Текст книги "Песнь Огня"

Уильям НИКОЛСОН
ПЕСНЬ ОГНЯ

Пролог
Прыгай, Попрыгунчик!

Три дня и три ночи провел Альбард в руинах своего города. Он лежал в забытьи, в полусне, не в силах ни двинуться, ни позвать на помощь. Над головой сменяли друг друга солнце и звезды. С каждым часом становилось все холоднее. Могучее тело иссушал голод. Смерть близко, и нет спасения. Впрочем, спасения Альбард и не ждал. Одно ему было неясно: почему смерть медлит? И что случится, когда этот таинственный миг наконец наступит? Альбард отбросил тревожные мысли и по обычаю своего народа затянул предсмертную песню. Хотя, в отличие от многих других песнопений, в ней были слова, с застывших губ не слетело ни звука. Альбард пел про себя.

 
Радость дня моего, отпусти!
День жизни моей, отпусти!
Жизнь сердца моего, отпусти!
Отпусти, дай мне уйти…
 

Песня приласкала и успокоила Альбарда: наверное, скоро придет сон. Боль унялась; в разрушенном городе воцарилась тишина. Альбард перестал различать утро и вечер и забыл, какая стоит пора года. Пришло время конца.

 
Сердце жизни моей, отпусти!
Жизнь дня моего, отпусти!
День радости моей, отпусти!
Отпусти, дай мне уйти…
 

Песня уже угасала, как вдруг раздался новый звук: чьи-то шаги. Даже не шаги, а сбивчивый топоток – будто невидимый гость то бежал вприпрыжку, то останавливался. Сквозь смертный туман Альбард расслышал голос, живой и резкий. Голос говорил сам с собой:

– Прыгай, Попрыгунчик!

«Оставь меня в покое, – мысленно сказал Альбард. – Дай мне умереть».

Где там! Нарушитель спокойствия его не слышал, а если бы и услышал, то не обратил бы внимания. Приближается. Еще немного – и споткнется об Альбарда.

– Он где-то здесь. И я здесь. Вот когда его «здесь» встретится с моим «здесь», я его и найду. Прыгай, Попрыгунчик!

«Нет! – вскричал Альбард. – Только не он! Только не этот весельчак! Сюда, смерть! Скорей!»

Поздно. Хотя тело Альбарда охладело, и глаза давно закрылись, глубоко внутри упрямо теплилась жизнь. Тот, кто назвал себя Попрыгунчиком, нашел умирающего и закричал от радости:

– О, какой счастливый день! Альбард! Дорогой мой друг, вот ты где!

«Сгинь».

– Н-да, видок у тебя…

«Я при смерти, тупица».

– Ничего! Скоро мы тебя поставим на ноги!

«Чтоб ты утонул, болван».

– Молодчина! Видишь, все получится! А кто это у нас так замерз? Батюшки мои… Ну-ка, ну-ка… Сейчас мы тебя отогреем!

Коротышка старательно забарабанил руками по истощенному телу, разгоняя кровь. Искорка жизни внутри задрожала и разгорелась.

Альбард открыл глаза.

– Привет, незнакомец! – засиял улыбкой Попрыгунчик. – С возвращением в этот прекрасный мир!

Альбард промолчал; в его больших серых глазах отразились гнев и презрение.

– Не нужно благодарностей, – сказал Попрыгунчик. – Я рад, что кого-то сделал счастливым.

«Ну и дурак», – думал Альбард, пока пришелец растирал его руки и ноги. Постепенно возникла боль – значит, чувства возвращаются. Кто этот Попрыгунчик вообще такой? Мужчина или женщина? Или кто-то другой, для кого и названия нет?

«Пузырь, – решил Альбард. – Пузырь с идиотской ухмылкой».

Несомненно, это существо – человек; правда, пониже, поприземистее и покруглее многих. У него столько же рук, ног, глаз и ушей, сколько у людей. Над круглым, как луна, лицом – копна волос. Только вот светлых или темных? Длинных или коротких? Попрыгунчик обладал странным свойством: ни одну его черту – пожалуй, кроме жизнерадостного голоса – нельзя было запомнить. Иногда он походил на маленького мужичка средних лет, иногда – на десятилетнюю девчушку. Попрыгунчиком его прозвали не только за походку. Он весь был какой-то прыгучий, постоянно двигался и менялся. Спрашивать о том, кто он на самом деле, Попрыгунчика было бесполезно. Тот всегда отвечал, услужливо улыбаясь:

– А кем бы ты хотел меня видеть?

Для детей Попрыгунчик оказывался добрым дедушкой, для женщин – шаловливым ребенком, для мужчин – верным другом. Для Альбарда он стал спасителем, слугой и сиделкой. Попрыгунчик разыскивал для него еду и питье, а зябкими ночами спал, тесно прижавшись и согревая теплом своего тела.

Как тут пожалуешься? В придачу ко всему Попрыгунчик отличался большим добродушием. Добродушием несгибаемым и непоколебимым. Немного окрепнув, Альбард часами придумывал разные способы его обидеть, но безуспешно.

– Уверяю тебя, Попрыгунчик, лучше бы я умер, чем страдал бы тут от твоего безосновательного оптимизма!

– А, так мне лучше быть мрачным? Это можно.

Попрыгунчик повесил круглую голову, опустил углы рта и зашаркал, вздыхая и бормоча.

– Печальный и одинокий, печальный и одинокий…

– Уродливый коротышка, – подсказал Альбард.

– Печальный и одинокий, уродливый коротышка, – эхом отозвался Попрыгунчик.

– И тупой толстяк.

– Печальный и одинокий, уродливый коротышка и тупой толстяк, – запричитал Попрыгунчик, ударяя себя в грудь.

Правда, он тут же все испортил, потому что поднял сияющее лицо и спросил:

– Ну, как? Хорошо получилось?

Почти наперекор своей воле и лишь благодаря преданной заботе Попрыгунчика Альбард выздоровел.

– Спасибо тебе, – горько вздохнул он. – По твоей милости я еще повлачу жалкое существование, в котором не осталось ни цели, ни надежды на счастье.

– Нет-нет, – ответил Попрыгунчик, – ты очень ошибаешься. В твоей жизни есть цель. Ты должен обучить мальчика.

– Какого еще мальчика?

Впрочем, Альбард прекрасно знал какого. Речь могла идти только об одном: о том, кто будет править после него. Конечно, его нужно обучить. Мальчика, которого он любил и ненавидел, врага, соперника, который лишил его власти, преемника и наследника. Альбард завидовал его молодости и ненавидел за победу над собой. Альбард любил его как сына, которого никогда не имел, и гордился им. Хоть бы раз увидеть мальчика и обнять на прощание! Чувства захлестнули Альбарда – а все этот пузырь.

Попрыгунчик, который, по всей видимости, ничего не заметил, просто сказал:

– Его зовут Бомен Хаз.

– Чему я должен его обучить?

– Как выполнить свой долг.

– А почему я?

– Потому, – ответил Попрыгунчик, сияя, – потому, что ты лучший из нас.

– Вот как?

Альбард знал, что о нем говорят на Сирине. Лучший – и худший. Величайший из всех Певцов, что поцеловали лоб Пророка, наделенный наивысшей силой – и единственный, кто предал свое призвание.

– Положим, лучший. И что с того?

– А то, что ты должен обучить мальчика. К этому все идет.

– Все идет не к этому, а к смерти.

– Ну и пусть! Зато мы умрем с честью!

Альбард вздохнул и сдался: в таком упрямом довольстве не пробьешь и мельчайшей бреши.

– Так где он? Мальчик-то?

– Идет к горам со своим народом. Нужно спешить. Они вышли уже много дней назад, а ветер крепчает.

– Ветер, говоришь? И в конце ты тоже там будешь, а, Попрыгунчик? Ты запоешь песнь огня, когда ветер дунет тебе в спину?

– О да! Познать огненный ветер – счастье! И оно выпало на долю нашего поколения.

– А я петь не буду. Я давно сделал свой выбор. Мое время прошло, все кончено.

Альбард окинул взглядом обугленные развалины красивейшего города на свете.

«Они оказались недостойны. Я подарил им совершенство, а они испугались и предпочли грязь. Что ж, пусть теперь в грязи и валяются».

– Тебя послал Сирин, пузырь?

– Да, конечно.

– Сирин меня ненавидит. Сирин желает мне смерти.

– Отнюдь. Ты сыграл свою роль, как и мы все.

– Сыграл роль!

Альбард оглушительно расхохотался. Ну и дела! Альбард-бунтовщик, предатель, мятежник, выполнил план Сирина! Нет, он нарушил все правила, бросил вызов иерархии и создал собственный мир, где стал единоличным правителем, Доминатором. Певцы никогда не искали мирской власти. Только Альбард, лучший из них, преступил главный закон.

– Я не играл никаких ролей для Сирина, маленький Попрыгунчик! Они называют меня Отступником. Я их неудача.

В голосе Альбарда зазвучали нотки гордости. Кроме гордости, у него ничего не осталось: его лишили и города, и смерти…

– Пора идти, – сказал Попрыгунчик. – Ты достаточно окреп?

– Крепну с каждым днем. И все-таки я уже не тот. Видел бы ты меня в лучшие дни! Силач, богатырь! А сейчас – мешок с костями. Эх, смертная природа!

– А сила как? Возвращается?

– Понемногу… Да, возвращается.

Альбард огляделся. Рядом с ямой, куда он заполз умирать, валялся короткий меч. Оружие выпало из рук какого-то несчастного глупца, погибшего, выполняя его приказ, и теперь лежало под слоем пыли и камней. Альбард сосредоточился на рукояти и с большим усилием сдвинул меч с места. Больше ему ничего не удалось.

Вздохнув, бывший Доминатор нагнулся, отбросил камни и поднял меч рукой. Попрыгунчик одобрительно улыбнулся.

– Молодец! Неплохо для начала, правда?

– А если бы я этим мечом перерезал тебе глотку, сгодилось бы и для конца.

– О, ты этого не сделаешь. Если я умру, тебе не будет от меня никакой пользы.

– Мне и так нет от тебя пользы, Попрыгунчик. Ты не дашь того, что я хочу. Ты не сделаешь то, что нужно.

Альбард засунул меч за веревку, которой подпоясывал простую шерстяную мантию, и повернул крупный крючковатый нос к северу.

– И все же мы найдем мальчика, направим его на путь, и начатое свершится. Не потому, что таковы планы Сирина, а потому, что так хочу я. Сирин мне не указ. Я – Отступник. Я тот, кто идет своим путем.

Альбард стоял лицом к броду через озеро, всматриваясь в северные горы. И поэтому он не заметил выражения, мелькнувшего на круглом глуповатом лице Попрыгунчика, – снисходительной улыбки отца, который позволяет капризному чаду сказать последнее слово в споре, зная, что тому все равно придется сделать, как велено.

– Конечно, пусть будет, как ты хочешь, – согласилось странное существо без возраста и пустилось вприпрыжку вслед за Альбардом. – Прыгай, Попрыгунчик!

Глава 1
Вид с кислосмольного дерева

Вереница усталых путников медленно двигалась в гору. Погода стояла холодная. Лошади, упрямо опустив головы, тянули нагруженную повозку. День ото дня животные заметно тощали; Редок Зем, который их вел, не садился в повозку, а шагал рядом, чтобы облегчить труд скотины. В свои шестьдесят с лишком старик с живостью молодого высматривал дорогу, не давал колесам запнуться о камень или застрять в глубокой колее. Труднее всех приходилось детям. Дочурке Мелеца Топлиша, Гагате, было всего шесть лет, и Редок Зем то и дело подсаживал девочку на повозку, на сложенный шатер, чтобы ее коротенькие ножки хоть немного отдохнули.

В путь вышли тридцать два человека всех возрастов, две тягловые лошади, пять коров и кот. Анно Хаз, предводитель маленького кочевья, наказал всегда держаться так, чтобы видеть друг друга, поэтому шли странники не быстрее самого слабого.

В это беспокойное время на дорогах промышляли шайки разбойников. Поэтому впереди беспорядочно рассыпавшейся группы шагали мужчины помоложе и зорко всматривались вперед, держа мечи наготове. Впрочем, Анно знал: в стычках у них мало опыта и к тому же все давно недоедают. Тревожно поглядывая на горизонт, он думал не столько о разбойниках, сколько о приближении зимы. Да, еда и дрова еще есть, однако с каждым днем запасы тают, а вокруг пусто и голо.

– Не теряй веры, Аннок, – услышал он рядом голос жены, Аиры. Она назвала его детским именем, чтобы подбодрить, будто она ему не только жена, но и мать. – Не теряй веры…

– Я боюсь за детей. Сколько еще они пройдут?

– Устанут – понесем.

– А ты?

– Я нас задерживаю?

– Нет, совсем нет. Что ты чувствуешь?

– Чувствую лицом тепло.

Аира не призналась бы, однако Анно и сам видел, что с каждым днем она слабеет и идет медленнее. Дабы жена не отставала, он замедлял ход, делая вид, что это для детей. И с болью замечал, как она с каждым днем становится все более истощенной. Вспыльчивая и шумная Аира теперь все чаще молчала, берегла силы для долгого перехода.

Не теряй веры, Аннок.

Анно понимал, о чем она. Аира хочет сказать: верь, мы доберемся до родины и все беды останутся позади. Но она никогда не говорила, что вместе со всеми ступит на землю обетованную.

Анно тряхнул головой, резко и зло, отгоняя мрачную мысль. Нельзя, чтобы другие это видели! Он ведет людей по холодной земле к далеким и пока невидимым горам. Им нужны его забота и внимание, а не тревоги!

Впереди всех шел Бомен, пятнадцатилетний сын Хаза, с другом Мампо. Приближался полдень; юноши знали, что вскоре все встанут на привал, чтобы отдохнуть и разделить тающие запасы еды. Острые глаза Бомена смотрели вперед, на гребень холма, поросшего редкими деревьями.

– Деревья.

– Немного.

– Там могут быть орехи. Ягоды. Дрова.

На каменистой равнине было так мало растительности, что даже несколько одиноких деревьев вселяли надежду. Друзья ускорили шаг, оторвавшись от остальных.

– Вдруг оттуда покажутся горы, – вздохнул Мампо.

– Может, и покажутся.

Бомен и Мампо отошли уже так далеко, что остальным не было их слышно. У Мампо наконец появилась возможность сказать то, что он собирался сообщить весь день.

– Я снова говорил с принцессой. Она спрашивала о тебе.

– Она не принцесса.

– Она думает, что ты ее избегаешь. И не понимает почему.

– Не избегаю.

– Избегаешь. Все видят.

– Так пусть не смотрят! – разозлился Бомен. – Им-то что за дело? А тебе какое?

– Никакого, – ответил Мампо. – Все, молчу.

И они молчали, пока не дошли до деревьев. Под ногами что-то захрустело. Бомен наклонился и поднял кусочек бурой скорлупы, устилавшей все вокруг. Понюхал – запах острый, неприятный. Он разочарованно разжал пальцы и поднялся вслед за Мампо на гребень.

– Горы видишь?

– Нет, – ответил тот.

Усталость окутала Бомена, как тяжелый плащ. Стоя рядом с Мампо, он устремил взор на север. Холмистая бесплодная пустошь тянулась до самого горизонта. Странники словно плыли по океану, где за высокими волнами не видно берега.

Бомен обернулся и посмотрел на спутников. Отец и мать, как всегда, шагают бок о бок. Остальные идут парами и тройками, среди них его сестра-близнец Кестрель и девушка, которую Мампо назвал принцессой. Гремит повозка, за ней бредет Креот с пятью коровами. Следом – полная фигура госпожи Холиш, а там тянется цепочка детей, держащихся за руки, в том числе его младшая сестренка Пинто. Позади поспевают маленький Скуч и долговязый учитель Пиллиш; замыкают шествие Бек и Ролл о Клин с оружием наготове.

Бомен понял: Мампо молчит, потому что обиделся на его резкость.

– Извини, – произнес Бомен. – Просто трудно объяснить.

– Ничего страшного.

– Мне наверняка придется вас покинуть. Всех вас. Кто-то меня заберет, и я пойду за ним.

– За кем?

– Не знаю за кем и не знаю когда. Я только знаю – почему. Близится время огненного ветра. Он выжжет всю жестокость мира. И я должен стать его частью, потому что я потомок пророка.

Мампо явно не увидел в этих словах никакого смысла. Бомен попробовал еще раз.

– Тебе знакомо чувство одиночества?

– Да, – ответил юноша. Одиночество было ему очень даже знакомо – но странно было слышать об этом от Бомена. Ведь у него есть семья. И у него есть Кестрель.

– Так вот, я обречен на одиночество. Чтобы смочь оставить вас всех и… и не вернуться.

Мампо повесил голову.

– А Кестрель тоже уйдет?

– Не думаю. Не знаю. Это решит тот, кто придет за мной.

– Может, он прикажет и мне пойти с вами. Как раньше. Трое друзей…

– Нет, – вздохнул Бомен. – Ты нужен здесь. Обещай мне, что будешь их защищать. Моих родителей. Сестер. Всех, кого я люблю.

– Обещаю, Бо.

– Ты сильный. Ты им нужен.

Цепочка детей рассыпалась и пустилась наперегонки вверх по холму, старшие мальчишки Мимилиты впереди всех. Не успел Бомен и слова сказать, как Мо Мимилит схватил с земли орех и сунул в рот.

– Фу! – закричал мальчик и выплюнул орех. – Фу! Горько!

– Горы видишь? – окликнул Бомена снизу отец.

– Нет, не вижу.

Все разочарованно вздохнули.

Анно предложил встать на привал под деревьями. Запыхавшаяся Пинто подбежала к брату и взяла его за руку.

– Сколько нам еще идти, как думаешь?

– Не знаю, – ответил Бомен.

– Я не устала, я только спросила!

Хотя Пинто было всего семь лет и на каждый шаг Бомена ей приходилось делать два, девочка терпеть не могла, когда ее жалели.

Кестрель жестом подозвала Бомена. Ее спутница, девушка, которая когда-то была принцессой, встретилась с ним взглядом и тут же отвела глаза. Всю жизнь она была гордячкой. Теперь же, лишившись всего, даже своей красоты, она сохранила гордость, но гордость ее стала иной. Большие и блестящие янтарные глаза бывшей принцессы смотрели на мир, словно говоря: «Я ничего не прошу и ничего не жду». А шрамы! Эти мягкие багровые раны на щеках, две бороздки от скул до углов рта завораживали Бомена. Они полностью изменили когда-то прелестное личико. Человек, нанесший их, сказал: «Я убил твою красоту!», однако ему не удалось сделать принцессу уродливой, вместо былого очарования она обрела иную красоту: более суровую, зрелую, удивительную.

Кестрель отвлекла Бомена от этих мыслей, заговорив о матери, которая как раз приближалась к стоянке.

– Глянь на нее, Бо. Она еле идет!

– Она будет идти, покуда хватит сил, – сказал Бомен. – Она сама так хочет.

– Ты знаешь, что высасывает ее силы.

Конечно, он знал. Пророк Аира Мантх однажды сказал: «Мой дар – моя болезнь. Предсказания убьют меня». Эту тайну знали все в народе мантхов, но никто не произносил вслух. Аира умирала от тепла, которое чувствовала на лице.

– Она сама так хочет, – повторил Бомен.

– Ну а я – не хочу. – Кестрель злилась на собственную беспомощность. В словах брата ей послышалось то же смирение, что и в тихом голосе матери. Словно оба решили страдать за других и добровольно принесли себя в жертву. – Лучше никогда не добраться до родины, чем видеть маму такой!

– Не думаю, что у кого-то из нас есть выбор.

– Тогда пусть неизбежное случится поскорее! Как можно скорее!

Тук! Тук! Тук! По холодной равнине разнесся звонкий стук топора Таннера Амоса. Таннер с Мелецом Топлишем валили дерево на дрова.

Кестрель вернулась к женщинам у повозки, которые уже развели костер. Госпожа Холиш пошарила среди скорлупы на земле, нашла ядрышко и после недолгого осмотра объявила:

– Это кислосмольное дерево. Орехи можно есть. Бранко Так уже попробовал.

– Есть? Эту гадость? Да они небось ядовитые!

– А кто ест их сырыми? Нужно снять скорлупу и отварить ядра. Получится смола.

– Съедобная? – спросил Анно.

– Конечно. И даже очень вкусная.

Анно поручил детям собрать орехи и очистить от скорлупы. Самый большой котел заполнили водой до половины и поставили на огонь. Мальчишки Мимилиты заметили, что кое-где орехи еще не упали, и полезли за ними наперегонки.

– Осторожнее, мальчики! Смотрите, чтобы ветки выдержали!

– Отходи! Дерево падает!

За криком Таннера Амоса последовал оглушительный треск, и срубленное дерево наконец повалилось на землю. Втроем с Мелецом Топлишем и Мампо они принялись рубить ветви для костра.

Госпожа Холиш сидела у котла и помешивала кипящие на небольшом огне орехи. Редок Зем распряг лошадей и отпустил их пощипать вместе с коровами скудную и жесткую траву. Женщины разложили у костра одеяла и стали шить спальные мешки к надвигающимся холодам.

Бомен стоял поодаль и смотрел. «Всем будет лучше, если я буду держаться от нее подальше», – напомнил он себе. Йодилла Сихараси из Гэнга, бывшая принцесса, а теперь просто Сирей, сидела рядом с полной женщиной – Ланки, своей бывшей служанкой, которая, несмотря ни на что, продолжала ей прислуживать. Сирей молча склонила голову над шитьем, но спину держала прямо. Каждый день Бомен ожидал, что она вот-вот сломается от трудностей перехода, но время показало, что он ошибался. Сирей работала больше, чем от нее ожидали, ела меньше, чем давали, и никогда не жаловалась. Бомен вспомнил разговор с Мампо. Так не годится.

Юноша подошел к костру. Какое-то время, делая вид, что греется, он постоял возле Ланки и ее госпожи. Сирей сшивала толстые одеяла мелкими аккуратными стежками. По бороздке, которую игла выдавила в пальце девушки, Бомен видел, как сильно ей приходится нажимать на иглу, чтобы проколоть плотную ткань. Он видел и изящный изгиб ее шеи, и грудь, которая поднималась и опускалась с каждым вдохом и выдохом…

– Хорошее дело, – заговорил Бомен. – Так мы не замерзнем.

Сирей подняла на него серьезный испытующий взгляд.

– Меня научил портной, – ответила она. – Я стараюсь, как могу.

– Пальцы портишь.

– Разве? – Она посмотрела на палец, словно не замечая, как игла продавила нежную кожу. – А, ничего.

Раздался стук падающих орехов, и Бомен, задрав голову, увидел, что Пинто последовала примеру Мимилитов. Дети уже обобрали все нижние ветки и теперь лезли выше, каждый по своему дереву. Сирей не отрывала глаз от шитья, разговор зачах, и Бомен снова отошел. Когда он приблизился к повозке, Дымок, серый кот, дремавший калачиком на свернутой палатке, спрыгнул вниз и потерся о ноги юноши.

– Ну что, – сказал кот, – почти приехали?

– Нет, Дымочек. Сначала хоть бы до гор добраться.

Кот говорил не вслух, да и Бомен отвечал ему молча – однако оба прекрасно друг друга понимали. Этот вопрос кот задавал каждый день и каждый день слышал один и тот же ответ. Горы все не показывались, и Дымок решил, что юноша скрывает истинную цель похода. Он знал, что Бомен наделен большой силой, даже большей, чем отшельник, с которым кот жил раньше, хотя отшельник, в отличие от юноши, умел летать. Невозможно, рассуждал Дымок, чтобы такой человек, как Бомен, вел других по трудному и долгому пути, сам не зная куда. Значит, цель держат в тайне, заключил кот – он был хитер, но не мудр.

– За горами – ваша родина.

– Да. Так мы думаем.

– Наверное, там очень хорошо.

– Посмотрим.

– А тамошние коты умеют летать?

– Не знаю, Дымок. Я даже не знаю, есть ли там коты. Впрочем, если есть – едва ли они на это способны.

– Я их научу.

Бомен улыбнулся и погладил кота по голове. Дымок обиделся. Кот всегда мечтал научиться летать, и однажды ему удалось прыгнуть так далеко, что это можно было назвать полетом. Дымок похвалился Бомену, и тот сказал, что верит, хотя по глазам было ясно: юноша просто притворяется из вежливости.

– Ты мне не веришь.

– Если ты говоришь, что летал, Дымок, то я верю.

– Я и летал!

По правде говоря, и кот не был в этом до конца уверен. Слишком мало он пролетел, а короткий полет очень похож на длинный прыжок.

– Пинто, осторожно!

Кричал Анно. Пинто заметила крупный орех на самом верху и решила, что ветки ее выдержат. Взглянув на соседнее дерево, она увидела, что Мо Мимилит не отстает, а тот увидел ее. Дети тут же, не сговариваясь, устроили соревнование.

Мо Мимилит был на три года старше Пинто и гораздо тяжелее. Сначала он обогнал ее, потому что оказался сильнее. Но потом ветви начали под ним гнуться, и Мо понял, что дальше залезть не сможет. Худенькая Пинто, которую держали самые тонкие веточки, забралась выше всех.

Пинто посмотрела вниз: у повозки лошади и коровы жуют чахлую траву. От котла с кислой смолой доносится странный остро-сладкий аромат. Мать сидит на земле рядом с отцом, который гладит ее руки. Пинто обернулась и увидела, что Мо Мимилит слезает со своего дерева.

«Я победила!» – обрадовалась Пинто.

Только теперь ей пришло в голову: раз уж она забралась так высоко, можно извлечь из этого пользу. Пинто всмотрелась в даль – холмы, холмы… А за ними, далеко-далеко, сквозь облака ясно проступает гряда остроконечных снежных вершин.

– Горы! – закричала она. – Я вижу горы!

Никому больше сюда не подняться, поэтому нужно смотреть за всех. Пинто старалась запомнить то, что увидела.

За холмами начиналась пустошь – растрескавшаяся каменистая земля. Еще дальше темнела полоска леса, которая тянулась из конца в конец вдоль всего горизонта. В лесу, если приглядеться, можно было рассмотреть серебристый блеск реки. А еще дальше высились горы. Их вершины, словно частокол гигантских зубов, пронзали облака и вгрызались в белесое небо.

Бомен окликнул сестру:

– Ты и вправду видишь горы?

– Да! Далеко-далеко!

Снизу на Пинто смотрели собравшиеся люди.

– Осторожней! – Отец заметил, что верхушка дерева раскачивается под весом девочки.

Пинто, желая покрасоваться, соскользнула на землю быстрее, чем следовало бы, и оцарапала руку. Впрочем, девчушка и виду не подала, что ей больно. Все столпились вокруг, с нетерпением ожидая рассказа.

– Там есть река, – начала Пинто. – И лес. Только до них еще пустошь, очень большая и в трещинах.

– В трещинах? В каких трещинах?

– Какие бывают на корке засохшей грязи. Только гораздо больше.

– Ты видела людей? Или дома? Там должен кто-то жить.

– Нет, не видела.

– Как далеко до гор? – спросил учитель Пиллиш.

– Много-много миль. Много-много дней.

– Много дней!

– А сколько идти после гор?

Вопрос задали Аире Хаз. Именно пророчица вела свой народ к родной земле, вот только не могла сказать, какая она, эта земля. «Когда увижу – узнаю», – говорила она в ответ на все вопросы. Родина привиделась ей во сне, за крутыми горами. Мягко падал снег, солнце склонялось к закату. Багряное небо, белые снежинки, а в просвете между скалами – земля, где две реки впадают в далекое море…

– Я узнаю ее, когда увижу, – повторила Аира. – Сначала нужно туда добраться.

– Родина близко, – заговорили остальные. – Перейти через горы, и все!

Несмотря на то, что до гор, по словам Пинто, было очень далеко, все приободрились: показался конец пути. Теперь главное – дожить до него.

Пока Анно Хаз расспрашивал Пинто, Кестрель подошла к Бомену.

– Всего лишь горы, – тихо-тихо прошептала она. – Мы не знаем, родина ли за ними или что-то другое. А вдруг там пустыня, болото, еще горы и только потом – море?

– Возможно.

– Так что нечему радоваться.

– Нечему, – ответил Бомен. – И все же людям нужна надежда.

– Мне – нет. Мне нужна не надежда, а действительность. Я не поверю, что родина близко, пока не увижу ее.

– Ты не хочешь туда, ведь правда, Кестрель?

– Нет, хочу! – Сестра Бомена разозлилась. – Что, лучше бродить усталой и голодной? Зачем мне это?

– Не знаю. Просто чувствую, что ты боишься родины.

– Ах, он чувствует! Вечно ты что-то чувствуешь! С чего мне бояться? Разве нас всех не ожидает там долгая и счастливая жизнь?

Кестрель так разошлась, что не стала дожидаться ответа и направилась к дальнему краю рощицы, где Мампо и Таннер Амос рубили дрова. Какое-то время она злилась: почему Бомен решил, будто знает ее лучше, чем она сама? Потом остыла – пожалуй, брат прав. Она боится возвращения на родину, и не только из-за матери. В этом страхе есть что-то еще.

Кестрель попыталась разобраться, что ее так тревожит. Путь, который лежит впереди, виделся ясно, а вот в конце – пустота. Как книга с вырванными последними страницами. Пустота… Вот чего она боится. Только не вечно же бродить по миру!

«Что же мне нужно? – думала Кестрель, стараясь унять дрожь. – Что со мной не так?»

Таннер Амос на пару с Мампо загрузили повозку дровами. Варево госпожи Холиш начало застывать. Женщина окунула половник в клейкую пену, зачерпнула янтарной массы и помахала половником туда-сюда, чтобы остудить. Потом осторожно попробовала.

– Готово, – объявила госпожа Холиш. – Несите тарелки.

Досталось всем, кто собрался у костра. Кому понравилось, кому – не очень. Странная кисло-сладкая тянучка застревала в зубах; правда, ее съедобность ни у кого не вызывала сомнений.

Под руководством госпожи Холиш варево разлили по оловянным тарелкам и дали остыть. На холоде смола затвердела быстро, и, когда по тарелкам постучали ложками, янтарные куски легко отстали от дна. Их сложили в бочонки вперемежку с расплющенной скорлупой, чтобы не слипались. Вышло четыре бочонка и вдоволь крошек на всех желающих.

Анно в душе порадовался: молодчина госпожа Холиш! Еда подходила к концу, а теперь, прикинул он, бочонка смолы хватит на день. Значит, еще четыре дня на поиски чего-нибудь съедобного. Вот с питьем сложнее. Анно проверил, сколько воды осталось в большой бочке, и снова произвел несложные расчеты. Люди не могут без воды. Животные тоже. Конечно, какой-нибудь ручей, несомненно, найдется. И все-таки на всякий случай лучше поберечь то, что есть.

– Пока не найдем воду, – приказал он, – всем по две чашки в день. И не мыться.

– Не мыться! – всплеснула руками Ланки. – А как же моя рыбка? Не ходить же ей грязной!

– Это ненадолго, – прервала ее Сирей. – Вода скоро найдется.

Анно, как всегда, обошел всех своих спутников: тихо поговорил с Креотом о коровах, с Редоком Земом – о лошадях. Он не сказал ничего нового и не дал очередных заданий. Главное, что Хаз проявил обо всех заботу. Вот таким Анно и был вожаком – он не кричал, не командовал, а просто объединял остальных.

Хаз дал сигнал трогаться в путь. Потушили костер, затоптали угольки и собрали несгоревшие сучья. Кто-то нагнулся затянуть шнурки на обуви. Бомен, как главный дозорный, пошел впереди, высматривая признаки возможной опасности. Поэтому он первым и заметил труп.

Подобная картина встречалась им не впервые. В смутное время разбойники, нападавшие на одиноких путников, не хоронили мертвых и не спасали раненых. Начатое ножом и дубиной довершали ночные заморозки. Единственное, что могли сделать мантхи, – остановиться и присыпать останки несчастного камнями.

Труп старика лежал лицом вниз, подняв руки к лицу, словно защищаясь. Бомен встал на колени и осторожно перевернул застывшее тело: нет, уже не спасти. Правда, это и так было ясно. Руки плотно прижались к мертвому лицу, так, что и не разглядеть черты. Бомен осторожно прощупал мыслью безжизненный череп. На мгновение ему показалось, будто внутри что-то движется. В следующий миг все замерло. И юноша развел руки старика в стороны.

Бомен увидел широко раскрытые незрячие глаза, седую щетину на щеках, пересохшие губы, словно раздвинутые в крике. Но страшнее всего оказалось само лицо, ото лба до подбородка изорванное в жуткие клочья, со сгустками запекшейся крови, чернеющими на мертвенно-бледной коже.

Мампо подошел к другу и остановился, молча глядя на мертвеца.

– Кто мог такое сотворить? – сказал Бомен.

– Он сам. Погляди на его ногти.

Мампо заметил то, на что Бомен не обратил внимания: ногти старика покрывала высохшая кровь. Подчиняясь неведомому страшному зову, перед смертью покойник изодрал себе лицо.

Приблизились остальные. Креот воскликнул:

– Бедолага!

– Давайте его прикроем, – сказал Бомен. – Нечего другим смотреть.

Он стал засыпать труп горстями каменистой земли. Мампо и Креот тут же присоединились. В первую очередь Бомен засыпал изуродованное лицо. Когда земля попала в открытый рот мертвеца, юноша снова ощутил какое-то движение: дрогнул воздух, шевельнулась дорожная пыль, послышалось слабое жужжание. Будто пролетело мелкое насекомое.

Тут подкатила повозка, а с ней – отец.

– Бедняга, – произнес Анно Хаз, становясь на колени. Когда над телом вырос холмик – хлипкая защита от ветра и дождя, – мантхи столпились кругом. Анно приподнялся с земли, чтобы, согласно обычаю, произнести древнюю похоронную речь.