Текст книги "Хижина"

Он вынул из кармана записку, найденную в почтовом ящике, и порвал ее в клочья, которые разнес холодный ветер. Усталый, уже немолодой человек, он сошел с крыльца и с тяжелым сердцем направился к машине.

* * *

Он не сделал и пятидесяти шагов по тропинке, как вдруг в спину подул теплый ветер. Звонкая птичья трель нарушила ледяное молчание. Тропка перед ним таяла прямо на глазах. Мак остановился и с удивлением наблюдал, как с земли исчезает белое покрывало и появляется переливающаяся травка. Три недели весны промчались перед ним за полминуты. Он протер глаза, стараясь сохранять равновесие в вихре превращений. Даже легкие снежинки, кружащиеся в воздухе, падали на землю крохотными лепестками.

Он не верил собственным глазам. Снежные сугробы исчезли, и вдоль тропинки и по всему лесу, насколько это открывалось взору, запестрели летние цветы. Малиновки и зяблики порхали среди деревьев. Порой через тропку пробегали белки и бурундуки, некоторые останавливались, а потом скрывались в подлеске.

На миг ему почудился олененок на опушке темного леса, однако он тотчас исчез. И в завершение картины воздух источал ароматы цветов; это вовсе не терпкий запах дикорастущих трав, а благоухание роз, орхидей и других экзотических растений тропиков.

Мак забыл о возвращении домой. Его парализовал страх, словно он открыл ящик Пандоры. Его поглотил водоворот безумия, чтобы он остался там навеки. Он повернулся, пошатываясь, пытаясь не утратить чувство здравомыслия.

Он остолбенел. Ветхая хижина превратилась в красивый бревенчатый дом, который стоял прямо перед ним. Дом построен из бревен, идеально подогнанных друг к другу.

Вместо черного подлеска, заповедной растительности и зарослей шиповника Мак увидел прекрасный пейзаж. Дымок лениво поднимался из трубы в залитое закатом небо. В доме явно кто-то есть. К крыльцу вела дорожка, обрамленная невысокой белой оградой. Ему послышался чей-то смех. Возможно, именно так люди сходят с ума.

– Я свихнулся, – прошептал Мак. – Этого не может быть. Это мираж.

Нечто похожее Мак видел когда-то в лучших своих снах, отчего происходящее казалось особенно подозрительным. Он был очарован пейзажем неземной красоты, и ноги помимо его воли понесли его по дорожке прямо к крыльцу. Повсюду благоухали цветы. Аромат цветов и душистых трав навеял давно забытые воспоминания. Он где-то слышал, что обоняние способно пробуждать воспоминания, и сейчас у него в голове ожили давние образы времен его детства.

Ступив на порог, он остановился. Внутри раздавались голоса. Мак на мгновение почувствовал себя ребенком, угодившим мячом в соседскую клумбу, но сумел справиться с желанием поскорее улизнуть. «Но если Бог в доме, проку от этого все равно немного, верно?» Он закрыл глаза и встряхнул головой, как бы прогоняя галлюцинации и возвращаясь в реальный мир. Но когда он снова открыл глаза, все оставалось по-прежнему. Он протянул руку и дотронулся до деревянных перил. Они явно были настоящими.

Перед ним возникла дилемма. Что принято делать, стоя на пороге дома, в данном случае хижины, где может оказаться сам Господь? Постучать? Надо полагать, Богу уже известно, что Мак здесь. А может, надо просто войти и представиться, однако это кажется абсурдом. Да и как к Нему обращаться? Отец, Всемогущий или просто господин Бог? Или, может, лучше припасть к ногам и вознести хвалу. Впрочем, в действительности такого желания нет.

Пока Мак пытался восстановить душевное равновесие, угасший гнев снова начал пробуждаться. Его больше не волновало, что он скажет Богу, и, движимый яростью, он шагнул к двери. Он решил громко постучать и посмотреть, что из этого выйдет. Едва он занес кулак, дверь распахнулась, и он встретился взглядом с крупной, радостно улыбающейся негритянкой.

Он невольно отпрянул, оказавшись в неловком положении. С проворностью, неожиданной для крупного тела, она преодолела разделяющее их расстояние и обхватила его руками, приподняла и закружила, словно он малое дитя. Она выкрикивала его имя – Макензи Аллен Филлипс – с таким пылом, словно увидела давно потерянного и горячо любимого родственника. Наконец она опустила его на землю и, положив руки ему на плечи, чуть отстранила, словно хотела рассмотреть получше.

– Мак, дай-ка на тебя взглянуть! Как же ты вырос. Мне так хотелось увидеть тебя. Как замечательно, что ты здесь, с нами. Боже, боже, боже мой, до чего же я тебя люблю! – Она вновь обняла его.

Мак потерял дар речи. В считаные секунды эта женщина смела все социальные барьеры, которыми он старательно огораживался. Ее настроение, а также манера смотреть на него и произносить его имя передалось Маку, хотя он понятия не имел, кто она такая.

Неожиданно он ощутил знакомый запах. Мак был потрясен: аромат с нотками гардении и жасмина – это духи его матери, которые он хранил в жестяной коробке. Он оказался на краю пропасти, и теперь дурманящий аромат и ожившие воспоминания подточили его. Он чувствовал, как теплая влага собирается в глазах, и слезы достучались до его сердца. Казалось, она тоже заметила их.

– Все хорошо, милый… Знаю, тебе больно; знаю, ты напуган и смущен. Поплачь! Душе полезно временами излить слезы – воду исцеления.

Глаза наполнились слезами, но Мак еще не был готов заплакать, пока еще нет, не перед этой женщиной. Он собрался с духом и удержался от падения в черную бездну своих переживаний. Тем временем женщина раскрыла руки для объятия, словно это были руки его матери. От нее исходила любовь. Теплая, располагающая, трогательная.

– Не готов? – отозвалась она. – Ничего страшного, всему свое время. Входи. Можно, я возьму твое пальто? И заберу оружие? Оно тебе больше не нужно, не так ли? Мы ведь не хотим, чтобы кто-нибудь пострадал, верно?

Мак растерялся, не зная, как быть и что сказать. Кто же это? И откуда ей все известно? Он словно прирос к месту, неторопливо и машинально снимая пальто.

Рослая негритянка взяла пальто и пистолет, который держала двумя пальцами, словно он был заразный. Когда она уже повернулась, чтобы войти в дом, в дверном проеме появилась миниатюрная женщина с азиатскими чертами лица.

– А я заберу вот это. – Ее голос звучал певуче.

Очевидно, она имела в виду не пальто и пистолет, а что-то иное, и в мгновение ока оказалась перед Маком. Он ощутил нежное прикосновение к щеке. Не шевелясь, он опустил глаза и увидел в ее руках хрупкую хрустальную бутылочку и небольшую кисть, похожую на кисти Нэн и Кейт для макияжа. Она нежно провела кистью по его лицу.

Не успел он спросить, что она делает, как она улыбнулась и прошептала:

– Макензи, все мы питаем слабость к некоторым вещам и стараемся их сохранить, верно? – Он подумал о маленькой жестяной коробочке. – Я собираю слезы.

Она отошла в сторону, и Мак поймал себя на том, что непроизвольно щурится, когда глядит на нее, словно пытаясь рассмотреть получше. Но, странное дело, ему не удавалось сосредоточить на ней взгляд, она как будто сияла в лучах света, а волосы развевались, хотя не было даже легкого дуновения. Ее легче было рассмотреть краешком глаз, чем прямым взглядом.

Тогда он посмотрел мимо нее и увидел третьего человека. Это был мужчина, выходящий из хижины. Своим видом он напоминал уроженца Ближнего Востока. На нем была рабочая одежда с поясом для инструментов и перчатки. Он непринужденно прислонился к дверному косяку, скрестив руки на груди; джинсы были испачканы опилками, а закатанные рукава клетчатой рубашки обнажали мускулистые руки. У него были приятные черты лица, но не слишком выразительные. Он улыбался, и глаза его светились. Мак не мог оторвать взгляда.

Потрясенный увиденным, Мак в очередной раз отшатнулся.

– Есть еще кто-нибудь? – спросил он сдавленным голосом.

Троица переглянулась и засмеялась. Мак тоже невольно улыбнулся.

– Нет, Макензи, – хихикнула негритянка. – Мы – это все, что у тебя есть, и, поверь, нас более чем достаточно.

Мак снова взглянул на женщину с азиатской внешностью. Эта изящная дама могла быть родом из Северного Китая, Непала или Монголии – сложно сказать, поскольку приходилось напрягать зрение, чтобы взглянуть на нее. Судя по одежде, она садовод, возможно, выращивает растения. Под ремешком были видны рабочие перчатки, но не из грубой кожи, как у мужчины, а из хлопка, с резиновым пупырчатым напылением, Мак надевал такие же, когда работал в саду. На ней были обычные джинсы с вышивкой по низу штанин, немного припорошенные пылью, – видимо, она недавно стояла на коленях, – и яркая разноцветная блуза, в которой сочетались желтый, красный и синий цвета. Но Мак понимал, что этот образ обманчив: она то появлялась, то исчезала из поля зрения.

Мужчина приблизился к Маку, притянул к себе за плечи, расцеловал в обе щеки и крепко обнял. Мак сразу почувствовал к нему симпатию. Мужчина отступил назад, к Маку снова подошла азиатская женщина. На сей раз она обхватила его лицо обеими руками. Не спеша, она поднесла к нему свое лицо; он уже решил, что последует поцелуй, однако она остановилась и пристально посмотрела прямо в глаза. Маку показалось, что он смотрит сквозь нее. Затем она улыбнулась, и ее аромат, витавший вокруг, облегчил его душу, словно с него сняли тяжелую ношу, которую он до сих пор таскал за спиной.

Мак ощутил небывалую легкость, будто парил над землей. Их связали невидимые узы. И только когда она удалилась, до его сознания дошло: он по-прежнему стоит на ногах.

– О, не обращай на нее внимания, – засмеялась негритянка. – Она на всех так действует.

– Мне понравилось, – пробормотал он.

Троица снова засмеялась, и Мак беспричинно смеялся вместе с ними, не утруждая себя ненужными вопросами.

Когда они вдоволь насмеялись, негритянка обняла Мака за плечи, притянула к себе и сказала:

– Ладно, мы знаем, кто ты такой, но, полагаю, нам тоже следует представиться. Я, – она с жаром всплеснула руками, – домоправительница и повариха. Можешь называть меня Элозия.

– Элозия? – переспросил Мак, окончательно сбитый с толку.

– Ладно, ты вовсе не обязан звать меня Элозией, просто это имя я люблю больше остальных, в нем есть особый смысл. – Она сложила руки на груди, подперев пальцами руки подбородок, словно напряженно думала о чем-то. – Можешь называть меня так же, как и Нэн.

– Что? Уж не хочешь ли сказать… – удивился Мак и еще больше сконфузился. Это явно не Папа, который прислал письмо. – Я имею в виду, не звать же мне тебя «Папа»?

– Да, – сказала она и улыбнулась, ожидая услышать его ответ.

– Теперь я, – вмешался мужчина. Ему было лет тридцать, он был чуть ниже Мака. – Я стараюсь поддерживать порядок вокруг. Люблю работать руками, хотя, они обе подтвердят, мне нравится и готовить, и возиться в саду не меньше, чем им.

– Судя по внешности, ты с Ближнего Востока. Может быть, араб? – предположил Мак.

– На самом деле я пасынок этой большой семьи. Я еврей, а если точно, родом из Иудеи.

– Так Ты… – Мак неожиданно споткнулся о собственную догадку. – Стало быть, Ты…

– Иисус? Да. И можешь звать меня так, если хочешь. В конце концов это имя стало моим. Мама звала меня Иешуа, но всем известно, что я также отзывался на имя Джошуа или даже Иессей.

Мак остолбенел. Все, что он видел и слышал, не укладывалось у него в голове. Это было так невероятно… Уж не привиделось ли все это? Внезапно он почувствовал слабость. Чувства захлестнули его, а разум бессильно пытался все переварить.

Мак готов был вот-вот рухнуть на колени, но к нему снова подошла женщина азиатской наружности и переключила внимание на себя.

– А я Сарайю, – сказала она с улыбкой, чуть склонив голову. – Хранительница садов, кроме всего прочего.

Мак был в замешательстве. Кто же из этих людей Бог? Что, если они просто галлюцинация или ангелы, а Бог придет позже? Такое кого угодно смутит. Раз их трое, может, это некое подобие Троицы? Но две женщины и мужчина, причем никого с белой кожей? С другой стороны, на каком основании он решил, будто Бог должен быть белым? Мысли разбегались, поэтому он сосредоточился на вопросе, который волновал больше всего.

– Так кто же из вас Бог? – спросил Мак, сделав над собой усилие.

– Я, – ответили все трое хором.

Мак переводил взгляд с одного на другого, и хотя до конца не осознавал все услышанное и увиденное, почему-то поверил им.

Глава 6
Квадратура круга

Не имеет значения, в чем заключена сила Бога; первым аспектом Бога никогда не станет Вседержитель, Всемогущий. Это аспект того Бога, который ставит себя на один уровень с человеком и ограничивает себя.

Жак Эллюль. Анархия и христианство

– Ну же, Макензи, не стой, разинув рот, как будто намочил штаны, – сказала крупная негритянка. Она направлялась к двери и без умолку стрекотала: – Пойдем поговорим, пока я готовлю ужин. Но если не хочешь, займись чем-то другим. За домом есть удочка возле сарая, можешь наловить форели.

Она остановилась у двери и поцеловала Иисуса.

– Учти, – обратилась она к Маку, – все, что поймаешь, будешь чистить сам.

Она улыбнулась и исчезла в хижине, унося пальто Мака и по-прежнему держа двумя пальцами пистолет, вытянув руку вперед.

На лице Мака было выражение крайнего изумления. Иисус подошел и положил руку ему на плечо. Сарайю будто испарилась.

– Ну разве она не прекрасна! – воскликнул Иисус, улыбаясь Маку.

Мак повернулся и покачал головой:

– Я что, схожу с ума? Неужели я должен поверить, что Бог – это дородная черная женщина со странным чувством юмора?

Иисус засмеялся:

– В ней живет мятежный дух. Никогда не знаешь, куда выведет кривая. Она обожает сюрпризы, и, хотя ты, возможно, этого пока не заметил, у нее развито чувство времени.

– В самом деле? – произнес Мак с сомнением в голосе. – И что же мне теперь полагается делать?

– Тебе ничего не полагается делать. Ты волен делать что пожелаешь. – Иисус помолчал, затем продолжил, стараясь помочь Маку определиться с выбором: – Я плотничаю в сарае, Сарайю работает в саду, а ты можешь порыбачить, или покататься на каноэ, или же поговорить с Папой.

– Что ж, я обязан пойти и поговорить с Ним, то есть с Ней.

– О, – Иисус сразу стал серьезен, – не стоит туда идти, если чувствуешь себя обязанным. Здесь в этом нет никакой нужды. Иди, только если захочешь пойти.

Мак на секунду задумался и решил, что войти в хижину – это именно то, чего он хочет. Поблагодарив улыбающегося Иисуса, который отправился по своим делам, Мак поднялся на крыльцо и подошел к двери. Он снова был один и, бросив беглый взгляд по сторонам, осторожно приоткрыл дверь. Он стеснительно просунул голову внутрь, затем решил войти.

– Господи? – позвал он довольно робко, чувствуя себя по меньшей мере идиотом.

– Я на кухне, Макензи. Просто иди на мой голос.

Он вошел и огляделся. Неужели это та самая хижина? В нем зашевелились черные мысли, но он отмел их. Бросив взгляд в горницу, он поискал глазами пятно у очага, однако не увидел и следа на деревянном полу. Он обратил внимание на изысканное убранство комнаты, украшенной рисунками и поделками, которые напоминали детское творчество. Мак поймал себя на мысли: неужели эта женщина лелеет все эти вещицы, как это делают любящие родители? Возможно, они подарены от души, как обычно дарят дети, и в этом их ценность.

Мак прошел по короткому коридору, направляясь на звук приглушенного пения, и оказался в открытой кухне-столовой, где стоял небольшой стол на четыре персоны и стулья с плетеными спинками. Внутри изба оказалась гораздо просторнее, чем он ожидал увидеть. Папа готовила, повернувшись к нему спиной. Когда она притопывала в такт музыке, поднималась воздушная шапка из муки. Подергивание плечами и бедрами прекратилось – видимо, песня подошла к концу. Папа сняла наушники и повернулась к Маку.

Маку не терпелось задать тысячу вопросов, высказать тысячу мыслей, многие из которых были невыразимыми и жуткими. Он знал, что чувства, которые бы хотел скрыть, выдает его лицо, и поспешил спрятать их в потаенный, наглухо закрытый уголок своей души. Если ей и известно о его внутреннем конфликте, это никак не отразилось на ее лице. Она была открыта, полна жизни и доброжелательна.

Он спросил:

– Можно узнать, что Ты слушаешь?

– Тебе правда интересно?

– Ну конечно. – Маку стало любопытно.

– «Вест-кост-джюс». Группа называется «Диатриба»[5]5
  Диатриба (лат. diatriba) – жанр античной литературы, зародившийся из философской проповеди, обращенной к простому народу. Ни одно из произведений не дошло до наших дней.


[Закрыть], а альбом, который еще не вышел, – «Путешествия души». На самом деле, – она подмигнула Маку, – эти ребята еще даже не родились.

– Ну конечно, – отозвался Мак, в его голосе звучало явное сомнение. – Вест-кост-джюс, так? Звучит как-то не религиозно.

– О, поверь мне, это совсем другое. Больше напоминает евразийский фанк[6]6
  Фанк (англ. funk) – одно из основополагающих течений афроамериканской музыки; музыкальное направление, которое наряду с соулом составляет ритм-энд-блюз.


[Закрыть] или философский блюз с четким ритмом. – Она сделала в сторону Мака шаг, напоминавший танцевальное движение, и хлопнула в ладоши.

Мак попятился.

– Ну и ну, Бог слушает фанк? – Мак ни разу не слышал, чтобы слово «фанк» сопровождалось какими-нибудь пристойными выражениями. – Мне казалось, Тебе ближе Джордж Беверли Ши[7]7
  Джордж Беверли Ши (1909–2013) – исполнитель евангельских песен.


[Закрыть] или «Хор мормонской церкви» – что-то более религиозное.

– А теперь послушай меня, Макензи. Не нужно за меня решать. Я слушаю все – и не только музыку, но и биение сердца, звучащее в ней. Или ты забыл свою учебу в семинарии? Эти парни не говорят ничего такого, чего бы я ни слышала прежде, однако в них много энергии и огня. И еще злости, причем, нужно признать, небеспочвенной. Они просто мои дети, которые не прочь покрасоваться. Знаешь, я очень люблю этих мальчишек. Что ж, буду за ними присматривать.

Мак пытался не упустить ход ее мыслей, найти хоть какое-то рациональное зерно в происходящем. Семинарское прошлое Мака не было ему подспорьем. Он не нашелся, что сказать, а миллион вопросов, не дававших покоя, исчезли сами собой. Поэтому он задал банальный вопрос.

– Ты, должно быть, знаешь, – начал он, – что меня немного напрягает называть Тебя Папой.

– О, неужели? – В ее взгляде сквозила насмешка. – Разумеется, знаю. Я всегда знаю. Но почему тебе трудно так обращаться ко мне? Потому что это имя хорошо знакомо или, может быть, потому, что я предстаю в образе женщины, матери, или же…

– И это тоже, – перебил Мак, смущенно улыбаясь.

– Или, может быть, из-за ошибок твоего собственного отца?

Мак ахнул от неожиданности. Он был не готов мгновенно обнажать сокровенные чувства. Комплекс вины и злость пробудились в нем, и ему захотелось разразиться едким сарказмом. Маку казалось, что он повис над бездонной пропастью и если не найдет точку опоры, то окончательно потеряет контроль над собой.

– Возможно, в моей жизни не было никого, кого я мог бы по-настоящему называть «папа».

Женщина поставила на стол миску с тестом и посмотрела на Мака с нежностью. Он знал, что она видит его насквозь, и, кроме того, понимал: она переживает за него больше, чем кто-либо еще.

– Если позволишь, Мак, я буду папой, которого у тебя никогда не было.

Это предложение и манило, и в то же время отталкивало. Ему всегда хотелось иметь отца, которому он мог бы доверять. Однако Мака терзали сомнения, что здесь он обрел отца, тем более что этот отец даже не сумел защитить его Мисси. Повисло долгое молчание. Маку нечего было сказать, а она не спешила развеять неловкость.

– Если Ты не смогла позаботиться о Мисси, то как же я могу верить, что Ты позаботишься обо мне? – Наконец он сказал это – задал свой вопрос, причинявший боль с первого дня Великой Скорби. Лицо Мака налилось кровью от злости. Он посмотрел на это странное воплощение Бога и невольно сжал кулаки.

– Мак, прости. – Слезы покатились по ее щекам. – Я знаю, какая бездна разделяет нас. Ты пока не понимаешь, но я испытываю к Мисси особую любовь, и к тебе тоже.

Его тронуло, как она произнесла имя Мисси, однако он не мог простить, что она вообще произнесла его. Она назвала имя так, словно по губам потекло медоточивое вино, но даже клокочущая в его душе ярость не заглушила ее искренности. Ему захотелось поверить ей, и гнев начал медленно затухать.

– Именно поэтому ты здесь, Мак, – продолжала она. – Я хочу исцелить рану, которая разрастается внутри тебя и разделяет нас.

Он молча смотрел в пол, пытаясь взять себя в руки. Прошла минута, прежде чем он, потупив взор, собрался с силами и чуть слышно сказал:

– Я не возражаю, – признался он, – но не понимаю, как…

– Родной мой, нет простого ответа, который избавил бы тебя от боли. Поверь, если бы он был, я бы тебя не мучила. У меня нет волшебной палочки, которой я бы коснулась тебя, и все изменилось бы к лучшему. Надо уметь ждать.

Мак обрадовался, что не зашел слишком далеко в своей безобразной выходке.

– Думаю, нам было бы легче разговаривать, если бы не твое платье, – намекнул он и попытался выдавить из себя подобие улыбки.

– Если так будет легче, можно было бы обойтись без платья, – с усмешкой ответила она. – Я вовсе не пытаюсь ничего усложнять. Однако это как раз удачное начало. Я часто убеждаюсь, что если первым делом выбросить все лишнее из головы, то потом работать с сердцем гораздо легче… когда ты созреешь для этого.

Она взялась за деревянную ложку, которой перемешивала тесто.

– Макензи, я не мужчина и не женщина, хотя оба пола – часть моей плоти. И если я выбираю явиться к тебе в мужском или женском обличье, то лишь из любви к тебе. Для меня предстать в женском образе и предложить называть меня Папой просто набор метафор, чтобы удержать тебя от религиозной условности.

Она подалась вперед, словно хотела поделиться чем-то сокровенным.

– Предстать перед тобой в образе седовласого старца с длинной бородой, как у Гэндальфа, означало бы укрепить в тебе религиозные стереотипы, а эти выходные будут посвящены вовсе не укреплению догматов.

Мак едва сдержался, чтобы не расхохотаться и не сказать вслух: «Уверена? У меня не осталось сомнений: я окончательно свихнулся!» Однако он промолчал. Мак верил, по крайней мере понимал сердцем, что Бог – не мужчина и не женщина, это Дух, но несмотря на это он вынужден был признать, что всегда воспринимал Бога как белого человека и исключительно мужского пола.

Она поставила на полочку у окна какие-то специи и посмотрела на Мака.

– Ведь тебе всегда было трудно принимать меня в образе своего отца? И пережив столько испытаний, можешь ли ты сейчас принять отца?

Да, она права. Мак оценил ее доброту и сострадание. То, как она явилась ему, не давало противиться ее любви. Это было довольно странно и болезненно и смахивало на чудо.

– Но тогда… – Он сделал паузу, пытаясь сосредоточиться на главном. – Почему акцентируется образ Отца? Принято считать, что именно в этом обличье Ты являлась…

– Что ж, – ответила Папа, возвращаясь к стряпне, – на то есть множество причин, причем многие из них корнями уходят в древность. Скажу лишь то, что мы всегда знали: однажды Творение будет разрушено, и истинного отцовства будет не хватать гораздо сильнее, чем материнства. Пойми меня правильно: важно и то и другое, однако значение отцовства возросло ввиду гнусных последствий его отсутствия.

Мак отвернулся, чувствуя, что сказанное выходит за рамки его понимания. Пока он размышлял, его взгляд упал на прекрасный сад.

– Ты ведь знала, что я приеду? – наконец тихо спросил он.

– Разумеется, знала. – Она по-прежнему была занята и стояла к нему спиной.

– Тогда был ли я волен не приезжать? Был ли у меня выбор в данном случае?

Папа снова повернулась к нему лицом, ее руки были испачканы тестом и мукой.

– Хороший вопрос, но насколько далеко ты готов пойти? – Она не ждала ответа, зная, что у Мака его нет. Вместо этого она спросила: – Ты веришь, что волен уйти?

– Думаю, да. Я прав?

– Конечно, прав! Мне не нужны пленники. Ты волен уйти хоть сейчас и отправиться к себе, в пустой дом. Или же пойти вместе с Вилли в «Мельницу». Даже если я знаю, что ты приедешь хотя бы из любопытства, это не умаляет твоей свободы уйти.

Она выдержала небольшую паузу, потом вновь занялась стряпней, обращаясь к Маку через плечо:

– Или, если ты хочешь продвинуться хотя бы самую малость, мы можем поговорить о сущности свободы. Означает ли свобода, что ты вправе делать все, что заблагорассудится? Или поговорим о тех ограничительных факторах в твоей жизни, которые в действительности лишают тебя свободы? О наследственности, о твоей уникальной ДНК, об особенностях метаболизма или квантах, которые выведут нас на субатомный уровень, где единственный вечный наблюдатель – это я? Или же можно обсудить, например, такие темы, как твоя душевная болезнь, которая внедрилась и сковывает тебя; влияние окружающего тебя социума; привычки, порождающие синоптические[8]8
  Синоптический – сводный; обзорный, дающий представление обо всех частях сложного целого.


[Закрыть] связи, которые служат мостиком в твое сознание? Добавь к этому рекламу, пропаганду и парадигмы. Учитывая воздействие всех этих факторов, совокупности влияний и ограничений, – вздохнула она, – что же в действительности представляет собой свобода?

Мак был в растерянности, не зная, что ответить.

– Только я могу тебя освободить, Макензи, но свободу нельзя навязать силой.

– Не понимаю, – отозвался Мак. – Не могу понять смысл Твоих слов.

Она улыбнулась.

– Знаю. Я вовсе не рассчитывала, что ты поймешь прямо сейчас. Это дело будущего. В данный момент ты даже не понимаешь, что свобода – это процесс становления. – Она с нежностью взяла руку Мака в свои ладони и, неотрывно глядя в глаза, продолжила: – Макензи, тебя освободит Истина, и у Истины есть имя; ты найдешь Его в мастерской. Все заключено в Нем. И свобода – это процесс, который протекает в примирении с Ним. Тогда все то, что клокочет внутри, начнет постепенно выходить наружу.

– Откуда тебе известно, что именно я чувствую? – спросил Мак, отводя взгляд от ее пристальных глаз.

Папа промолчала и лишь посмотрела на их руки. Он последовал глазами за ее взглядом, и тут впервые заметил шрамы на запястьях – надо полагать, такие же должны быть и у Иисуса. Она позволила ему осторожно прикоснуться к шрамам, которые оставили глубокие раны, а он посмотрел на нее. Слезы медленно катились по ее лицу, прокладывая дорожки на щеках, чуть присыпанных мукой.

– Ты ведь не думаешь, что выбор, который сделал мой Сын, не повлиял на нас. Любовь всегда оставляет след, – сказала она тихо. – Мы же были там вместе.

Мак удивился:

– На кресте? Нет, погоди, мне казалось, Ты его покинула, вспомни: «Боже мой, Боже мой, почему Ты оставил меня?» – Это были те слова Писания, которые Мак часто повторял во время Великий Скорби.

– Ты не понял сакрального[9]9
  Сакральный (от англ. sacral и лат. Sacrum – священное, посвященное богам) – в широком смысле: все, имеющее отношение к Божественному, религиозному, небесному, потустороннему, иррациональному, мистическому, отличающееся от обыденных вещей, понятий, явлений.


[Закрыть] смысла. Вопреки тому, что он чувствовал тогда, я никогда его не покидала.

– Как такое может быть? Ты покинула его точно так же, как покинула меня!

– Макензи, я никогда не покидала Его и никогда не покидала тебя.

– Для меня это всего лишь слова, – отрубил он.

– Знаю, что это не так. Во всяком случае, пока не так. Подумай вот о чем: если все, что ты видишь перед собой, лишь отражение боли, может, она просто заслоняет меня?

Мак ничего не ответил, и она снова принялась месить тесто, словно оставив его наедине с мыслями. Казалось, одновременно она готовила несколько блюд, добавляя разные ингредиенты. Напевая какую-то полюбившуюся мелодию, она закончила последние приготовления и собралась отправить пирог в печь.

– Не забывай, Его ощущение одиночества – это вовсе не конец истории. Он сумел найти выход, который привел Его в мои объятия. О, какой это был миг!

Озадаченный Мак оперся о кухонный стол. Его чувства и мысли перемешались. Часть его существа желала верить Папе. Но другая часть бунтовала: «Это не может быть правдой!»

Папа взяла кухонный таймер, слегка повернула ручку и поставила на стол.

– Я не то, что ты думаешь, Макензи.

Мак взглянул на нее, затем на таймер и улыбнулся.

– Я окончательно ничего не понимаю.

– Что ж, давай попробуем разобраться в этом хаосе.

Словно по условному сигналу, на подоконник прилетела голубая сойка, которая принялась вышагивать взад-вперед. Папа открыла окно, взяла в руки жестяную коробку и угостила мистера Сойку зернами, которые хранила для этой цели на кухне. Казалось, птица преисполнилась смирения и благодарности и без колебаний принялась клевать прямо с руки.

– Взять, к примеру, нашего маленького дружочка, – начала она. – Большая часть птиц создана для полета. Оказаться взаперти для них – значит потерять способность летать, а вовсе не иной способ существования. – Она смолкла, дав Маку время обдумать ее слова. – Ты, в свою очередь, был создан для любви. Поэтому для тебя жить так, словно ты нелюбим, и есть ограничение твоей способности, а не способ существования.

Мак кивнул головой, не столько в знак согласия, сколько желая показать, что он по крайней мере понял и следит за ходом мысли.

– Жизнь без любви? – та же птица, лишенная способности летать. Я для тебя желала иного.

В этом и был камень преткновения. В данный момент он не ощущал себя любимым.

– Мак, боль подрезает нам крылья и лишает способности летать. – Она сделала паузу, чтобы слова достигли цели. – И если она остается надолго, то ты можешь забыть, что был создан в первую очередь для полета.

Мак молчал. Удивительно, но молчание ничуть не тяготило его. Он взглянул на птицу. Птаха в ответ посмотрела на него. Он задумался: а могут ли птицы улыбаться? Во всяком случае, вид у мистера Сойки был такой, словно он улыбается, причем с явной симпатией.

– Я не то, что ты, Мак.

Это не было проявлением бахвальства, это была констатация факта. Однако для Мака эти слова были словно ушат холодной воды.

– Я Бог. Я тот, кто Я есть. И в отличие от твоих, мои крылья нельзя подрезать.

– Что ж, рад за Тебя, но где мое место? – спросил Мак неожиданно резким тоном.

Папа принялась гладить птицу, поднесла ее к самому лицу и сказала, касаясь носом птичьего клюва:

– В самой гуще моей любви!

– Мне кажется, птица понимает это лучше меня. – Мак не нашелся, что еще ответить.

– Знаю, милый. Именно поэтому ты здесь. Почему, как ты думаешь, я сказала: «Я не то, что ты»?

– Понятия не имею. Думаю, Ты – Бог, а я нет. – В его голосе чувствовался сарказм, но она не обратила на это никакого внимания.

– Конечно, но не совсем так. По крайней мере, не так, как ты думаешь. Макензи, я то, что некоторые назвали «святой и абсолютно не подобный нам». Проблема состоит в том, что люди пытаются постичь мою сущность через человеческую добродетель, возведенную в энную степень и помноженную на все мыслимое добро (нередко весьма скудное), и затем называют все это Богом. Их усилия, несомненно, достойны похвал, однако они так далеки от понимания того, что есть я. Я не просто добродетельная версия человека, каким он себя представляет. Я неизмеримо больше, выше и необъятнее всего, о чем ты можешь спросить или подумать.

– Прошу прощения, но все это всего лишь слова. В них нет смысла, – пожал плечами Мак.

– Даже если ты не сможешь постичь моей сути, знаешь что? Я все равно хочу, чтобы меня познавали.

– Ты говоришь об Иисусе, верно? Рассуждение на тему «попытайся понять значение Троицы»?