Текст книги "Разлучающий поток"

Глава IV
Мрачный Джон покидает своего хозяина

На следующее утро приходит Джон к своему хозяину и говорит:

– Хозяин, боюсь, не смогу я уйти от тебя, расплатившись за тот пудинг в горшочке, что ты дал мне отведать вчера вечером. А потому ухожу сразу, без оплаты.

– Что ж, – ответил хозяин, – если ты должен идти – иди, и чёрт с тобой. Что же до синяка на твоей скуле, то я заплачу тебе за него, если ты, конечно, приняв плату, останешься у нас, ведь хотя ты и не очень трудолюбив, и не большой мастер работать руками, но зимой здесь довольно одиноко, и нам всё же будет недоставать твоей помощи.

Джон ответил:

– Верно, хозяин, но вот ведь ещё что верно: не нравится мне Ведермель, хоть я и не скажу, что ты дурно со мной обходился. Не нравятся мне твои вервольфы, такие большие и жуткие, что испугали двух дюжих мужчин при оружии. Не нравятся мне и твои гномы, что отрезают себе головы и приставляют обратно да приглашают к себе отроков, отпуская их домой, не причинив ни малейшего вреда. Сдаётся мне, этот гном однажды выстроит здесь себе гостевые палаты, и кто скажет, когда это случится. А я не хотел бы сидеть с ним за одним столом. Да кроме того, ещё и твой внук: он хороший мальчик и славный скальд, хотя муза и находит на него довольно-таки неожиданно, но, на мой вкус, уж чересчур многословен, и я ясно вижу, что вскоре в этом доме будет два хозяина, а для меня и одного-то достаточно. Наконец, о твоих родственницах: я прекрасно знаю, что не дождусь от них доброго слова в свой адрес. Так что пусть это будет последним, что я тебе скажу, и пора мне повернуться к тебе спиной, как только получу причитающиеся мне деньги, и отправиться искать себе кров ниже по долине. В каком-нибудь месте повеселее этого.

Хозяин кисло взглянул на него, затем развернулся и, достав из сундука суму, вынул из неё серебро, отсчитал нужное число монет и положил перед Джоном (которого с тех пор прозвали Мрачным) со следующими словами:

– Вот плата за твою работу – чистое серебро. Больше я не скажу тебе ни слова – ни доброго, ни дурного. Только одно: смотри получше, чтобы деньги твои не растаяли за несколько месяцев. А теперь пусть и ноги твоей здесь больше не будет!

Джон взял своё серебро и, уложив его в кошель, произнёс:

– Что ж, хозяин, теперь, когда со мной рассчитались, и я отплачу тебе за удар в скулу прошлым вечером.

Джон был высоким и крепким мужчиной тридцати зим от роду, а его хозяин уже несколько постарел, да и силой-то не отличался, а потому казалось, что исход драки можно было легко предугадать. Но вдруг, только Джон бросился на хозяина, как неожиданно понял, что пол будто ушёл у него из-под ног и он летит носом в землю. Когда же он захотел подняться, то увидел, что с одной стороны стоит хозяин с дубиной в руке, а с другой Осберн с обнажённым ножом*. Мальчишка смеялся:

– Ты уже и так задержался, да и многого наговорил о своём уходе, так что тебе же лучше не задерживаться надольше. Или ты думаешь, мы пригласим тебя переночевать? Нет, хотя ты и мастер болтать, но не настолько, чтобы, пока ты болтаешь, наступила ночь.

Тогда Мрачный Джон поднялся, стряхнул с себя пыль, забросил через плечо сумку, которую заблаговременно подготовил, и, выйдя из дому, направился в сторону нижней долины – он был слишком пристыжен, чтобы просить одолжить коня. Впрочем, коня бы ему дали.

За разными заботами прошёл день. Овцы паслись рядом с Мелем, но хозяин постоянно повторял, что будь то волки или нет, а на следующий день он обязательно выгонит овец на холмы. Но он так часто толковал об этом, что казалось, будто ему не особенно-то хочется это делать. Вечером хозяин достал свой старый меч (впрочем, довольно хороший) и сел шлифовать его камнем. А после все отправились спать.

Утром же, ещё прежде, чем рассвело, хозяину сквозь сон послышались чьи-то шаги. Он сел, прислушался и понял, что кто-то шарит по деревянной обшивке стены напротив его кровати-сундука, где висели три щита. А потом он разобрал, как кто-то подходит к двери. Хозяин улыбнулся и снова было лёг, как до него донеслось блеяние овец. От этого звука он встал, оделся, взял копьё и щит и, подпоясавшись мечом, вышел из дома во двор, затем со двора в сторону холмов, но очень медленно. Утренняя заря только занималась, и звёзды ещё были видны. Утро стояло безоблачное. При сером свете хозяин увидел то, что и ожидал увидеть: всё овечье стадо шло в сторону холмов, а за ним, в смутно различимых алых одеждах, следовала низенькая фигура сына Адамова.

Крестьянин улыбнулся и сказал сам себе: «Поистине, этому задире, чтобы отправиться на доблестное дело, непременно требовалось одеться по-праздничному! Сейчас я не пойду за ним, чтобы не испортить ему вкус победы, лучше оставлю его наедине с удачей. Ведь чего-чего, а удачи ему, как я посмотрю, не занимать».

И он задержался у ограды двора, а овцы всё уменьшались и уменьшались, и очертания их становились всё чётче, а алые одежды внука всё ярче. Потом крестьянин быстрым шагом обогнул холм, чтобы тот оказался между ним и домом, и тогда, уже медленнее, направился на север. При этом он говорил себе: «Парень отлично справится, а женщины будут меньше причитать, если увидят, что нет ни меня, ни моего оружия, ибо решат, будто я ушёл на холм вместе с внуком». С этими мыслями он прошёл довольно далеко, держась ближе к берегу реки.

Глава V
Осберн убивает волков

Я ничего не поведаю о том, что происходило с Осберном до тех пор, пока он не вернулся вечером, гоня перед собой отару. Ни одна из овец не пропала, и даже нашлись две из потерявшихся. Юноша нёс в руках щит и копьё, на поясе его висел кинжал гномьей работы, а через плечо был перекинут довольно большой для такого мелкого юнца льняной белый мешок, в котором лежало что-то тяжёлое и сильно запачканное кровью. Юноша сперва загнал овец, а потом, не снимая мешка, прошёл в дом. Он кинул свою ношу к домашнему очагу, затем набросил на плечи балахон и сел перед мешком, заслонив его собой. К этому времени на улице начало темнеть, а в самом доме уже сгустились сумерки, только вокруг огня, маленькие язычки которого плясали на куче горящих дров, было светло. Дом стоял пустой: женщины загоняли коров, а хозяин ещё не вернулся.

Юноша сидел тихо, почти не шевелясь. Первым пришёл хозяин. Услышав блеяние овец, он с радостным сердцем поспешил к загону, а там обрадовался ещё сильнее: света восходящей луны хватило, чтобы сосчитать животных, и крестьянин заметил, что к вечеру их стало на две головы больше, чем утром. Тут уж он быстро направился к дому, а за ним поспешили и женщины, загнавшие коров в коровник, и в дом они вошли все вместе.

Хозяин позвал:

– Есть ли кто дома?

И Осберн отозвался со своего места:

– Есть, только мало, ибо сам я малый.

Все обернулись и увидели отрока, завёрнутого в балахон, и что-то ещё за его спиной, но что это было, они не могли разобрать. Дед спросил:

– Где же ты был весь день, родич? Ты всегда бесшабашен и гуллив, и, верно, розги будут достойной оплатой твоих блужданий.

Осберн ответил:

– Я пас овец. Может, я смогу откупиться от розог тем, что нашёл двоих потерянных и привёл в целости всю отару?

– Может, и сможешь, – кивнул дед. – С тобой ничего больше не приключилось?

Юноша сказал:

– А смогу ли я откупиться тем, что принёс домой хорошую добычу?

– Сможешь, если добыча и вправду хороша, – ответствовал хозяин.

– Это всего лишь три бекаса*. Я добыл их в углу того болота, – сказал Осберн.

– Бекасы! – воскликнула Бригитта. – Какой же ты ловкий, воспитанник мой, если сумел добыть их без силка и без аркебуза*. А ведь они порхают, ну что твои бабочки мартовским днём!

– Верно, тётушка, – согласился отрок, – но камень или два могут принести пользу и без натянутой тетивы, если, конечно, пускающий их достаточно ловок. Правда, я смог убить их и без камней. Спросите же меня, что за оружие я на них поднял.

С этими словами Осберн встал, встряхнулся, балахон спал с его плеч – а к тому времени бабушка зажгла свечи, – и все увидели алые и золотые праздничные одеяния юноши. Бригитта удивилась:

– А я ещё спрошу тебя, воспитанник мой, неужели мужчины ходят за бекасами в праздничных одеждах?

– Я отвечу тебе, – молвил отрок. – Оружие, что взял я на охоту, – это щит для защиты, да копьё для выпада, да нож для отделения голов. А ещё я скажу, что когда мужчины идут в бой, они обычно одеваются в самые лучшие одежды.

Отрок стоял под крышей дома, невысокий, но прекрасный. Глаза его сверкали, волосы блестели, а из уст вырывались слова:

 
Там, где ветра над холмами холодные,
Волки бродили, худые, голодные,
Рыскали серые злобными взглядами,
Нет ли овец перепуганных рядом.
Солнце угрюмо на битву взирало,
Хищников, жертв и юнца освещало.
Юноша встал между стаей и стадом –
Бродягам погибель, а овцам ограда.
Этому – в брюхо копьё, тому – в пасть,
Третий уже побоится напасть.
Глаз своих солнце сомкнуть не успело,
Как бестий троих сразил юноша смелый.
 

– Это ты хорошо спел, – похвалил хозяин, – но покажи нам, наконец, бекасов.

Правда, прежде чем юноша успел подойти к своему мешку, ему на шею кинулись две женщины, обнимая и целуя его, словно первый раз в жизни. Но вот, вырвавшись из их объятий, Осберн наклонился над мешком и, достав из него что-то, бросил на стол. Это была отрезанная голова огромного серого волка, разевавшая пасть и сверкавшая белыми клыками. Женщины в ужасе отпрянули. Осберн же сказал:

– Смотрите, вот моя первая добыча, а вот и вторая.

И он вытащил из мешка ещё одну голову и бросил её на стол. За ней своим чередом последовая и третья голова.

– Теперь, – произнёс юноша, – мешок пуст. Как ты считаешь, дедушка, я откупился от розог? А тебя, бабушка, я попрошу дать мне поесть, ибо я голоден.

В ответ Осберна захвалили и заласкали, а стол собрали такой, словно решили во второй раз отпраздновать приход ноября*, и радовались, как радуются во время самых весёлых Святок*.

Глава VI
Жители Ведермеля едут к Расколотым холмам

Дни приближались к зиме, и Осберн с того случая мог делать всё, что хотел, и ходить, куда хотел, даром, что был ещё отроком. Но он, хотя его никто и не принуждал, желал работать, а временами его тянуло побродить по округе. По правде говоря, так как детей одного с Осберном возраста в округе не было, то временами открытое поле или пустошь казались отроку более близкими друзьями, чем взрослые обитатели Ведермеля и даже чем женщины.

Пришла зима, а с ней и снег, и мороз, но не сильный, как хотелось бы многим в этих краях, ведь тогда Разлучающий поток мог бы замёрзнуть, чего, впрочем, никогда не бывало. Одним святочным утром Осберн, дед и бабка ещё задолго до рассвета собрались в путь, чтобы, дойдя до Расколотых холмов, выслушать Рождественскую мессу* в построенной на восточном берегу церкви Всех Святых, приходской церкви той округи. На противоположном берегу была другая церковь, сходная с этой во всём, и даже освящённая точно так же: в честь всех святых. Прихожанами её были жители западного берега. В тот раз Осберна впервые привели на холмы. Кроме того, обычно обе женщины оставались дома, но сейчас ничто не могло заставить старушку отказаться проделать путь до церкви вместе с мужем, ведь там она могла показать своего любимого волкоборца соседям. До поселения на Расколотых холмах было семь миль вниз по течению, и обитатели Ведермеля пошли наискось по покрытым снегом полям, подойдя к речному берегу на полдороге и затем продвигаясь уже вдоль самого его края. К этому времени почти рассвело, и Осберн, взглянув через воду, примерно в полумиле на том берегу (день был очень ясный) увидел два невысоких бугорка посреди поля, а между ними заросли низеньких деревьев. Юноша спросил у своего деда, что это стоит на том берегу, ведь он сам никогда прежде не спускался так далеко вниз по течению. Прежде, чем он убил волков, ходить в эти края ему запрещали, а после того случая Осберн изо дня в день работал по дому и в овчарне да пас овец на холмах.

Дед отвечал ему:

– Это место называется Хартшоу, и мы слышали, что с другой стороны рощи и холмов, на западных их склонах, стоят дома, принадлежащие одному семейству, и те земли именуют Холмами Хартшоу.

Осберн сказал:

– Хотел бы я однажды там оказаться. Сдаётся мне, те места приветливы, и я думаю, что его жители однажды станут частью моей жизни.

Дед ответил:

– Мы слышали, что жителей там немного: только вдова да её единственный ребёнок, малая девочка. Что же до твоего «однажды», то его ещё долго ждать. Много, очень много времени нужно, чтобы обогнуть Разлучающий поток. Разве только придёт к нам Ужасная Зима, и все земли покроются льдом, тогда воды потока остановятся, но да избавит нас от этого Господь со всеми святыми.

Некоторое время Осберн ничего не отвечал, а затем сказал так:

– Дед, нам было бы лучше сразу спуститься от дома к берегу реки. Тогда бы мы всю дорогу шли вдоль потока до самых холмов, ведь очень интересно смотреть через воды, размышляя о том, что там на другом берегу, и гадая, попадём ли мы когда-нибудь туда. Почему мы так не сделали, ведь очень удобно идти вдоль берега.

Старик ответил:

– Мы пошли самой короткой дорогой, вот и всё. Утро ведь холодное.

Но он лгал: они решили пойти наискось, чтобы обойти стороной одно место на берегу, которое жители той долины почитали за гибельное. Обо всём этом старик не хотел рассказывать своему внуку, ставшему теперь таким своевольным, он считал, что если внук услышит об опасности, то сгорит от любопытства, пока не испытает на своей шкуре, правду ли разносит молва. О месте же этом, что теперь находилось как раз за спиной путников, подробный рассказ впереди.

Обитатели Ведермеля пришли к холмам вовремя: солнце только поднялось, а люди уже собрались. При их приближении народ на западном берегу приветствовал их криками, как это вошло в обычай у жителей обоих берегов. Первым, кого они встретили, был Мрачный Джон. Старушка, будучи добросердечной женщиной, по-дружески приветствовала его, она была рада встретить знакомого, ведь ему можно было рассказать о победе её внучка над волками. Этот рассказ просто готов был сорваться с её уст при виде первого же встречного, вот он и излился во всём многословии, а народ, как мужчины, так и женщины, собирался вокруг старушки и Джона и слушал, ибо рассказчицей хозяйка Ведермеля была знатной и умела говорить без перерыва.

Мрачный Джон вынужден был дождаться конца этого рассказа, и когда старушка замолчала, он сказал:

– Что ж, сударыня, я всегда считал, что парень этот – особа заметная. И более того, так ведь и случилось, как я предупреждал вас: над вами появился новый хозяин.

С этими словами он отвернулся. Другие же, кто слушал эту историю, и таких было не один и не два, дивились рассказанному, приняв всё, что произошло, за чудо, ведь дитя встретилось лицом к лицу с тремя чудовищами, что обратили в бегство двух крепких мужчин, и убило их. А один из слушателей даже сочинил песню, которая тотчас же зазвучала над Восточным холмом, перекинувшись вскоре и через воды потока вместе с повестью о чудесном событии, и пролившись там, над Западным холмом:

 
Бежать от врага иль сражаться достойно –
Выбор свободный для каждого воина.
Грозен в бою многоопытный Джон!
Стаю волков увидал как-то он,
Вовремя их он успел повстречать,
Чтоб было кому свой забег показать!
И Осберн-малыш был бегун хоть куда,
Ему не страшны ни огонь, ни вода,
Но ждали его испытанья иные:
Острые копья да волки лихие.
Ребёнку – битва, бегство – мужу сильному,
Домашним – смех, когда опасность минула.
 

Мрачный Джон, услышав эту песню, только ругнулся сквозь зубы, но промолчал.

И вот на обоих берегах реки в церквях зазвонили к обедне, и народ начал стекаться на службу. Осберн сидел в удобном месте позади мужчин и смотрел во все глаза да слушал во все уши, как и во весь тот день. Когда месса окончилась, на обоих берегах реки зажгли обеденные костры и разбили палатки, и вскоре все принялись за еду. Потом, когда они немного попели, настало время пить. Все сели парами, правда некоторым мужчинам пары не хватило, так как их было больше, чем женщин. Все мужчины, кроме Мрачного Джона, обходились с Осберном хорошо. Нашлась для него и хорошенькая девица семнадцати зим. Осберн, с усердием рассматривавший всех миловидных женщин (ведь он редко видел особ женского пола, кроме двух своих престарелых родственниц), был удивлён тем, какая большая радость накатывала на него, когда девушка скидывала капюшон или стягивала перчатки. Она же, хотя Осберн и был всего лишь ребёнком, смущалась, помня, что рассказывали о его доблести. И только после того, как они выпили чашу-другую, Осберн отважился обнять её за шею и поцеловать в щёки и в уста. Девушка тотчас вспыхнула, словно роза, и все, кто был с ними в одной палатке, весело рассмеялись. Юная пара завела нежные речи, и так прошло довольно много времени. Осберн держал девушку за руку до тех пор, пока пир не подошёл к концу. Окончание же его было таковым: все встали у самой кромки воды одним длинным рядом, держась за руки. Тостовая чаша пошла по рядам на обоих берегах, и люди выкрикивали друг другу заздравные тосты. Затем хором, громко закричали, на этом-то праздник и окончился, и все разошлись. В этот раз (а уже стало совсем темно, и только огни освещали собрание) девушка первая поцеловала Осберна. И ей для этого совсем не нужно было низко нагибаться, хотя она и считалась высокой девицей, ведь Осберн был довольно крепок и высок для своих лет.

И вот все разошлись по домам. И вскоре зима в Ведермеле окончилась, и больше ничего не происходило, о чём можно было бы рассказать.

Глава VII
О новом знакомом и его даре Осберну

Когда же наступила весна, Осберну вновь пришлось выгонять овец на холмы, хотя он охотнее ходил бы к реке, ибо ничего не желал больше, как пересечь поток и узнать, что там, на другой стороне. Он был ещё ребёнком, и всё же, выпади случай, отправился бы искать ту милую девушку, чью руку держал в своей руке на берегу праздничным рождественским вечером, но нужда заставляла его теперь, когда зазеленела трава, присматривать за овцами.

И вот в один из тех дней, когда март уже готов был уступить место апрелю, Осберн, как обычно, погнал овец к вершине холма. Там он прошёл с ними ещё немного, всё вверх и вверх, дорога была твёрдой и каменистой, но идти это не мешало, трава по дороге, хоть и росла редко, только в неглубоких лощинках или под сенью скал, но была сочной, и овцы проворно щипали её, а юноша всё шёл и шёл за ними, пока они не привели его в маленькую зелёную долину, по которой бежал ручей. Там овцы разбрелись во все стороны и ни в какую не давали себя поймать и связать, а несколько даже перешли через окружавшие долину холмы и не желали возвращаться на зов Осберна. Его собака была ещё молодой и неопытной, а потому не могла помочь своему хозяину. И Осберн уже подумывал, не лучше ли будет ему собрать тех овец, что удастся, отвести их домой, в загон, а потом вернуться и разыскать остальных, может, и с помощью деда. Но собрать он сумел только тех, что убежали недалеко, а уже разгорячился и устал метаться да кричать на овец и собаку. Тогда юноша решил спуститься к ручью, напиться воды и немного отдохнуть, а потом уж продолжить работу. Так он и сделал. Он лёг у воды и отпил уже большой глоток, но тут ему показалось, что он услышал чьи-то шаги: кто-то спускался по зелёному склону.

Правда, юноша всё равно сперва напился и лишь потом, поднявшись на колени, огляделся. И тут же вскочил на ноги, ибо в его сторону ярдов в десяти от ручья шёл рослый мужчина. Осберн не испугался, увидев его, хотя и вздрогнул слегка, ведь это был не его дед, да и, по правде говоря, незнакомец в своём необычном наряде: алой куртке с изящной вышивкой, а поверх – в серой длинной кольчуге из мелких колец*, – не был похож на жителя долины. На левой руке, у самого плеча незнакомца, блестело большое золотое кольцо. На голове его сверкал шлем-бацинет*. Мужчина был подпоясан мечом, в руке нёс лук, а за его спиной висел колчан со стрелами. Наружность его была приятной: светлолицый, сероглазый, с жёлтыми, гладкими, словно шёлк, волосами, свисавшими до плеч, незнакомец, казалось, был очень молод.

Осберн приосанился, чтобы встретить незнакомца достойно, и звонким голосом громко произнёс приветствие: раз, другой. Несколько мгновений они стояли, глядя друг на друга через ручей, затем незнакомец благодушно рассмеялся и спросил:

– Есть ли у тебя какое имя, чтобы мне можно было обратиться к тебе?

– Я Осберн из Ведермеля, – ответил мальчик.

– Ага, – сказал воин, – это ты убил трёх больших серых волков прошлой осенью? Тех самых волков, что за день до того обратили в бегство двух вооружённых мужчин?

Осберн покраснел:

– Ну да, а что с того? Три псины с холмов напали на наших овец, и я постарался помешать им. Тебе какой-то ущерб с этого, господин?

Незнакомец вновь рассмеялся:

– Нет, мой мальчик, я любил их не больше твоего. Это не мои ручные псы. Но что же ты здесь делаешь?

– Ты и сам видишь, – отвечал Осберн, – я пасу овец, но часть из них сбежала от меня, и я никак не могу их собрать. И потому я думаю пойти домой с теми, что остались.

– Что ж, – произнёс мужчина, – это мы быстро исправим. Отдыхай здесь и жди моего возвращения – я уж мигом приведу их к тебе.

– С большой радостью, – согласился Осберн, – буду тебе очень признателен.

Воин, широкими шагами перейдя ручей, направился вверх по склону, а Осберн в немалом изумлении сел на камень, ожидая его возвращения. Незнакомца не было немногим более часа, а затем на самой макушке холмов Осберн увидел овец, спускавшихся в долину, а за ними незнакомца, погонявшего их. Приблизившись к ручью, овцы остановились как вкопанные, словно были привязаны.

Незнакомец прошёл сквозь стадо к Осберну и громко, но дружелюбно спросил:

– Что, ты ещё здесь? Я уж думал, ты побежишь домой.

– Почему я должен был побежать? – отозвался парень.

– Испугавшись меня, – ответил незнакомец.

Осберн сказал:

– Я и вправду немного испугался тебя, когда увидел впервые, на тебе же серая кольчуга* и блестящий шлем. Но приметив, что ты неплохой человек, я больше уже не боялся. Кроме того, я не прочь был вновь на тебя поглядеть, ведь ты красив да пригож, и мне очень уж хочется запомнить тебя.

Воин ответил:

– Точно так говорили и другие прежде тебя.

– Это были женщины? – поинтересовался Осберн.

– Какой ты догадливый и проворный, малыш, – произнёс воин. – Верно, женщины. Но было это уже давно.

– Ты не похож на старого человека, – сказал Осберн. – Я видел стариков, они совсем не такие, как ты.

– Не думай об этом, – ответил человек в шлеме. – Скажи мне лучше, сколько тебе лет?

Осберн ответил:

– Когда в этом году пройдут три апрельских дня, мне исполнится тринадцать лет от роду.

Человек с пустоши сказал:

– Да ты крепко сложён для своих тринадцати лет, мне это по нраву, думаю, мы ещё станем друзьями. Когда же ты вырастешь, я покажусь тебе ничуть не старше, чем сейчас, – мы будем тогда, как братья. Может, наша вторая встреча случится совсем скоро. А пока дам тебе такой совет: попробуй походить по берегу Разлучающего потока, мне кажется, там тебя ждёт твоя судьба. А теперь последнее: я приду сегодня навестить тебя, и в знак этого подарю кое-что. Ты хотя бы немного умеешь стрелять из лука?

Осберн ответил:

– Дома у нас есть один лук, и мой дед натягивает его иногда для меня и учит стрелять по мишеням, так что я немного смыслю в этом.

Тогда воин протянул ему тот лук, что держал в руке, и произнёс:

– С этим луком ты станешь умелым стрелком, ибо тот, кто получил его в дар, каждый раз будет попадать в цель, если, конечно, при этом воспользуется и моими стрелами. Вот, я дарю тебе три стрелы. И если ты сделаешь так, как я скажу, то увидишь, что их не так-то легко потерять, ибо они всегда возвращаются к владельцу. Если ты потеряешь две из них, возьми третью, выйди на ровное, пустое место, только не на луг и не в поле, повернись на северо-восток и выстрели прямо в небо, да при этом произнеси такие стихи:

 
На север стреляю – стрелу возвращаю.
На юг я стреляю – все три возвращаю.
Я в небо стреляю – к себе призываю.
Все три я пустил, заклинанье готово:
Ключ, и замок, и верное слово.
 

И тогда ты увидишь, что все три стрелы лежат у твоих ног. Бери же теперь и лук, и стрелы. Отгоним овец на вершину склона, с которого открывается вид на Ведермель.

Тогда Осберн, чувствуя, как его переполняют радость и восторг, взял лук со стрелами, и, шагая рядом с новым другом, направился через пустырь, гоня перед собой овец. По дороге незнакомец многое успел рассказать. Наконец он произнёс:

– Теперь, когда я знаю твоё имя, можно предположить, что тебе хотелось бы узнать и моё, а также, кто я. Правда, своё имя я всё же тебе не открою, ибо в вашем языке нет для него слова, но сейчас и при следующей встрече ты можешь называть меня Железноголовым. Знай также, что когда мы встретимся вновь, я буду одет по-другому. Думаю, ты узнаешь меня в том одеянии, но смотри не выкажи перед другими и знака того, что узнал меня. Что же до лука, то, мне кажется, ты не разболтаешь, от кого получил его. Посмотри, отсюда видно Ведермель. Доброго тебе пути, храбрый юноша, и не забывай моих слов.

На этом незнакомец развернулся и огромными шагами направился обратно, к пустырю. Отроку жаль было расставаться с ним, ибо он решил, что никогда раньше не встречал такого замечательного человека.