Текст книги "От Ада до Рая. Книга о Данте и его комедии"

Искусство быть в Аду

Вместе со своим другом и вожатым Вергилием пилигрим Данте спускается в Ад, расположенный под поверхностью земли. Переправляется через темные мертвые реки. Пересекает раскаленные пустыни и бесприютные ледяные равнины. Он не в царстве грез и тем паче не в аллегории, а среди реального ландшафта. И ведет он себя в Аду таким же манером, как Сэм Уэллер из «Записок Пиквикского клуба» ведет себя в Лондоне, когда во дворе гостиницы «Белый олень» усердно чистит сапоги постояльцев и перешучивается со служанкой. Если б кто-нибудь сообщил м-ру Уэллеру, что Лондон – сущий град обреченных (учитывая нищету и убожество тогдашних больших городов, такой вывод вполне оправдан), это не помешало бы ему с удовольствием озираться по сторонам и не упускать оказии получить чаевые. Рассказчик Данте охотно прибегает к образам, соединенным с приятностью и идиллией, чтобы через них высветить страшные и трагические события. А потому мне кажется, он не стал бы порицать того, кто сравнивает пилигрима в Аду с Сэмом Уэллером в Лондоне. Ведь это сравнение просто помогает запомнить: пилигрим Данте находится в Аду и ведет себя точно так же, как любой из нас ведет себя там, где присутствует телесно.

Данте – путешественник-первооткрыватель в стране, где у жителей странные обычаи. Одни валяются в грязи, другие носят позолоченные куколи из свинца. Третьи купаются в кипящей смоле, четвертые единоборствуют между собою. Или он – посетитель в лазарете, который переходит из палаты в палату, от койки к койке, глядя на опухших и уродливых жертв тяжких недугов. Или он – мирный гражданский человек, очутившийся в гуще битвы и окруженный тысячами павших воинов.

Пилигрим знает, что Ад – место заключения, тюрьма и населен осужденными. Об этом ему напомнили в тот самый миг, когда он туда входил, ибо над вратами написано:

 
Я увожу к отверженным селеньям,
Я увожу сквозь вековечный стон,
Я увожу к погибшим поколеньям.
 
 
Был правдою мой Зодчий вдохновлен:
Я Высшей Силой, полнотой Всезнанья
И Первою Любовью сотворен.
 
 
Древней меня лишь вечные созданья,
И с вечностью пребуду наравне.
Входящие, оставьте упованья.
 

 
Per me si va nella cittâ dolente;
per me si va nell’eterno dolore;
per me si va tra la perduta gente.
Giustizia mosse il mio alto Fattore;
feccemi la divina Potestate,
la somma Sapienza e il primo Amore.
Dinanzi a me non fur cose create,
se non eterne, ed io eterno duro:
lasciate ogni speranza, voi ch’entrate.
 

Итак, уже в начале странствия и в начале поэмы четко сказано, что Ад создан верховной божественной силой, и читатель, как и пилигрим, в дальнейшем убедится, что там часто идет речь о высшем суде. И в произведении, где повествуется о жизни за порогом смерти, это совершенно естественно. Ведь, поскольку всем очевидно, что в земной жизни зачастую побеждает злодей, а добрый, хороший человек страдает, по ту сторону смерти Бог должен восстановить равновесие, ибо Он есть любовь и справедливость.

Пилигрим встретит людей, наказанных по заслугам. Но он человек, а не робот. Он читает письмена «сумрачного цвета», начертанные над вратами, и говорит Вергилию: «Учитель, смысл их странен мне». Вергилий отвечает: «Здесь нужно, чтоб душа была тверда; / Здесь страх не должен подавать совета. / Я обещал, что мы придем туда, / Где ты увидишь, как томятся тени, / Свет разума утратив навсегда» – il ben dello intelletto (ст. Г8). Вергилий имеет в виду, что грешники в Аду утратили знание о Божией благости и о высшей правде. Как это могло случиться, нам не сообщают. Однако есть основания предположить, что Данте тревожит жестокая необратимость кары, выраженная в словах об упованиях, которые здесь должно оставить. Кое-кто из христианских интерпретаторов считает, что осужденные выбрали зло, выбрали Ад, но как можно выбрать вечные муки, понять трудно. Зато есть и соблазн так сформулировать положение вещей: в адском концлагере заключены противники Бога. Верующий – хоть нацист, хоть христианин – должен бы испытывать удовлетворение и спокойно прохаживаться по этому огромному лагерю, радуясь тамошнему порядку и возмездию, постигшему мятежников против диктатора Бога. Это ли имеет в виду Вергилий, говоря, что «нужно, чтоб душа была тверда»?

Через несколько секунд после разговора меж Вергилием и Данте по поводу надписи учитель берет пилигрима за руку. Со спокойным ликом – con lieto volto (ст. 20), – который утешает Данте, но читателя приводит в замешательство, Вергилий вводит Данте в Ад. Там беззвездное пространство полнится вздохами, плачем и громкими воплями. И хотя Вергилий безмятежен, Данте в ужасе дает волю слезам. Он не в силах памятовать о том, что каждое из существ, с которыми ему предстоит встреча, прошло суд, составляющий неотъемлемую часть христианской религии.

Конечно, не исключено, что пилигрим плачет вопреки всей справедливости наказания, что его охватывают ужас и сочувствие при виде кошмаров, к которым приводит грех. Всякая кара – возможная угроза и для него самого, ведь он свою жизнь еще не закончил. Вергилий, однако, явно недоволен этой слабостью пилигрима.

Пилигрим, каким мы видим его во время странствия по Аду, это человек, часто забывающий о наказании и воспринимающий Ад как страну, полную необъяснимых страданий. Он видит вокруг себя существа, мучимые грязью, истерзанные страстями. Они изгнаны из земной жизни. Тела их покрыты гнойниками, вздуты, истощены, изорваны бешеными псами. Есть и такие, что опутаны собственной ложью, перепачканы пороками и вечно казнятся мыслью, что предали великое дело, растратили попусту свои возможности, но сделанного не воротишь, оно навсегда решило их участь.

Пилигрим помнит надпись над вратами, и ее смысл держит его в постоянном страхе. Однако он не компонент арифметического примера для верующих христиан, а человек. Потому-то на протяжении своего странствия и реагирует на обстоятельства неодинаково. То пугается, то приходит в ярость, то просто любопытен и, едва не забавляясь, описывает обычаи узников и облик бесов-стражей. Но разве может он пресечь в себе сочувствие к недужным и страх перед буйными обитателями сумасшедшего дома? Точно так же он не может не испытывать отвращения к людям подлым и мерзким. Как поступили бы мы сами, встретив в аду Гиммлера, убийцу миллионов невинных? Даже если бы он, подобно другим тиранам, топившим мир в крови, понес наказание и сам варился теперь в этой кипящей жидкости – смотри Песнь двенадцатую «Ада», – мы бы, наверно, бросили ему бранное слово, а то и огрели по голове, окажись она слишком близко. В теории терпимость и сочувствие практиковать легко, но, очутившись в Аду фактически, по-настоящему, многие из нас вряд ли бы выдержали испытание. Разумеется, нам было бы трудно подавить удовлетворение при виде унизительных ситуаций, в которых оказались наши личные враги. Злорадство, разумеется, не преминуло бы поднять голову. А как бы мы отнеслись к тем, кто при жизни грозил другим адскими муками и теперь пойман в собственные сети? Глядя на них, мы бы, скорей всего, лишь с большим трудом сумели отбросить мысль о справедливости кары и приятное чувство, что сами-то мы только гости в этом неуютном месте, ибо всегда проповедовали терпимость. Поэтому нас не должно удивлять, что Данте порой ведет себя в Аду беспощадно, что он, вот сию минуту плакавший о несчастных, уже в следующий миг способствует ужесточению их мук. Тот, кто осуждает пилигрима за такую беспощадность, демонстрирует вдобавок постыдную нехватку фантазии.

Данте пишет о высочайших вещах, о борьбе добра и зла в человеке, о возможностях завоевать истинное счастье, о конечном предназначении человека. «Комедия», безусловно, путешествие, предпринятое в определенное время, каковое установлено с помощью положения звезд, луны и солнца. Однако подлинное путешествие происходит вне времени и являет собой как бы составление карты человеческой жизни – не той, какою она рисуется в конкретном случае от колыбели до могилы, но какою ее можно себе помыслить, когда реализуется всякая возможность и всякий задаток способен развиться во зло или во благо.

Рассказчик поместил пилигрима в Ад, где люди терпят жестокие муки. Верил ли он, что такой Ад существует на самом деле? Верил ли, что в краю по ту сторону надежды можно утратить знание о высшем благе? Для начала давайте отложим этот вопрос. Мы вернемся к нему в позднейших главах, опираясь на опыт, приобретенный в долгом странствии. Пока можно констатировать, что в мире несомненно существуют болезни, и войны, и ненависть, и безмерное страдание. В песнях «Ада» «Божественной Комедии» человек попадает в царство, где его собратья страдают без надежды и смысла. Его восприятие начеку, чувства обострены. В те минуты, когда перед нами, казалось бы, бессмысленное страдание, нам мало проку от рассуждений, что в общем и целом жизнь замечательна, исполнена смысла и прекрасна. Пилигриму тоже не много пользы от надписи, которая утверждает, что обитающие в Аду несут заслуженную кару.

Возможно, он думает, что в безнадежности Ада заключено утешение, ведь постоянно возобновляемая и постоянно обманутая надежда, пожалуй, куда большая мука, нежели сознание, что приговор окончателен.

Пилигрим живет под покровительством Бога. Путь ему указывает Вергилий, которого он считал едва ли не божеством. Возлюбленная пилигрима, находясь в Раю, всечасно наблюдает за ним и через несколько дней ожидает его там. Но ни Беатриче, ни Вергилий, ни католическая церковь, ни христианская вера не могут избавить его от участия и сопереживания мучений тех, кого он встречает. Рассказчику многое ведомо о страдании, его проявлениях, его обычаях и привычках, его языке и философии. Карлейль говорил, что Данте наделяет голосом десять безмолвных веков христианства. Что же касается страдания, то эти слова приложимы ко всем векам.

Средневековье – период слишком обширный и разнородный, и общие, собирательные характеристики к нему неприменимы. Но эти столетия в еще большей степени, нежели наши, ознаменованы войнами, голодом, эпидемиями, опустошавшими целые регионы, расколом, который с кинжалом в руке пробирался через городские стены в дома людей. Может статься, в эпоху Данте боль и страдание были привычнее. Убийц на глазах у всех живьем закапывали в землю – вниз головой и вверх ногами. Когда пилигрим достигает того круга Чистилища, где в огне очищаются сладострастники, он, сжав руки, заглядывает в огонь, и в памяти его, будто наяву, оживают тела людей, сожженные огнем на земле (2, XXVII, 16–18). Разве же Данте мог не думать снова и снова об этой каре, которая постигла бы и его, будь он схвачен в стенах Флоренции?! Каждый мог видеть и слепых нищих, что брели, держась за плечи друг друга, и еретиков, пытаемых палачами в железных личинах. Страдания нашей эпохи столь же, а то и более велики, но многие из нас воспринимают их отстраненно, без остроты, абстрактно. У наших дверей никто от голода не умирает, мы лишь читаем об этом в газетах или видим на телеэкране. Может быть, потому страдание в нашем мире и безмолвно. Никто пока не наделил голосом то непостижное, что происходило в окопах Первой мировой войны, в русских лагерях, в разбомбленных городах Второй мировой, в нацистском мире, где евреев преследовали, сгоняли в лагеря смерти и умерщвляли, как умерщвляют паразитов.

В песнях «Ада» Данте наделяет речью беспредельное страдание. Тем самым он подает мысль о единственном способе облегчить бессмысленную боль – о словах, осознании, памяти. И делает это с такой могучей силой, что мы поистине должны благодарить его, когда он нет-нет да и напоминает нам, что здесь, в его юдоли страдания, находятся лишь тени, а не существа из плоти и крови. Иначе бы мы вряд ли выдержали.

Вот почему идти вслед за Данте не означает в первую очередь получать ответ на вопросы. Это означает – записаться в огромный университет сопереживания, где дело всечасно идет о том, чтобы повышать осознание, и где всечасно отдаешь себе отчет в собственном несовершенстве и мечтаешь, что придет день, когда постигнешь больше и почувствуешь себя живее и сильнее.

Франческа

Во втором круге Ада пилигрим видит и узнаёт Франческу и ее возлюбленного Паоло. Врата с роковой надписью остались позади. В преддверье Ада ему встретились ничтожные, презренные людишки, которые не смеют ни бунтовать, ни соглашаться, трусливый довесок, отвергнутый небом и не признанный Адом. Теперь они завидуют участи других – благой ли, тяжкой ли, им безразлично. Повстречал пилигрим и перевозчика Харона, гневного старика с пламенами вокруг глаз, который не желал переправить его через первую из рек царства мертвых. В первом круге Ада, в Лимбе, он повидал благородных язычников, живших до Христа и оттого не снискавших блаженства. Если всюду в Аду воздух полон криков и проклятий, то в Лимбе стоит тишина. Лишь вздохи поднимаются к темному своду, ибо здешние обитатели живут в бесконечной тоске без надежды. Там Данте встретился с Гомером, Горацием, Овидием и Луканом и был принят в их круг. Поодаль он видел Цезаря в боевом снаряжении, с соколиным взором, Гектора, Энея, Аристотеля, Сократа, Платона. Теперь же он очутился в настоящем Аду, где узники вправду несут наказание. У входа во второй круг стоит на страже Минос, дух бездны; оскалив пасть и бия хвостом, он посылает новоприбывшие души в тот круг Ада, что назначен божественным судом. Пройдя мимо этого чудовища, Вергилий и пилигрим внезапно оказываются во власти урагана. В кромешной мгле осужденных швыряет адскии ветер, который – и, за редким исключением, все толкователи Данте непременно на это указывают – символизирует возбуждение и пыл страсти.

Здесь обитают те, кто согрешил ради любви, те, «кого земная плоть звала, / Кто предал разум власти вожделений» (V, 38–39). «И как скворцов уносят их крыла, / В дни холода, густым и длинным строем, / Так эта буря кружит духов зла / Туда, сюда, вниз, вверх, огромным роем; / Им нет надежды на смягченье мук / Или на миг, овеянный покоем» (V, 40–45). Подобно тому как журавли с унылым кликом летят в вышине, формируя длинный клин, мчатся перед пилигримом в вихрях бури призрачные тени, жалуясь и плача. Удивительно, однако здесь без разбору объединены как распутные и порочные, так и те, кто страстно любил одного-единственного человека, – иначе говоря, две группы, между которыми наша этика проводит различие. С помощью Вергилия – ведь тот, воспевший любовь царицы Дидоны, знаток в этой области – Данте узнаёт целый ряд великих влюбленных, что прославлены в истории и в поэзии: вот Семирамида, возведшая разврат в ранг державного закона, вот сластолюбивая Клеопатра рядом с Еленой, супругой Менелая, соблазненной Парисом и ставшей поводом для Троянской войны, вот Тристан, которого выпитый на корабле любовный напиток навечно связал с Изольдой, женою короля Марка. О пилигриме сказано, что, слыша, как его учитель – il mio dottore – поименно перечисляет всех этих дам и кавалеров далекого прошлого, он опечалился и дух его затмился, будто заплутал. Данте использует в своем стихе слово smarrito, а читатель помнит, что в форме smarńta это слово встретилось ему в самом начале «Комедии». Пилигрим, говорилось там, очутился в сумрачном лесу, потому что правый путь был им утрачен, smarńta. Означает ли это слово здесь намек на характер прегрешения, которое сбило пилигрима с пути?

К числу тех, что прожили свою жизнь в любви или наслаждении любовью, относятся Паоло и Франческа. Как почти всегда в «Комедии», эти двое появляются внезапно, причем поэт даже не дает себе труда сообщить подоплеку и предпосылки. С персонажами, которые считаются известными, Данте обходится так же, как нынешний журналист, когда его посылают на аэродром или на вокзал встретить Грету Гарбо либо де Голля. Журналист не сообщает, что генерал – французский диктатор, а эта актриса, сыгравшая бессмертные роли в фильмах о любви, по неведомым причинам стала затворницей. Он исходит из того, что читателю известны эти элементарные сведения, и разве только слегка на них намекает. Его метод – представить объект интервью как можно живее и непосредственнее. Он стремится запечатлеть мгновение, захватить знаменитость врасплох. Данте действует так же. Персонажи «Комедии» проходят перед нами как люди, которых мы встречаем в путешествии или в газете. Этот метод используется, даже когда речь идет о самом Данте – о пилигриме, герое поэмы. В первых же стихах «Комедии» он внезапно появляется перед нами – заплутавший в сумрачном лесу. Мы не знаем ни кто он, ни как его зовут, ни откуда он идет. Но не успеваем усомниться в его существовании, ибо рассказ уже влечет нас дальше, не оставляя ни единого шанса на сопротивление. Как в кинофильме, действие устремляется вперед и завладевает нами – и лишь исподволь мы знакомимся с героем, за которым следуем, и вникаем в его проблемы.

Неудобство такого метода, разумеется, состоит в том, что мы, по идее, должны бы иметь тот же круг знакомых, что и Данте. Должны бы знать, кто все эти люди, которые обмениваются репликами, плачут и смеются на страницах «Комедии». Поэма не трудна для понимания. Наоборот, Данте всегда прозрачно-ясен и, как добрый учитель, готов в любую минуту прийти читателю на помощь. И писал он на народном языке, итальянском, именно потому, что хотел быть понят простым народом. Наша трудность заключается вот в чем: Данте предполагает, что нам, подобно теперешним читателям газет, известны основные факты о соответствующих персонажах. Мы должны разбираться в культурной традиции дантовской эпохи, в Библии, в классической поэзии, в трудах Отцов церкви, в великой богословской философии XII–XIII веков, должны знать огромное множество исторических фигур на международной и флорентийской арене того времени. А значит, мы попадаем в зависимость от комментаторов и ученых толкователей текста. Их первоочередная задача – указывать дорогу и давать разъяснения. На пути в глубь поэмы нам не обойтись без их указателей, без перечней действующих лиц. Но стоит нам сориентироваться – комментаторы исчезают, и мы остаемся одни в живом организме поэмы.

Потому-то теперь нам надобно знать, что Франческа была дочерью синьора Равенны, Гвидо Веккьо да Полента, и состояла в родстве с Гвидо Новелло, синьором Равенны, который приютил Данте на склоне его дней. По политическим соображениям Франческу выдали за отпрыска знатнейшего семейства Римини, человека уродливой внешности и дурных помыслов. Она же влюбилась в его младшего брата, Паоло. Законный супруг застал влюбленных, что называется, на месте преступления и убил обоих. Случилось это, когда сам Данте – в двадцать один год – тоже был страстно влюблен. Событие привлекло большое внимание, стало крупнейшим общественным скандалом тех лет.

Когда влюбленные в своем безумном полете оказываются в пределах слышимости, Данте окликает их, сочувственно называя «души скорби» – animi affanate. На зов Данте они спешат приблизиться, подобно тому «как голуби на сладкий зов гнезда, / Поддержанные волею несущей, / Раскинув крылья, мчатся без труда». Вся Песнь пятая отмечена образами птиц, которые издревле соотносятся с эротической страстью. Слово берет Франческа. Она благодарит Данте за сострадание, прозвучавшее в его оклике. Говорит, что, если б Господь ей позволил, она бы вымолила у Него спасение для Данте, ведь он жалеет ее, хоть она и запятнала землю своей прелюбодейской кровью. Итак, о Франческе мы прежде всего узнаём, что она чувствует себя презираемой и муки ее отчасти в том, что она представляет себе, с какой ненавистью и суровостью думают о ней люди. Она была красива, богата, знатна. Теперь же благодарна за одноединственное приветливое слово.

Франческа продолжает рассказывать, где родилась, как полюбила Паоло и как он пленился любовью к красавице – bella persona, – какой она была когда-то. Ее тяжко томит мысль о том, как она лишилась жизни. По всей вероятности, она имеет в виду, что ее и Паоло застали в любовной ситуации, которая в глазах ненависти дурна, смехотворна и унизительна, а от преданности и нежности, какими полны влюбленные, ее отделяет пропасть. О своем муже-убийце Франческа, предчувствуя, что он будет наказан страшнее, чем она сама, роняет суровое и как бы огненное слово: его ждет Каина, один из нижних кругов Ада. Ведь на Пасху 1300 года, когда происходит действие «Комедии», он еще жив.

Данте внимает ей. Едва вступив в этот круг, он пришел в сильное волнение и теперь склоняет голову и стоит так, пока Вергилий не окликает его: «О чем ты думаешь?» И Данте отвечает: «Какая нега и мечта какая / Их привела на этот горький путь!» Потом, снова обернувшись к влюбленным, он говорит: «Франческа, жалобе твоей / Я со слезами внемлю, сострадая. / Но расскажи: меж вздохов нежных дней, / Что было вам любовною наукой, / Раскрывшей слуху тайный зов страстей?»

Франческа отвечает: «Тот страждет высшей мукой, / Кто радостные помнит времена / В несчастии; твой вождь тому порукой». Эти слова – отзвук трактата позднеримского философа Боэция об утешении, какое можно почерпнуть из философии, но, как всегда у Данте, заимствование совершенно естественно вливается в его стихи. Потому-то нам кажется, будто эти слова, вопреки своей древности, вот только что родились в груди несчастной Франчески. Можно добавить, что Данте – один из отцов стилистического приема, которым охотно пользуются столь многие поэты нашего времени; я имею в виду скрытую цитату, обвеивающую новый стих дыханием великого прошлого… Франческа добавляет: «Но если знать до первого зерна / Злосчастную любовь ты полон жажды, / Слова и слезы расточу сполна». Читатель «Комедии», достигнув Рая, вспомнит эту готовность Франчески говорить. Она показывает, что Франческа в родстве с созданиями, обретающими спасение, ибо самая характерная их черта – готовность расширить познания тех, кого они встречают. Каждая сцена, каждая реплика, каждый жест в «Комедии» согласуются со всеми прочими, подобно тому как согласуются между собой грани и ребра кристалла. Поэтому невозможно составить себе представление о «Комедии» посредством какой-нибудь одной цитаты или пересказа отдельного эпизода. Деталь раскрывает свое глубочайшее значение, только когда рассматривается вкупе со всеми другими деталями, в гармонии целого.

«В досужий час читали мы однажды / О Ланчелоте сладостный рассказ», – продолжает Франческа. Ланчелот (Ланселот) – один из героев бретонских преданий о рыцарях Круглого стола, популярных в те века. Он любит Джиневру (Женьевру), прекрасную супругу короля Артура. Об истории их любви и ведет речь Франческа:

 
Одни мы были, был беспечен каждый.
 
 
Над книгой взоры встретились не раз,
И мы бледнели с тайным содроганьем;
Но дальше повесть победила нас.
 
 
Чуть мы прочли о том, как он с лобзаньем
Прильнул к улыбке дорогого рта,
Тот, с кем навек я скована терзаньем,
 
 
Поцеловал, дрожа, мои уста.
И книга стала нашим Галеотом!
Никто из нас не дочитал листа!
 

Галеот, как, пожалуй, стоит пояснить, это рыцарь, который предательски разжигает страсть меж Ланчелотом и королевой. Пока Франческа рассказывает, Паоло, рыдая, стоит рядом. Данте внимает с таким сопереживанием, что ему кажется, он сам близок смерти. И он падает наземь, «как падает мертвец» – соте corpo morte cad, – на этом Песнь пятая кончается.

Скупыми средствами – Данте свойственны суровость и едва ли не лапидарность слога, которых нельзя не заметить, сколь бы прелестные птичьи образы он ни использовал, – в репликах Франчески раскрывается ее пылкая натура. Почему она наказана? Почему человека таких качеств мы находим в Аду? Брак был таинством; венчаясь, жених и невеста давали обет не только любить друг друга, пока их не разлучит смерть, но и всеми силами подражать союзу меж Христом и Церковью. Тот, кто не соблюдал этот священный обет, не просто разрушал собственный брак, но посягал и на союз меж Спасителем и Его Церковью. Быть может, и Франческа получила бы прощение, однако ж она умерла, не раскаявшись. По преданию, она бросилась вперед и приняла удар кинжала, предназначенный Паоло, и тем самым продемонстрировала, что в последнее мгновение своей жизни больше думала о возлюбленном, нежели о Боге. Значит, Франческа справедливо находится в Аду, где остается тою же гордой женщиной, что и при жизни.

И все же, читая в «Комедии» о Франческе, вряд ли кто-нибудь захочет судить ее. Даже приверженец объективной морали, который считает преступным вообще всякое прелюбодеяние, не может не признать, что здесь имеется максимум смягчающих обстоятельств – принуждение к браку, уродливый супруг. По преданию, Паоло от имени брата вел переговоры о браке, и Франческа решила, что он-то и есть ее будущий супруг.

Набожная католичка и переводчица Данте Дороти Сейере (Dorothy Sayers) – в менее благочестивый период своей жизни она писала детективы и вот уж несколько лет (смею надеяться) обитает на небесах, каковые никогда не подвергала сомнению, – разумеется, утверждает, что Франческа сдалась чересчур легко, что ей недостало сил сказать «нет» и что она слишком жалеет себя. Но я не могу найти в Дантовом тексте ни малейшего основания для подобных упреков, которые словно для того только и предназначены, чтобы оправдать вынесенный Франческе приговор и заставить нас примириться с ее пребыванием в Аду. На заре дантоведения эта тенденция была самым обычным делом. Однако разве у Франчески нет причин плакать и разве не пристало ей поблагодарить того, кто питает к ней сочувствие? Если упреки Дороти Сейере касательно того, что Франческа не смогла сказать «нет», хоть сколько-нибудь справедливы, выходит, кара минует лишь никогда не любившего. Если с субъективной точки зрения Франческа как нарушительница супружеской верности попала в Ад вполне заслуженно, то можно очень даже понять средневекового поэта, которому Ад виделся единственным местом, где после смерти наверное встретишь порядочных людей, в том числе благородных рыцарей и знатных дам, что жили и умерли во имя любви. Пилигрим Данте, разумеется, тоже не осуждает Франческу. От сострадания он падает наземь – и, как подчеркивает автор, падает едва ли не замертво.

Что же отличает Франческу от образов других женщин, которые любили и оттого были несчастны? Офелия у Шекспира поет свою безумную песню и совершает ради любви самоубийство. Изольда любит Тристана, невзирая на то что состоит в браке с королем Марком, и автор романа – по крайней мере в версии Жозефа Бедье[3]3
  Бедье Жозеф (1864–1938) – французский филолог-медиевист, автор стилизованно-го переложения средневекового романа «Тристан и Изольда» (1906).


[Закрыть] – целиком на ее стороне, ставя любовь превыше условностей и внешних заповедей морали. Анна Каренина у Толстого тоже охвачена преступной любовью, которой не может противостоять. В конечном счете эта любовь и толкает ее под поезд.

Глядя на этих женщин – Офелию, Изольду, Анну – и памятуя о той боли, какою был отмечен конец их жизни, мы видим, что они, в точности как Франческа, находятся в своего рода Аду. Для них нет жизни вне книг, о них повествующих. Они любят и, с ужасом в крови и нервах, ходят на тайные свидания. Их терзают предрассудки и порицания ближних, раздирают собственные чувства и смертельно мучают зависть и поношения общества. Каждая живет в своем круге Ада, и муки их длятся вечно. Писатели навеки обрекли их такому существованию.

Франческа – любящая женщина. Когда мы встречаем ее, она сама говорит, что навечно скована с любимым. Еще она говорит, что любовь, которая «сжигает нежные сердца», пленила и Паоло и в нем тоже вспыхнула страсть. Боль этой любви заключалась в том, что влюбленные могли обладать друг другом лишь украдкой, ибо каждую секунду поневоле опасались разоблачения. Вот почему можно сказать, что Ад Франчески нисколько не разнится с Адом Изольды и Анны. Сама ее натура, сами обстоятельства ее жизни и суть кара. По выражению Элиота, кара – это состояние, а не следствие. Франческа явлена перед нами просто как одна выхваченная из жизни судьба. Страдает она оттого, что способна на недюжинную страсть. Данте, пишет Эзра Паунд, показывает нам сокровенное «я» людей, их прижизненное психическое состояние, увековеченное после смерти. Если Паунд прав, то в «Комедии» мы видим Франческу такой, какой она была при жизни.

Однако ни Данте, ни мы, читатели, не можем равнодушно отнестись к тому факту, что все происходит в Аду, а не в Санкт-Петербурге и не в средневековой Дании. Франческа в Аду – не только образ недозволенной любви. Оправдывая ее, мы вынуждены определить свою позицию и по другому вопросу.

Каждому человеку хочется быть нужным, хочется приносить в жизни пользу, не щадя себя. Но коль скоро расплачиваться предстоит собственной кровью, мы должны знать, что дело, ради которого мы идем на жертвы, достойно такой платы. Вправду ли священный долг повелевал мне, родившемуся Орестом, убить родную мать и тем отомстить за отца? Этот вопрос, требуя решения, ранит куда глубже, чем когти свирепых Эриний. Правильно ли я поступил, предав родину ради моих политических убеждений? Не ошибка ли – принять смерть по призыву отчизны? Правильно ли было отказаться от всего прочего в жизни ради любви к бренному телу, которое скоро состарится?

Данте знал античную трагедию рока и неумолимость звезд, властвовавших там судьбами героев. Он и сам как политик, мыслитель и любовник испытывал соблазн отказаться от всего ради одной-единственной идеи или страсти. Его «Комедия» разыгрывается одновременно на многих уровнях. На одном из этих уровней Данте странствует в глубь собственной души. Встреча с Франческой происходит, когда он стоит на жизненном распутье. Он пишет свою великую поэму, которая – в этом для него нет сомнений – будет в веках указывать людям путь из бедствий к состоянию счастья, как сказано в знаменитом письме другу и покровителю Данте, веронскому синьору. Поэт мог осилить свое поэтическое странствие, лишь отринув ради «Комедии» все остальное.

Франческа и Паоло в поэме не только отражение влюбленной пары из артуровской легенды – Ланчелота и Джиневры. Они еще и образуют контраст влюбленной паре «Комедии» – Беатриче и Данте. Данте, подобно Франческе, пылал любовью к bella persona, и эта любовь определила всю его жизнь. Когда Франческа рассказывает о своей любви и о том, как она скована с Паоло, пилигрим стоит склонив голову. На вопрос Вергилия, о чем он думает, он отвечает: «О, знал ли кто-нибудь, / Какая нега и мечта какая / Их привлекла на этот горький путь!» Легко понять и задумчивость Данте, и личную подоплеку его рефлексий. Он видел Беатриче в расцвете юной ее красоты, и сердце в его груди проснулось. Наверное, он тоже мечтал о том счастье и единении, каких искала и нашла Франческа. Беатриче умерла, и в поэме ее красота ведет пилигрима не к наслаждениям и земному счастью, но к умноженному знанию и спасению души. Он приходит перед Франческой в столь великое волнение, оттого что узнаёт себя, собственную жизнь. Он тоже мог бы предаться своей страсти и посвятить ей одной всю жизнь. Он тоже мог бы оказаться здесь, в Аду, навеки осужденный и скованный с существом, которое способно было подарить лишь кратковременное счастье, но выбрал другое – любить умершую женщину, которая с небес вела его, когда он писал свою великую поэму. Однако этот выбор дался ему нелегко, ибо означал отказ от многих прекрасных и милых вещей, какие есть в жизни. Вот почему такая дрожь пронизывает рассказ о Франческе, которую мчит могучий ветер.