Текст книги "Перекрестки"

5. И уцелел один

Боль напоминает нам, что мы живы, а любовь напоминает, зачем мы живем.

Тристан Овайн Хьюз[14]14
  Тристан Овайн Хьюз (р. 1972) – британский христианский теолог и историк.


[Закрыть]

– Послушай меня, Тони. – Иисус снова погладил его по го лове, как ребенка, как сына. – Душа каждого человека – это целая вселенная. Твои родители создали с помощью Бога новую душу, которая будет существовать вечно. Они оба участвовали в этом, обеспечивая генетический материал и все прочее, чтобы создать поразительное творение, хотя и небезупречное. Мы приняли из их рук то, что они принесли нам, и, в соответствии с особенностями их жизни и эпохи, добавили то единственное, что мы могли им дать, – жизнь. И вот ты был зачат – живое чудо, ворвавшееся в жизнь, вселенная среди множества вселенных, не изолированная, не сама по себе, а связанная с другими и предназначенная существовать в сообществе, с другими и с Богом.

– Ха! Это я-то живое чудо? – хмыкнул Тони, уставший бороться со слезами. Он думал, что уже выплакал их все и запас истощился, но оказалось, кое-что еще оставалось, и они опять покатились по щекам. – Как бы не так.

– Чтобы что-то стало «не так», надо, чтобы сначала оно было «так», – возразил Иисус. – Внешний образ мало о чем говорит. Внутренний мир больше внешнего, надо только уметь его видеть.

– Не уверен, что хочу его видеть или знать о нем что-нибудь, – проворчал Тони. – Это слишком больно. Я и так стыжусь того, что увидел, лучше бы мне оставаться незрячим.

И к тому же я не верю, что все это, включая тебя, реально.

– Боль реальна и истинна, Тони. Доверься мне. Изменения, происходящие без усилий, боли и страдания, без чувства потери, – только иллюзия. Это не настоящие изменения.

– Я не хочу меняться, – заявил Тони, снова задрожав. – Я не могу. А что касается доверия, то это слово не из моего лексикона. Я обхожусь без него.

– Оно и понятно, – усмехнулся Иисус. – Зато в моем лексиконе оно имеется.

Тони продолжал сидеть, опустив голову на грудь, не двигаясь и не открывая глаз. Он чувствовал себя глупо, казался сам себе совершенно беззащитным, но не хотел ничего предпринимать.

– Не понимаю, как быть, – признался Тони. – Знаешь, кого мне сейчас больше всего не хватает? – Он открыл глаза и глубоко вздохнул. – Матери.

Иисус тут же вытащил откуда-то красный носовой платок и протянул его Тони. Тот с благодарностью взял платок и высморкался.

– Тони, твоя мать была последней, кому ты доверял. Невозможно жить в одиночестве и диктовать жизни свои условия. Ты был создан человеческим сообществом для того, чтобы жить в нем, создан по образу Бога, который никогда не существовал вне сообщества.

– Бог существовал только в сообществе?

– Да, только. Я же говорил тебе, что никогда не был один. Я ничего не делал исключительно по собственной воле. Вся моя личность построена на отношениях с другими.

– Никогда не мог этого понять.

– Ничего страшного. Это надо не понять, а пережить.

Тони опять вздохнул.

– Так что же случилось со мной? Если это место – отражение моего «я», то как вышло, что я превратился в безжизненную пустыню?

– Если смотреть с твоей точки зрения, то получится, что с тобой «случилась» жизнь: повседневные большие и маленькие потери; приятие и накопление предательства и обмана; отсутствие родителей в тот момент, когда они очень нужны; выход из строя различных систем; решения, принятые ради самозащиты, которые помогли тебе выжить, но закрыли твою душу для всего, что могло бы ее исцелить.

– А если посмотреть с твоей точки зрения?

– С моей точки зрения, это была не жизнь, а смерть, не-реальность, вовсе не предназначенная для тебя. Это была не-любовь, не-свет, не-истина, не-свобода… Это была смерть.

– Значит, я умираю? Вот почему все это происходит со мной?

– Сынок, ты умираешь с того момента, как был зачат. И хотя смерть – чудовищное зло, люди приписывают ей могущество, каким она не обладает. Свет рампы отбрасывает на задник сцены твоего бытия слишком большую тень, и в результате ты боишься даже тени смерти.

– Я не понимаю.

– Это очень серьезный разговор, и многих тем лучше сегодня не касаться. Сейчас главное, чтобы ты понял: твой страх перед смертью обусловлен ограниченностью твоего мировосприятия. Широчайший размах и величие жизни непрерывно поглощают и истощают всю силу смерти, преодолевая ее. Ты считаешь смерть концом, прекращением существования подлинных ценностей, и она становится для тебя непреодолимой стеной, неизбежным губителем радости, любви и всех связей. Для тебя смерть – последнее слово, окончательная разобщенность с миром. Правда же в том, что смерть – лишь тень всего этого. То, что ты называешь смертью, – действительно своего рода разобщенность, но совсем не такая, как тебе представляется. Ты сосредоточился на последнем мгновении жизни и построил все свое существование на страхе перед этим мгновением, вместо того чтобы признать, что смерть вездесуща, она присутствует в каждом из твоих слов и жестов, решений, печалей. И она же – в твоем неверии, в твоей лжи, в суждениях и предрассудках, в нежелании прощать и жажде власти, в предательстве и попытках спрятаться от жизни. А само событие смерти есть лишь одно из проявлений ее присутствия. Ты же придал ему всеобъемлющий смысл, не сознавая, что ежедневно плаваешь в океане смерти. Тони, ты не был предназначен для смерти, как и смерть не была предназначена для этой вселенной. Момент смерти – это и обещание, крещение в океане, который несет не гибель, а спасение. Люди переделали жизнь на свой лад и превратили ее в не-жизнь, а мы из уважения к ним включили ее в общую картину мира как один из фрагментов. И теперь вы переживаете эту подспудную борьбу между жизнью и смертью каждодневно, пока вас не освобождает от этого момент смерти. При этом предполагалось, что вы будете переживать этот процесс в сообществе, совместно, а не в эгоцентричной изоляции от других, в которой ты пребываешь сейчас.

– И все эти тропинки с развилками ведут сюда?

– Тони, они начинаются здесь, среди этой разрухи, и по ним все отсюда ушли. Так что никто не придет.

На миг Тони охватила печаль, словно подкравшийся хищник, но сразу же отступила. Он решился спросить:

– Они ушли не по своей воле? Это я их прогнал, да?

– Когда не замечаешь смерти, то смотришь на окружающих либо как на источник боли, либо как на мертвых. Иногда легче похоронить их на своей территории, чем прогнать.

– Значит, смерть победила? – Тони сам понимал, что на самом деле хочет спросить совсем о другом, но если этот человек действительно тот… за кого себя выдает, он поймет его.

– Иногда кажется, что так и есть, правда? Но нет, победила жизнь! Она побеждает всегда, и я – живое тому доказательство. – Значит, ты не просто детская выдумка, не миф? Ты действительно ожидаешь, что я поверю, будто ты восстал из мертвых? – Тони хотел, чтобы Иисус подтвердил это вслух.

– Ха! Гораздо труднее поверить, будто это не так. А в то, что меня избили до неузнаваемости, пригвоздили к кресту, проткнули сердце копьем и похоронили в пещере и после этого я каким-то образом воскрес, выбрался из гроба, раскидал целую тонну камней, усмирил отборных воинов храмовой стражи и возглавил движение, которое якобы отстаивает правду о жизни и воскрешении, а на самом деле основано на лжи, – в это поверить легче.

Тони посмотрел на Иисуса. В его словах чувствовались и ирония, и торжество, но прежде всего печаль.

– Это же просто выдумка! – воскликнул Тони. – Выдумка, которая призвана одурачить и успокоить нас, заставить уверовать в то, что в жизни есть какой-то смысл, есть цель. Это нравоучительная пьеска, разыгранная слабыми для больных.

– Тони, я действительно воскрес из мертвых. Мы разрушили иллюзию всемогущества и непобедимости смерти. Папа Бог возлюбил меня так, что воскресил в силе духа и все увидели, что идеология разобщенности отныне несостоятельна.

– Ты ведь знаешь, что я в это не верю, – бросил Тони. – Я до сих пор не могу поверить даже в то, что ты существуешь. Не знаю, что на меня нашло. Я хочу сказать, что, конечно, жил на свете еврей, раввин по имени Иисус, который сделал много добра, и вот люди насочиняли о нем всякого, будто он творит чудеса и воскрешает мертвых, и основали новую религию. Но он умер. Он умер, как все умирают. Смерть есть смерть, и ты не можешь существовать. Ты всего лишь голос моей матери, звучащий где-то в моем подсознании.

– Ты почти убедил меня, – саркастически ответил Иисус и рассмеялся. – Состояние, в котором ты находишься, называется кризисом веры. Чаще всего он наступает в момент физической смерти, но поскольку ты еще не умер, а отношения не подчиняются каким-то определенным формулам, то, очевидно, сейчас происходит что-то особенное и таинственное.

– Ты хочешь сказать, что не знаешь, почему я здесь? – с удивлением спросил Тони.

– Нет! Папа не объяснил. – Иисус наклонился к Тони, словно желая поделиться секретом. – Он знает, что я люблю сюрпризы.

– Постой. Вроде бы считается, что ты Бог.

– Не считается, а так и есть.

– Как тогда может быть, что ты не знаешь, почему я здесь?

– Я же сказал, папа меня не предупредил о твоем приходе.

– Но если ты Бог, ты же должен знать все.

– Я и знаю.

– Но ты только что сказал, что не знаешь…

– Тони, – прервал его Иисус. – Ты рассматриваешь все явления как независимые и изолированные, вне всякой связи между ними. Ответы на твои вопросы покажутся тебе бессмысленными и окончательно запутают, потому что у тебя нет даже системы координат, в которой их можно осмыслить.

Тони лишь кивал, явно ничего не понимая, как и предвидел Иисус.

– Я, оставаясь Богом, стал в то же время и человеком. И, что самое удивительное, не просто вышел на сцену как новый актер, изображающий нового персонажа, – я стал человеком в полном смысле слова, вечной реальностью. При этом я остаюсь также в полном смысле и Богом, Создателем. С самого начала творения внутри меня существует весь космос, включая тебя и все остальное; я удерживаю и поддерживаю его – даже сейчас, в данный момент. А смерть никогда ничего не создает и не поддерживает.

Тони тряс головой, пытаясь понять, что говорит Иисус, и в то же время внутренне сопротивляясь этому.

– Поэтому я мог бы, как Бог, узнать, почему ты здесь, но не хочу нарушать отношений, установившихся между мной и Отцом. Он не сказал мне этого, и я доверяю ему: если это будет для меня важно, он скажет. А до тех пор, сохраняя свою веру и доверие, я буду существовать вместе с тобой в реальном времени и пространстве. Посмотрим, какие сюрпризы заготовил для нас папа.

– Нет, это ни что не похоже! – вскричал Тони, вскинув рук и. – У меня голова раскалывается.

– Но это был самый легкий ответ, какой я мог тебе дать, – усмехнулся Иисус. – Я надеялся, что ты увидишь в происходящем хоть какой-то смысл.

– Вот спасибо! – огрызнулся Тони. – Ну хорошо, ясно по крайней мере одно, если я тебя правильно понял: ты Бог, но не знаешь, почему я здесь.

– Именно. Но мой папа и Святой Дух знают, и, если будет необходимость, я узнаю тоже.

Тони поднялся на ноги и отряхнулся, но голова у него по-прежнему шла кругом. Как могло все это быть проекцией его бессознательного? Они говорили о вещах, которые Тони никогда в голову не приходили. Осмыслить это было невозможно. Между тем собеседники медленно продолжили свой путь вверх по склону.

– Я все же хочу разобраться, – сказал Тони. – Есть Бог Отец, твой папа. А ты, значит, Бог Сын?

– И еще есть Святой Дух, – напомнил Иисус.

– А это кто такой?

– Бог.

– Мы ведь говорим о христианском боге, так? Получается, что тот, кто верит в тебя, верит в трех богов? Христиане разве не монотеисты?

– Во-первых, помимо христиан, существует масса людей, которые верят в меня. Вера – это деятельность, а не принадлежность к какой-то категории. Христиане появились всего каких-нибудь две тысячи лет назад. И они монотеисты.

Иисус опять остановился и повернулся к Тони, желая подчеркнуть, что собирается сказать нечто важное.

– Слушай внимательно, Тони. Существует только один… запомни, только один Бог. В своем стремлении к независимости люди напустили столько тумана, что не видят самых простых вещей. Итак, прежде всего: Бог один. Люди расходятся в понимании деталей, это важно и полно глубокого смысла. Однако и все иудейские секты, и христиане самых разных мастей, и мусульмане во всем их многообразии – все сходятся в одном: есть только один Бог. Не два, не три или больше, а один.

– Но ведь ты сказал… – начал было Тони, но Иисус остановил его, подняв руку.

– Первыми это внятно выразили в шеме́, своем символе веры, иудеи: «Слушай, Израиль: Господь – Бог наш, Господь един есть». Но иудейские священные книги говорят об этом едином Боге во множественном числе. «Сотворим человека по образу Нашему и по подобию Нашему». И тут нет никакого противоречия тому факту, что Бог един: просто понятие «единства» толковалось расширенно. В сознании иудеев укоренилось представление о том, что по существу – я неслучайно употребляю это слово – по существу «единый» был неповторим и вместе с тем представлял множество, сообщество.

– Но как же…

И опять Иисус утихомирил Тони, подняв руку.

– Это, конечно, большое упрощение, но в целом можно сказать, что древние греки, которых я нежно люблю, особенно начиная с Платона и Аристотеля, заставили весь мир задуматься о едином Боге. Однако они не рассматривали его как множество и предпочитали говорить о неделимом единичном явлении за пределами всего бытия и всех связей, о некой неподвижной движущей силе, безличной и недоступной, но имеющей добрые намерения, что бы это ни значило. И тут появляюсь я – никоим образом не в отрицание шемы, а в развитие ее. Я объясняю как можно проще: «Мы с Отцом едины, и мы есть благо» – декларация о намерениях, так сказать. Как ты, возможно, знаешь, это всех устроило, у верующих появились наконец четкие доктрины и идеологии, и они зажили вполне счастливо…

Иисус бросил взгляд на Тони, который смотрел на него, недоуменно подняв брови.

– Это я так шучу, Тони, – усмехнулся Иисус, и они двинулись дальше.

– Итак, продолжу. В первые несколько сотен лет после моего воплощения находилось немало людей вроде святого Иринея[15]15
  Св. Ириней Лионский (ок. 130–202) – епископ в Лионе, один из ранних христианских теологов и Отцов Церкви.


[Закрыть] и святого Афанасия[16]16
  Св. Афанасий Александрийский (296/298–373) – епископ в Александрии, один из ранних христианских теологов и Отцов Церкви.


[Закрыть], которые правильно поняли суть. Они видели, что само существо Бога построено на взаимоотношениях между тремя отдельными личностями, которые так удивительно близки друг другу, что составляют единство. А «единство», Тони, это не то же самое, что отдельное и независимое «одно». Единство подразумевает взаимосвязь, благодаря которой три личности неразделимы.

Иисус замолчал. Тони напряженно размышлял, пытаясь осмыслить услышанное. Никогда он не участвовал в подобных разговорах, и ему приходилось нелегко. Он был заинтригован, но не мог понять почему.

– Хочешь узнать, что случилось потом и откуда возникла путаница?

Тони кивнул.

– Греки, с их пристрастием к разделению всего и вся, повлияли на Августина Блаженного и Фому Аквинского, а через них и на других. В результате возникла христианская религия, не признающая никаких взаимоотношений. Затем пришли Лютер и Кальвин, которые принесли Реформацию и сделали все возможное, чтобы изгнать греков из святая святых. Но не успела Реформация завершиться, как греков реабилитировали и пригласили вновь проповедовать их учение. Порочные идеи обладают удивительной стойкостью, ты не находишь?

– Да, я начинаю понимать тебя, – сказал Тони. – Но все равно не уверен, что понимаю сейчас лучше, чем когда ты только начал объяснять. Все это очень интересно, но я не вижу, при чем тут я.

Главное, чтобы ты понял одно: в основе всего сущего лежит огромное самопожертвование и любовь к другим, то есть – единство. И нет ничего более глубокого, простого и чистого.

– Звучит прекрасно, только…

– Смотри, мы пришли, – прервал его Иисус.

Тропинка нырнула в небольшую рощу и сузилась, так что пройти по ней можно было только по одному. Тони шел впереди, радуясь, что дорожка не разветвляется. Она привела его на прогалину. Выйдя из рощи, он обнаружил, что Иисус исчез. В противоположном конце прогалина упиралась в массивную каменную ограду, которая тянулась вдаль, пропадая из виду. Земляные ступеньки поднимались по холму к неказистому глинобитному строению – хижине, в которой вряд ли могло быть больше двух комнат. Но зато отсюда открывался вид на всю долину. Тони разглядел силуэт женщины, сидевшей на деревянной скамейке у стены хижины – очевидно, ее жилища. Иисус уже стоял рядом с ней, ласково положив руку ей на плечо.

Преодолев не меньше сотни ступеней, Тони увидел, что женщина пожилая и какая-то кругленькая; ее черные как уголь волосы ниспадали на плечи двумя косами, в которые были вплетены нити разноцветных бус. Одета незнакомка была в простое свободное платье из набивного ситца, перехваченное поясом, также украшенным бусинами. Плечи укутывало трехслойное индейское покрывало с ярким рисунком, изображающим солнце. Лицо женщины было приподнято навстречу солнцу, глаза закрыты. Это была индианка – представительница коренного населения Америки.

– Энтони, – произнес Иисус, когда Тони подошел ближе. – Это бабушка Вийан Ванаги. Можешь называть ее Куши, или Куан-Ши, или просто Прародительница – как тебе больше нравится. Вам есть о чем поговорить. Она знает, почему ты попал сюда, так что я оставлю вас на некоторое время, хотя я всегда с вами. – С этими словами Иисус в один миг исчез, во всяком случае он скрылся из глаз.

– Благодарю тебя, Анпо Вичапи, благодарю тебя, Утренняя Звезда, – произнесла индианка с нежностью и обратилась к Тони, указав на скамью рядом с собой, но не открывая глаз: – Садись!

Голос у нее был глубокий и звучный. Тони подчинился. Они молчали: женщина по-прежнему сидела с закрытыми глазами, Тони рассматривал ландшафт, раскинувшийся перед ними, как расстеленная накидка. В нескольких милях угадывались очертания дальней стены, слева же была хорошо видна ветхая фермерская усадьба, где он провел ночь. Итак, если верить словам Иисуса, это запущенное пустынное место – не что иное, как его сердце. Действительно, не совсем дом, но и не совсем ад. Хотя в данный момент последнее было ближе к истине.

Казалось, они молчат уже несколько часов, хотя на самом деле прошло минут десять. Тони не привык сидеть так тихо и неподвижно. В нем нарастало нетерпение. Он прочистил горло.

– Вы не хотели бы…

– Тсс! Я занята.

Он замолчал, но вскоре опять не вытерпел:

– Чем же вы заняты?

– Ухаживаю за садом. Так много сорняков!

– Понятно, – отозвался Тони как ни в чем не бывало. – А я что здесь делаю?

– Суетишься. Сиди спокойно. Вдыхай, выдыхай.

Тони замолчал и задумался. Внешне он был совершенно спокоен, но внутри его затоплял, подобно паводку, поток образов, чувств и вопросов. Он машинально, не отдавая себе отче та, приподнял правую пятку и стал нервно стучать ею по земле, словно так легче было преодолеть внутреннее напряжение.

Индианка, не открывая глаз, протянула руку и положила ее на колено Тони, остановив этот странный сидячий танец.

– Куда ты бежишь? – Голос у нее был мягкий и звучал неожиданно молодо для ее возраста.

– Я никуда не бегу. Я сижу рядом с вами, как вы велели.

Женщина не стала убирать с колена Тони свою сильную мозолистую руку, и он чувствовал распространяющееся от нее тепло.

– Энтони, почему ты думаешь, что если тебя пригласили, значит от тебя непременно чего-то ждут?

Тони усмехнулся. Было понятно, что ответа не требуется: индианка читала его мысли. В любом приглашении есть расчет. Какой-то определенный замысел, какая-то цель – иногда очевидная, иногда скрытая, но она всегда есть. Как иначе жить?

Однако вопрос заинтриговал Тони.

– Значит, мы просто так здесь сидим, – задумчиво пробормотал он, не ожидая ответа.

– Нет, Энтони, мы не просто так сидим. Мы молимся.

– Молимся? А кому вы молитесь?

– Я не кому-то молюсь, – ответила женщина, по-прежнему не открывая глаз, – а с кем-то.

Тони решил, что будет молчать, но у него это всегда получалось плохо.

– И с кем же вы молитесь? – спросил он.

– С тобой! – Лицо женщины расплылось в улыбке. Солнечные лучи прятались в складках кожи и смягчали их. – Я молюсь с тобой.

Тони покачал головой, словно собеседница могла видеть его.

– Но я же не молюсь.

Она опять улыбнулась и ничего не ответила.

Так они просидели, наверное, час. Тони мысленно сгружал все свои заботы и страхи в воображаемые лодки и пускал их вниз по ручью, протекавшему неподалеку. Этому мыслительному упражнению он научился на занятиях по психологической разрядке, которые посещал когда-то по решению суда. И действительно, все тревоги уплыли одна за другой, снимая груз с его души, и он умиротворенно сидел рядом с индианкой, глубоко вдыхая чистый воздух. Это трудно было объяснить, но он опять почувствовал себя… в безопасности.

В конце концов Тони снова нарушил молчание:

– Прошу прощения, но я забыл, как правильно произносится ваше имя.

На лице незнакомки вспыхнула улыбка, которая смягчила ее черты и, казалось, осветила сгущавшиеся сумерки.

– Для тебя я просто Бабушка.

– Договорились, Бабуля, – рассмеялся Тони и похлопал ее по руке.

Глаза ее впервые открылись, и перед Тони засияли два невероятных карих источника света. Это был Иисус, но иной.

– Какая я тебе Бабуля! Я Прародительница, или, так уж и быть, Бабушка. – Она кивнула, как бы утверждая, что только так ее и следует звать, и Тони невольно кивнул в ответ.

– Да, конечно, Бабушка, – повторил он извиняющимся тоном. – Правда, я не понимаю, какая, в сущности, разница… – Я вижу, что ты не понимаешь. Но я прощаю тебе это.

– Прощаешь? – удивился Тони. – Как можно простить человеку то, чего он даже не понял?

– Послушай меня, дорогой мой… – Бабушка сделала паузу, и это ласковое обращение вызвало в душе Тони какие-то странные чувства: ему стало одновременно и сладко, и больно. Она выждала несколько мгновений, словно желая, чтобы он как следует проникся этим ощущением, и продолжила: – Большинство поступков, которые нужно прощать другим и особенно себе самому, совершаются по неведению – очень опасному неведению. Причиняя друг другу боль, люди не всегда делают это сознательно. Чаще они просто не понимают, что можно поступить иначе.

Тони решил сменить тему. Бабушка коснулась тех струн его души, которые лучше было не тревожить. День и без того выдался долгий.

– А где ты живешь? – Тони не мог представить себе, чтобы кто-нибудь жил в лачуге, около которой они сидели. Это сооружение больше напоминало не жилище, а неказистый сарай для садовых инструментов.

– Я живу повсюду – там, где нахожусь в каждый определенный момент, – ответила женщина.

– Да нет, я не это имею в виду, – начал Тони, но она его остановила.

– Я знаю, что ты имеешь в виду, Энтони, но ты сам не понимаешь, о чем спрашиваешь.

Тони не знал, что на это сказать. Такое с ним случалось нечасто. Бабушка сама выручила его.

– Ну вот что, – произнесла она, вставая и потягиваясь, – у тебя есть какая-нибудь еда?

На всякий случай Тони проверил карманы, хотя знал, что они пусты.

– Увы, нет.

– Это не страшно, – улыбнулась она. – У меня еды полно.

Усмехаясь себе под нос, Бабушка неторопливо направилась в хижину, в которой горел свет, проникавший наружу сквозь многочисленные щели. Тони тоже встал и бросил последний взгляд на расстилавшееся внизу пространство. Вечер приглушал и постепенно стирал все краски. В сумерках кое-где виднелись отдельные огоньки – в основном в районе полуразвалившейся фермы. С удивлением Тони заметил также довольно большое скопление огней в самом дальнем и нижнем углу огороженной территории. Раньше он не замечал здесь никаких других строений – правда, он и не искал их.

Он потянулся, разминая мышцы, подошел к хижине и, остановившись в дверях, заглянул внутрь. Там было просторнее, чем могло показаться снаружи, но это, возможно, объяснялось тем, как женщина использовала пространство. Около одной из стен горел очаг. Дым отводился с помощью довольно сложной системы соединенных друг с другом труб, которые вдобавок, по-видимому, прикрывали огонь от дождя.

– Можно войти? – спросил Тони.

– Конечно, ты всегда желанный гость здесь! – Бабушка замахала руками, приглашая его.

На полу лежали одеяла. Опасаясь, что нарушает какой-нибудь протокол, Тони тем не менее сел на них и удивился, насколько они мягкие. Хозяйка, похоже, не увидела в его поведении ничего предосудительного, и он стал наблюдать, как она хлопочет у очага над стряпней, по виду и запаху напоминающей тушеное мясо; на камнях у огня пеклась лепешка. Простая и аппетитная еда, а главное, подумал Тони с улыбкой, он на нее не рассчитывал.

Некоторое время он молча наблюдал за размеренными движениями Бабушки, а затем спросил:

– Можно задать вопрос?

– Ты хочешь спросить, почему я живу здесь, в этой лачуге? Как человек воспитанный и образованный, ты, вероятно, выбрал именно это слово?

Отпираться было бесполезно.

– Ну да, это меня удивило. Так почему?

– Ты не смог предложить мне ничего лучше.

– Как-как? Я не смог предложить? Но я ничего тебе не предлагал. И уж я бы точно построил что-нибудь поосновательнее. Как можно…

– Энтони, ничего страшного! Я ни на что и не рассчитывала. Я благодарна уже за то, что нашла этот уголок в твоем сердце. Я путешествую налегке, – Бабушка хитро улыбнулась, словно вспомнила какой-то секрет, – и устраиваю себе жилье в самых скромных условиях, какие мне предложат. Так что зря тебе не нравится этот дом, не надо его стыдиться. Поверь мне, я искренне благодарна. Мне в радость жить здесь.

– То есть… поскольку все это – вроде как я сам, то есть мой внутренний мир, значит, получается, что я смог тебе выделить только эту лачугу? Иисусу я отвел дом побольше, но тоже всего лишь обветшалую ферму… – Тони по какой-то не совсем понятной причине стало грустно.

– Он тоже доволен, что находится здесь. Он с радостью принял приглашение.

– Какое приглашение? Не помню, чтобы я приглашал его, да и тебя тоже. Я даже не вполне понимаю, кто ты такая. Я раньше вообще ничего не знал об этом месте, как же я мог кого-то сюда пригласить?

Бабушка повернулась к нему, облизывая ложку, которой мешала жаркое.

– Нас пригласил не ты, Энтони. Если бы мы ждали твоего приглашения, то, должно быть, никогда не смогли бы поселиться здесь.

Тони опять был сбит с толку и удивленно спросил:

– Но если вас пригласил не я, то кто же?

– Отец. Папа Бог.

– Отец Иисуса, ты хочешь сказать? Бог Отец? – Это известие удивило и расстроило Тони. – А почему он тебя пригласил?

– Независимо от того, что ты думаешь о нем, – а между прочим, почти все это неверно… в любом случае, Папа Бог любит тебя и неустанно заботится о тебе. Поэтому мы здесь и находимся. Мы разделяем с ним эту любовь. – С этими словами Бабушка навалила черпаком тушеного мяса в миску и вручила ее Тони вместе с чистой тряпкой в качестве салфетки.

Тони рассердился всерьез. Вот она, ловушка, тайный расчет, опасный, построенный на лжи. Кем бы ни была эта женщина и какую бы симпатию у него ни вызывала – не меньшую, чем Иисус, – она выдала Тони секрет, подтвердив его исходное предположение, засевшее в сердце, как заноза, и причинявшее боль. Если Бог и существует, то он чудовище, злой обманщик, который играет с людскими сердцами, ставит эксперименты, проверяя, сколько страданий может выдержать человек, и издеваясь над людскими желаниями и мечтами: люди ему доверяются – и теряют все самое дорогое. Охватившая Тони ярость удивила его самого. Чтобы успокоиться, он начал есть. Это помогло. Ароматы вкусной пищи утихомирили гнев.

– Ух ты! – вырвалось у него восхищенное восклицание.

– Хорошее выражение, одно из моих любимых, – засмеялась индианка. – Ешь на здоровье, Энтони.

Он посмотрел на женщину. Та стояла к нему спиной, накладывая еду себе. Ее фигура выделялась на фоне очага, приобретая особую значительность; пламя, казалось, высвечивало невидимое благоухание, которое обволакивало комнату, создавая атмосферу, напоминающую о литургии. Не верилось, что Иисус и эта женщина как-то связаны с Богом, о котором они отзываются с таким уважением. Если индианка и заметила напряженное состояние, в котором пребывал ее гость, то не подала виду.

– Значит, Бог Отец живет здесь, в моем мире? – спросил Тони с некоторой опаской, вспомнив скопление огней, которое различил вдали.

– Нет, по крайней мере, жилья у него тут нет. Ты не отвел ему места в этих стенах, Энтони. Но он вездесущ и ждет тебя в лесу, за стенами твоего сердца. Он не из тех, кто навязывается против воли, он слишком хорошо воспитан для этого. – Женщина говорила очень спокойно и мягко. Тони предпочел бы услышать в ее голосе разочарование – тогда ему легче было бы возразить ей. А доброта слишком неуловима. Но как только раздражение вновь стало подниматься в нем, он подавил его, вновь набросившись на мясо, и заговорил о другом:

– Вкус просто удивительный! Ты добавила какие-то приправы, которых я никогда не пробовал.

Бабушка довольно улыбнулась.

– Приготовлено из всякой ерунды. Это секретный семейный рецепт, так что не спрашивай. – Она протянула Тони лепешку, которая тоже оказалась не похожей ни на одну из тех, что он ел раньше.

– Слушай, если бы ты открыла ресторан, то заработала бы кучу денег.

– Бизнесмен есть бизнесмен. Энтони, ты получаешь радость и удовольствие только от того, что можешь использовать как товар? Самое любимое занятие – перегородить реку плотиной и превратить ее в болото.

Тони начал было извиняться, но индианка подняла руку:

– Не стоит, Энтони. Я просто так заметила, не в укор тебе. Нельзя же ожидать, что ты будешь не таким, каков ты есть. Я знаю тебя, но при этом знаю и то, каким ты был задуман и создан, и буду всегда взывать к тем, утраченным и глубоко запрятанным твоим свойствам.

Тони опять почувствовал себя неловко, словно его раздели.

– Спасибо, Бабушка, – сказал он, чтобы выйти из этого положения, и решил опять сменить тему на более безопасную: – Кстати, о еде. Разве мне в моем состоянии – кома и прочее – надо есть?

– Нет, – сразу же ответила она. – В больнице тебе вводят питательные вещества через трубки. Но я не назвала бы это приличной едой.

Бабушка отставила свою миску и наклонилась к Тони:

– Послушай, Энтони, ты умираешь.

– Я знаю. Иисус сказал, что мы все…

– Нет, Энтони, я не об этом. Ты лежишь в больничной палате и приближаешься к моменту физической смерти. Ты умираешь.

Тони задумался.

– Так значит, я здесь потому, что умираю? И что, каждый проходит через это… этот промежуточный период? Это какое-то испытание, что ли? Чтобы спасти мою душу? – Он почувствовал, что в нем закипает раздражение. Кровь побежала по сосудам быстрее, волосы на затылке встопорщились. – Если все вы тут – Бог, то почему ничего не предпринимаете? Почему бы вам просто не вылечить меня? Или послать туда какого-нибудь священника, и пускай бы он молился, чтобы я не умер?