Текст книги "Армадэль. Том 2"

Глава II
ЧЕЛОВЕК НАШЁЛСЯ

Нили вошла в комнату, неся поднос с чаем, поджаренным хлебом и маслом, что составляло неизменный завтрак больной.

– Что это значит? – спросила миссис Мильрой таким недовольным тоном, как будто в комнату вошла не та служанка.

Нили поставила поднос на стол возле кровати.

– Мне захотелось принести вам ваш завтрак, мама, хоть один раз, – отвечала она, – и я попросила Рэчел пустить меня.

– Поди сюда, – сказала миссис Мильрой, – и поздоровайся со мной.

Нили повиновалась. Когда она наклонилась поцеловать мать, миссис Мильрой схватила её за руку и грубо повернула к свету. На лице её дочери были ясные признаки расстройства и огорчения. Страх пронизал все тело миссис Мильрой в одно мгновение. Она испугалась, не узнала ли мисс Гуильт, что письмо её было распечатано, и не поэтому ли не пришла сиделка.

– Пустите меня, мама, – сказала Нили, вырываясь из рук матери, – мне больно.

– Скажи мне, почему ты принесла мне сегодня завтрак? – настаивала миссис Мильрой.

– Я вам сказала, мама.

– Нет! Ты придумала предлог, я это вижу по твоему лицу. Говори! Что такое?

Дочь уступила решительному требованию матери. Она тревожно смотрела в сторону, на посуду, стоявшую на подносе.

– Я была расстроена, – сказала она с усилием. – И мне не хотелось оставаться в столовой, мне хотелось прийти сюда и поговорить с вами.

– Расстроена! Кто расстроил тебя? Что случилось? Не замешана ли тут мисс Гуильт?

Нили посмотрела на мать с внезапным любопытством и испугом.

Мама, – сказала она, – вы прочли мои мысли, и, уверяю вас, вы испугали меня. Да, это мисс Гуильт.

Прежде чем миссис Мильрой успела сказать слово, дверь отворилась и заглянула сиделка.

– У вас все есть, что нужно? – спросила она спокойно, как обычно. – Мисс хотела непременно сама отнести вам поднос. Не разбила ли она чего-нибудь?

– Отойди к окну, мне нужно поговорить с Рэчел, – сказала миссис Мильрой.

Как только дочь её повернулась спиной, она торопливо сделала знак сиделке, чтобы та подошла.

– Не случилось ли чего-нибудь неприятного? – спросила она шёпотом. – Вы думаете, что она подозревает нас?

Сиделка ответила со своей обычной насмешливой улыбкой.

– Я говорила вам, что это будет сделано как надо, – отвечала она. – И это сделано, она не имеет ни малейшего подозрения. Я ждала в комнате и видела, как она взяла письмо и распечатала.

Миссис Мильрой вздохнула с облегчением.

– Благодарю, – сказала она так громко, чтобы дочь её услышала. – Мне не нужно ничего больше.

Сиделка ушла, а Нили вернулась к матери. Миссис Мильрой взяла Нили за руку и посмотрела на неё внимательнее и ласковее обыкновенного. Дочь интересовала её в это утро, потому что могла рассказать что-нибудь о мисс Гуильт.

– Я думала, что ты, как всегда, здорова и весела, дитя, – сказала она, осторожно продолжая прерванный приходом сиделки разговор. – Но дело, кажется, обстоит не так. Ты как будто нездорова и не в духе. Что случилось?

Если бы между матерью и дочерью было хоть какое-то взаимопонимание, Нили, может быть, призналась бы во всём. Она, возможно, сказала бы откровенно: «Я выгляжу нездоровой потому, что моя жизнь складывается несчастливо. Я люблю мистера Армадэля, и мистер Армадэль прежде любил меня. У нас было маленькое разногласие один раз, в котором я была виновата. Мне хотелось признаться ему в этом и в тот день и после, а мисс Гуильт стоит между нами и не допускает меня к нему. Она сделала нас чужими, она совсем изменила его отношение ко мне и отняла его у меня. Он смотрит теперь на меня не так, как прежде. Он говорит со мной не так. Он никогда не остаётся со мной один, как оставался прежде. Я не могу сказать ему тех слов, какие мне хочется сказать. Я не могу написать ему, потому что это будет выглядеть как попытка вернуть его. Между мной и мистером Армадэлем всё кончено, и в этом виновата гувернантка. Каждый день между мисс Гуильт и мной идёт тайная война. И что бы я ни говорила, чтобы я ни делала, она всегда одержит надо мной верх и всегда сделает меня виноватой. Всё, что я видела в Торп-Эмброзе, нравилось мне, всё, что я делала в Торп-Эмброзе, доставляло мне счастье, прежде чем приехала она. Ничего не нравится мне и ничего не делает меня счастливой теперь!» Если бы Нили привыкла выслушивать советы матери и чувствовать её любовь, она могла бы сказать такие слова. Теперь же слёзы выступили на её глазах, и она молча повесила голову.

– Ну, – сказала миссис Мильрой, начиная терять терпение. – Ты хотела сказать мне что-то о мисс Гуильт. Что же это?

Нили сдержала слезы и сделала усилие, чтобы ответить:

– Она раздражает меня безумно, мама. Я терпеть её не могу. Я сделаю что-нибудь…

Нили замялась и сердито топнула ногой.

– Я брошу что-нибудь ей в голову, если это продолжится дольше! Я бросила бы что-нибудь и сегодня, если бы не ушла из комнаты. О! Поговорите об этом с папа! Найдите какую-нибудь причину, чтобы отказать ей. Я поступлю в школу, я сделаю все на свете, чтобы избавиться от мисс Гуильт!

Избавиться от мисс Гуильт! При этих словах, при этом отголоске в сердце дочери единственного страстного желания, затаённого в её собственном сердце, миссис Мильрой медленно приподнялась на постели. Что это значило? Неужели та помощь, которая ей была нужна, пришла именно с той стороны, с которой меньше всего она думала получить её?

– Почему ты хочешь избавиться от мисс Гуильт? – спросила она. – На что ты можешь пожаловаться?

– Ни на что! – сказала Нили. – Вот это-то и досадно. Мисс Гуильт не даёт мне повода пожаловаться на что-нибудь. Она в полном смысле слова гнусная женщина. Она сводит меня с ума, а между тем она образец приличия во всём. Может быть, это дурно, но мне всё равно – я её ненавижу! Глаза миссис Мильрой рассматривали лицо дочери с таким интересом, как никогда ещё не случалось до сих пор. Очевидно, что-то скрывалось за всем этим, что-то, может быть, необыкновенно важное для реализации её собственной цели, и это необходимо было выяснить. Она ласково и очень осторожно, все глубже и глубже проникала в душу Нили, проявляя все горячее участие к тайне дочери.

– Налей мне чашку чая, – попросила она, – и не волнуйся, моя милая. Зачем ты говоришь со мной об этом? Почему ты не поговоришь с твоим отцом?

– Я пробовала говорить папа, – отвечала Нили, – но это ни к чему не привело. Он слишком добр для того, чтобы понять, какая это негодная женщина. Она всегда прекрасно к нему относится, она всегда старается быть ему полезной. Я не могу заставить его понять, почему я терпеть не могу мисс Гуильт, я не могу заставить понять это и вас, я только понимаю это сама.

Она хотела налить чай и опрокинула при этом чашку.

– Я пойду вниз, – воскликнула Нили, залившись слезами. – Я ни на что не гожусь, я не могу даже налить чашку чая.

Миссис Мильрой схватила её за руку и остановила. Как ни незначительно было это обстоятельство, но намёк Нили на прекрасные отношения между майором и мисс Гуильт пробудил ревность её матери. Сдержанность, которую миссис Мильрой проявляла до сих пор, исчезла в одно мгновение, исчезла даже в присутствии шестнадцатилетней девушки, а эта девушка была её родная дочь.

– Останься здесь! – сказала она с жаром. – Ты пришла куда следовало. Продолжай бранить мисс Гуильт. Мне приятно слышать тебя, я тоже её ненавижу.

– Вы, мама! – воскликнула Нили, с удивлением смотря на мать.

С минуту миссис Мильрой не решалась сказать более. Тёплые воспоминания о её супружеской жизни в давнее и счастливое время заставляли поберечь от огорчений молодость и пол её дочери. Но ревность не уважает ничего ни на небесах, ни на земле, ничего, кроме себя самой. Медленный огонь страданий, разожжённый самой миссис Мильрой, день и ночь горевший в груди этой жалкой женщины, вспыхнул с новой силой в глазах её, когда полные сарказма слова слетали с её губ.

– Если бы у тебя были глаза, ты не обратилась бы к отцу. Твой отец имеет свои собственные причины, чтобы ничего не понять из того, что ты или кто бы то ни было мог сказать против мисс Гуильт.

Многие девушки в возрасте Нили не поняли бы значения, скрывавшегося под этими словами. К несчастью дочери, она настолько хорошо знала свою мать, что понимала её. Нили вся вспыхнула, отскочила от кровати.

– Мама! – сказала она. – Вы говорите ужасные вещи.

Папа добрейший, милейший и лучший из людей… О! Я не хочу этого слышать! Я не хочу этого слышать!

В ярости миссис Мильрой сжала кулаки, сжала тем сильнее, чем более она сама чувствовала, правда, против своей воли, что была не права.

– Дерзкая дура! – свирепо закричала она. – Неужели ты думаешь, что мне нужно, чтобы ты напоминала мне о том, чем я обязана твоему отцу? Разве я должна учиться, как говорить о твоём отце, и как думать о нём, и как любить, и как уважать его, у такой молоденькой девчонки, как ты! Я окончательно разочаровалась в жизни, могу сказать тебе, когда родилась ты. Я желала сына, а не тебя, дерзкая девчонка! Если ты найдёшь когда-нибудь человека такого сумасбродного, который вздумает на тебе жениться, счастлив будет он, если ты будешь любить его хоть наполовину, хоть на десятую, хоть на сотую часть того, как я любила твоего отца. А! Можешь плакать, когда уж поздно, можешь выпрашивать прощение у матери после того, как оскорбила её, зелёная девчонка! Я была красивее, чем ты, когда вышла за твоего отца. Я бросилась бы в огонь и воду за твоего отца! Если бы он попросил меня отрезать мои руки, я сделала бы это, я сделала бы это для того, чтобы угодить ему.

Она вдруг отвернулась к стене, забыв дочь, забыв мужа, забыв все, охваченная волной мучительных воспоминаний о своей погибшей красоте.

– Мои руки… – повторила она слабым голосом. – Какие руки были у меня, когда я была молода!

Она украдкой с трепетом засучила рукав своей блузы.

– О! Если бы поглядеть на них теперь, поглядеть на них теперь!..

Нили упала на колени возле кровати и спрятала в одеяло своё лицо. В отчаянии стремясь найти утешение и помощь где бы то ни было, она инстинктивно бросилась к матери – и вот чем это кончилось.

– О мама! – умоляла она. – Вы знаете, что я не имела намерения оскорбить вас. Я не могла вынести, когда вы так говорили о папа. О! Простите, простите меня!

Миссис Мильрой опять повернулась на кровати и рассеянно посмотрела на дочь.

– Простить тебя? – повторила она, все живя мыслями, обращёнными к прошлому, и постепенно возвращаясь к настоящему.

– Я прошу у вас прощения, мама, я прошу у вас прощения на коленях. Я так несчастна, мне так нужно хоть немножко доброты! Неужели вы не простите меня?

– Подожди, – возразила миссис Мильрой. – А! – сказала она через некоторое время. – Теперь я знаю! Простить тебя! Да, я прощаю тебя с одним условием.

Она взяла руку Нили и проницательно посмотрела ей в лицо.

– Скажи мне, почему ты ненавидишь мисс Гуильт? Ты имеешь твои собственные причины ненавидеть её, и ты ещё не призналась в них.

Нили опять опустила голову. Яркий румянец, который она скрывала, спрятав своё лицо, залил даже её шею. Мать это увидела и дала ей время успокоиться.

– Скажи мне, – повторила миссис Мильрой более спокойным тоном, – за что ты ненавидишь её?

Ответила дочь неохотно, произнося отрывисто слова и отдельные фразы.

– За то, что она старается…

– Старается что?

– Старается заставить одного человека, который слишком…

– Слишком что?

– Слишком молод для неё…

– Жениться на ней?

– Да, мама.

Заинтересовавшись в крайней степени услышанным, миссис Мильрой наклонилась ещё больше и ласково погладила дочь по волосам.

– Кто это, Нили? – спросила она шёпотом.

– Вы никогда не скажете, что я вам сказала, мама?

– Никогда! Кто это?

– Мистер Армадэль.

Миссис Мильрой молча опустилась на изголовье. Ясное признание дочери в первой её любви, которое привлекло бы все внимание других матерей, не заняло её ни на минуту. Её ревность, устраивая все для доказательства её собственных выводов, постаралась и сейчас исказить услышанное от дочери.

«Притворство, – думала она, – обманувшее мою дочь. Меня оно не обманет».

– Что же, мисс Гуильт удаётся её план? – спросила она вслух. Мистер Армадэль начинает ею интересоваться?

Нили взглянула на мать в первый раз. Самая трудная часть признания была высказана. Она сказала правду о мисс Гуильт и открыто упомянула имя Аллэна.

– Он чрезвычайно ею интересуется, – сказала она. – Это невозможно понять, это просто ослепление. Я не имею сил говорить об этом!

– Каким образом ты узнала секреты мистера Армадэля? – спросила миссис Мильрой. – Неужели он выбрал тебя для того, чтобы сообщить о своём интересе к мисс Гуильт?

– Меня! – с негодованием воскликнула Нили. – Уж и то довольно дурно, что он сказал папа.

При появлении имени майора в рассказе интерес миссис Мильрой возрос до крайней степени. Она опять приподнялась с изголовья.

– Сядь на стул, – сказала она. – Сядь, дитя, и расскажи мне все, каждое слово, запомни, каждое слово!

– Я могу только пересказать вам, мама, что сказал мне папа.

– Когда?

– В субботу. Я принесла папа завтрак в его мастерскую, а он сказал: «У меня только что был мистер Армадэль, и я хочу предостеречь тебя, пока я не забыл». Я ничего не ответила, мама, я только ждала. Папа продолжал рассказывать о том, что мистер Армадэль говорил с ним о мисс Гуильт и задал о ней вопрос, который никто в его положении не имел права задавать. Папа сказал, что он был обязан шутя предостеречь мистера Армадэля быть деликатнее и острожнее вперёд. Это не очень меня интересовало, мама. Для меня всё равно, что мистер Армадэль делает или говорит. Зачем мне этим интересоваться?..

– Оставь себя в стороне, – резко перебила миссис Мильрой. – Продолжай. Что сказал твой отец, что он делал, когда говорил о мисс Гуильт? Какой у него был вид?

– Такой, как обыкновенно, мама. Он ходил взад и вперёд по мастерской. Я взяла его под руку и стала ходить вместе с ним.

– Мне не нужно знать, что делала ты, – перебила миссис Мильрой ещё раздражительнее. – Сказал тебе отец, в чём состоял вопрос мистера Армадэля, сказал или нет?

– Да, мама. Он сказал, что мистер Армадэль сначала упомянул, что он очень интересуется мисс Гуильт, а потом спросил, может ли папа сказать ему что-нибудь о её семейных несчастьях.

– Что!!! – закричала миссис Мильрой.

Это слово вырвалось у неё почти пронзительным криком, и белая глазурь на её лице растеклась везде.

– Мистер Армадэль сказал это? – продолжала она, все более поднимаясь на кровати.

Нили вскочила и старалась уложить мать.

– Мама! – воскликнула она. – Вы страдаете, вы больны! Вы испугали меня!

– Ничего, ничего, ничего! – сказала миссис Мильрой.

Она была так сильно взволнована, что не могла придумать в ответ ничего, кроме самого обыкновенного предлога.

– Мои нервы расстроены сегодня, не обращай внимания, я повернусь на другую сторону. Продолжай, продолжай! Я слушаю, хотя не смотрю на тебя.

Она отвернулась к стене и судорожно сжала дрожащие руки под одеялом.

– Я поймала её! – прошептала она самой себе, едва дыша. – Я поймала её наконец!

– Я боюсь, что говорила слишком много, – сказала Нили. – Я боюсь, что я оставалась здесь слишком долго. Не пойти ли мне вниз, мама, и прийти после?

– Продолжай! – машинально повторила миссис Мильрой. – Что сказал твой отец потом? Говорил он ещё что-нибудь о мистере Армадэле?

– Ничего больше, кроме того, что папа отвечал ему, – возразила Нили. – Папа повторил мне свои собственные слова. Он сказал: за неимением добровольных признаний самой мисс Гуильт, мистер Армадэль, всё, что я знаю или желаю знать – вы извините меня, если я скажу всё, что нужно знать всем другим, – это то, что мисс Гуильт доставила мне совершенно удовлетворительную аттестацию, прежде чем она вошла в мой дом. Это было строго, не правда ли, мама? Я нисколько о нём не сожалею: он вполне это заслужил. Потом папа предостерёг меня. Он велел мне остановить любопытство мистера Армадэля, если он обратится ко мне, как будто он обратится ко мне и как будто я стану слушать его, если бы он и обратился! Вот и все, мама. Вы не будете предполагать, что я рассказала вам это для того, чтобы помешать мистеру Армадэлю жениться на мисс Гуильт? Пусть он женится на ней, если хочет. Мне всё равно! – сказала Нили голосом несколько ослабевшим и с таким лицом, выражение которого не согласовывалось с её заявлением о равнодушии. – Я желаю только избавиться от несчастья иметь гувернанткой мисс Гуильт, я лучше пойду в школу. Мне было бы приятно поступить в школу. Я совсем переменила своё мнение об этом, только у меня недостаёт духа сказать папа. Я не знаю, что такое случилось со мной, у меня не лежит душа ни к чему теперь, а когда папа сажает меня на колени вечером и говорит:

«Поболтаем, Нили», я не могу не расплакаться. Не сможете ли вы сказать ему, мама, что я раздумала и желаю поступить в школу.

Слёзы выступили на глазах девушки, и она не заметила, что мать даже не повернулась на кровати, чтобы взглянуть на неё.

– Да-да, – рассеянно сказала миссис Мильрой. – Ты добрая девушка, ты поступишь в школу.

Такая краткость ответа и тон, которым он был произнесён, показали Нили ясно, что внимание её матери было обращено не на неё и что бесполезно было бы продолжать разговор. Она спокойно встала, не сказав ни слова упрёка. Для неё не было новостью не находить сочувствия у своей матери. Она посмотрелась в зеркало и сполоснула холодной водой своё лицо.

«Мисс Гуильт не увидит, что я плакала», – подумала Нили, возвращаясь к постели проститься с матерью.

– Я утомила вас, мама, – сказала она покорно. – Позвольте мне теперь уйти и вернуться немножко позже, когда вы отдохнёте.

– Да, – повторила мать по-прежнему машинально. – Немножко позже, когда я отдохну.

Нили ушла. Как только дверь затворилась за ней, миссис Мильрой вызвала сиделку. Несмотря на рассказ, выслушанный ею, она так же твёрдо, как прежде, придерживалась своих ревнивых предположений.

«Мистер Армадэль может верить ей, и моя дочь может верить ей, – думала взбешённая женщина, – но я знаю майора, и она не может обмануть меня!»

Вошла сиделка.

– Обложите меня подушками, – сказала миссис Мильрой, – и подайте мне мою письменную шкатулку. Я буду писать.

– Вы взволнованы, – возразила сиделка. – Вы не сможете писать.

– Подайте мне письменную шкатулку! – повторила миссис Мильрой.

– Ещё что? – спросила Рэчел, ставя шкатулку на постель.

– Приходите через полчаса, вы мне будете нужны, чтобы отнести письмо в большой дом.

Сардоническое спокойствие сиделки оставило её на этот раз.

– Господи помилуй! – воскликнула она тоном искреннего удивления. – Что вы ещё задумали? Неужели вы хотите писать…

– Я буду писать к мистеру Армадэлю, – перебила миссис Мильрой, – а вы отнесёте письмо к нему и подождёте ответа. Помните, ни одна живая душа в доме, кроме нас с вами, не должна знать об этом.

– Зачем вы пишете к мистеру Армадэлю? – спросила Рэчел. – И почему никто не должен этого знать, кроме нас с вами?

– Подождите, – отвечала миссис Мильрой, – и вы увидите.

Женское любопытство сиделки отказалось ждать.

– Я буду помогать вам с открытыми глазами, – сказала она, – но с закрытыми помогать не хочу.

– О! Если бы я могла владеть моими ногами и руками! – застонала миссис Мильрой. – Если бы я могла обойтись без тебя, негодная тварь!

– Вы владеете вашей головой, – возразила неумолимая сиделка, – и вам следовало бы знать, что теперь нельзя доверяться мне вполовину.

Это сказано было грубо, но справедливо, вдвойне справедливо после распечатывания письма мисс Гуильт. Миссис Мильрой уступила.

– Что вы хотите знать? – спросила она. – Скажите мне и оставьте меня.

– Я желаю знать, о чём вы напишете мистеру Армадэлю.

– О мисс Гуильт.

– Какое дело мистеру Армадэлю до вас и мисс Гуильт?

Миссис Мильрой показала письмо, возвращённое ей почтамтом.

– Наклонитесь, – сказала она. – Может быть, мисс Гуильт подслушивает у дверей. Я расскажу шёпотом.

Сиделка наклонилась, не спуская глаз с дверей.

– Вы знаете, что почтальон ходил с этим письмом в Кингсдоун Крешент, – тихо сказала миссис Мильрой. – И вы знаете, он нашёл, что миссис Мэндевилль уехала, и никто не мог сказать ему куда.

– Ну что же дальше? – спросила шёпотом Рэчел.

– Вот что. Когда мистер Армадэль получит письмо, которое я напишу к нему, он пойдёт по той же дороге, по какой ходил почтальон, и мы увидим, что случится, кода он постучится в дверь миссис Мэндевилль.

– Как же вы заставите его пойти к этой двери?

– Я напишу ему, чтобы он обратился к той, которая поручилась за мисс Гуильт.

– Разве он не влюблён в мисс Гуильт?

– Да.

– А! Понятно! – сказала сиделка.