Текст книги "Американская интервенция в Сибири. 1918–1920. Воспоминания командующего экспедиционным корпусом"

Далее в той же книге автор утверждает: «Также там имелось американское консульство с американским генеральным консулом Девиттом С. Пулом, который время от времени появлялся, чтобы понаблюдать за американским участием в этой странной войне с Россией».

Автор приводит инструкции Государственного департамента, присланные телеграфом американскому послу 3 августа 1918 года (в тот день, когда мое предписание стало достоянием гласности). Эти инструкции, в части целей, которых должны добиваться американские войска на севере России, совпадали с данными мне инструкциями, которые я цитировал выше. Это подтверждает вывод о том, что войскам Соединенных Штатов на севере России предписывалось следовать той же политической линии, что и войскам в Сибири. Я не могу сделать какое-то определенное заключение об экспедиции на Север России, потому что, насколько мне известно, Соединенные Штаты не давали в печать информации, как в отношении экспедиции в Сибирь, так и экспедиции на Север России. Но если эти две экспедиции получили одни и те же предписания, то как могло случиться, что архангельская экспедиция использовалась для участия в боях против Советов, а сибирская экспедиция нет? Эти враждебные действия по отношению к Советам поистине озадачивают, поскольку 26 июня 1919 года президент заявил американскому сенату: «Инструкции, данные генералу Грейвсу, предписывают ему не вмешиваться в дела России». Если на Севере России американцы руководствовались теми же инструкциями, что кажется весьма вероятным, то почему там войска Соединенных Штатов вмешивались во внутренние дела России?

Находясь в Сибири, я ни разу не слышал никакого определенного заявления в отношении политики Франции, но в нем и не было нужды, поскольку действия французских представителей ясно демонстрировали, что они следуют той же линии поведения, что англичане и японцы. Справедливость этого заключения подтверждается заявлением, сделанным от лица французского правительства на Конференции по ограничению вооружений, в котором, в частности, говорилось: «Правительство Франции разделяет чувства, которые высказаны в официальном заявлении барона Шидехара по поводу намерений японского правительства в отношении Сибири; желания Японии как можно скорее вывести свои войска из России; его твердую приверженность уважению территориальной целостности России. Франция принимает эти заверения с тем большим удовлетворением, что они полностью совпадают с программой, принятой правительством Франции в 1918 году».

Я никогда не мог совместить заявления представителей союзников в отношении интервенции в Россию с действиями их представителей в Сибири. Слово «большевик», как оно использовалось в Сибири, относилось к большинству русских, и использование войск для борьбы с большевиками, а также снабжение оружием, экипировкой, продовольствием и деньгами белых русских, чтобы они вели боевые действия против большевиков, никак не согласуются с «невмешательством во внутренние дела России». Если, войдя в Сибирь, Англия, Франция и Япония намеревались использовать свои войска в борьбе с большевизмом, то почему они своевременно не сообщили об этом публично? Непрофессионалу трудно понять язык дипломатии.

К счастью для наших военных, мы успели очень удобно разместиться до того, как русские и представители союзников узнали, каким будет мое поведение в отношении «борьбы с большевизмом». Русские с одинаковым успехом могли помочь нам разместиться или сказать, что они не могут этого сделать. Русские чиновники, наделенные властными полномочиями в реальности, были назначены на свои посты союзниками, и все они являлись сторонниками монархии. Их очень беспокоило, чтобы американцы увидели необходимость установления в России такой формы власти, которая вернет им прежнее положение или, по крайней мере, тот материальный достаток, который они имели при царском режиме. Они заверили нас, что готовы оказать любую помощь в нашем размещении. Царская Россия планировала превратить Владивосток в мощную военную крепость, способную успешно выдержать любую атаку с моря, и в ее планы входило строительство прекрасных казарм на много тысяч человек. Эти казармы были очень удобны, если не считать санитарных условий, которые практически отсутствовали. К тому же после того, как в 1914 году солдаты освободили казармы, никто не позаботился о том, чтобы ими не воспользовались гражданские, и как следствие, там скопилась ужасная грязь.

Тем не менее, после того как их отмыли, они оказались гораздо удобнее, чем я ожидал. Учитывая, что за счет прибывших в город солдат союзников и русских военных численность населения во Владивостоке возросла до 200 тысяч, что почти вдвое превышало жилищный фонд города, возникла острая нехватка казарменных помещений. Мы продолжали жить в тех же казармах, где поселились с самого начала, и таким образом смогли выполнить приказ военного министерства в отношении площади, необходимой для размещения каждого солдата, хотя временами мне бывало трудно объяснить, почему эта площадь в два раза больше той, что полагалась японскому или русскому солдату.

Часть наших войск должна была рассредоточиться вдоль железной дороги для охраны мостов и водопропускных труб, поскольку для осуществления снабжения требовалось поддерживать железную дорогу в рабочем состоянии. Обычно эти солдаты жили в крытых вагонах, которые брались из железнодорожных составов, ставились на землю и по возможности обкладывались землей. Большая часть вагонов обладала двойной толщиной, и, хотя они не отличались удобством, в них жилось гораздо лучше, чем можно ожидать в такой холодной стране, как Сибирь.

Вскоре после приезда я поинтересовался, почему не предпринимается ничего для организации оплаты здания, взятого под штаб-квартиру, и мне сообщили, что это здание принадлежало немцам, поэтому вопрос об оплате не возникал. Мне хотелось, чтобы все финансовые дела Соединенных Штатов решались своевременно и после ухода американских солдат из Сибири не возникло никаких претензий, поэтому я приказал офицерскому совету проконсультироваться с хозяевами или их агентами и сообщить мне, если не удастся договориться о цене, которую мы должны платить. Вскоре нашлись русские, утверждавшие, что являются собственниками здания. Они показали документы, которые, судя по всему, это подтверждали. Эти русские сказали, что аренда здания стоит восемь тысяч в месяц, но, поскольку мы американцы, они просят только шесть тысяч. Мои офицеры отправились встретиться с русским, который исполнял обязанности главы исполнительной власти города, и выяснили, что стоимость всех зданий внесена в реестр, где, кроме того, указано, какую плату может брать хозяин здания, если оно используется для военных нужд. В случае если численность людей во Владивостоке сильно возрастает, закон допускал повышение арендной платы на пятьдесят процентов от обычной. Таким образом, если следовать действующему во Владивостоке закону, максимальная сумма, которую мы должны были бы платить за здание, составляла семьсот пятьдесят в месяц вместо восьми тысяч. Я был удивлен, когда мэр попросил нас не платить собственнику больше того, что положено по закону. Этот случай стал светлым пятном в моем общении с русскими чиновниками. Позже выяснилось, что этот чиновник был избран жителями Владивостока.

До моего прибытия полковнику Стайеру выделили несколько больших зданий, принадлежавших железной дороге, для использования их под склады. Они прекрасно подходили для этой цели, поскольку к ним могли подойти наши транспортные корабли, за исключением тех случаев, когда гавань замерзала. Они находились в самом южном конце бухты, примерно в трех милях от американской штаб-квартиры. Ледоколы не могли добраться так далеко, но там проходила узкоколейная железная дорога, позволявшая нам доставлять на склады и забирать оттуда грузы, не прибегая к буксировке.

Генерал Хорват, в то время являвшийся верховным уполномоченным на Дальнем Востоке, явился ко мне с извинениями за то, что русские просят с нас арендную плату за здания, хотя американцы помогают им поддерживать работоспособность железной дороги, но сказал, что деньги нужны, и Соединенные Штаты единственная страна, от которой они надеются их получить. Я ответил ему, что не одобряю оплату, но передам его просьбу в Вашингтон. Я был против того, чтобы платить аренду за здания, занятые войсками, охраняющими железную дорогу. Это как если бы человек нанял охрану для своего дома и потребовал с нее плату за размещение. Каково же было мое удивление, когда пришел ответ, предписывающий мне платить за пользование зданиями пять-шесть тысяч долларов в месяц.

Когда вопрос с чехами был решен – если вопрос с чехами в Сибири вообще существовал до моего прибытия во Владивосток – и поскольку мне было сказано не вмешиваться во внутренние конфликты, войскам Соединенных Штатов не оставалось ничего иного, как выполнять ту часть моих предписаний, где говорилось, что «единственной законной задачей, которую могут выполнять американские войска и войска союзников, является охрана военных складов, которые впоследствии могут понадобиться русской армии». Прежде чем я мог предпринять какие-нибудь шаги, «чтобы по возможности помочь русским в организации самозащиты», очевидно, требовалось принять решение о том, какие русские силы имеются в виду. Это решение могло быть принято только в Вашингтоне, а обстоятельства складывались так, что вы не могли помогать кому-то из русских, не отступив от политики невмешательства в их внутренние дела. Я не мог даже дать русскому рубашку, не будучи заподозрен в попытке помочь той группировке, к которой он принадлежал.

Что же касается защиты собственности, то повсюду имелись доказательства того, что она нуждается в защите не только от немецких и австрийских пленных, но и от любого, кто хотел ее захватить. Повсюду можно было видеть самые разные ценности, приобретенные царским правительством или правительством Керенского, и сваленные где и как попало. Меня поразило большое количество тюков с ватой, лежавших прямо на земле и ничем не защищенных от сырости ни сверху, ни снизу. Еще огромные штабеля резины, которая, как было сказано, требовалась союзникам, и по меньшей мере тысяча автомобилей, которые так никогда и не вытащили из контейнеров. Кто угодно мог взять любую из этих вещей, если бы захотел. До определенной степени защитой этой собственности служило то, что никто не смог бы вывезти эту собственность из Сибири или воспользоваться ею во Владивостоке.

На первой встрече командующих я предложил, чтобы все мы, командующие, получили список всей вывезенной русской собственности, а также той, которую было разрешено вывезти из Владивостока. В этом списке предполагалось указывать, куда и с какой целью вывозятся вещи. Британский командующий генерал Нокс сообщил мне, что все эти ценности куплены на британские деньги и он намерен поступить с ними как считает нужным и не собирается слушать ничьего мнения. Я объяснил командующим союзников, почему хочу, чтобы такой список был составлен, но, похоже, это только рассердило генерала Нокса еще сильнее, чем мое первое заявление. Тогда я сообщил ему, что у меня нет информации о том, кто покупал эти ценности, но полагаю, что до того, как их поставили, Россия каким-то образом рассчиталась с той страной, где они были куплены. В результате, не приняв моего предложения, вопрос замяли. Об этой стычке с генералом Ноксом в сентябре 1918 года я снова вспомнил, когда в изданном конгрессом сборнике речей от 26 февраля 1921 года прочитал, что 53 186 352,70 доллара, которые Соединенные Штаты одолжили правительству Керенского, были потрачены на «валюту и закупки ваты».

С каждым днем ситуация становилась все более напряженной, и на каждой встрече с командованием союзников я видел, что военные представители Англии, Франции и Японии выступают единым фронтом по всем вопросам. Я не думаю, что беспристрастный человек, который лично знаком с тогдашним положением дел, станет утверждать, что представители Англии, Франции и Японии соблюдали нейтралитет во внутрироссийских конфликтах. Эти представители не только не отрицали, но хвастались своей деятельностью, направленной на уничтожение того, что они называли большевизмом.

Вскоре на этих встречах с союзниками стало очевидным, что меня воспринимают как темную лошадку, и при возникновении любых разногласий их стрелы дружно обрушивались на меня. В нашей политике существовали фундаментальные различия, которые невозможно было преодолеть, пока действовали данные мне предписания. Англия, Франция и Япония всегда преследовали цель нанести большевикам максимально возможный урон, тогда как я старался держаться в стороне от любых русских политических партий. Принцип невмешательства был провозглашен на весь мир, и каждый человек в Сибири, и русский и иностранец, знал об этом обещании, данном перед тем, как войска союзников вошли туда. С моей точки зрения, эта политика была здравой, потому что на земле нет ни одной нации, которая бы не возмутилась, если бы на ее территорию вторглись иностранные войска с целью привести к власти ту или иную политическую силу. В результате пострадал бы не только престиж подобной интервенции, но был бы нанесен существенный урон той политической партии, которой пытались помочь иностранцы.

В тот момент, когда Соединенные Штаты поддержали одну из сторон в российском конфликте, что противоречило официальным заверениям, данным президентом Вильсоном русским, их репутация и представление об искренности намерений были дискредитированы.

Чехи, оказавшиеся в Сибири, были приверженцами либеральных идей. Они достаточно натерпелись от автократии и вместе с тем были настроены бороться с большевизмом, поскольку видели в нем агента Германии и Австрии, считали его препятствием на пути их стремления создать чехословацкую республику. Как только чехи поняли, что борьба с большевизмом означает не только отрицание всех форм либерализма, но преследует цель передачи власти в руки тех, в чьих руках она находилась при Романовых, тех, кто поддерживал идеи царизма, они больше не могли идти в ногу с Англией, Францией и Японией.

Канадцы и китайцы не сходились во взглядах с тремя вышеупомянутыми нациями. Канадцы, по моему мнению, представляли собой сознательную, вдумчивую силу. Не секрет, что они не одобряли жестокие репрессивные методы, использовавшиеся против народа сторонниками Колчака и которые пусть и не поддерживались полностью генералом Ноксом и сэром Чарльзом Элиотом, но и не порицались ими. Практика убийств, заключения в тюрьму и избиения людей за то, что они исповедовали определенные идеи, вызывала у канадцев отвращение. Они не понимали, как повторяющиеся заявления правительств о том, что они не намерены отступать от традиционной политики невмешательства во внутренние дела России, соотносятся с действиями, которые девяносто девять и девять десятых процента людей, осведомленных об этих действиях, воспринимали как самое вопиющее вмешательство.

Однажды один из высших канадских офицеров сообщил мне о ситуации, возникшей в канадских частях, отказавшихся выполнять некоторые приказы, которые отдавал верховный британский комиссар сэр Чарльз Элиот. Вскоре после этого инцидента канадские части были отправлены назад в Канаду. Я никогда не видел никаких официальных заявлений о причинах отправки этих частей домой, но в одной английской книге читал, что они не вполне удовлетворительно выполняли свой долг. Что же касается того, в чем это выражалось, никаких разъяснений не давалось. Но для нас – для тех, кто был в Сибири, – такие разъяснения не требовались, поскольку причины были совершенно очевидны. Поскольку канадские солдаты находились под командованием британских властей, белые пропагандисты не могли заклеймить их страшным словом «большевики», как сделали бы, если бы они приехали не из Канады, а из Соединенных Штатов.

Итальянский командир проинформировал меня, что имеет от своего правительства предписание голосовать за все предложения американского представителя. При этом представители Англии, Франции и Японии оказывались в меньшинстве, и это ставило их в неловкое положение, поскольку генерал Нокс считал, что это он должен определять действия военных представителей союзников в Сибири. Как только Нокс понял, что Соединенные Штаты ни при каких условиях не будут ни прямо, ни косвенно участвовать в формировании Восточного фронта, он с легкостью переключился на идею, что войска союзников должны быть использованы для борьбы с большевизмом. И поскольку он часто оказывался в меньшинстве в союзном командовании, его раздражение, раскаляясь добела, обращалось преимущественно против меня и адмирала Найта. Я часто слышал, как он совершенно открыто критиковал президента Вильсона, и его негодование было таким сильным, что он забывался. Не один раз он самым возмутительным образом отзывался о представителях Соединенных Штатов. Однажды вечером во время обеда, на котором за британским столом сидел приглашенный в качестве гостя американец, он обозвал адмирала Найта и меня тупыми упрямцами.

В сентябре во Владивосток прибыл генерал Гайда, и я впервые встретился с ним. Его сопровождали генерал Пэрис – в то время старший французский офицер на Дальнем Востоке – и другие французские офицеры.

Генерал Пэрис тоже вынашивал честолюбивые планы о формировании Восточного фронта и склонен был критиковать американцев, которые не делали то, что он считал нужным. В то время генерал Гайда был молодым человеком двадцати семи лет, разгоряченным своими успехами в Иркутске. Поскольку представители союзников использовали его, побуждая сделать все возможное, чтобы заставить войска других наций идти на запад, я счел полезным предупредить его, чтобы он не ждал, что американские войска двинутся западнее озера Байкал.

К сожалению, для обеспечения единства действий в то время в поле зрения появился доктор Теслер, возглавлявший американский Красный Крест, про которого было широко известно, что он двоюродный брат миссис Вудро Вильсон. Он был убежденным сторонником самодержавия и почти восемнадцать лет прожил в Японии. Судя по всему, после окончания работы Красного Креста в Сибири он намеревался вернуться в Японию. Доктор Теслер в большей степени сочувствовал действиям англичан, французов и японцев, что не соответствовало американской политике невмешательства.

Как только генерал Гайда уехал от меня, доктор Теслер заверил его, что, несмотря на заявленную политику Соединенных Штатов, он знает: в случае если ситуация с чехами обострится и Гайда телеграфирует мне о необходимости военной помощи, я не посмею отказать и сразу же направлю американские войска на запад. Присутствовавший при этом майор американской армии Слотер слышал это заявление доктора Теслера и при первой же возможности воспроизвел его по памяти и отправил мне. Родственные связи доктора Теслера с миссис Вильсон заставляли иностранцев придавать слишком большое значение его точке зрения в вопросах политики. Майор Слотер также сообщил, что, совершая поездку на запад с генералом Гайдой, генерал Пэрис «критиковал действия Соединенных Штатов в отношении чехов, что в настоящее время наносит определенный ущерб».

В сентябре Семенов[1]1
  Семенов Григорий Михайлович (1890–1946) – казачий атаман, деятель Белого движения в Забайкалье и на Дальнем Востоке, генерал-лейтенант белой армии. (Здесь и далее примеч. пер.)


[Закрыть], который, как выяснилось позже, был убийцей, грабителем и самым отъявленным негодяем, тоже приехал встретиться со мной. Его финансировали японцы, но, хотя он не считал, что должен выполнять их приказания, всегда держался на расстоянии досягаемости от японских войск. По сути дела, ему не оставалось ничего иного, поскольку без защиты японцев он не просуществовал бы в Сибири и недели. Семенов постоянно твердил о «возрождении Родины».

В сентябре-октябре представители союзников и русских старались оценить меня, а я тем временем старался оценить их. Не знаю, насколько они достигли успеха, но я очень быстро разочаровался. Я ожидал встретить представителей союзников и русских представителей, не имеющих других мотивов, кроме желания помочь России. Ко мне приходило много русских, принадлежавших к разным политическим группировкам, таким как монархисты и социалисты-революционеры, и разным классам, как крестьяне и представители земств. Они, естественно, хотели знать, каким будет мое поведение в отношении их проблем, и я был рад сообщить им, что войска Соединенных Штатов не будут вмешиваться в их внутренние дела и политические процессы. Как и ожидалось, одним это нравилось, других разочаровывало. В октябре в мой кабинет пришел русский офицер в мундире царского образца и сказал, что он официальное лицо или, по крайней мере, занимает какой-то официальный пост. Этот человек заявил, что я встречаюсь с людьми, чью политику они не разделяют, и люди, которых он представляет, хотят, чтобы я перестал принимать нежелательных посетителей. Я спросил, каким образом смогу быть в курсе происходя щего, и он ответил: «Мы будем снабжать вас всей информацией, которую вам необходимо знать». Я объяснил ему, что буду говорить со всеми, с кем пожелаю. Этот русский в истинно казачьей манере щелкнул каблуками, отдал честь и вышел из кабинета, и у меня появились враги еще в одной русской фракции. Его предложение меня удивило, и я подумал, что подобная идея могла появиться только в такой автократической стране, как старая Россия. Однако позже ко мне явился генерал Нокс и сказал: «У вас складывается репутация «друга бедняков», но неужели вы не понимаете, что они просто свиньи».

11 октября я поехал из Владивостока в Хабаровск и дальше, с целью проинспектировать 27-й пехотный полк. Мы раздобыли специальный поезд, но служба движения была очень ненадежной. Однако в американском штабе нашелся клерк, который раньше служил в управлении той самой железной дороги, и он смог протолкнуть наш поезд за рекордное время. Территория, по которой мы проезжали, оказалась исключительно интересной, благодаря чрезвычайно плодородной почве, позволявшей выращивать отменное зерно, кормовые травы и вообще почти все, что нужно крестьянам. В одном месте, недалеко от Никольска, раскинулась холмистая степь, полностью засеянная пшеницей. В другом месте по обе стороны железной дороги, насколько хватало зрения, тоже росла пшеница. Там не было никаких отдельно стоящих домов, какие можно увидеть в Соединенных Штатах, поскольку крестьяне жили в деревнях и иногда должны были ходить до своих полей по 7–8 километров. У них не было необходимости огораживать свои поля. В определенное время они приходили, скашивали траву, складывали ее в стога, огораживали и оставляли до тех пор, пока она не понадобится их скоту. Мне рассказывали, что обычно они помещают животных в небольшой загон возле стога и оставляют там, пока не кончится сено, а потом переводят их к другому стогу. Как мне объяснили, в основном выращивают пшеницу, овес и гречиху.

В этой поездке мы пользовались спальным транссибирским вагоном первого класса. Это большой деревянный вагон с девятью купе и проходом с одной стороны от них. По желанию пассажиров купе могли сообщаться или изолироваться с помощью раздвижных дверей. В вагонах имелись верхние и нижние спальные полки, расположенные не вдоль, а поперек вагона. Спальные места были шире и длиннее, чем в пульмановских вагонах в Соединенных Штатах. Железные дороги в Сибири имеют большую ширину колеи, чем в Соединенных Штатах.

Утром 12 октября мы начали замечать первые деревья, которых, как говорили, в Сибири очень много. Я видел тонкую корочку льда на озере. До этого мне не попадалось никаких признаков воды, хотя мы проехали 650 километров на север от Владивостока.

В Хабаровск мы прибыли в 10 утра и провели день, инспектируя квартиры офицеров и солдат 27-го пехотного полка. Я остался очень доволен тем, как они размещены в преддверии зимы.

В сентябре, во время проведения операции или, по крайней мере, когда мы думали, что японцы проводят операцию, часть солдат 27-го полка была отправлена на 200 километров западнее Хабаровска в район Биры. Они обосновались в трех или четырех городах между Хабаровском и Бирой, я хотел увидеть, как они живут. Я взял с собой полковника Стайера, и в 6 часов вечера наш поезд двинулся в сторону Биры, куда мы прибыли на следующее утро еще до рассвета. Как только рассвело, я вышел из вагона, и единственный бодрствующий человек, которого я встретил, был американский солдат, стоявший, как часовой, возле железнодорожной станции. Я спросил его, что ему приказано делать, и он ответил: «Подбирать все бумажки, которые я увижу около станции». Я спросил его, кто находится в помещении станции, и он ответил: «Какие-то японские офицеры и японские солдаты». Я рассчитывал увидеть город, но увидел всего несколько разбросанных вдоль реки изб. Американских солдат мы обнаружили в старых крытых вагонах, однако их капитан уехал на охоту. Я спросил солдат, как им здесь нравится. Они были полны энтузиазма и высказывали надежду, что я позволю им остаться здесь на зиму. Осматривая их кухню, я заметил, что на обед у них было два лосося. Я спросил, где и как им удалось поймать рыбу, и они ответили, что поймали ее в реке прямо руками. Они говорили, что их лагерь навещают белки и даже приходил медведь. Я не видел причин оставлять войска в Бире и велел полковнику Стайеру отправить их назад в Хабаровск. На обратном пути мы остановились, чтобы проинспектировать войска еще на двух станциях, и я не нашел причин оставлять их ни на одной из них, поэтому приказал отправить их назад в Хабаровск.

Я часто задавался вопросом, почему японцы хотели, чтобы на этих захолустных станциях стояли войска, и единственный мой вывод заключается в том, что, только держа солдат на этих станциях, японцы могли оправдать отправку в Сибирь семидесяти двух тысяч человек вместо двенадцати тысяч, на которые согласились Соединенные Штаты.

По дороге из Биры в Хабаровск мы видели массивы красивых лесов, которые были частью девственного строевого леса, произраставшего на огромной территории к востоку от озера Байкал. Я не настолько хорошо разбираюсь в деревьях, чтобы сказать, какой они породы, но утверждается, что в Сибири растет от пятидесяти до шестидесяти разных видов.

Прямо перед прибытием в Хабаровск мы проезжали над рекой Амур по одному из самых красивых мостов, который я когда-либо видел. Утверждается, что этот мост третий по длине в мире. Он сделан из стальных конструкций, освещается электричеством и состоит из двадцати пяти пролетов.

Приехав в Хабаровск, я встретился с японским генералом Юи, командовавшим 12-й дивизией, и сообщил ему, что приказал вывести американские войска с территории западнее Хабаровска. И еще я впервые встретился с известным убийцей, разбойником и головорезом Калмыковым[2]2
  Калмыков Иван Павлович (1890–1920) – войсковой атаман Уссурийского казачьего войска.


[Закрыть]. Это был худший из всех негодяев, которых мне когда-либо доводилось видеть, и я всерьез сомневаюсь, что, изучив в стандартном словаре все слова, описывающие различные виды преступлений, можно отыскать такое, которого не совершил Калмыков. Его вооружали и финансировали японцы, стараясь «помочь русским людям». Я утверждаю это намеренно, поскольку у меня есть доказательства, способные убедить любого непредвзятого человека. Если Семенов отдавал другим приказы убивать, Калмыков делал это собственными руками, этим он отличался от Семенова. Пользуясь выражением русских, Калмыков был «ликвидирован» (убит) китайцами, когда они пытались вывезти его из Сибири в Пекин. Семенов был позже вывезен из Сибири и нашел убежище в Японии.

Уезжая в Биру, я пригласил с собой мистера Карла В. Акермана, представлявшего «Нью-Йорк таймс», и мистера Хермана Бернштейна из «Геральд трибюн». Эти джентльмены были весьма известными обозревателями, очень интересовавшимися Россией и хотевшими разобраться в политике Соединенных Штатов.

Я никогда не мог понять, каким образом и благодаря каким ухищрениям, народ Соединенных Штатов заставили поверить, что наши войска отправились в Сибирь бороться с большевизмом. Но я всегда знал, почему некоторые иностранцы неправильно интерпретируют линию поведения американских войск в Сибири, поскольку понимал цель такой интерпретации. «Нью-Йорк таймс» была определенно прекрасно осведомлена обо всех международных делах администрации Вильсона, и ни одна другая газета не имела лучшей возможности узнавать реальные факты. Сотрудник этой газеты мистер Карл Акерман приехал в Сибирь в октябре 1918 года и позже, ссылаясь на разговор, который состоялся у меня с офицером, имевшим отношение к аресту одного русского, поскольку того назвали большевиком, написал, что приказания, которые я отдавал офицеру, «стали для него первым намеком на то, что Соединенные Штаты не считают большевиков врагами союзников».

В подтверждение того, что преобладающее мнение относительно использования американских войск в Сибири было ошибочным, статья в «Нью-Йорк таймс» от 7 декабря 1930 года приводит ответ, который дал покойный генерал Блисс на встрече большой четверки 27 марта 1919 года на предложение маршала Фоша, чтобы союзники выступили против России. В статье утверждается, что информация, приведенная в статье, исходит от мистера Герберта Байарда Свопа, возглавлявшего делегацию прессы на Парижской мирной конференции. В этом заявлении говорится: «До подписания мирного договора Соединенные Штаты совместно с другими союзниками отправили в Россию войска, чтобы в числе прочего предотвратить возможный захват немцами русского военного имущества. Эти войска, находящиеся теперь в Сибири, помогают белым отрядам бороться с полчищами красных».

Войска Соединенных Штатов в Сибири никогда не участвовали в боях с войсками красных, ни до, ни после окончания мировой войны. Они действительно принимали участие в сентябрьской кампании 1918 года, но только потому, что мне доложили о немецких и австрийских пленных, которые составляли отряды противника. Я верил докладу, иначе американские войска не стали бы принимать участие в этой кампании.

В то же время в статье, о которой упомянуто выше, приводится заявление, сделанное президентом Вильсоном в ответ на предложение маршала Фоша: «Отправить войска означало бы вступить в войну с Россией, чего Соединенные Штаты не могут сделать без предварительного согласия конгресса, поэтому я не мог бы отправить туда ни одного человека, даже если бы хотел. А я этого не хотел».

Соединенные Штаты никогда не вступали в войну с Россией или с какой-либо политической силой в России.

Использование американских войск для осуществления враждебных действий в отношении какой-либо русской группировки было антиконституционным в той же степени, как использование их для осуществления враждебных действий в отношении всех русских. Если бы я разрешил, чтобы американские войска использовались в боях против так называемых «красных полчищ», я взял бы на себя огромную ответственность, поскольку никто из стоявших во власти выше меня не давал мне таких приказов. Тот факт, что я не позволил использовать американские войска таким образом, стал основной причиной критики, направленной против нас во время нашего пребывания в Сибири. После моего возвращения с Дальнего Востока в 1920 году генерал Леонард Вуд сказал мне, что, если бы я не сохранил экземпляр данных мне предписаний, меня бы «порвали на части в Соединенных Штатах за то, что я не стал принимать участия в борьбе с большевизмом».