Текст книги "Американская интервенция в Сибири. 1918–1920. Воспоминания командующего экспедиционным корпусом"

В начале сентября, сразу после моего прибытия в Сибирь, было решено, что надо отправить войска в Сучан на угольные шахты, чтобы возобновить их работу. Эти шахты были расположены в 120 километрах на восток от Владивостока и снабжали углем Приморскую область и железные дороги Восточной Сибири. Политические страсти начали кипеть вокруг этих шахт еще за некоторое время до прибытия туда союзных войск, и противоречия практически остановили операцию. Союзное командование приняло бескорыстное решение, что за этой территорией должны следить Соединенные Штаты. Я согласился, и мы отправили для охраны отряд американцев из 250 человек, отряд японцев и отряд китайцев под командованием американского офицера. Это стало самой большой занозой для нас за весь период пребывания в Сибири. Все это время союзное командование не переставало обсуждать положение на Сучанских шахтах и решать, как лучше всего поступить. Прежнего управляющего шахтами большевики уволили, но союзное командование думало, что его желательно вернуть, поскольку он хорошо знал шахты и, возможно, смог бы добывать больше угля и параллельно доставлять как можно больше проблем американцам. Это дело требовало, как минимум, рассмотрения с военной, политической и экономической точки зрения. Возвращение прежнего управляющего могло создать дополнительные и существенные политические сложности. Но управляющий сказал, что он инженер и политика никогда не входила в его расчеты. Однако уже вскоре после того, как ему вернули прежнюю должность, он заметно изменился и превратился в яростного защитника старых методов обращения с шахтерами.

Стремясь получить информацию о положении дел из первых рук, я с первым же отрядом солдат отправил в Сучан начальника своего штаба полковника О. П. Робинсона. Он пользовался каждой возможностью, чтобы объяснять людям, что наша цель в том, чтобы добытый уголь использовался прежде всего русскими, и вскоре понял, что люди настроены дружелюбно, и почувствовал, что большинство бывших шахтеров не возражают против возвращения прежнего управляющего. По возвращении полковник Робинсон доложил, что он не предвидит проблем, если только управляющий не возбудит недовольство, прибегнув к репрессалиям в отношении своих бывших противников. Полковник Робинсон старался объяснить ему, что было бы неразумно начать увольнять людей из-за прежних разногласий. Сначала дела шли хорошо, но вскоре до меня дошли сведения, что отряды союзников используются для подавления политических выступлений. Я отправил старшему офицеру телеграмму.

Вокруг Сучанских шахт сложилась невероятно напряженная атмосфера злобы и жажды мести. Каждая сторона постоянно приписывала представителям другой стороны действия, не соответствовавшие фактам. Приверженцы царизма жаждали отомстить Советам, поскольку до прибытия в Сибирь войск союзников их выгнали с шахт. Эти шахты стали ключевой проблемной точкой и будут часто упоминаться в следующих главах.

После подписания перемирия

Подписание перемирия 11 ноября 1918 года существенно изменило обязанности американских войск и выявило новые причины для несогласия между мной и представителями Англии, Франции и Японии. Военные операции, в которых принимали участие американские войска, базировались на уверенности в том, что выступающие против нас отряды по меньшей мере частично состоят из пленных немцев и австрийцев. Что касается интенсивности, с которой представители Англии, Франции и Японии вели военные действия, для них не имело значения, состоят ли силы противника из одних большевиков, или в них участвуют немецкие и австрийские пленные. Поэтому в этом отношении после подписания перемирия для них ничего не изменилось. Что же касается американских войск, то я придерживался позиции, что Соединенные Штаты не воюют ни с какой частью России и мы не можем предпринимать враждебные действия, если это не касается защиты вверенных нам объектов или нас самих. Это вносило дополнительное раздражение в без того сложные отношения.

В течение примерно пяти месяцев после подписания перемирия и до того, как американские войска в соответствии с инструкциями из Вашингтона взяли на себя обязанность помогать в охране железной дороги, они несли только обычную гарнизонную службу.

5 ноября я получил телеграмму, где содержались основные положения письма Государственного департамента, относящиеся непосредственно к проблемам, возникшим в Сибири. В этом письме говорилось, что генеральный консул обладает полномочиями не только поддерживать личные контакты с местными властями, если это возможно, но и разрешать сотрудникам своего консульства оказывать помощь и консультировать эти власти в вопросах улучшения ситуации на местах. Также в этом письме говорилось, что правительство Соединенных Штатов еще не готово признать новую власть в России. В это время все города Сибири, через которые проходила железная дорога, находились в руках белых, а все консульские представители были размещены вдоль железной дороги. На практике «оказание помощи и консультирование» местных и муниципальных служащих заключалось в помощи и консультировании белых, что естественным образом позволяло большевикам обвинять Соединенные Штаты в помощи сторонникам самодержавия. Если эти консульские работники имели какое-то личное пристрастие к определенным российским силам, то это предписание в определенной степени давало возможность представителям Соединенных Штатов при желании принимать ту сторону, которая им нравилась, а у этих людей, как и у любых других, имелись свои мнения и пристрастия.

В качестве примера приведу жену одного американского консульского работника во Владивостоке, которая во время обеда, куда мы были приглашены, заявила мне, что она хотела бы командовать американскими войсками, по той причине, что ей хочется послать солдат, чтобы они наконец заставили этих никчемных людей работать. Еще она заявила, что идеи свободы, которые они вбили себе в головы, привели к тому, что ей пришлось повысить жалованье своей кухарке с десяти до двенадцати долларов в месяц. Наши личные интересы оказывают большое влияние на наши суждения по всем вопросам.

Инструкции, о которых я упомянул выше, по моему мнению, вбивали клин в то, что на поверку оказалось заметным расхождением между представителями Государственного департамента и военного министерства в Сибири. По прошествии времени представители Государственного департамента получили дальнейшие инструкции, где более явно высказывалось желание кого-то стоявшего близко к вершине властной пирамиды в Вашингтоне. Но за все это время в данных мне предписаниях не было изменено ни единого слова. Результат был очевиден. Единственное преимущество, которое я могу усмотреть в такой политике, заключалось в том, что она дает возможность с легкостью отвечать на любую критику, ссылаясь на действия либо Государственного департамента, либо военного министерства, в зависимости от обстоятельств. Позже мы поговорим об этих различиях и обсудим их.

В апреле 1918 года дипломатических представителей союзников известили о создании автономного правительства Сибири, которое называлось Временным сибирским правительством. В сентябре того же года возникло новое общероссийское правительство в Уфе, известное как Уфимская Директория. Последнее было сформировано актом Уфимского государственного совещания под председательством господина Авксентьева, бывшего министра внутренних дел в кабинете Керенского. В ноябре эти правительства объединились и сформировали правительство под названием Всероссийское Временное правительство в составе пяти человек.

В ночь с 18 на 19 ноября это правительство было свергнуто, и адмирал Колчак объявил себя Верховным правителем России. Несколько русских офицеров (все белые) организовали coup d’etat[3]3
  Государственный переворот (фр.).


[Закрыть], и по всей Сибири пошел слух, что одним из идейных вдохновителей смены власти был английский генерал Нокс. Нет никаких сомнений в том, что в ночь переворота по улицам Омска маршировали английские войска, и создавалось впечатление, что они помогают русским, устроившим переворот. Кроме того, нет сомнений в том, что генерал Нокс имел большое влияние на адмирала Колчака, и похоже, ему хотелось, чтобы об этом влиянии узнали все.

Восточная Сибирь отреагировала на узурпацию власти Колчаком по-разному. Те из союзников, которые благоволили самодержавной власти в России, были очень довольны переменами, а русские, занимавшие при царизме различные посты, более чем довольны, потому что со времени падения царского режима это была единственная власть, которая сулила надежду вернуть себе прежний общественный статус. Сибирские крестьяне были не готовы высказывать свое мнение, пока этого не сделало правительство Колчака. Они уже достаточно повоевали и не хотели принимать участия в очередной войне, если могли ее избежать. Именно их всегда заставляли воевать во всех русских войнах, и именно они во время мировой войны понесли потери большие, чем все другие народы. Во время войны на долю их семей выпадали огромные тяготы, а когда они вернулись в свои дома, то обнаружили, что то, чем они пользовались для обработки земли, забрали на нужды армии. Я испытывал большую симпатию к этим людям и считал их добрыми, великодушными и гостеприимными.

Мне часто говорили, что они «примитивны и невежественны», но, когда речь шла о том, что затрагивало их интересы, эти крестьяне оказывались далеко не такими невежественными. Еще одно заблуждение, существующее в Соединенных Штатах, заключается в том, будто эти крестьяне не хотели учиться. Все, что я видел в Сибири, это опровергает. Проезжая через деревни, можно было увидеть детей, идущих в школу, точно так же, как в Соединенных Штатах, если не считать того, что мальчики носили свои книги в ранцах, как солдаты. Еще одним подтверждением их тяги к знаниям был тот факт, что почти все крестьянские делегации, приходившие ко мне со своими проблемами – а таких делегаций было больше сотни, – имели в своем составе деревенского школьного учителя.

Адмирал Колчак окружил себя бывшими царскими чиновниками, и, когда эти крестьяне не захотели брать в руки оружие и жертвовать своими жизнями ради того, чтобы вернуть их во власть, их начали избивать, пороть кнутом и хладнокровно убивать тысячами. А потом мир называл их «большевиками». В Сибири слово «большевик» означало человека, который ни словом, ни делом не желает способствовать восстановлению самодержавия в России.

Русское слово «большевик» возникло от слова «большинство». Оно впервые приобрело политическое значение в 1903 году, когда Российская социалистическая рабочая партия собралась в Лондоне на свой второй съезд. На этом съезде были высказаны две точки зрения, одна радикальная революционная, а другая умеренная реформистская. Приверженцы первой во главе с Лениным получили на этой встрече существенное большинство, и их назвали большевиками. Другая сторона была названа меньшевики от русского слова «меньшинство». До 1912 года эти две группы существовали внутри одной политической партии, но потом их разногласия стали непримиримыми.

С 1918 года большевистская партия стала называться Российской коммунистической партией. После революции в России в Соединенных Штатах это слово стало употребляться повсеместно и использоваться без разбора в отношении любых действий в зависимости от пристрастий и интересов говорившего. Оно скорее означало «меньшинство», чем «большинство». Обычно его употребляют, говоря об оппозиции к доминирующей партии или, как минимум, к человеку или людям, облеченным властью. Оно используется, когда говорят о тех, кто выступает против церкви, кто не согласен с местной властью, о школьной оппозиции и т. д. И бесполезно искать значение этого слова в словаре. Если бы его значение ограничивалось тем, что дается в обычном словаре, то его можно было бы применить только к членам «террористического крыла демократической партии, которое стало доминирующим в России во время революции марта 1917 года». Под это определение не подпадает даже советское правительство, созданное, когда большевики пришли к власти в ноябре 1917 года.

Это слово употребляется походя, но в Соединенных Штатах всегда несет в себе отрицательный смысл, в то время как в Сибири оно имело особое политическое значение и применялось к каждому, кто не поддерживал Колчака и окружавших его сторонников самодержавия. В Соединенных Штатах оно имеет совсем другой смысл, особенно когда употребляется в отношении русских. В Соединенных Штатах большевиков изображают маньяками с бомбой, пытающимися уничтожить цивилизацию. Если использовать слово «большевик» в качестве клейма, как это было и есть в Соединенных Штатах, то в соответствии с нормами морали русские крестьяне заслуживали его меньше всех других классов, которые я увидел в Сибири.

Политическое значение слова «большевик», как оно использовалось в Сибири, включало в себя представителей земства, поскольку они не разделяли идей Колчака в отношении того, какую власть следует установить в России. Эти люди жили среди народа и пользовались его доверием, что отражалось в том, что они занимали свои посты в результате выборов, на которых голосовали их соседи и односельчане.

Если не считать тех, кто поддерживал Колчака, в Сибири никто не пользовался такими благами современной цивилизации, как свобода слова, свобода собраний, свобода любых законных действий, которые признаются врожденными правами всех цивилизованных людей. Земства, думы и кооперативы были настолько хорошо известны как легальные, заслуживающие доверия, законопослушные организации, что Колчаку было бы трудно оправдать перед лицом остального мира использование жестоких репрессивных мер против этих органов, если называть их тем, чем они являлись. Гораздо проще было сделать это, объединив всех, кто не поддерживал Колчака, в одну группу и назвать их большевиками, что за пределами России автоматически бросало на этих людей темную тень. Как могли представители земств и тысячи других русских, таких же, как они, не лучше и не хуже, избежать клейма в глазах Соединенных Штатов, если в Сибири их политические взгляды классифицировались как большевистские? Единственный способ заключался в том, чтобы, невзирая на собственные принципы, отказаться от своих идей о власти, перекраситься, прыгнуть в лодку Колчака и начать грести.

Очевидно, что иммиграционные власти Соединенных Штатов использовали ту же политическую классификацию русских, которую установил в Сибири Колчак. Я знаю одного русского, который являлся в Сибири членом кооперативного общества и не принимал участия в политических конфликтах. В 1919 году он получил разрешение приехать по делам в Соединенные Штаты. Мои изыскания привели меня к выводу, что до отъезда из Владивостока этот русский был честным, добропорядочным человеком. Когда он прибыл в Сан-Франциско, иммиграционные власти посадили его под арест, а пресса заклеймила как самого страшного большевика из Сибири. Почему этого человека причислили к большевикам? Он не выступал против Колчака, но оказался большевиком, только потому что не был его активным сторонником.

Теперь перевернем картинку и посмотрим на нее с другой стороны. В 1919 году Семенов отправил в Вашингтон капитана из своего штаба. У этого эмиссара не только не возникло проблем с тем, чтобы попасть в Соединенные Штаты, но в прессе я увидел, что по дороге из Сан-Франциско в Вашингтон некоторые видные американцы организовали этому русскому возможность рассказать о положении в Сибири. Я не знаю цели визита этого эмиссара Семенова, но он громогласно заявлял, что одна из его задач заключается в том, чтобы освободить меня от командования американскими войсками. Когда этот русский вернулся во Владивосток, он сказал, что военное министерство отнеслось к нему с большим вниманием и поручило полковнику американской армии Кронину сопровождать его в Вашингтоне и содействовать ему во встречах с видными людьми. Еще он заявил, что, когда уезжал из Вашингтона, полковник Кронин заверил его, что меня снимут с командования еще до того, как он доберется до Владивостока. Этот человек представлял Семенова, и естественно предположить, что он исповедовал те же моральные принципы и был таким же преступником, как и его шеф. Личные качества Семенова были очень хорошо известны в Вашингтоне, однако, судя по всему, на это не обратили внимания. При принятии решения о том, может ли русский получить разрешение на въезд в Соединенные Штаты, учитывалась только его политическая классификация. Общая информация для иммигрантов, изданная министерством труда Соединенных Штатов, гласит: «Иммиграционные законы направлены на то, чтобы в Соединенные Штаты въезжали только психически здоровые, нравственно чистые и физически развитые иностранцы».

Если считать, что Семенов был «нравственно чист», то я не видел в Сибири ни одного человека, который не был бы «нравственно чистым». Неужели кто-то из тех, кто был в Сибири, когда-нибудь утверждал, что он соответствует требованиям нашего законодательства в отношении того, чтобы быть «нравственно чистым»? Я в это не верю. Американский генеральный консул мистер Харрис рассказывал мне про Семенова и фактически зачитал часть доклада, сделанного им в Государственном департаменте, в котором он убедительно описал личность Семенова. Едва ли возможно, и я думаю, маловероятно, чтобы мистер Харрис когда-нибудь изменил свое мнение в отношении Семенова.

Самой враждебной была реакция на Колчака среди рабочих, но это естественно, поскольку во всех странах положение этого класса больше всего зависит от правительства.

Британские и французские представители и сотрудники американского Государственного департамента с самого начала очень дружественно относились к адмиралу Колчаку. Естественно было ожидать такого отношения от британцев и французов, которые открыто противостояли советскому режиму. Интересно, что в обращении британского правительства к русскому народу от 7 августа 1918 года, опубликованном в «Современной истории», том VIII, часть 2, не содержится никакого специального заявления о том, что англичане не намерены вмешиваться во внутренние конфликты. Это упущение не было бы таким заметным, если бы Соединенные Штаты не попросили все державы, участвующие в отправке войск в Сибирь, твердо пообещать русскому народу, что они не станут вмешиваться в его внутренние дела. Соединенные Штаты и Япония такое обещание дали, и история рассудит, сдержали ли они свои обещания, и если нет, то почему. В книге «Советы и международные дела», написанной Льюисом Фишером, в первом томе содержится следующее: «Американский представитель Харрис (говорит Колчак) выражал мне большую дружбу и исключительную симпатию».

На следующий день после переворота мистер Харрис, по словам Колчака, пообещал новоявленному диктатору помощь, и у всех нас, кто был в Сибири во время правления Колчака, не возникало сомнений, что американский генеральный консул очень верил в него и помогал ему всеми возможными способами. Обсуждая со мной положение дел, генеральный консул Харрис сказал, что единственная партия, способная уладить ситуацию, – это партия кадетов, к которой принадлежал Колчак.

Япония не была ярой поклонницей адмирала Колчака. Собственно говоря, поначалу она выступала против него. 26 и 28 ноября я получил показавшуюся мне достойной доверия информацию о том, что японский представитель совместно с Семеновым намереваются объявить последнего диктатором Забайкалья и захватить там железнодорожные пути и тоннели. 28 ноября, через десять дней после того, как адмирал Колчак объявил себя Верховным правителем, я получил сведения, что из Токио Семенову приказали выступить против Колчака, и японский представитель в Сибири будет следовать этой линии поведения. Как только стало известно, что Япония поддерживает и войсками, и деньгами Семенова в Чите и Калмыкова в Хабаровске, все в Сибири наконец поняли, что Япония не хочет урегулирования ситуации и прихода к власти сильного русского правительства. В марте 1918 года Япония обратилась к союзникам с просьбой, в случае если они сочтут необходимым, оккупировать Восточную Сибирь, позволить ей единолично захватить Китайско-Восточную и Амурскую железные дороги, а также Владивосток. Несмотря на то что это предложение было заблокировано Соединенными Штатами, Япония не оставила надежды осуществить свое желание позже, когда союзники пошлют свои войска в Сибирь.

Солдаты Семенова и Калмыкова при поддержке японских войск носились по стране, словно дикие звери, грабя и убивая людей, но эти убийства можно было остановить в любой день, стоило лишь Японии пожелать этого. Когда возникли вопросы по поводу этих зверских убийств, ответ сводился к тому, что убитые люди большевики, и это объяснение, по-видимому, удовлетворило весь мир. Ситуация в Восточной Сибири была представлена как ужасающая, в которой человеческая жизнь ничего не стоит.

Там действительно совершались ужасающие злодеяния, но их совершали не большевики, как думал весь мир. Я не погрешу против истины, если скажу, что на каждого человека, убитого большевиками в Восточной Сибири, приходится сотня убитых их противниками. И тогда в Сибири, и теперь я придерживаюсь мнения, что, поощряя эти убийства, Япония надеялась, что Соединенные Штаты с отвращением воспримут сложившуюся ситуацию и выведут свои войска, попросив Японию навести порядок.

Русские, поддерживавшие японцев, постоянно распускали злонамеренные выдумки относительно американских войск. Генерал Хорват, приехав ко мне, рассказал, что в заранее назначенный день контролируемая японцами пресса собиралась начать агрессивную обвинительную кампанию против американцев. По его словам, их идея заключалась в том, что мне придется предпринять ответные действия и, если я это сделаю, им удастся добиться моего отстранения. А если я ничего не предприму, русские начнут нас презирать, поскольку они не могут представить себе, чтобы человек, имеющий в своем распоряжении солдат, позволил появиться таким публикациям, если только содержащиеся в них обвинения не правдивы. Кампания по дискредитации началась именно в тот день, который назвал генерал Хорват. Я чувствовал, что должен остановить публикацию этих оскорбительных статей, и предпринял действия, которые реально их остановили, но это не обошлось без критики в Соединенных Штатах со стороны защитников свободы прессы и их агентов в России, обвинивших меня в том, что я мешаю «русской» прессе излагать «факты».

Справедливость заявлений в отношении американских войск в Сибири можно с легкостью оценить по комментариям Льюиса Фишера, приведенным в первом томе его книги «Советы и международные дела». Мистер Фишер пишет: «Колчаку категорически не нравится поведение американцев».

Возможно, это абсолютно верно. Его неприязнь не распространялась на поведение или манеры американских солдат, но относилась исключительно к тому, что они не стали помогать его сторонникам в поддержании террора в отношении крестьян и рабочих, которые не совершали никаких преступлений, которые жили мирной жизнью и не видели причин, почему они должны брать в руки оружие и пытаться привести к власти бывших царских чиновников. Далее мистер Фишер заявляет, что Колчак получил датированное 12 декабря 1919 года донесение от своего агента во Владивостоке, в котором тот писал: «Солдаты Соединенных Штатов заражены большевизмом…

Большинство из них евреи из восточной части Нью-Йорка, которые постоянно агитируют за мятеж».

Это типичные обвинения, выдвигавшиеся против американцев в Сибири, и, хотя они не подтверждались фактами, их постоянно приводили в попытке заставить войска Соединенных Штатов принять участие в актах террора против мирных и беззащитных граждан, а если сделать этого не удастся, то вынудить их уйти из Сибири и таким образом устранить то незначительное ограничение этого террора, которое мы осуществляли своим присутствием.

Насколько мне известно, в Вашингтоне никто и никогда не делал публичных заявлений, касавшихся приказов, данных американским войскам, отправленным в Сибирь, как, впрочем, и о зверствах, совершенных сторонниками Колчака. Политика Соединенных Штатов была озвучена, но нигде не сообщалось о том, что мне было приказано ей следовать.

После отъезда из Сибири я получил телеграмму, где высказывалось пожелание, чтобы я воздержался от обсуждения вопросов, связанных с событиями в Сибири, поскольку там совершалось такое, что участникам очень хотелось бы навсегда сохранить в тайне. Достойные уважения и незаинтересованные авторы, пишущие об интервенции в Сибирь, будут черпать информацию из всех доступных источников, и, если представители Соединенных Штатов не дают никаких сведений о цели интервенции, этим авторам придется обратиться за информацией к источникам, которые могут оказаться предвзятыми. Такие источники почти наверняка представят дело так, будто войска Соединенных Штатов смалодушничали в исполнении своих обязанностей не потому, что таковы были предписания руководства, а потому, что армия не придерживалась линии поведения, которой должна была следовать, по мнению источника, и, как следствие, потворствовала большевикам.

Поскольку после окончания интервенции представители Англии, Франции и Японии официально заявили, что страх перед большевиками на Дальнем Востоке во многом связан с тем, что они творили в Сибири, неизбежно напрашивается вывод, что эти страны были не вполне искренни в своих заявлениях, сделанных непосредственно перед началом интервенции, потому что до этого слово «большевизм» не упоминалось в публичных заявлениях ни одной страной, принимавшей участие в интервенции.

Что же касается заявления Колчака, процитированного в книге мистера Фишера, то хорошо известно, что русские сторонники Колчака старались дискредитировать всех иностранных представителей в Сибири, которые его не поддерживали, и факты не имели ничего общего с их измышлениями. Одно из доказательств – утверждение, что «большую часть американских войск составляли евреи из Нью-Йорка», тогда как большую часть этих войск составляли выходцы с Тихоокеанского побережья. Почему было сделано такое утверждение? Потому что сторонники Колчака утратили надежду получить активную военную помощь от американских войск. И если бы можно было заставить мир, а главное, окружавших Колчака бывших царских чиновников поверить, что Соединенные Штаты прислали в Сибирь военные части, состоявшие из русских евреев, причина того, что они не поддерживали Колчака, становилась очевидной. Такие ложные сообщения не были случайностью, одно время они появлялись почти ежедневно в течение нескольких месяцев и стали настолько агрессивными, что я заметил министру иностранных дел в правительстве Колчака мистеру Сукину, что, если нападки не прекратятся, я арестую редактора одной из газет и повешу замок на здании, где печатается его газета. Эта крайняя мера с моей стороны была вызвана тем, что газета опубликовала утверждение, будто все американцы дегенераты, а также ряд других утверждений, которые мне не позволяют повторить правила приличия.

Из Вашингтона мне передали, что в будущем по таким вопросам я должен обращаться в Государственный департамент. Мне казалось, что в этом вопросе использование языка дипломатии и присущих ей процедур не может быть эффективным, но до определенной степени мне удалось справиться с особенно грубой и злобной пропагандой. В тот же период, когда градус враждебности в прессе достиг максимума, через колчаковского офицера связи мне сообщили, что два бывших царских генерала, поддерживавшие Колчака, готовы остановить публикации против американцев и против меня лично, если я стану платить им по двадцать тысяч долларов в месяц.

Я считаю, что Япония хотела вынудить наши войска уйти из Сибири и заставить Соединенные Штаты просить ее уладить ситуацию, потому что полагала, что это избавит ее от необходимости соблюдать данное русскому народу по инициативе мистера Вильсона обещание ни теперь, ни в дальнейшем не нарушать территориальной целостности России. Япония не так давно стала считаться одной из пяти самых мощных держав в мире, и, естественно, ей очень хотелось, чтобы ее поведение согласовывалось с принципами других великих держав в отношении твердого выполнения обязательств, предписанных международными соглашениями. А это предполагало сотрудничество.

Переход власти к Колчаку стал неожиданностью для чехов. Они установили власть Временного Сибирского правительства на всей протяженности Транссибирской железной дороги, и им, как упомянуто выше, не нравилось, как звучит титул Верховный правитель. Генерал Гайда еще больше усложнил положение, заявив, что одобряет диктатуру, еще до того, как Чешский национальный совет сформулировал свою линию поведения. Он утверждал, что Россией нельзя управлять мягко с помощью убеждения, для нее годятся только кнут и штык. Он выразил мнение, что ей необходим сильный диктатор, чтобы навести порядок и изгнать большевиков. Это заявление получило широкую известность и повысило популярность Гайды среди русских приверженцев адмирала Колчака. Абсолютно иное впечатление оно произвело на чехов. Выяснилось, что дивизия Гайды совершенно не одобряет его точку зрения, и уже очень скоро он и его русские сторонники подверглись жесткой критике. Его солдаты перестали подчиняться русским офицерам, служившим в его штабе, и стали приписывать свои военные поражения русским методам ведения военных действий. Негативное отношение чехов к русским настолько усилилось, что и офицеры, и солдаты стали проявлять к ним высокомерие. Чехи открыто говорили, что чешские унтер-офицеры лучше русских. 20 ноября стало известно, что Чешский национальный совет решил издать прокламацию с осуждением диктатуры на том основании, что чехи не могут признать правительство, пришедшее к власти незаконным путем без согласования с теми, кем оно собиралось править, и теми, кто имел право формировать правительство. В ответ Гайда разразился пренебрежительными заявлениями в адрес Чешского национального совета и попытался подавить все формы пропаганды против режима Колчака. Эти действия Гайды привели к дальнейшему отчуждению его от войск и стали причиной того, что чехи решили не принимать участия в подавлении каких-либо выступлений против Колчака. Среди чешских лидеров произошел раскол на группу так называемых «законодателей» и тех, кто резко выступал против них.

В то время когда чехи были охвачены недовольством, Гайда отдал приказ 5-му чешскому полку выступить на фронт в районе Перми. Полк категорически отказался идти и отправил в совет делегатов, чтобы объяснить причины. Совету были представлены следующие объяснения: