование там. Ты его не помнишь, потому что он был еще в пеленках, когда ты покинул Джефферсон.

– Не говорите этого при Белл, – сказал Бенбоу. Он не сводил взгляда с пары. Те подошли к дому и скрылись из виду. Через минуту поднялись по ступеням и вошли в комнату. У Стивенса были прилизанные волосы и полное самодовольное лицо. Мисс Дженни протянула ему руку, он грузно склонился и поцеловал ее.

– Все молодеете и хорошеете с каждым днем, – сказал он. – Я только что говорил Нарциссе, что, если б вы только поднялись с этого кресла, у нее не осталось бы ни малейшей надежды.

– Завтра же поднимусь, – сказала мисс Дженни. – Нарцисса…

Нарцисса, крупная женщина с темными волосами и широким, глупым, безмятежным лицом, была одета в свое обычное белое платье.

– Хорес, это Гоуэн Стивенс, – представила она. – А это мой брат.

– Здравствуйте, сэр, – сказал Гоуэн. Отрывисто, крепко и небрежно пожал руку Хореса. В эту минуту вошел мальчик, Бенбоу Сарторис, племянник Бенбоу.

– Я слышал о вас, – сказал Стивенс.

– Гоуэн учился в Виргинии, – сказал мальчик.

– Да-да, – сказал Бенбоу. – Я слышал.

– Благодарю, – сказал Стивенс. – Не все же могут учиться в Гарварде.

– Благодарю вас, – сказал Бенбоу. – Я окончил Оксфорд.

– Когда Хорес говорит, что окончил Оксфорд, все думают, что миссисипский университет, – сказала мисс Дженни, – а он имеет в виду совсем другой.

– Гоуэн часто ездит в Оксфорд, – сказал мальчик. – У него там девушка. Он ходит с ней на танцы. Правда, Гоуэн?

– Верно, приятель, – ответил Стивенс. – Рыжая.

– Помолчи, Бори, – велела Нарцисса мальчику и взглянула на брата. – Как там Белл и Маленькая Белл? – Она хотела добавить еще что-то, но сдержалась. Однако продолжала глядеть на Хореса, взгляд ее был серьезным, пристальным.

– Если ты все ждешь, что Хорес уйдет от Белл, он это сделает, – сказала мисс Дженни. – Когда-нибудь сделает. Только Нарцисса не будет удовлетворена даже тогда, – заметила она. – Некоторым женщинам не хочется, чтобы мужчина женился на той или другой женщине. Но если он вдруг бросит ее, все эти женщины вознегодуют.

– Помолчите и вы, – сказала Нарцисса.

– Да-да, – сказала мисс Дженни. – Хорес давно уже рвет уздечку. Но ты, Хорес, рвись не слишком сильно, возможно, другой ее конец не закреплен.

Из столовой донесся звон колокольчика. Стивенс и Бенбоу одновременно шагнули к спинке кресла мисс Дженни.

– Позвольте мне, сэр, – сказал Бенбоу. – Поскольку, кажется, гость здесь я.

– Будет тебе, Хорес, – сказала мисс Дженни. – Нарцисса, не пошлешь ли на чердак за дуэльными пистолетами, они там, в сундуке. – И повернулась к мальчику. – А ты беги, скажи, чтобы завели музыку и поставили две розы.

– Какую музыку завести? – спросил мальчик.

– Розы на столе есть, – сказала Нарцисса. – Их прислал Гоуэн. Пойдемте ужинать.

Бенбоу и мисс Дженни наблюдали в окно за гуляющей в саду парой. Нарцисса была по-прежнему в белом платье, Стивенс – в спортивном костюме и синем пиджаке.

– Этот виргинский джентльмен поведал нам вчера за ужином, что его научили пить по-джентльменски. Опустите в алкоголь жука, и получится скарабей; опустите в алкоголь миссисипца, и получится джентльмен…

– Гоуэн Стивенс, – досказала мисс Дженни. Они видели, как пара скрылась за домом. Прошло некоторое время, и в коридоре послышались шаги двух людей. Когда те вошли, оказалось, что с Нарциссой не Стивенс, а мальчик.

– Не захотел остаться, – сказала Нарцисса. – Уезжает в Оксфорд. В пятницу вечером в университете танцы. У него там свидание с какой-то юной леди.

– Ему нужно подыскать там подходящую арену для джентльменской попойки, – сказал Хорес. – Для чего бы то ни было джентльменского. Видимо, потому и едет заблаговременно.

– Пойдет с девушкой на танцы, – сказал мальчик. – А в субботу поедет в Старквилл на бейсбольный матч. Говорит, что взял бы и меня, только вы не пустите.

IV

Городские жители, выезжающие после ужина покататься по университетскому парку, какой-нибудь рассеянный, мечтательный студент или спешащий в библиотеку кандидат на степень магистра не раз замечали, как Темпл с переброшенным через руку пальто, белея на бегу длинными ногами, проносится быстрой тенью мимо светящихся окон женского общежития, именуемого «Курятник», и скрывается в темноте у здания библиотеки, а в тот вечер, может быть, видели, как, мелькнув напоследок панталонами или чем-то еще, она юркнула в автомобиль, ждущий с заведенным мотором. Студентам не разрешалось иметь машины, и молодые люди – без шляп, в спортивных брюках и ярких свитерах – взирали с чувством превосходства и яростью на городских парней, прикрывающих шляпами напомаженные волосы и носящих тесноватые пиджаки с чересчур широкими брюками.

Катанью на машинах уделялись будничные вечера. А каждую вторую субботу, в дни танцев литературного клуба или трех официальных ежегодных балов, эти слонявшиеся с вызывающей небрежностью городские парни в шляпах и с поднятыми воротниками видели, как Темпл входит в спортивный зал, ее тут же подхватывает кто-то из одетых в черные костюмы студентов, и она смешивается с кружащейся под манящий вихрь музыки толпой, высоко подняв изящную голову с ярко накрашенными губами и нежным подбородком, глаза ее безучастно глядят по сторонам, холодные, настороженные, хищные.

В зале гремела музыка, и парни наблюдали, как Темпл, стройная, с тонкой талией, легко движущаяся в такт музыке, меняет партнеров одного за другим. Парни пригибались, пили из фляжек, закуривали сигареты и выпрямлялись снова, неподвижные, с поднятыми воротниками, в шляпах, они выглядели на фоне освещенных окон рядом вырезанных из черной жести бюстов, одетых и приколоченных к подоконникам.

Когда оркестр играл «Дом, милый мой дом», трое-четверо парней с холодными, воинственными, чуть осунувшимися от бессонницы лицами непременно слонялись у выхода, глядя, как из дверей появляются изнуренные шумом и движением пары.

Трое таких смотрели, как Темпл и Гоуэн выходят на холодный предутренний воздух. Лицо Темпл было очень бледным, рыжие кудряшки волос растрепались. Глаза ее с расширенными зрачками мельком остановились на парнях. Затем она сделала рукой вялый жест, непонятно было, предназначается он им или нет. Парни не ответили, в их холодных глазах ничего не отразилось. Они видели, как Гоуэн взял ее под руку, как мелькнули ее бедро и бок, когда она усаживалась в машину – низкий родстер с тремя фарами.

– Что это за гусь? – спросил один.

– Мой отец судья, – произнес другой резким ритмичным фальцетом.

– А, черт. Идем в город.

Парни побрели. Окликнули проезжающую мимо машину, но безуспешно. На мосту через железнодорожное полотно остановились и стали пить из бутылки. Последний хотел разбить ее о перила. Второй схватил его за руку.

– Дай сюда.

Он разбил бутылку и старательно разбросал осколки по дороге. Остальные наблюдали за ним.

– Ты недостоин ходить на танцы к студентам, – сказал первый. – Жалкий ублюдок.

– Мой отец судья, – сказал второй, расставляя на дороге зубчатые осколки вверх острием.

– Машина идет, – сказал третий.

У нее было три фары. Прислонясь к перилам и натянув шляпы так, чтобы свет не бил в глаза, парни смотрели, как Темпл и Гоуэн едут мимо. Голова Темпл была опущена, глаза закрыты.

Машина ехала медленно.

– Жалкий ублюдок, – сказал первый.

– Я? – Второй достал что-то из кармана и, взмахнув рукой, хлестнул легкой, слегка надушенной паутинкой по их лицам. – Я?

– Никто не говорил, что ты.

– Чулок этот Док привез из Мемфиса, – сказал третий. – От какой-то грязной шлюхи.

– Лживый ублюдок, – отозвался Док.

Парни видели, как расходящиеся веером лучи фар и постепенно уменьшавшиеся в размерах красные хвостовые огни остановились у «Курятника». Огни погасли. Вскоре хлопнула дверца. Огни зажглись снова; машина тронулась. Парни прислонились к перилам и надвинули шляпы, защищая глаза от яркого света. Подъехав, машина остановилась возле них.

– Вам в город, джентльмены? – спросил Гоуэн, распахнув дверцу.

Парни молча стояли, прислонясь к перилам, потом первый грубовато сказал: «Весьма признательны», и они сели в машину, первый рядом с Гоуэном, другие на заднее сиденье.

– Сверните сюда, – сказал первый. – Тут кто-то разбил бутылку.

– Благодарю, – ответил Гоуэн. Машина тронулась. – Джентльмены, вы едете завтра в Старквилл на матч?

Сидящие на заднем сиденье промолчали.

– Не знаю, – ответил первый. – Вряд ли.

– Я не здешний, – сказал Гоуэн. – У меня кончилась выпивка, а завтра чуть свет назначено свиданье. Не скажете ли, где можно раздобыть кварту?

– Поздно уже, – сказал первый. И обернулся к сидящим сзади: – Док, не знаешь, у кого можно раздобыть в это время?

– У Люка, – ответил третий.

– Где он живет? – спросил Гоуэн.

– Поехали, – сказал первый. – Я покажу.

Они миновали площадь и отъехали от города примерно на полмили.

– Это дорога на Тейлор, так ведь? – спросил Гоуэн.

– Да, – ответил первый.

– Мне придется ехать здесь рано утром, – сказал Гоуэн. – Надо быть там раньше специального поезда. Джентльмены, говорите, вы на матч не собираетесь?

– Пожалуй, нет, – ответил первый. – Остановите здесь.

Перед ними высился крутой склон, поросший поверху чахлыми дубами.

– Подождите тут, – сказал первый. Гоуэн выключил фары. Было слышно, как первый карабкается по склону.

– У Люка хорошее пойло? – спросил Гоуэн.

– Неплохое. По-моему, не хуже, чем у других, – ответил третий.

– Не понравится – не пейте, – сказал Док. Гоуэн неуклюже обернулся и взглянул на него.

– Не хуже того, что вы пили сегодня, – сказал третий.

– И его тоже вас никто не заставлял пить, – прибавил Док.

– Мне кажется, здесь не могут делать такого пойла, как в университете, – сказал Гоуэн.

– А вы откуда? – спросил третий.

– Из Вирг… то есть из Джефферсона. Я учился в Виргинии. Уж там-то научишься пить.

Ему ничего не ответили. По склону прошуршали комочки земли, и появился первый со стеклянным кувшином. Приподняв кувшин, Гоуэн поглядел сквозь него на небо. Бесцветная жидкость выглядела безобидно. Сняв с кувшина крышку, Гоуэн протянул его парням.

– Пейте.

Первый взял кувшин и протянул сидящим сзади.

– Пейте.

Третий выпил, но Док отказался. Гоуэн приложился к кувшину.

– Господи Боже, – сказал он, – как вы только пьете такую дрянь?

– Мы в Виргинии пьем только первосортное виски, – произнес Док. Гоуэн повернулся и взглянул на него.

– Перестань ты, Док, – сказал третий. – Не обращайте внимания. У него с вечера живот болит.

– Сукин сын, – сказал Док.

– Это ты обо мне? – спросил Гоуэн.

– Нет, что вы, – сказал третий. – Док славный парень. Давай, Док, выпей.

– А, черт с ним, – сказал Док. – Давай!

Они вернулись в город.

– Шалман еще открыт, – сказал первый. – На вокзале.

Речь шла о кондитерской-закусочной. Там находился только человек в грязном переднике. Гоуэн и парни прошли в дальний конец и устроились в отгороженном углу, где стоял стол с четырьмя стульями. Человек в переднике поставил перед ними четыре стакана и кока-колу.

– Шеф, можно немного сахара, воды и лимон? – спросил Гоуэн.

Тот принес. Все трое смотрели, как Гоуэн делает лимонный коктейль.

– Меня научили пить так, – заявил он.

Парни смотрели, как он пьет.

– Слабовато для меня, – сказал Гоуэн, доливая стакан из кувшина. И выпил все до дна.

– Ну и пьете же вы в самом деле, – сказал третий.

– Я прошел хорошую школу.

Небо за высоким окном становилось все бледнее, свежее.

– Еще по одной, джентльмены, – предложил Гоуэн, наполняя свой стакан. Остальные налили себе понемногу.

– В университете считают, что лучше перепить, чем недопить, – сказал Гоуэн.

Под взглядами парней он опрокинул и этот стакан. Внезапно его нос покрылся каплями пота.

– Уже готов, – сказал Док.

– Кто это говорит? – запротестовал Гоуэн. И налил себе еще немного. – Нам бы сюда приличную выпивку. У себя в округе я знаю человека по фамилии Гудвин, тот делает…

– И вот это в университете называют попойкой, – поддел Док.

Гоуэн поглядел на него.

– Ты так думаешь? Смотри.

Он стал наливать себе снова. Парни смотрели, как стакан наполняется.

– Осторожней, приятель, – сказал третий.

Гоуэн налил стакан до самых краев, поднял и неторопливо осушил. Он помнил, что бережно поставил стакан на стол, потом вдруг обнаружил, что находится на открытом воздухе, ощущает прохладную серую свежесть, видит на боковом пути паровоз, тянущий вереницу темных вагонов, и пытается кому-то объяснить, что научился пить по-джентльменски. Говорить он пытался и в тесном, темном, пахнущем аммиаком и креозотом месте, где его рвало, пытался сказать, что ему нужно быть в Тейлоре в половине седьмого, к прибытию специального поезда. Приступ рвоты прошел; Гоуэн ощутил жуткую апатию, слабость, желание лечь, но сдержался и при свете зажженной спички привалился к стене, взгляд его постепенно сосредоточился на имени, написанном там карандашом. Он прикрыл один глаз, оперся руками о стену и прочел его, пошатываясь и пуская слюну. Потом, ворочая непослушной головой, поглядел на парней.

– Имя девушки… Моей знакомой. Хорошая девушка. Молодчина. Я должен встретиться с ней ехать в Старк… Старквилл. Вдвоем, понимаете!

Привалясь к стене и что-то бормоча, Гоуэн заснул.

И сразу же начал бороться со сном. Ему казалось так, хотя он еще раньше сознавал, что время идет и нужно скорей проснуться; что иначе пожалеет. В течение долгого времени он понимал, что глаза его открыты, и ждал, когда вернется зрение. Потом стал видеть, не сразу поняв, что проснулся.

Гоуэн лежал, не шевелясь. Ему казалось, что, вырвавшись из объятий сна, он достиг цели, ради которой старался проснуться. Он валялся в скрюченной позе под каким-то низким навесом, видя перед собой незнакомое строение, над которым беззаботно проплывали тучки, розовеющие в лучах утреннего солнца. Потом мышцы живота завершили рвоту, во время которой он потерял сознание, Гоуэн с трудом приподнялся и, ударясь головой о дверцу, растянулся на полу машины. Удар окончательно привел его в себя, он повернул ручку дверцы, нетвердо ступил на землю, кое-как удержался на ногах и, спотыкаясь, побежал к станции. Упал. Стоя на четвереньках, поглядел с удивлением и отчаянием на пустой железнодорожный путь и залитое солнцем небо. Поднявшись, побежал дальше, в испачканном смокинге, с оторванным воротничком и спутанными волосами. Я упился до бесчувствия, подумал он с какой-то яростью, до бесчувствия. До бесчувствия.

На платформе не было никого, кроме негра с метлой.

– Господи Боже, белый, – произнес он.

– Поезд, – сказал Гоуэн. – Специальный. Что стоял на этом пути.

– Ушел. Только пять минут назад.

Под взглядом неподвижно стоящего с занесенной метлой негра Гоуэн повернулся, побежал к машине и плюхнулся в нее.

Кувшин валялся на полу. Гоуэн отшвырнул его ногой и завел мотор. Он знал, что надо что-нибудь проглотить, но времени на это не оставалось. Заглянул внутрь кувшина. Его замутило, но он поднес посудину ко рту и, давясь, стал жадно глотать крепкую жидкость, потом, чтобы удержать рвоту, торопливо закурил. Ему сразу же полегчало.

Площадь Гоуэн пересек со скоростью сорок миль в час. Было четверть седьмого. Свернув на дорогу в Тейлор, он увеличил скорость. Не сбавляя хода, снова приложился к кувшину. Когда он достиг Тейлора, поезд только отходил от станции. Промчавшись между двумя повозками, Гоуэн остановился у переезда; мимо как раз проходил последний вагон. Задняя дверь тамбура открылась; Темпл спрыгнула и пробежала за вагоном несколько шагов, проводник высунулся и погрозил ей кулаком.

Гоуэн вылез из машины. Темпл повернулась и быстрым шагом направилась к нему. Потом замедлила шаг, остановилась, снова пошла, пристально глядя на его помятое лицо и волосы, измятый воротничок и рубашку.

– Ты пьян, – сказала она. – Свинья. Грязная свинья.

– У меня была бурная ночь. Ты даже представить не можешь.

Темпл стала оглядываться по сторонам, на светло-желтое здание станции, на мужчин в комбинезонах, медленно жующих, не сводя с нее глаз, на путь, вслед удаляющемуся поезду, на четыре выхлопа пара, почти рассеявшихся, когда донесся гудок.

– Грязная свинья, – повторила она. – В таком виде нельзя никуда ехать. Даже не переоделся.

Возле машины Темпл остановилась снова.

– Что у тебя на заднем сиденье?

– Мой погребец, – ответил Гоуэн. – Садись.

Темпл посмотрела на него, губы ее были ярко накрашены, глаза под шляпкой без полей – холодны, недоверчивы, из-под шляпки выбивались рыжие кудряшки. Оглянулась на станционное здание, в свете раннего утра неприветливое, уродливое.

– Поехали отсюда.

Гоуэн завел мотор и развернулся.

– Отвези меня обратно в Оксфорд, – сказала Темпл и снова оглянулась. Здание теперь находилось в тени высокой рваной тучи. – Обратно в Оксфорд.

В два часа пополудни Гоуэн, не сбавляя скорости, свернул с шоссе, окаймленного высокими, глухо шумящими соснами, на узкую дорогу, ведущую по ложбине с размытыми склонами в низину, к эвкалиптам и кипарисам. Под смокингом теперь у него была дешевая синяя рубашка. Глаза его налились кровью и заплыли, щеки покрылись синеватой щетиной, и, глядя на него, напрягаясь и вжимаясь в сиденье, когда машину подбрасывало и раскачивало на ухабах, Темпл думала. Борода у него отросла после того, как мы выехали из Дамфриза. Он пил снадобье для волос. Купил в Дамфризе бутылку снадобья и выпил.

Ощутив ее взгляд, Гоуэн повернулся к ней.

– Перестань злиться. Заеду к Гудвину, возьму у него бутылку. Это займет не больше минуты. От силы десять. Я сказал, что привезу тебя в Старквилл до прихода поезда, и привезу. Не веришь?

Темпл не ответила, думая о том, что убранный флажками поезд уже в Старквилле; о пестрых трибунах стадиона; ей представлялся оркестр, яркий блеск зияющих труб; зеленое поле, усеянное игроками, напрягшимися перед рывком, издающими короткие резкие крики, словно болотные птицы, потревоженные аллигаторами, не понимающие, откуда грозит опасность, неподвижно парящие, ободряющие друг друга ничего не означающими криками, протяжными, тревожными, печальными.

– Хочешь провести меня своим невинным видом? Думаешь, я зря провел эту ночь с твоими кавалерами из парикмахерской? Не воображай, что я поил их за свои деньги просто из щедрости. Ты очень порядочная, не так ли? Думаешь, всю неделю можно любезничать с каждым расфранченным болваном, у которого есть «форд», а в субботу обвести меня вокруг пальца, так ведь? Думаешь, я не видел твоего имени, написанного на стене уборной? Не веришь?

Темпл молчала, напрягаясь, когда машину на большой скорости заносило то вправо, то влево. Гоуэн упорно глядел на нее, не прилагая ни малейших усилий, чтобы машина шла ровно.

– Черт возьми, хотел бы я видеть женщину, которая сможет…

Темпл заметила дерево, преграждающее дорогу, но снова лишь напряглась. Это казалось ей логическим и роковым завершением той цепи обстоятельств, в которые она оказалась вовлечена. Она сидела, строго и спокойно глядя на Гоуэна, очевидно, не видящего дороги и едущего прямо на дерево со скоростью двадцать миль в час. Машина ударилась, отскочила назад, потом вновь налетела на ствол и опрокинулась набок.

Темпл почувствовала, что летит по воздуху, ощутила тупой удар в плечо и заметила двух мужчин, выглядывающих из зарослей тростника на обочине. Голова у нее кружилась, она с трудом поднялась и увидела, что оба выходят на дорогу, один в тесном черном костюме и соломенной шляпе, с дымящейся сигаретой, другой – без головного убора, в комбинезоне, с дробовиком в руке, его бородатое лицо застыло в тупом изумлении. Кости ее словно бы растаяли на бегу, и она упала ничком, все еще продолжая бежать.

Не останавливаясь, Темпл перевернулась и села, рот ее был раскрыт в беззвучном крике, дыхание перехватило. Человек в комбинезоне продолжал смотреть на нее, его рот, окруженный мягкой короткой бородкой, был разинут в простодушном удивлении. Другой, встопорщив тесный пиджак на плечах, нагнулся к лежащей машине. И мотор заглох, однако поднятое переднее колесо продолжало бесцельно вращаться, все медленней и медленней.