Текст книги "Черная ряса"

– Ах, господа, какие вы скучные, – обратилась она к нам. – Почему не занимаете бедную больную, которую засадили дома? Отдохните немного, Матильда, или вы тоже заболеете. Доктор! Это ваш последний визит ко мне?

– Обещайтесь беречься, мистрис Эйрикорт, и я признаюсь, что профессиональные визиты закончены. Сегодня я у вас только в качестве знакомого.

– Вы лучший из людей! Сделайте мне еще одно одолжение. Разгоните нашу скуку. Эти знаменитые доктора, сэр Джон, живут в романтической атмосфере. Кабинет доктора Уайброва все равно что ваша исповедальня, отец Бенвель. Они выслушивают исповеди о самых интересных прегрешениях и горестях. В чем состоял роман последней особы, пришедшей искать у вас медицинской помощи, доктор? Нам не надо имен и названий мест. Мы как добрые дети, нам хочется только послушать сказку.

Доктор Уайбров взглянул на меня с улыбкой.

– Невозможно убедить леди, что мы тоже в своем роде духовники. Первая обязанность доктора…

– Конечно лечить людей, – перебила она со всею грацией, на которую была способна.

Доктор ответил серьезно.

– Нет, это второстепенная обязанность, первая же – уважать доверие наших пациентов. Впрочем, – продолжал он более легким тоном, – сегодня мне встретился пациент при обстоятельствах, о которых моя профессиональная честь не запрещает рассказывать. Только не знаю, мистрис Эйрикорт, приятно ли вам будет, если я подробно расскажу об этом происшествии. Место действия – сумасшедший дом.

Мистрис Эйрикорт кокетливо вскрикнула и погрозила веером доктору.

– Не надо ужасов! – воскликнула она. – Одна мысль о сумасшедшем доме наполняет меня ужасом. О, фи! фи! Я не хочу слушать вас.., не хочу смотреть на вас.., и положительно отказываюсь пугаться до смерти. Матильда, отодвиньте кресло в самый дальний угол комнаты. Отец Бенвель, мое живое воображение для меня подводный камень в жизни. Я положительно чувствую запах больницы. Матильда, подвезите меня к окну, чтобы благоухание цветов заглушило этот запах.

Сэр Джон подал голос. Его речь целиком состояла из начатых предложений, заканчивавшихся улыбкой:

– Честное слово.., доктор Уайбров? Такой опытный человек, как вы… Ужасы сумасшедшего дома.., в присутствии дамы со слабыми нервами… Нет, честное слово.., не могу… Что-нибудь смешное… Это лучше.., да… Но такой сюжет… О, не могу!

Он встал, чтобы проститься. Доктор Уайбров ласково остановил его:

– Я имею на это свои причины, сэр Джон, – сказал он, – но не стану беспокоить вас излишними объяснениями. Есть человек, которого я не знаю и которого мне надо разыскать. Вы много выезжаете, когда бываете в Лондоне. Позвольте вас спросить, не встречались ли вы когда-нибудь с неким мистером Винтерфильдом?

Я всегда смотрел на самообладание как на одну из сильных сторон моего характера. В будущем я буду скромнее. Услышав это имя, я настолько поддался удивлению, что выдал себя доктору, дав понять, что могу ответить на его вопрос.

Между тем сэр Джон задумался и объявил, что никогда не слышал фамилию Винтерфильд. Признавшись столь красноречивым способом в своем неведении, он скользнул в нишу у окна и погрузился в созерцание леди Эйрикорт, нюхавшей цветы.

Доктор обратился ко мне.

– Я не ошибся, отец Бенвель, предполагая, что со своим вопросом мне следовало обратится к вам?

Я ответил, что джентльмен по имени Винтерфильд известен мне.

Доктор тотчас же встал.

– Не сможете ли вы посвятить мне несколько минут? – спросил он.

Излишне прибавлять, что я был к услугам доктора.

– Я живу близко, и экипаж ожидает меня, – продолжал он. – Если вы не прочь поехать со мной, то я сообщу вам нечто такое, что, как мне кажется, вам необходимо знать.

Мы тотчас же простились. Мистрис Эйрикорт – частичка румян с носа которой осталась на цветах – одобряюще ударила меня веером и объявила доктору, что она прощает его, само собой разумеется, если он обещает «никогда больше не делать этого». Через пять минут мы были в кабинете доктора.

Взглянув на часы, я понял, что мне не удастся закончить это письмо к сегодняшней почте. Поэтому посылаю его вам, как оно есть, с заверением, что окончание моего рассказа вы получите на следующий день.

2

Доктор начал осторожно.

– Винтерфильд не совсем обыкновенная фамилия, – сказал он. – Но нелишне будет удостовериться, если возможно, что тот ли это самый человек, которого я ищу, ваш Винтерфильд? Вы его знаете только по имени или знакомы с ним?

Я, конечно, ответил, что знаком.

Доктор продолжал:

– Извините меня, если я предложу вам немного нескромный вопрос. Познакомившись с обстоятельствами, я уверен, что вы поймете и извините меня. Не известно ли вам – как бы это сказать? – не известно ли вам какое-нибудь романтическое приключение из прошлой жизни мистера Винтерфильда?

На этот раз, чувствуя, что, по всей вероятности, я ступил на почву открытий, я старался сохранить все свое хладнокровие и спокойно ответил:

– Нечто подобное случилось в прошлой жизни мистера Винтерфильда.

Я остановился, будто из скромности и будто знал все в подробности.

Доктор не выказал любопытства услышать дальше.

– Я имел только намерение удостовериться, что говорю с человеком, который мне нужен. Теперь я вам сообщу, что не личный интерес побуждает меня отыскать мистера Винтерфильда, я действую от имени одного из своих старинных друзей. Мой друг содержит частный приют для умалишенных, это человек вполне честный, иначе я не был бы его другом. Вы понимаете, почему я обращаю ваше внимание на это?

К содержателям частных приютов для умалишенных в Англии вообще относятся в настоящее время с недоверием. Я прекрасно понял мысль доктора.

Он продолжал:

– Вчера вечером мой друг явился ко мне и сообщил, что у него в доме есть замечательный больной, на которого, как он полагал, мне интересно будет взглянуть. Это мальчик-француз, умственные способности которого с детства не достигли полного развития. Сильный страх, испытанный им, когда ему было лет тринадцать, ухудшил его состояние. "При поступлении в мой приют, – рассказывал мой друг, – мальчик не был ни идиотом, ни помешанным, это был случай, говоря профессиональным языком, недостаточного умственного развития; иногда в мальчике появлялась инстинктивная склонность ко злу и краже, но он никогда не впадал в бешенство. Мальчик особо заинтересовал моего друга, ласковым обращением он приобрел доверие и любовь ребенка, здоровье которого настолько поправилось, что уже появилась надежда на улучшение его умственного состояния, как вдруг случилось несчастье, уничтожившее все надежды. Бедняжка заболел лихорадкой, которая перешла в тиф.

Пока интересного для вас мало, но теперь, наконец, я сообщу вам замечательный факт.

Когда наступил тот момент, в который у больных с горячкой начинается бред, этот мальчишка вдруг пришел в себя и умственно выздоровел.

При этом изумительном сообщении я взглянул на него, сомневаясь, что он говорит серьезно. Доктор Уайбров понял меня.

– И я подумал то же самое, услышав это, – сказал он. – Но мой друг не обиделся и не удивился. Пригласив меня к себе, чтобы я лично убедился в его сообщении, он напомнил мне подобный случай, приведенный в статье. «Физическая болезнь как умственный стимул», Cornhill Magasine за 1879 год. Статья не подписана именем автора, но название журнала, где она появилась, служит достаточной гарантией достоверности сообщения. Это подтверждение возможности подобного случая настолько возбудило мое любопытство, что я поехал в Сандворс к доктору, чтобы исследовать больного.

– И пришли к удовлетворительным результатам?

– Да, к вполне удовлетворительным. Когда я видел мальчика вчера вечером, он был в совершенно здравом уме, как мы с вами. Нов данном случае есть осложнение, о котором не упоминается в журнальной статье. Мальчик, по-видимому, совершенно забыл всю свою прошлую жизнь и помнил только события, произошедшие со времени начала болезни, принесшей с собою странное восстановление его умственных способностей.

Для меня это было разочарованием. Я надеялся почерпнуть какие-нибудь сведения из сообщений мальчика.

– Можно ли утверждать, что мальчик в здравом уме, если у него пропала память? – решился спросить я.

– В данном случае нет необходимости вдаваться в рассмотрение этого вопроса, – ответил доктор. – Как я уже сказал вам, мальчик забыл только события своей прежней жизни, то есть все относящееся к тому времени, когда его умственные способности были расстроены. Теперь, когда появились проблески здравого смысла, он впервые свободно применяет свои умственные способности. В его новой памяти удержалось сознание всего произошедшего с начала болезни. Вы не можете себе представить, как заинтересовала меня эта душевная болезнь, и не найдете ничего удивительного в том, что завтра после обеда, окончив визиты, я отправлюсь в Сандворс. Вы, конечно, недоумеваете, с какой целью я сообщаю вам подробности, интересные только для медика.

Не собирался ли он пригласить меня с собою в приют? Я отвечал кратко, высказав только, что эти подробности интересны для всякого, занимающегося изучением человеческой природы. Если бы он услышал, как бился у меня пульс в эту минуту, я думаю, он подумал бы, что и у меня начинается горячка.

– Приготовьтесь выслушать еще более удивительную вещь, – продолжал он. – По какой-то непонятной случайности одна из проделок мальчика до его поступления в приют на попечение моего друга касается мистера Винтерфильда. Это единственное объяснение тому, каким образом мог очутиться зашитым в жилет мальчика конверт с бумагами на имя мистера Винтерфильда, но без обозначения адреса.

Можете себе представить впечатление, произведенное на меня этими словами.

– Теперь вы поймете, – продолжал доктор, – почему я задавал вам такие странные вопросы. Я и мой друг – мы оба сильно заняты и редко посещаем так называемое общество. Ни я, ни он никогда не слыхали имени Винтерфильда. Так как некоторые из моих пациентов люди, имеющие большие знакомства, то я решился расспрашивать всех, чтобы передать конверт тому, кому он принадлежит. Вы слышали, как мистрис Эйрикорт – а она могла бы помочь мне – отнеслась ко мне, когда я упомянул о доме сумасшедших, и видели, как я напугал сэра Джона. Я считаю за большое счастье для себя, что встретил вас. Не поедете ли вы со мною в приют? И не сделаете ли еще одолжение: не привезете ли вы мистера Винтерфильда?

Последней просьбы я действительно не в состоянии был исполнить. Винтерфильд именно в то утро уехал из Лондона в Париж, и его адрес пока был неизвестен мне.

– В таком случае вам придется действовать от имени вашего друга, – сказал доктор. – Время очень дорого. Не будете ли вы так любезны зайти ко мне завтра в пять часов?

Я явился аккуратно в назначенное время. Мы вместе отправились в приют.

Нет надобности утомлять вас описанием того, что я видел у постели мальчика. Это было бы повторением слышанного мною. Тиф был в самом разгаре, а в минуты облегчения мальчик умно расспрашивал о лекарствах, которые ему давали, и вполне понимал ответы. Он раздражался только тогда, когда его уговаривали вспомнить то, что было до болезни, и тогда отвечал по-французски: «У меня нет памяти».

Но я могу сообщить вам известие, достойное вашего внимания. Конверт и заключающиеся в нем бумаги с надписью «Бернарду Винтерфильду» в моем распоряжении. Имя на конверте служит достаточным доказательством того, что пакет адресован именно к тому Винтерфильду, которого я знаю.

Содержатель приюта сообщил мне обстоятельства, при которых эти бумаги были открыты.

Когда мальчика привезли в приют, с ним приехали две дамы-француженки – его мать и сестра. Они сообщили, что знали о его болезни, и рассказали, как по временам мальчиком овладевало желание убежать из дому и как со времени своего последнего продолжительного странствования он старательно прячет свою жилетку.

Видя себя в первую ночь по прибытии в приют в незнакомом месте, мальчик сильно волновался, и ему пришлось дать успокоительные капли. Когда он ложился спать, ему нарочно не говорили, чтоб он, по обыкновению, не прятал жилет под подушку.

Когда успокоительное лекарство подействовало, дядька легко овладел спрятанным платьем. Содержатель приюта был обязан удостовериться, что у больного нет ничего, чем он мог бы повредить себя. При осмотре пакета оказалось, что печать сломана.

– Я сам не распечатал бы пакета, – сказал наш хозяин, – но так как он не был заклеен, то я счел своею обязанностью просмотреть содержавшиеся в нем бумаги. Они касаются весьма важных частных дел мистера Винтерфильда, и бумаги уже давно следовало бы возвратить ему. Едва ли следует упоминать о том, что прочтенное мною я должен хранить в глубочайшей тайне. В жилет мальчика снова зашили пакет с несколькими листами белой бумаги, чтобы, проснувшись, он мог ощупать его. Настоящий же конверт и бумаги – вместе с изложением обстоятельств, при которых они были найдены, за моей подписью и подписью моего помощника – были положены в другой конверт и запечатаны моею собственною печатью. Я сделал все зависящее от меня, чтобы отыскать мистера Винтерфильда. Он, кажется, не лондонский житель. По крайней мере, я не смог узнать его адрес в адресном столе. Потом я известил о всем случившемся того джентльмена, которому сообщал о здоровье мальчика. Но и он не смог помочь мне. Второе письмо к дамам-француженкам имело такой же результат. Признаюсь, мне хотелось каким-либо честным образом отделаться от ответственности, лежавшей на мне.

Все это доктор сообщал мне в присутствии мальчика, который лежал, слушая рассказ, как будто он относился к кому-нибудь другому. Я не мог воздержаться от бесполезного желания задать ему вопрос.

Так как я сам не говорю по-французски, хотя и читаю на этом языке, то просил доктора Уайброва служить мне переводчиком.

Мои вопросы не привели ни к чему. Мальчик не более меня знал об украденном пакете.

Не было никакого повода подозревать, что он хотел обмануть нас. Когда я спросил его:

– Может быть, ты украл его? – Он ответил совершенно спокойно:

– Очень может быть, говорят, я был не в своем уме, сам этого не помню, но сумасшедшие делают странные вещи.

Я снова попытался заставить его высказаться.

– А может быть, ты взял его по ошибке?

– Да.

– Ты сломал печать и прочел бумаги?

– Да.

– И ты берег их, думая, что они могут пригодиться тебе или, может быть, тебе стало стыдно своего поступка, и ты имел намерение возвратить их, если представится случай.

– Совершенно верно, сэр.

Точно таких же результатов мы добились, когда старались разузнать, где он был и кто заботился о нем во время его последнего исчезновения из дому. Сообщение, что он был где-нибудь, составляло новость для него. С видимым интересом он просил нас рассказать ему, где он был и кого видел!

Тем закончились наши попытки добиться какого-нибудь разъяснения. Мы приступили к разрешению последнего вопроса: как по возможности скорее передать бумаги в руки Винтерфильда?

Упомянув прежде о его отъезде в Париж, я прямо сообщил, в каких отношениях нахожусь с ним теперь.

– Мистер Винтерфильд пригласил меня к себе, когда он вернется в Лондон, – сказал я. – Вероятно, я первым из знакомых увижу его. Если вы, ввиду этого, доверите мне ваш запечатанный конверт, я дам вам в присутствии доктора Уайброва формальную расписку в его получении и, действуя как представитель и друг мистера Винтерфильда, прибавлю какое хотите письменное обещание. Может быть, вы желали бы иметь также удостоверение моей личности?

Он отвечал вежливо:

– Знакомый доктора Уайброва не нуждается ни в каких удостоверениях.

– Извините, – настаивал я, – я только вчера имел честь познакомиться с доктором Уайбровом. Позвольте указать вам на лорда Лоринга, другом и духовником которого я уже давно состою.

Благодаря этим сведениям, данным мною о самом себе, дело устроилось. Я написал необходимое удостоверение, и в настоящую минуту все бумаги лежат на столе передо мной.

Помните вы, как в римском почтамте снимались и снова прикладывались печати в дни революции, когда мы были молодыми людьми? Благодаря знаниям, приобретенным мною тогда, необыкновенные события, некогда соединившие Винтерфильда с мисс Эйрикорт, наконец не составляют тайны для меня. Копии с бумаг находятся в моем обладании, а бумаги снова запечатаны печатью содержателя приюта. Я не пытаюсь искать себе оправдания. Вы знаете руководящее правило: «Цель оправдывает средство».

Я не собираюсь пускать в ход добытые мною сведения преждевременно. Прежде всего, как я уже напоминал вам, крайне необходимо дать Пенрозу возможность завершить обращение Ромейна. Пока же предоставляю мои копии в распоряжение моих собратьев главного штаба.

ПОХИЩЕННЫЕ БУМАГИ
(КОПИЯ)

№ 1. От Эммы Винтерфильд к Бернарду Винтерфильду

Майдвелль Билдинг

Бельгавен.

"Как мне обращаться к вам? Дорогой Бернард или сэр? Все равно. Я намереваюсь сделать одно из немногих добрых дел своей жизни, и что за дело до фамильярности или формальности женщине, лежащей на смертном одре?

Да, со мною опять случилось несчастье. Вы, вероятно, слышали, что я вскоре после того, как мы разъехались, упала в цирке и проломила себе голову?

Операция и серебряная пластинка, вставленная вместо кости, поставили меня на ноги. В этот раз меня лягнула лошадь в стойле. Последствие – какое-то повреждение внутри. Может быть, я умру завтра, а может быть, проживу еще неделю. Как бы то ни было, доктор признался – мой час настал.

Заметьте одно. В этом последнем случае не виновата презренная привычка, лишившая меня вашей любви и изгнавшая меня из вашего дома, привычка пить. Случилось так, что накануне этого дня я дала обет, следуя увещеваниям здешнего доброго пастора, мистера Фенника. Он заставил меня признаться во всем и теперь записывает, сидя у моей постели, мои показания. Помните вы, как я некогда ненавидела самое название пастора – когда вы, в шутку, предложили мне сочетаться гражданским браком, я повернула дело всерьез и поймала вас на слове? Мы, бедные наездники и акробаты, знали священников только как своих худших врагов, всегда пользующихся своим влиянием лишь для того, чтобы не пускать народ на наши представления и отнимать у нас хлеб. Если бы я встретилась с мистером Фенником в молодые годы, какой бы иной женщиной я могла стать!

Но подобного рода сетования теперь бесполезны. Я действительно сожалею о том зле, которое причиняла вам, Бернард, и с сокрушенным сердцем прошу вас простить меня.

Вы, по крайней мере, отдадите мне ту справедливость, что ваша пьяница-жена знала, что недостойна вас. Я отказалась от пенсии, которую вы мне предлагали.

Я уважала ваше имя. Со времени нашей разлуки я, вернувшись к своей профессии, семь лет занималась ею под чужим именем и никогда не беспокоила вас. Одного только я не могла сделать – забыть вас. Вы увлеклись моей несчастной красотой, но я, со своей стороны, любила вас всем сердцем. Память о благородном по происхождению джентльмене, пожертвовавшем ради меня всем, не могла умереть в моей душе. Он был.., нет! Я не хочу возмущать доброго человека, пишущего эти строки, говоря, чем он был для меня. Да и кому есть дело до того, как я думаю о вас теперь!

Если бы вы остались таким, как я вас оставила, или если б я не узнала, что вы влюбились в мисс Эйрикорт и готовы были жениться на ней, в надежде, что смерть избавила вас от меня, я бы жила и умерла, не сделав вам никакой неприятности, кроме первой и величайшей – той, что согласилась стать вашей женой.

Но я сделала это открытие – все равно каким образом. В это время наш цирк был в Девоншире. Моя бешеная ревность доводила меня до сумасшествия. У меня был поклонник, годившийся мне в отцы. Я дала ему понять, что он может добиться моей благосклонности, если поможет мне отомстить женщине, готовой занять мое место. Он доставал деньги, чтобы следить за вами дома и за границей, и, чтобы окончательно обмануть вас, он поместил ложное объявление о моей смерти в газетах и сбил с толку ваших адвокатов, старавшихся достать доказательства моей смерти.

Наконец он оказал мне самую большую услугу в это тяжелое для меня время: он взял меня в Брюссель. Я стояла у входа в английскую церковь, так что первым лицом, встретившим вас и ложную мистрис Винтерфильд по выходе от алтаря к брачному завтраку, была ваша законная жена со свидетельством о браке в руках.

Признаюсь, к своему стыду: я торжествовала, что совершила это зло.

Но я заслужила мучения и мучилась, узнав, что мать мисс Эйрикорт и двое ее знакомых отняли ее у вас – с ее полного согласия – у самых дверей церкви, и она вернулась в общество с репутацией, ничем не запятнанной. Каким образом брак в Брюсселе остался тайным – этого я не смогла узнать. В ответ на свою угрозу сделать его известным я получила письмо от адвоката, который советовал мне молчать, ввиду собственных выгод. Теперь пастор объяснил мне, что ваш брак с мисс Эйрикорт мог быть признан недействительным и обстоятельства дела могли вас оправдать перед всяким судом Англии. Теперь я хорошо понимаю, что люди знатные и богатые могут избежать разоблачений, которым бедняки вынуждены были бы покориться.

Я должна исполнить еще один долг – последний.

На своем смертном одре я заявляю торжественно, что, женясь на мисс Эйрикорт, вы действовали совершенно честно. Не только я жестоко поступила с вами, но обе Эйрикорт, а также лорд и леди, которые помогали им укорять вас, как негодяя, заслуживающего безжалостного, позорного разоблачения, жестоко и совершенно несправедливо оскорбили вас.

Я уверена, что эти люди могли и не ограничиваться тем, что не правильно истолковали вашу покорность обстоятельствам, в которых вы очутились. Они могли бы преследовать вас за двоеженство, если бы им удалось заставить меня свидетельствовать против вас. Меня утешает, что я хотя бы немного искупила свою вину. Я до сегодняшнего дня старалась не попадаться ни на их пути, ни на вашем.

Мне сказали, что я обязана оставить вам свидетельство о своей смерти.

Когда доктор напишет это свидетельство, он перечислит вам признаки, по которым можно будет удостовериться в моей личности, если мое письмо, как я надеюсь, достигнет вас после моей смерти, до погребения. Пастор, которой положит этот листок бумаги в конверт и запечатает, как скоро душа моя расстанется с телом, прибавит что может в удостоверение моей личности, а домовая хозяйка готова отвечать на все вопросы, которые ей зададут. На этот раз вы действительно можете быть уверены, что свободны. Когда меня похоронят и покажут вам на кладбище мою могилу без имени, то я твердо уверена, Бернард, что вы меня простите, – я знаю ваше доброе сердце. У меня есть еще одна просьба о бедном бездомном существе, находящемся в эту минуту в этой комнате. Но, Боже, как я устала! Мистер Фенник скажет вам все. А иногда, быть может, когда вы женитесь на девушке, достойной вас, вспомните, что в бедной Эмме были и хорошие, и дурные стороны. Прощайте".

№ 2. От преподобного Карла Фенника Бернанду Винтерфильду

Ректорат

Бельгавен

"Сэр!

Я должен исполнить печальный долг и известить вас, что мистрис Эмма Винтерфильд умерла сегодня утром, около пяти часов. Я не буду ничего прибавлять от себя к трогательным строкам, обращенным ею к вам. Я твердо верю, что Господь принял раскаяние бедной грешницы. Ее сокрушенный дух обрел себе покой среди прощенных в загробном мире.

Вследствие ее желания, чтобы вы видели ее мертвою, гроб останется открыт до последней минуты. Доктор, лечивший ее, был столь добр, что дал мне свидетельство, которое при сем прилагаю. По небольшой серебряной пластинке на правой стороне черепа вы можете убедиться, что свидетельство относится именно к этому телу.

Считаю излишним прибавлять, что я готов отвечать на всевозможные справки.

Бедная покойница упомянула об одной просьбе, которую имела к вам. Я передаю вам ее желание, которое ей, по слабости, не удавалось самой высказать.

Во время представлений цирка в соседнем городке под полотно палатки старался подлезть, чтобы посмотреть представление, мальчик-бродяга, по-видимому, обладавший недостаточно развитыми умственными способностями. Он не мог дать ясных сведений о себе. Покойной мистрис Винтерфильд, родившейся и воспитанной, насколько я мог понять, во Франции, удалось узнать от мальчика, что он француз, она почувствовала участие к бедняжке, вспомнив свои дружеские отношения с некоторыми его соотечественниками. С этого времени до самой своей смерти она заботилась о нем, и он, казалось, чувствовал к ней благодарность и привязанность.

Я говорю «казалось», потому что непобедимая скрытность составляет одну из особенностей душевной болезни, которой он страдает. Даже его благодетельница никогда не могла уговорить его быть откровенным с ней. Во всех же других отношениях, насколько я знаю, ее влияние сдерживало некоторые дурные наклонности, по временам проявлявшиеся в нем. Ее смерть еще увеличила его необщительность. Он сделался угрюм и раздражителен, и добрая квартирная хозяйка не скрывает, что боится даже на несколько дней принять на себя заботу о нем. До получения известия от вас он останется у меня в доме, под надзором моей экономки.

Вы, вероятно, догадываетесь, в чем состояла просьба, с которой бедная страдалица хотела обратиться к вам. Она надеялась, что вы согласитесь поместить под надзор знающего человека это беспомощное, одинокое существо. Если с вашей стороны помощи не последует, как мне ни будет это прискорбно, но придется отправить мальчика в дом умалишенных.

С совершенным почтением Ваш покорный слуга Карл Фенник.

Р.S. Я боюсь, что мое письмо и письмо, вложенное в него, еще не скоро дойдут до вас.

Вчера вечером, когда я вернулся домой, то вспомнил, что мистрис Винтерфильд не оставила мне вашего адреса. Единственным оправданием моей забывчивости может служить то, что я был очень расстроен, когда писал под ее диктовку. Я тотчас же вернулся к ней, но она заснула. Зайдя к ней сегодня, я уже не застал ее в живых. В ее письме упоминается Девоншир, и это дает мне повод предполагать, что вы живете в этом графстве, и, мне кажется, она упоминала о вас однажды как о человеке состоятельном и знатном. Не узнав вашего адреса в лондонской справочной конторе, я в настоящее время разыскиваю в здешней частной библиотеке для чтения историю Девона, в надежде, что она может помочь мне. Позвольте прибавить, к вашему успокоению, что никто, кроме меня, не увидит этих бумаг. Для большей безопасности я сейчас же запечатаю конверт и надпишу на нем ваш адрес".

Прибавлено отцом Бенвелем

Нам едва ли суждено узнать, каким образом мальчику удалось завладеть запечатанным конвертом. Вероятно, он бежал с бумагами из дома пастора и вернулся к матери и сестре в Лондон.

И пока такие точные данные в моем распоряжении, план будущего для меня совершенно ясен. Развод Ромейна с женой и изменение его завещания в пользу церкви представляются теперь только вопросом времени.