Текст книги "Миссис Крэддок"

Глава XXXV

Той зимой с Эдвардом произошел несчастный случай. Уже много лет он объезжал норовистых лошадей, и если только слышал о свирепом животном, то непременно ставил целью укротить его. Он знал, что прекрасно держится в седле, и намеренно предпочитал самых трудных коней, поскольку любил и покрасоваться своим мастерством, и поднять на смех других, не столь искусных всадников. Крэддоку льстило, когда люди указывали на него пальцем и говорили: «Превосходный наездник!», а если он видел кого-либо верхом на брыкливой или непослушной лошади, то не упускал случая отпустить свою любимую шутку: «Эй, приятель, ты, видно, не ладишь со своей лошадкой, попробуй-ка мою!» И, задав своему жеребцу шпор, заставлял его гарцевать. Он был безжалостен к трусоватым коням, которые стремились выбрать препятствие пониже или пытались проехать в ворота, вместо того чтобы перескочить через них. Если же высказывалось мнение, что прыжок опасен, Эдвард с легкостью выполнял его, а затем со смехом кричал: «На вашем месте я бы не рисковал, еще, не дай Бог, свалитесь!»

Недавним его приобретением был чалый жеребец. Крэддок купил его совсем задешево, так как лошадь неуверенно преодолевала препятствия и в прыжке подгибала переднюю ногу. Эдвард сразу же взялся объезжать жеребца. Первые две изгороди и канаву лошадь перепрыгнула безукоризненно, и он решил, что ему опять почти задаром досталось превосходное животное, смирное, как ягненок, которому всего-навсего требуется опытный наездник. Тем временем впереди показалась изгородь из штакетника.

– Ну, красавчик, покажи, что ты умеешь!

Эдвард пустил жеребца легким галопом и дал шенкеля, но тот не прыгнул, а резко шарахнулся вбок и потрусил обратно.

– Нет, так не пойдет, – пробормотал Эдвард, разворачивая коня.

Он снова дал шенкеля, жеребец пошел галопом и опять отказался прыгать. На этот раз Эдвард рассердился. Артур Брандертон, проезжавший мимо, порадовался возможности свести старые счеты и громко расхохотался.

– Может, лучше пешком обойдешь? – крикнул он, проскакав мимо Эдварда. Лошадь Брандертона легко взяла препятствие.

– Либо этот жеребец прыгнет через изгородь, либо я сломаю себе шею, – ответил Крэддок и стиснул зубы.

Однако не случилось ни того ни другого. Он в третий раз направил чалого к препятствию, ударив по голове кнутовищем. Жеребец прыгнул, однако, по привычке подогнув переднюю ногу, тяжело рухнул. При падении Эдвард сильно ударился и на какое-то время потерял сознание. Очнулся он от того, что кто-то лил ему за шиворот бренди.

– Что с жеребцом? – спросил он, не думая о себе.

– Все в порядке. А вы как себя чувствуете?

К ним подъехал молодой доктор, случайно оказавшийся поблизости.

– Что произошло? Кто-нибудь ранен?

– Нет, – хмуро ответил Эдвард и попытался встать, злой на себя за то, что предоставляет повод для насмешек. – Можно подумать, никогда не видали, как человек падает с лошади. Среди вас каждому пришлось поваляться, уж я-то помню.

Он подошел к жеребцу и поставил ногу в стремя.

– Идите-ка лучше домой, Крэддок, – высказал свое мнение врач. – Вам нужно отлежаться.

– Черта с два, домой! – Эдвард попробовал сесть в седло, но ему помешала боль в груди. – Проклятие, кажется, я что-то сломал.

Доктор подошел к нему и помог снять куртку, а затем согнул руку Эдварда.

– Здесь больно?

– Немного.

– У вас сломана ключица, – после короткого осмотра заключил врач. – Требуется фиксирующая повязка, дружище.

– Я уж и правда подумал, что переломал кости. Через сколько заживет?

– Не переживайте, самое большее – через три недели.

– Я не переживаю, только, видимо, на месяц придется отказаться от охоты.

Эдвард заехал к доктору Рамзи и после перевязки вернулся в Корт-Лейз. Берта удивилась, увидев, что муж приехал в коляске. К нему уже вернулось обычное благодушие, и он со смехом рассказал ей об инциденте.

– Ничего страшного, разве что обвязали меня, будто мумию. Даже не знаю, как теперь принимать ванну.

На следующий день его навестил Артур Брандертон.

– Ну что, приятель, переупрямил тебя жеребчик?

– Вот еще! Через месяц я буду в порядке и покажу чалому, кто из нас главнее.

– Мой тебе совет, не садись больше на него. Этот финт с подгибанием ноги может стоить тебе жизни.

– Чепуха! – фыркнул Эдвард. – Еще не родилась та лошадь, которую я не сумел бы объездить.

– Послушай, Крэддок, вес у тебя немалый, а кости не такие крепкие, как пятнадцать лет назад. В следующий раз падение может закончиться плохо.

– Вздор! Не записывай меня в старики. Я никогда не боялся лошадей, не собираюсь бояться и впредь.

Брандертон пожал плечами и ничего не сказал, но позже наедине переговорил с Бертой.

– Берта, на вашем месте я бы уговорил Эдварда избавиться от этого жеребца. Это животное опасно. Если конь опять начнет выкидывать свои штуки, вашего мужа не спасет никакой опыт.

Берта глубоко верила в то, что Крэддок мастерски владеет искусством верховой езды. Пусть даже что-то ему не под силу, все равно он один из лучших наездников во всей Англии. Тем не менее она решила поговорить с мужем.

– Да что за глупости! – возмутился он. – Значит, так: в будущем месяце, одиннадцатого числа, мы едем охотиться в те же места, на поля Колтера. Я сяду на чалого, и, клянусь, он возьмет эту чертову изгородь!

– Ты ведешь себя безрассудно.

– Ничего подобного. Я всегда знаю, на что способна лошадь. Этот жеребец может прыгать, если захочет, и, клянусь Богом, я заставлю его это сделать. Если сейчас оробею, мне уже не быть хорошим наездником. Когда тебе уже почти сорок и ты вылетаешь из седла, нужно обязательно повторить попытку, иначе лишишься самообладания, и тогда уж все. Сколько раз сам был тому свидетелем.

Позже, когда Эдварду разрешили снять повязку и он полностью поправился, мисс Гловер умоляла Берту употребить все свое влияние на мужа.

– Берта, я слыхала, это очень опасное животное. Эдвард поступит крайне неблагоразумно, если опять сядет на него.

– Я много раз упрашивала продать жеребца, но Эдвард только смеется, – ответила Берта. – Он страшно упрям, и я ничего не могу с ним поделать.

– Вам не страшно?

Берта рассмеялась.

– Вообще-то нет. Он всегда любил укрощать самых дурноезжих лошадей, и до сих пор все обходилось. Когда мы только поженились, я умирала от страха, провожая Эдварда на охоту, и всякий раз ждала, что обратно привезут его труп. Однако все было хорошо, и постепенно я успокоилась.

– Нет, мне этого не понять.

– Дорогая, нельзя же трястись от ужаса десять лет подряд. Люди, живущие на вулкане, со временем забывают о нем. Если у вас нету стульев, вы привыкнете сидеть даже на пороховой бочке.

– Никогда! – с жаром воскликнула мисс Гловер, живо представив себя в означенном положении.

Сестра священника ничуть не изменилась. Время как будто не имело над ней власти: на вид ей по-прежнему можно было дать и двадцать пять, и сорок лет; волосы оставались такими же блеклыми, фигура, туго затянутая в броню из жесткой черной ткани, – так же стройна и подтянута, а в голове не возникло ни одной новой мысли. Старая дева напоминала королеву из сказки об Алисе, которая со всех ног бежала для того, чтобы остаться на месте, только с мисс Гловер все обстояло наоборот: с приближением конца столетия мир вокруг нее двигался все быстрее и быстрее, а она словно застыла в одной поре, олицетворяя собой восьмидесятые годы девятнадцатого века.

Наступило десятое число. Охотники уговорились встретиться в «Плуге и бороне», как и в тот раз, когда Крэддок упал с лошади. Дабы уверить жену в том, что он совершенно здоров, Эдвард послал за доктором Рамзи и по окончании медицинского осмотра привел его в гостиную.

– Доктор Рамзи говорит, что моя ключица в полном порядке.

– И все же я считаю, что ему не следует садиться на чалого, – покачал головой доктор. – Берта, неужели вы не можете переубедить свою половину?

Берта, спокойно улыбаясь, перевела взгляд на мужа.

– Я сделала все, что могла.

– Моя жена не станет волноваться по пустякам, – заявил Крэддок. – Возможно, на ее взгляд, я не слишком хорош как церковный староста, но во всем, что касается лошадей, она в меня верит, не правда ли, солнышко?

– Да, дорогой.

– Видите, – расплылся в довольной улыбке Крэддок. – Вот что называется быть примерной супругой.

На следующий день жеребца вывели из стойла. Берта наполнила фляжку Эдварда отборным виски.

– Похорони меня достойно, если я вдруг сверну шею, ладно? – со смехом проговорил он. – И закажи красивую надгробную плиту.

– Милый, уверена, это не понадобится. Ты примешь мирную кончину в собственной постели в возрасте ста двух лет, окруженный толпой рыдающих наследников. Уж такой ты человек.

– Интересно, откуда возьмутся наследники?

– Меня не оставляет предчувствие, что мое место займет Фанни Гловер. Судьба, знаешь ли. Я давно знаю, что в конце концов ты женишься на ней. С моей стороны ужасно невежливо заставлять вас обоих томиться ожиданием, особенно учитывая, как она, бедняжка, по тебе сохнет.

Эдвард расхохотался.

– До свидания, женушка!

– До свидания. Передавай привет Артуру.

Оседлав жеребца и щелкнув кнутом, Крэддок на прощание помахал рукой Берте, стоявшей у окна.

Зимний день угасал. Берта, увлеченная книгой, вздрогнула, услышав, как пробили часы. Странно, почему Эдварда еще нет? Она приказала зажечь лампы и подавать чай, а сама задернула гардины. Несомненно, он скоро вернется.

– Уж не свалился ли опять с лошади? – улыбаясь, вслух произнесла Берта. – Он слишком растолстел, пора ему заканчивать с охотой.

Она решила не дожидаться мужа – налила себе чашку чая, подвинула тарелку с булочками и удобно устроилась с книгой. Неожиданно за окном раздался стук колес: подъехал экипаж. Кто бы это мог быть?

– Что за докучливые люди! Являются с визитом в такое время.

Внизу звякнул колокольчик. Берта отложила роман и приготовилась принять гостей, однако никто не входил. Снаружи донесся приглушенный шум. Неужели с Эдвардом и впрямь что-то случилось? Берта вскочила с кушетки и сделала несколько шагов. Из коридора донесся незнакомый голос:

– Куда нести тело?

Тело. Тело – значит труп? Берта похолодела и схватилась за ручку кресла, чтобы не упасть, если ей вдруг сделается дурно. Артур Брандертон медленно открыл дверь, вошел и осторожно затворил ее за собой.

– Я очень сожалею… С Эдвардом случилось несчастье.

Белая как мел Берта смотрела на него, но ничего не говорила.

– Соберитесь с духом, Берта. Боюсь, ваш муж очень плох. Вам лучше присесть… – Артур замялся.

– Если он мертв, почему вы прямо об этом не скажете? – с внезапной злостью выпалила она.

– Примите мои соболезнования. Мы сделали все возможное. Эдвард упал на том же месте, что и в прошлый раз. Должно быть, он растерялся. Я был рядом и видел, как он на всем скаку ринулся на изгородь и вдруг осадил жеребца, когда тот был уже в прыжке. Они оба рухнули.

– Он умер?

– Смерть, по-видимому, наступила мгновенно.

Нет, Берта не лишилась чувств. Ее только немного напугала ясность, с которой она восприняла слова Артура Брандертона. Казалось, она вообще ничего не ощущает. Молодой джентльмен смотрел на нее, словно ожидая, что она разрыдается или потеряет сознание.

– Если хотите, я пришлю к вам свою жену.

– Спасибо, не нужно.

Берта совершенно четко поняла, что ее муж погиб, однако известие не повергло ее в шок. Она выслушала новость безразлично, как будто это касалось чужого человека. Берта поймала себя на мысли: что подумает о ее равнодушии Артур Брандертон?

– Присядьте, – сказал тот. – Налить вам немного бренди?

– Спасибо, со мной все нормально. Не стоит беспокоиться. Где он?

– Я распорядился отнести тело наверх. Ассистент доктора Рамзи сейчас здесь. Позвать его к вам?

– Нет, – глухо произнесла Берта. – Ничего не хочу. Его уже принесли?

– Да, но вам пока лучше не смотреть.

– Я пойду к себе. Не возражаете, если я вас оставлю? Мне нужно побыть одной.

Брандертон придержал для Берты дверь, она вышла. Ее лицо было очень бледным, однако не выражало абсолютно никаких эмоций. Артур зашел к викарию и попросил мисс Гловер прийти в Корт-Лейз, а затем отправился домой, где сообщил жене, что несчастная вдова пребывает в полном потрясении.

Берта заперлась в своей комнате. В доме гудели голоса; доктор Рамзи подходил к двери спальни, но Берта отказалась открыть; затем все стихло.

Она поражалась пустоте, царившей в ее сердце, неестественному спокойствию. Может быть, она сходит с ума, раз ничего не чувствует? Берта повторяла себе, что Эдвард убился, что его бездыханное тело лежит совсем рядом… и совсем не ощущала горя. Она вспомнила свои страхи, которыми терзалась много лет назад, представляя безвременную смерть мужа, а теперь, когда это действительно произошло, она не упала в обморок, даже не заплакала. Берта уединилась, чтобы скрыть от чужих глаз слезы, но слез не было! Ее жуткая догадка подтвердилась: она действительно не испытывала никаких ощущений. Трагическая смерть мужа ее не тронула. Берта подошла к окну, стараясь собраться с мыслями, прислушаться к своим чувствам… Ничего.

– Должно быть, я чудовищно жестока, – пробормотала она.

В голову опять пришла мысль о том, что подумают знакомые, когда увидят ее спокойной и хладнокровной. Берта попыталась выдавить из себя хотя бы слезинку – глаза оставались сухими.

В дверь постучали.

– Берта, впустите меня, пожалуйста, – раздался голос мисс Гловер. – Это я, Фанни.

Берта вскочила на ноги, но не отозвалась. Мисс Гловер снова позвала ее. Голос старой девы прерывался от сдерживаемых рыданий. Почему Фанни Гловер оплакивает смерть Эдварда, чужого ей человека, а она, Берта Крэддок, остается непробиваемой?

– Берта!

– Да.

– Откройте же. Я искренне вам соболезную. Пожалуйста, откройте.

Берта испуганно покосилась на дверь. Она не осмеливалась впустить мисс Гловер.

– Я сейчас не могу ни с кем говорить! – хрипло крикнула она. – Не стойте напрасно.

– Я помогу вам успокоиться.

– Я хочу быть одна.

Мисс Гловер на короткое время умолкла, слышались только громкие всхлипывания.

– Тогда я подожду внизу, хорошо? – после паузы проговорила она. – Позвоните, если я вам понадоблюсь. Возможно, вы захотите поговорить со мной позже.

Берте очень хотелось отослать сестру викария домой, однако ей не хватило смелости.

– Как вам угодно, – ответила она.

К голосу мисс Гловер прибавился еще один, из-за двери донеслись перешептывания, потом опять постучали.

– Берта, какие будут распоряжения?

– Какие теперь распоряжения?

– Почему вы заперлись? Разве не понимаете, что происходит? – Голос мисс Гловер задрожал. – Прикажете позвать женщину, чтобы обмыть тело?

Берта замерла, ее губы побелели.

– Делайте что хотите, – сказала она.

Вновь повисла тишина, странная, сверхъестественная, более невыносимая, чем оглушительный грохот. От этой тишины нервы натягивались, как струны, и становились болезненно-чувствительными. Чтобы не нарушить ее, страшно было даже дышать.

А затем Берту пронзила мысль – острая и мучительная, точно сатанинское копье. Она в ужасе вскрикнула. Чудовищная, нестерпимо омерзительная мысль. Берта бросилась на кровать и зарылась лицом в подушку, чтобы отогнать ее. Сгорая от стыда, она закрыла уши ладонями, только бы не слышать безмолвный шепот дьявола.

Она свободна.

– Значит, таков итог? – вполголоса произнесла Берта.

К ней вернулись воспоминания о зарождении любви. Она вспомнила страсть, слепо швырнувшую ее в объятия Эдварда, вспомнила свое мучительное унижение, когда стало ясно, что муж не способен отвечать такой же пылкостью… Любовь Берты напоминала огонь, безрезультатно кидающийся на базальтовую скалу. Она вспомнила и свою ненависть, которая последовала за горьким разочарованием, и, наконец, безразличие – то самое безразличие, что сейчас заморозило ее душу. Сравнивая свою безумную жажду счастья и безысходное отчаяние, которым обернулись все стремления, Берта понимала, что жизнь прошла зря. Ее радужные надежды сейчас проплывали перед глазами, будто призраки, и она горестно взирала на них. Она ожидала так много, а получила ничтожно мало! Боль тисками сжала сердце, силы оставили Берту. Переполненная жалостью к самой себе, она безвольно опустилась на колени и залилась слезами.

– О Боже, – стонала она, – за что ты наказываешь меня несчастьями?

Берта рыдала в голос, не сдерживаясь.

Мисс Гловер, добрая душа, молча плакала за дверью, ожидая, что может понадобиться Берте. Услышав бурные рыдания, она снова постучала.

– Берта, голубушка, впустите меня. Вы только сильнее мучаете себя, отказываясь поделиться горем.

Берта заставила себя подняться на ноги и отпереть дверь. Мисс Гловер вошла в комнату. В порыве сочувствия она отбросила свою обычную сдержанность и крепко прижала Берту к груди.

– О, моя дорогая, это ужасно, просто ужасно! Я вам искренне соболезную. Даже не знаю, что сказать. Я могу только помолиться.

Слезы потоком лились из глаз Берты, но не оттого, что Эдвард был мертв.

– Теперь у вас остался лишь Господь, – скорбно произнесла сестра викария.

Наконец Берта отстранилась от мисс Гловер и вытерла мокрое лицо.

– Не старайтесь быть мужественной, Берта. Вам нужно выплакаться. Он был замечательным, добрым человеком и очень вас любил.

Берта молча взирала на мисс Гловер. «Да, я страшно жестока», – подумала она.

– Не возражаете, если сегодня я переночую с вами? – спросила сестра викария. – Я послала Чарльзу записку, что остаюсь в Корт-Лейз.

– Ох, нет, прошу вас, не надо. Фанни, если вы меня любите, пожалуйста, дайте мне побыть в одиночестве. Не хочу показаться грубой, но сейчас я не в состоянии никого видеть.

Эти слова глубоко уязвили мисс Гловер.

– Хорошо, не стану вам мешать. Если вы этого действительно желаете, я удаляюсь.

– Да, иначе я просто сойду с ума!

– Хотите поговорить с Чарльзом?

– О Боже, нет. Фанни, милая, не сердитесь. Не сочтите меня злой или неблагодарной, но все, чего я хочу, – это чтобы меня все оставили.

Глава XXXVI

Берта вновь сидела одна в своей комнате, перебирая в памяти прошлое. Затмив собой картины последних лет, перед ней ярко вставали первые дни любви – визит на ферму к Эдварду, вечер у ворот Корт-Лейз, когда он попросил ее руки… С каким экстазом она бросилась в его объятия!

Забыв о настоящем Эдварде, погибшем несколько часов назад, Берта вспомнила высокого стройного юношу, при виде которого у нее кружилась голова, и к ней внезапно вернулась давняя страсть. На глаза ей попалась фотография Эдварда в молодости – карточка стояла на каминной полке уже много лет, но Берта ее не замечала. Она схватила фотографию, поцеловала и прижала к груди. Тысячи сладких моментов пронеслись в ее памяти; Берта опять увидела Крэддока таким, как тогда – крепким, сильным мужчиной, чья любовь служила защитой от всех мирских бед и напастей. Но что толку теперь… «Нужно быть совсем сумасшедшей, чтобы вновь полюбить его сейчас, когда уже поздно», – подумала она.

Сожаление, разлившееся в ее душе, повергло Берту в ужас. Ей казалось, будто дьявольская рука стиснула сердце и сжимает, сжимает его железной хваткой. Нет, ни в коем случае нельзя позволять горю взять верх! Она и без того выстрадала слишком много. Нужно задушить в себе малейшие ростки боли, которые в будущем могут расцвести новым идолопоклонством. Единственный выход для Берты – уничтожить все, что напоминало бы о муже.

Она взяла фотографию, уже не смея взглянуть на нее, вынула из рамки и разорвала на мелкие кусочки. Затем обвела взглядом комнату: «Нельзя ничего оставлять!»

На столике лежал альбом с фотографиями Эдварда в разные годы. На них был кудрявый малыш, сорванец в коротких штанишках, ученик колледжа, возлюбленный Берты. Нашлись и фотографии, сделанные во время медового месяца в Лондоне (Берта сама уговорила Эдварда сняться), – с полдюжины карточек, на которых Эдвард был запечатлен в разных позах. С тяжелым сердцем Берта порвала их все. Ей потребовалось невероятное усилие воли, чтобы не осыпать карточки горячими поцелуями. Пальцы устали рвать бумагу, но в конце концов от фотографий остались одни клочки, которые отправились в камин. Туда же полетели письма Эдварда. Берта чиркнула спичкой и подожгла груду обрывков. На ее глазах они скручивались, чернели и вскоре начисто сгорели, превратившись в кучку пепла.

Берта в изнеможении упала в кресло, однако быстро взяла себя в руки. Выпив воды, она приготовилась к более тяжкому испытанию. От следующих нескольких часов зависело ее будущее душевное спокойствие.

Стояла глубокая ночь, неспокойная, бурная. В голых деревьях бушевал ветер. Берта вздрогнула, когда его порыв ударил в окно с воем, пугающе похожим на человеческий стон. При мысли о том, что ей предстоит сделать, Берту охватил страх, однако сейчас ею двигал еще больший ужас. Она взяла свечу и, открыв дверь, прислушалась. Никого. Тоскливо завывал ветер; ветки зловеще царапали оконное стекло, точно неприкаянные духи рвались в дом.

Рядом со смертью живые всегда остро ощущают веяние чего-то чужого и враждебного, как будто вокруг творится некое невидимое зло. Берта приблизилась к мужниной комнате и на мгновение застыла, не решаясь войти. Открыла дверь, зажгла свечи на каминной полке и туалетном столике, подошла к кровати. Эдвард лежал на спине, его руки покоились на груди, нижняя челюсть была подвязана платком.

Берта неподвижно стояла, глядя на мертвое тело. Воспоминания о юном красавце исчезли, теперь она видела мужа таким, как есть: тучным и обрюзгшим. Лицо Эдварда покрывала багровая сетка расширенных сосудов, располневшие в последние годы щеки выступали двумя шарами, по бокам темнели короткие бакенбарды. На огрубелой коже виднелись морщины, волосы на лбу заметно поредели, через них просвечивал блестящий череп. Руки, некогда восхищавшие Берту своей силой и напоминавшие кисти порфировой статуи, теперь выглядели корявыми и отталкивающими. Их прикосновение уже давно было ей неприятно. Берта хотела, чтобы именно этот образ отпечатался в ее сознании. Наконец она отвернулась и вышла из комнаты.

На третий день прошли похороны. Дом был завален траурными венками и крестами из живых цветов, на подъездной аллее перед крыльцом собралось немало народу. Блэкстеблские масоны (ложа № 31899), посмертно присвоившие Крэддоку титул Досточтимого мастера, изъявили намерение присутствовать на похоронах и теперь в белых перчатках и фартуках выстроились в два ряда по обе стороны аллеи. Кроме того, явились члены ложи Теркенбери (№ 4169), Провинциальной Великой ложи, Марк-ложи и представители Рыцарей Храма. Юнионистская ассоциация Блэкстебла прислала на похороны сотню членов Консервативной партии, которые так же попарно встали следом за масонами. Между братом Г.У. Хавелоком, главой Блэкстеблской ложи, а также Ассоциации профсоюзов, и мистером Аттхиллом Бэкотом, предводителем колонны политиков, возник небольшой спор относительно очередности в процессии, в результате которого преимущество было предоставлено членам ложи как более древней организации. За ними шли члены окружного совета, председателем которого при жизни был Эдвард, и далее – экипажи местного дворянства. Миссис Мэйстон Райл приехала в ландо, запряженном парой лошадей, тогда как миссис Брандертон, Молсоны и прочие ограничились легкими одноконными колясками. Чтобы командовать всей этой толпой, требовалось умелое руководство, и Артур Брандертон уже вышел из себя от досады, так как группа консерваторов начала движение раньше, чем следовало.

– Эх, – произнес брат А.У. Роджерс (хозяин «Свиньи и свистка»), – здесь не хватает Крэддока. Никто лучше его не умел управляться с людьми. Он живо навел бы тут порядок, и похороны закончились бы еще полчаса назад.

Последний экипаж скрылся из виду, и Берта, наконец оставшись одна, прилегла на кушетку. Она испытывала бесконечное облегчение от того, что, по старинному обычаю, вдове не полагалось ехать на кладбище.

Усталый, пустой взгляд Берты скользнул по длинной веренице голых вязов, низкому серому небу, затянутому облаками. Теперь это была бледная женщина чуть за тридцать, все еще красивая, с пышными волнистыми волосами, однако под ее темными глазами обозначились почти такие же темные круги, огонь во взоре померк. Меж бровей пролегла вертикальная морщинка, изгиб губ утратил девическую жизнерадостность, уголки рта скорбно опустились. Лицо заметно исхудало и вытянулось, Берта выглядела очень утомленной. Потухшие глаза говорили о том, что когда-то она любила и жаждала ответной любви, была матерью и потеряла свое дитя и что теперь она не желает ничего, кроме покоя.

Берта действительно неимоверно устала и телом, и душой; устала от любви и ненависти, дружбы, знаний и груза прошедших лет. Мысли унесли ее в будущее: она решила покинуть Блэкстебл, сдав Корт-Лейз внаем, чтобы в момент слабости не испытывать искушения вернуться. Сначала она отправится в путешествие – ей хотелось забыть прошлое, начать жизнь заново где-нибудь далеко, где она еще не бывала. Память воскресила воспоминания об Италии – сказочной стране изобилия и праздности, благословенном прибежище тех, кто мучается неудовлетворенным желанием. Да, она поедет в Италию, а потом еще дальше к югу и солнцу. Ее больше ничто не связывает; наконец – наконец-то! – она свободна.

Унылый день угасал, тяжелые облака темнели в преддверии ночи. Берта вспоминала, насколько открытой была для мира в юности. Чувствуя связь со всеми людьми на свете, она рвалась им навстречу, ожидая, что ее примут с распростертыми объятиями. Жизнь Берты впадала в их жизни, как река впадает в море. Однако очень скоро запас энергии, побуждавший ее действовать, иссяк. Между ней и всеми остальными выросла глухая стена. Не сознавая тщетности своих желаний, Берта вложила всю свою любовь, всю способность к духовному проникновению в одного-единственного человека – Эдварда Крэддока, направив это последнее усилие на то, чтобы разбить стену отчуждения и достичь полного слияния душ. Она отчаянно устремилась к Эдварду, стараясь познать глубины мужского сердца, жаждая раствориться в нем. Увы, в конце концов Берта поняла, что ее цель недостижима…

Я и сам ощущаю, что нахожусь по одну сторону пропасти, а все человечество – по другую. Эту пропасть никому не перейти, это препятствие неодолимо, как огненная гора. Муж и жена – вечная загадка друг для друга. Какой бы страстной ни была их любовь, каким бы тесным ни был союз, им никогда не стать одним целым. Они почти чужие и останутся такими до последнего дня.

Осознав эту истину через пролитые слезы и сердечную боль, Берта ушла в себя, но скоро обрела утешение. Во внутреннем безмолвии она создала свой собственный мир и скрыла его от посторонних глаз, зная, что ее не поймут. В этом мире любые узы были тесны, земные привязанности – излишни.

Встряхнувшись от сбивчивых мыслей, Берта вновь подумала об Эдварде. «Если бы я вела дневник, то сегодня закончила бы его фразой “Мой муж сломал шею”». Устыдившись своей злой горечи, она пробормотала:

– Бедняга… Он был честным, добрым, терпеливым, делал все, что мог, и всегда старался поступать как джентльмен. Он принес миру много пользы и по-своему любил меня. Эдвард виноват лишь в том, что я полюбила его… а потом разлюбила.

Взгляд Берты упал на книгу, которую она читала, ожидая мужа с охоты. Берта оставила ее на кушетке, когда встала за чашкой чая, и книга до сих пор лежала на том же месте – раскрытая, страницами вниз. Размышления утомили Берту, она взяла книгу и принялась спокойно читать.