Текст книги "Преступники-сыщики (сборник)"

– Видите?

Генрих взял у него фотоснимок и пробормотал несколько восторженных фраз.

– Недостаточно карош, – сказал он.

Мистер Левингроу согласился. Он еще не видел фотографии, которая целиком и полностью передавала бы хрупкую красоту его единственной дочери. Он рано овдовел; его супруга скончалась, когда Валери была еще совсем малышкой. Дочь так и не узнает, сколько сердец разбито, сколько душ погублено для того, чтобы лелеять ее и растить в роскоши. Но мистеру Левингроу и в голову не приходило задумываться об этой стороне ее воспитания. Он гордился тем, что никогда не давал воли чувствам.

Мистер Левингроу был совладельцем двадцати трех кабаре, а также дансингов, разбросанных по Аргентине и Бразилии, и получал огромные доходы от того, что считал совершенно законным деловым предприятием.

Поставив фотографию на прежнее место, он вновь уселся в глубокое кресло.

– Какая незадача, что это случилось именно с Хосе; но такие люди, как он, приходят и уходят. Правда, еще неизвестно, что получится из этого новичка.

– Как его зовут? – спросил Генрих.

Жюль, пыхтя и отдуваясь, порылся в карманах, нашел письмо и развернул его. Толстые пальцы мужчины засверкали в свете огней хрустальной люстры, поскольку он был поклонником перстней.

– Леон Гонсалес…

– Боже правый!

Генрих вдруг выпрямился в кресле и застыл, бледный как полотно.

– Черт возьми! Что с вами такое, Генрих?

– Леон Гонсалес! – хрипло выдохнул его компаньон. – И вы полагаете, будто он – кандидат на эту работу? То есть вы его не знаете?

Жюль покачал своей огромной головой.

– Почему, ради всего святого, я должен знать его? Он испанец, для меня этого достаточно. Так всегда бывает, Генрих. Как только кто-либо из наших людей совершает глупость и позволяет себя арестовать, его место занимает другой. Уже завтра у меня будет двадцать, тридцать, пятьдесят кандидатов – но они обратятся не ко мне, а по обычному каналу.

Генрих посмотрел на него невидящим взором, а потом, явно пребывая в большом волнении, заговорил по-немецки, точнее, на том его диалекте, который чаще всего используется в Польше.

– Дайте мне взглянуть на письмо. – Он взял его в руки и внимательно прочел.

– Он просит о встрече, только и всего.

– Вы когда-нибудь слышали о «Четырех Благочестивых»?

Жюль нахмурился.

– Но они ведь мертвы, кажется? Я что-то читал о них несколько лет назад.

– Они живы, – угрюмо отозвался его компаньон. – Английское правительство даровало им помилование. Теперь они открыли агентство на Керзон-стрит.

В нескольких словах он посвятил своего компаньона в историю этой странной организации, которая долгие годы держала в страхе тех злоумышленников, что сумели ускользнуть от карающей длани правосудия; когда он закончил, лицо Жюля Левингроу осунулось и вытянулось.

– Но это… это же абсурд! – наконец выпалил он, брызгая слюной. – Откуда эти люди могли узнать обо мне и о вас?! Кроме того, они не посмеют.

Прежде чем Генрих успел ответить, раздался вежливый стук в дверь и в комнату вошел лакей. На подносе, который он держал, лежала чья-то визитная карточка. Жюль взял ее, поправил очки, прочел означенное, на мгновение задумался, после чего изрек:

– Пригласите его.

– Леон Гонсалес, – благоговейно прошептал Генрих, когда за слугой закрылась дверь. – Видите маленький серебряный треугольник в углу карточки? Точно такой же красуется на двери их дома. Это он!

– Фу! – презрительно фыркнул его напарник. – Явился… Но для чего? Неужели предложить свои услуги?! Вот увидите!

Леон Гонсалес, седовласый и одетый с иголочки, быстро вошел в комнату. Его аскетичное худощавое лицо было настороженным, а выразительные глаза оживленно блестели. Он всегда улыбался, этот Леон. Вот и сейчас на его губах играла улыбка, когда он перевел взгляд с одного мужчины на другого.

– Вы! – сказал он и указал на Жюля.

Месье Левингроу вздрогнул. В столь откровенном жесте ему почудилось обвинение.

– Вы хотели меня видеть? – Он попытался вернуть себе утраченное выражение достоинства.

– Хотел, – спокойно ответил Леон. – К сожалению, мне не доводилось встречаться с вами раньше. Мой друг Манфред, о котором вы изрядно наслышаны, прекрасно знает вас в лицо, а мой очень добрый товарищ Пуаккар настолько близко знаком с вами, что может нарисовать вас с закрытыми глазами, что он и сделал давеча вечером прямо на скатерти за ужином – к вящему негодованию нашей крайне бережливой экономки!

Левингроу насторожился; в глубине этих улыбающихся глаз проглядывала холодная, расчетливая душа.

– Чему имею честь быть обязанным… – начал было он.

– Я пришел к вам с дружеским визитом, – улыбка Леона стала шире, а глаза заблестели, словно от сдерживаемого смеха. – Но вы простите мне такую маленькую ложь, месье Левингроу, поскольку это действительно ложь. Я пришел предупредить вас, что ваше мелкое безнравственное предприятие следует прикрыть, в противном случае вас постигнет несчастье. Полиция пока еще не подозревает о существовании кафе «Эспаньол» и его невинных развлечениях.

Сунув руку в карман своего пальто, он резким движением, столь характерным для него, достал оттуда сложенный лист почтовой бумаги и развернул его.

– Вот здесь у меня список тридцати двух девушек, которые отправились на работу в ваши заведения на протяжении последних двух лет, – сказал Леон. – Можете оставить его себе, – он сунул листок в руки Жюлю, – потому что у меня есть второй экземпляр. Вам, быть может, будет интересно узнать, что этот список – результат шестимесячного расследования.

Но Жюль не потрудился прочесть хотя бы первую фамилию. Вместо этого он пожал плечами, протянул листок обратно гостю, а когда тот не стал брать его, просто уронил на пол.

– Решительно не представляю, что вы имеете в виду, – заявил он. – Если вам больше нечего мне сказать, лучше уходите… Всего доброго.

– Друг мой, – Леон заговорщически понизил голос, а его пронизывающий взгляд, казалось, заглянул в самую душу этого отвратительного человека, который, словно жаба, восседал перед ним в глубоком удобном кресле, обитом роскошным атласом, – вы немедленно отправите каблограммы своим управляющим с приказом освободить этих девушек, выплатить им соответствующую компенсацию и вручить каждой обратный билет первого класса до Лондона.

Левингроу вновь пожал плечами.

– Я действительно не понимаю, о чем вы говорите, любезный. Вы приходите ко мне и рассказываете какие-то небылицы. Очевидно, вас ввели в заблуждение.

Месье Жюль демонстративно потянулся к звонку и нажал кнопку из слоновой кости.

– Думаю, вы просто сумасшедший, и потому я склонен отнестись снисходительно ко всему, что вы тут наговорили. А теперь, друг мой, извините, мы не можем больше уделить вам ни минуты времени.

Но Леон Гонсалес никак не отреагировал на это.

– Мне остается лишь предположить, что вы начисто лишены воображения, месье Левингроу, – сухо ответил он. – И просто не представляете всей глубины мучений, сожаления, горя и позора, в которые ввергли этих сестер наших.

Раздался негромкий стук в дверь, и вошел слуга. Месье Левингроу небрежным взмахом руки указал ему на посетителя.

– Этот джентльмен покидает нас. Проводите его.

Если он ожидал взрыва негодования, то его подстерегало разочарование. Леон лишь перевел взгляд с одного мужчины на другого, причем уголки его губ по-прежнему кривились в насмешливой улыбке, после чего, не проронив ни слова, развернулся и был таков.

– Вы слышали… слышали? – голос Генриха срывался и дрожал от ужаса, а лицо по цвету напоминало грязный мел. – Майн Готт! Вы не понимаете, Жюль! Я знаю этих людей. Один мой приятель…

И он поведал историю, которая произвела бы впечатление на большинство людей; но Левингроу лишь улыбнулся в ответ.

– Вы напуганы, мой бедный друг. Между тем у вас нет моего опыта относительно угроз. Пусть он докажет, если сможет, или обратится в полицию.

– Вы глупец! – простонал Генрих. – Какая полиция?! Разве я не говорил вам, что им не нужны улики? Они наказывают и карают…

– Тише! – прикрикнул на него Жюль.

Из коридора до его слуха донеслись шаги дочери. По ее словам, она собиралась в театр, но оборвала себя на полуслове, заметив побледневшее лицо Генриха.

– Папочка, – с укором сказала она, – ты опять ссорился с дядей Генрихом.

Наклонившись, девушка поцеловала отца в лоб и ласково потянула его за ухо. Толстяк обхватил ее обеими руками за талию и усмехнулся.

– Никаких ссор, дорогуша. Просто Генриха пугает очередная сделка. Никогда бы не подумал, что он может быть таким трусишкой.

Минутой позже она уже стояла перед камином и умело подкрашивала губы. На мгновение оторвавшись от этого увлекательного занятия, дочь сообщила отцу новости:

– Вчера у леди Эттери я познакомилась с таким славным человеком, папочка. Его зовут мистер Гордон – ты, случайно, не знаешь его?

– Я знаю многих мистеров Гордонов, – улыбнулся в ответ Жюль и тут же всполошился: – Он ведь не ухаживал за тобой, а?

Слова отца заставили ее рассмеяться.

– Дорогой мой, да ведь он почти твой ровесник. Кроме того, он большой артист и вообще очень забавный.

Жюль, проводив дочь до дверей, остановился, глядя, как она спускается по ступенькам, пересекает маленький садик, вымощенный каменными плитами; он подождал, пока ее «роллс» скроется из виду. Затем вернулся в свою симпатичную гостиную, чтобы продолжить разговор об этих «Четверых Благочестивых».

Валери примкнула к шумной компании молодых людей, своих ровесников. Ложа оказалась переполненной, в ней было жарко и душно, поскольку в этом театре разрешалось курить. И девушка с облегчением последовала за капельдинером, когда тот, коснувшись ее плеча, поманил ее за собой.

– Вас хочет видеть один джентльмен, мисс.

– Видеть меня? – с удивлением переспросила она и вышла в вестибюль, где ее уже поджидал привлекательный мужчина средних лет в смокинге.

– Мистер Гордон! – воскликнула она. – А я и не подозревала, что вы здесь!

Он же выглядел необычайно серьезным.

– Боюсь, у меня для вас дурные известия, мисс Левингроу, – сказал мужчина, и она побледнела.

– Это не о папе?

– В некотором смысле. Насколько я понимаю, у него крупные неприятности.

Она недоуменно нахмурилась:

– Неприятности? Какие еще неприятности?

– Я не хотел бы говорить об этом здесь. Вы не могли бы проехать со мной в полицейский участок?

Не веря своим ушам девушка уставилась на него, приоткрыв от изумления рот.

– В полицейский участок?

Гордон подозвал застывшего в ожидании капельдинера.

– Принесите из ложи пальто мисс Левингроу, – властно распорядился он.

Спустя несколько минут они вместе вышли из театра и уселись в поджидавшее их авто.

Часы пробили двенадцать, когда мистер Левингроу с трудом высвободился из объятий кресла и потянулся. Генрих ушел почти три часа назад. Собственно говоря, он рассчитывал успеть сесть в последний поезд на континент и потому торопился так, что не захватил с собой ничего, кроме носового платка. Не подозревая о подобном дезертирстве, мистер Левингроу уже собрался подняться по лестнице, когда громкий стук в дверь сотряс дом. Он обернулся к лакею.

– Посмотрите, кто там, – проворчал он и с любопытством застыл в ожидании.

Дверь открылась, и мистер Левингроу узрел на пороге коренастую фигуру полицейского инспектора.

– Левингроу? – осведомился незваный гость.

Хозяин выступил вперед.

– Да, так меня зовут, – сказал он.

Инспектор неторопливо вошел в холл.

– Я хочу, чтобы вы проехали со мной в полицейский участок.

Манеры его были отрывистыми и резкими, почти грубыми, и Левингроу впервые в жизни испытал нечто вроде укола страха.

– В полицейский участок? Зачем?

– Я вам все объясню на месте.

– Но это же форменное безобразие! – взорвался негодованием толстяк. – Я немедленно позвоню своим адвокатам…

– Вы намерены поднять шум?

В тоне инспектора прозвучала столь неприкрытая угроза, что Жюль моментально пошел на попятную.

– Хорошо, инспектор, я иду. Однако думаю, вы совершаете очень большую ошибку и…

Его вытолкали из дома, сопроводили вниз по ступенькам и запихнули в ожидающее авто.

Это не было обычное такси. Занавески на окнах задернуты. Более того, оказавшись в салоне, он сразу же понял, что находится там не один. Лицом к нему сидели двое мужчин, а инспектор устроился рядом с арестованным.

Левингроу не мог разглядеть, куда его везут. Прошло пять минут, потом десять… полицейский участок находился гораздо ближе. Он рискнул задать вопрос.

– Я могу вас успокоить, – прозвучал спокойный голос. – Вас везут отнюдь не в полицию.

– А куда же в таком случае?

– Скоро узнаете, – последовал ответ.

Минул почти час, прежде чем авто остановилось перед темным домом и властный «инспектор» коротко приказал ему выходить. Дом имел вид необитаемого; пол в коридоре был покрыт мусором и пылью. Мистера Левингроу провели вниз по каменной лестнице в подвал, отперли стальную дверь и втолкнули внутрь.

Не успел он переступить порог, как на стене зажглась тусклая лампочка, и он понял, что оказался в бетонной камере, где из мебели имелась одна лишь кровать. В дальней стене находился открытый проем, лишенный двери, за которым располагалась умывальная. Но мистер Левингроу покрылся холодным потом вовсе не от этого – он увидел, что двое его сопровождающих надели маски, полностью скрывавшие лица. Инспектор же исчез, и, несмотря на все старания, Жюль не мог вспомнить, как тот выглядит.

– Вы останетесь здесь и будете вести себя тихо. Да, и можете не бояться, что кого-либо обеспокоит ваше исчезновение.

– Но… моя дочь! – в ужасе пролепетал Левингроу.

– Ваша дочь? Она завтра утром отбывает в Аргентину в сопровождении мистера Гордона – как отбыли дочери других мужчин.

Левингроу ошеломленно уставился на говорившего, сделал шаг вперед и, лишившись чувств, упал на пол.

Минуло шестнадцать дней; шестнадцать дней сущего ада, в коем пребывал визжащий, наполовину лишившийся рассудка мужчина, который часами расхаживал по камере, пока не валился на кровать бездыханным от изнеможения. И каждое утро к нему приходил человек в маске и рассказывал ему о том, какие планы были составлены в отношении его дочери, а затем в мельчайших деталях описывал заведение в Антофагасте, то, что должно было стать пунктом назначения для Валери Левингроу; о некоем сутенере… они показали ему его фотографию… хозяине этого адского места.

– Вы дьяволы! Дьяволы! – захлебывался криком Левингроу и начинал беспорядочно размахивать руками, однако надсмотрщик небрежным толчком отправлял его обратно на кровать.

– Не стоит винить Гордона, – издевательски говорил он. – Ему же надо как-то зарабатывать себе на жизнь… Он всего лишь агент того человека, которому принадлежит кабаре.

Но вот однажды утром, на восемнадцатый день, к нему вновь пришли трое мужчин в масках и сообщили, что Валери прибыла на место и что ее посвящают в обязанности танцовщицы…

Эту ночь Жюль Левингроу провел, забившись в угол камеры и дрожа всем телом. В три часа ночи к нему опять наведались тюремщики и сделали ему укол, введя шприцом какую-то инъекцию. Проснувшись, он поначалу решил, что бредит, поскольку сидел в собственной гостиной, куда его глухой ночью перевезли эти трое людей в масках.

В комнату вошел лакей и при виде хозяина выронил из рук поднос.

– Боже мой, сэр! – ахнул он. – Откуда вы взялись?

Левингроу не мог говорить и лишь затряс головой.

– А мы-то думали, вы в Германии, сэр.

Но вот, прочистив пересохшее горло, Жюль хриплым голосом прокаркал:

– Есть ли какие-либо известия… от мисс Валери?

– От мисс Валери, сэр? – Лакей был явно ошеломлен. – Да, разумеется, сэр, она спит наверху. Она немного беспокоилась в тот вечер, когда вернулась и не застала вас дома, но потом получила ваше письмо, в котором вы писали, что дела потребовали вашего срочного присутствия за границей, поэтому успокоилась.

Лакей во все глаза смотрел на него, и во взгляде слуги читалось невероятное удивление. Должно быть, произошло нечто из ряда вон выходящее. Жюль с трудом поднялся на ноги и увидел свое отражение в зеркале. Его волосы и борода стали седыми.

Он скорее доковылял, чем дошел до своего письменного стола, рывком выдвинул ящик и достал из него бланк каблограммы за границу.

– Вызовите посыльного. – Голос у него был хриплым и дрожал. – Я хочу отправить четырнадцать каблограмм в Южную Америку.

8. Торговец акциями

Человек, которого Раймонд Пуаккар представил пред ясны очи Манфреда, судя по виду, являлся военным, строгим и подтянутым, лет шестидесяти от роду. Одет он был безукоризненно и держался с выправкой бывалого солдата. Отставной генерал, решил про себя Манфред; но он заметил и еще кое-что помимо того, о чем свидетельствовала манера поведения. Человек этот был сломлен. В выражении его лица угадывалось нечто неуловимое, какая-то острая затаенная боль, что мгновенно подмечал Манфред, самый проницательный из всех «Троих Благочестивых».

– Меня зовут Поул, генерал-майор сэр Чарльз Поул, – представился посетитель после того, как Пуаккар придвинул ему стул и тактично удалился.

– А пришли вы ко мне по поводу мистера Бонсора Тру, – сразу отреагировал Манфред и, когда его гость неловко заерзал, рассмеялся. – Нет, я не настолько умен, – мягко пояснил Манфред. – Просто по поводу мистера Тру ко мне обращались очень многие. И я даже думаю, что смогу предвосхитить вашу историю. Вы вкладывали деньги в один из его нефтяных концернов и потеряли весьма значительную сумму. Это ведь была нефть?

– Олово, – поправил его собеседник. – Компания «Интер-Найджиреан Тин». Так вы уже слышали о постигшем меня несчастье?

Манфред покачал головой.

– Я слышал о несчастье слишком многих людей, доверявших мистеру Тру. Сколько именно вы потеряли?

Пожилой мужчина сделал глубокий вдох.

– Двадцать пять тысяч фунтов, – признался он, – все, до последнего пенни, что у меня было. Я обращался в полицию, но они сказали – ничего не могут поделать. Оловянный рудник действительно существовал, и ни одно из писем, которые Тру присылал мне, не содержит неверного представления данных.

Манфред кивнул.

– Ваш случай типичный, генерал, – промолвил он. – Тру ни разу не оказывался в пределах досягаемости закона. Все его ложные заверения делаются за обеденным столом, когда рядом нет других свидетелей, и я предполагаю, в своих письмах к вам он подчеркивал спекулятивную природу ваших инвестиций и предупреждал, что вы вкладываете деньги отнюдь не в ценные бумаги с золотым обрезом[10]10
  Особо надежные ценные бумаги, выпускаемые правительством в качестве средства заимствования и используемые денежнокредитными учреждениями для регулирования денежной массы.


[Закрыть].

– Это было за ужином, – сказал генерал. – У меня возникли некоторые сомнения на сей счет, и он пригласил меня отужинать с ним в ресторане гостиницы «Уолкли». Он заверил меня, что обнаружены колоссальные залежи олова, но отдавая должное партнерам, он не вправе называть точную сумму доходов, на которые рассчитывает компания, при этом пообещал мне, что мои деньги удвоятся за шесть месяцев. Мне столько не нужно, – продолжал старик, поднося дрожащую руку к губам, – однако, мистер Манфред, у меня есть дочь, прелестная молодая девушка, которую, по моему глубокому убеждению, ожидает блестящее будущее. Будь она мужчиной, то непременно стала бы стратегом. Я надеялся оставить ей внушительное приданое, но то, что произошло со мной, означает разорение – полное банкротство! Неужели ничего нельзя сделать, чтобы привлечь этого мошенника к ответственности?

Манфред немного помолчал, прежде чем ответить.

– Должен уведомить вас, генерал, о том, что вы двенадцатый, кто обращается к нам с подобной просьбой за последние три месяца. Мистер Тру очень надежно защищен законом и своими письмами, поэтому вывести его на чистую воду практически невозможно. В былые времена, – тут по его губам скользнула слабая улыбка, – мои друзья и я прибегли бы к самым крайним мерам, дабы схватить этого господина за руку, и у меня есть все основания полагать, что наши действия оказались бы весьма эффективными; но сейчас, – он пожал плечами, – мы несколько ограничены в средствах. Кто познакомил вас с этим джентльменом?

– Миссис Калфорд Крин. Я встретил эту особу на приеме у общего знакомого, и она пригласила меня отужинать с ней у нее в квартире в Гановер-Мэншенз.

Манфред вновь кивнул. Подобный поворот событий нисколько не удивил его.

– Боюсь, могу пообещать вам очень немногое, – сказал он. – Единственное, о чем я вас попрошу, – это поддерживать со мной связь. Где вы проживаете?

В настоящее время его гость жил в небольшом доме близ Труро. Манфред записал адрес и несколькими минутами позже наблюдал из окна, как усталый старик медленно направился вниз по Керзон-стрит.

В комнату вошел Пуаккар.

– Я не знаю, какое дело привело к нам этого джентльмена, – заявил он, – но у меня такое чувство, будто оно касается нашего друга Тру. Джордж, мы должны поймать его. Только сегодня утром за завтраком Леон сказал, что в Нью-Форест имеется глубокий пруд, где человек, надежно обмотанный цепями и другим грузом, может благополучно пролежать незамеченным добрую сотню лет. Лично я, правда, никогда особенно не жаловал утопление…

Джордж Манфред рассмеялся.

– Остерегайтесь преступать закон, мой добрый друг, – сказал он. – Обойдемся без крайностей, хотя человек, систематически грабящий новых бедняков, заслуживает кое-чего с кипящим свинцом внутри.

Не смог предложить изящного решения проблемы и Леон Гонсалес, когда друзья после обеда обратились к нему за консультацией.

– Самое любопытное заключается в том, что Тру не держит своих денег в этой стране. У него есть два счета в банке, но кредит по обоим превышен. Не удивлюсь, если он хранит наличность в каком-нибудь потаенном местечке, что значительно упростило бы дело… Я наблюдаю за ним вот уже почти год, и он ни разу не выезжал за границу, а его скромную квартирку в Вестминстере я обыскивал так часто, что даже с завязанными глазами найду ящик комода, где он хранит свои галстуки.

Все эти события имели место в минувшем году, и с тех пор на жулика, торгующего акциями, не поступало никаких новых жалоб. Наша троица ни на шаг не приблизилась к решению своей проблемы, как вдруг произошло весьма необычное исчезновение Маргарет Лейн.

Не сказать чтобы она представляла собой очень уж важную особу: по всем социальным стандартам была из тех, кого в любой день можно встретить прогуливающимися по Вест-Энду в Лондоне. Она служила горничной у достопочтенной миссис Калфорд Крин и однажды вечером вышла в аптеку, чтобы купить флакон нюхательных солей для своей госпожи, но обратно не вернулась.

Она была мила; возраст ее исчислялся девятнадцатью годами; друзей в Лондоне у нее не имелось, поскольку сама она – по ее словам – была сиротой; и, насколько известно, привязанности в общепринятом смысле этого слова у нее тоже отсутствовали. Но, как справедливо заметила полиция, крайне маловероятно, что хорошенькая горничная с бойко подвешенным язычком и очаровательными манерами, не говоря уже о ее внешнем совершенстве, могла прожить целый год в Лондоне и не обзавестись каким-нибудь поклонником.

Миссис Калфорд Крин, не удовлетворенная расследованием, проведенным полицией, призвала на помощь «Троих Благочестивых». И вот спустя неделю после исчезновения Маргарет Лейн один известный адвокат пересек начищенный танцпол клуба «Лейтер», дабы поприветствовать господина, сидевшего в одиночестве и отчуждении за очень маленьким столиком на самом краю площадки.

– Кого я вижу – мистер Гонсалес! – просиял он. – Вот уж где-где, а здесь я никак не ожидал вас встретить! В Лаймхауз – да, рыщущим на задворках преступного мира – да, но в клубе «Лейтер»… Право слово, я ошибался в оценке вашего характера.

Леон слабо улыбнулся, подлил себе рейнского в бокал на высокой ножке и, учтиво подняв его, сделал глоток.

– Любезный мистер Турлз, – сказал он, – это и есть мой преступный мир. Вон того упитанного джентльмена, что столь галантно беседует с дородной дамой, зовут Билл Сайкс. Да, он не вламывается в дома и не носит при себе кастет или дубинку, зато продает необеспеченные акции экономным и легковерным вдовушкам, отчего и растолстел на процентах с оборота. Когда-нибудь я арестую этого господина, чем разобью его каменное сердце.

Краснолицый Турлз понимающе рассмеялся, присаживаясь по другую сторону стола.

– Это будет нелегко. Мистер Бонсор Тру слишком богат, чтобы его можно было запросто свалить, каким бы подлецом он ни являлся на самом деле.

Леон начал заправлять сигарету в длинный янтарный мундштук. Казалось, он полностью поглощен этим занятием, которое проделывал с величайшим старанием.

– Пожалуй, мне не стоило произносить вслух такую страшную угрозу, – заметил он. – Тру – приятель вашей клиентки, не так ли?

– Миссис Крин? – Турлз, похоже, был искренне удивлен. – Я даже не подозревал о том, что они знакомы.

– Должно быть, я ошибся, – обронил Леон и сменил тему.

При этом он прекрасно знал, что никакой ошибки не допустил. Толстяк, занимающийся продажей акций, был единственным гостем миссис Крин в ту ночь, когда человечество лишилось Маргарет Лейн; однако самым любопытным в этом было то, что миссис Крин ни словом не обмолвилась о столь интересном факте своей биографии ни полиции, ни людям из «Треугольника».

Она проживала в скромной квартирке близ Гановер-Корт: довольно хорошенькая молодая вдова с жесткими чертами лица и холодными глазами; источником ее дохода, по всеобщему мнению, служило наследство, оставленное ей покойным супругом. Леон, будучи крайне любознательным, провел в высшей мере осторожное расследование, выявившее полное отсутствие супруга вообще, тем более покойного. Ему удалось узнать лишь, что она часто бывает за границей, причем иногда наведывается в такие богом забытые места, как, например, Румыния; в этих поездках ее неизменно сопровождала пропавшая Маргарет. Она буквально сорит деньгами, устраивает пышные приемы в Париже, Риме и даже однажды – в Брюсселе; с удовольствием возвращается после роскоши, обходящейся ей, по самым скромным подсчетам, в семьсот пятьдесят фунтов в неделю, в свою аскетичную обитель неподалеку от Гановер-Корт, аренда которой составляет те же семьсот пятьдесят фунтов, но уже в год, а счета за ведение домашнего хозяйства не превышают двадцати фунтов в неделю.

Леон еще некоторое время наблюдал за танцующими, после чего подозвал официанта и заплатил по счету. Адвокат вернулся к своим друзьям. Заметив мистера Бонсора Тру, являвшегося душой компании, он мысленно улыбнулся и подумал: стал бы так веселиться торговец акциями, если бы знал о том, что в правом внутреннем кармане пальто Леона Гонсалеса лежит копия свидетельства о браке, которую он сумел раздобыть сегодня утром?

Именно вдохновение привело Леона Гонсалеса в Сомерсет-Хаус.

Он взглянул на часы: несмотря на то, что время было позднее, Леон еще мог надеяться повидать миссис Крин. Авто поджидало его в парке на Веллингтон-Плейс, и десять минут спустя он остановился перед дверями многоквартирного дома Гановер-Мэншенз. Лифт доставил его на четвертый этаж. Он нажал кнопку звонка номера 109. В веерообразном окне над дверью мелькнул свет, и Леону отворила миссис Крин собственной персоной. Очевидно, она ожидала кого-то совсем другого, потому что на мгновение растерялась.

– Ах, это вы, мистер Гонсалес! – сказала она, однако тут же взяла себя в руки: – У вас появились новости о Маргарет?

– Я не совсем уверен, что это так, – ответил Леон. – Не могли бы вы уделить мне несколько минут?

Что-то в его тоне насторожило ее.

– Но ведь уже довольно поздно, не так ли?

– Зато мне не придется приходить сюда утром, – буквально взмолился он, и она уступила, с большой неохотой впустив его.

Он не в первый раз бывал в ее квартире и уже знал, что, несмотря на довольно скромный образ жизни, свое жилище она меблировала, явно не считаясь с расходами.

Хозяйка предложила ему виски с содовой – Леон принял, но пить не стал.

– Я вот о чем хочу спросить вас, – начал он, когда она уселась напротив. – Как давно Маргарет находилась у вас в услужении?

– Больше года, – ответила миссис Крин.

– Славная девушка?

– Очень. Но я ведь уже рассказывала вам о ней. Это исчезновение стало для меня настоящим шоком.

– Ее можно было назвать образованной и воспитанной? Она говорила на каких-либо иностранных языках?

Миссис Крин кивнула.

– По-немецки и по-французски – безупречно; поэтому я так ценила ее. Она выросла в семье в Эльзасе и, насколько мне известно, была наполовину француженкой.

– А почему вы отправили ее в аптеку за нюхательными солями?

Женщина нетерпеливо заерзала в кресле.

– Я уже говорила и вам, и полиции, что в тот день у меня очень сильно болела голова, а Маргарет сама предложила сходить к аптекарю.

– И это была единственная причина? Разве не мог это сделать мистер Тру?

Миссис Крин вздрогнула от неожиданности.

– Мистер Тру? Не понимаю, что вы имеете в виду.

– В тот вечер Тру был у вас; вы ужинали с ним вдвоем. Собственно говоря, вы ужинали так, как полагается мужу и жене.

Женщина побледнела и на мгновение лишилась дара речи.

– Не понимаю, почему вы делаете такую тайну из своего замужества, миссис Крин, но мне известно, что последние пять лет вы не только были замужем за Тру, но и оставались его компаньоном в том смысле, что помогали ему… э-э… в финансовых операциях. А теперь, миссис Тру, я хочу, чтобы вы выложили карты на стол. Когда вы ездили за границу, то брали девушку с собой?

Она молча кивнула.

– Для чего наведывались в Париж, Рим и Брюссель? Была ли у ваших поездок иная цель, кроме развлечений? Может, вы следовали деловым, скажем так, мотивам?

Он заметил, как она облизнула пересохшие губы, но опять ничего не ответила.

– Позвольте мне выразиться яснее. Имеется ли у вас в каком-либо из этих городов приватный сейф в банковском учреждении либо хранилище?

Она вскочила на ноги, от удивления приоткрыв рот.

– Откуда вы узнали об этом? – спросила быстро. – Даже если и так, какое вам дело?

Не успела женщина договорить, как раздалось нежное позвякивание колокольчика, и она резко обернулась на звук.

– Позвольте, это сделаю я, – сказал Леон и, прежде чем она успела пошевелиться, прошел по коридору и распахнул дверь.

На пороге стоял ошеломленный финансист. При виде Леона он потрясенно уставился на него, открыв рот.

– Входите же, мистер Тру, – любезно пригласил его Леон. – Думаю, у меня для вас есть интересные новости.

– Кто… кто вы такой? – запинаясь, пробормотал тот, вперив в него взгляд, и вдруг узнал: – Боже мой! Один из «Четверых Благочестивых», да? Ну, так вы нашли девчонку?

В следующий миг он понял, что своим вопросом выдал себя с головой. Ему ведь не полагалось даже знать о пропавшей горничной.

– Не нашел и полагаю, любому из нас будет очень нелегко найти ее, – ответил Леон.

К этому времени миссис Крин овладела собой.

– Как я рада вашему приходу, мистер Тру. Этот джентльмен позволил себе совершенно возмутительные высказывания в наш адрес. Он отчего-то думает, будто мы женаты. Вы когда-нибудь слышали что-нибудь более нелепое?