Текст книги "Детские игры"

В час ночи Чиун, Римо и доктор Чарлиз, без умолку болтавший о потенциальных возможностях человеческого мозга, преодолели по запасной лестнице пятнадцать этажей и вышли на крышу отеля. Внизу сиял огнями Мехико-Сити – город, когда-то возведенный на болоте, а теперь невероятно разросшийся и сам опиравшийся на развалины древних городов. Воздух был пыльным и горячим – несмотря на ночь, дышать было нечем даже на крыше. Видимо, нечто подобное испытываешь, находясь в кастрюле с хорошо пригнанной крышкой. Чарлиз взмок от пота: спереди его рубаха выглядела так, словно его окатили ведром воды.

– Верите? – спросил Чиун.

– Верю, – откликнулся доктор Чарлиз.

– Займитесь дыханием, а потом я покажу вам фокус, – сказал Чиун.

Чарлиз зажмурился и сделал три глубоких вдоха.

– Я готов.

– Ваше тело – воздух, – тихо и монотонно заговорил Чиун. – Вы плывете, как воздушный шарик. Теперь вы стоите на тропе. Под ногами у вас твердая почва. Вы идете. Теперь тропу перегородила невысокая стена.

Чарлиз коснулся низенького парапета. Еще шаг – и на расстоянии тридцати этажей можно было увидеть тротуары Мехико.

– Перелезьте через эту стенку и остановитесь на ступеньке позади нее. Ступени широки, но вам нужна только узкая полоска. Вам ничего не угрожает. Вы стоите на широких ступенях. Вы в безопасности, – говорил Чиун.

Чарлиз перелез через стенку.

– Да, я нащупал ступени, – проверещал он. – Вот это да! Действует!

Римо знал, что Чарлиз нащупал вовсе не ступени, а трещины между кирпичами. Краями кирпичей еще можно воспользоваться для стремительного восхождения, однако удержаться на таком выступе невозможно – человек мигом теряет равновесие.

– Вы спокойно спускаетесь по ступеням – широким ступеням, – продолжал Чиун.

Тело Чарлиза пошло вниз. Один кирпич, другой... Римо подошел к краю крыши, над которым навис Чиун. Чарлиз медленно спускался по фасаду, опираясь всего лишь на каблуки, впивающиеся в тоненькие выступы кирпичей. Сперва он был виден по пояс, потом только до плечей, потом на виду осталась только его голова.

– Сейчас можете повернуться на этой широкой ступени, – посоветовал Чиун.

Чарлиз медленно развернулся и встал лицом к крыше. Его улыбка напомнила Римо трещину в спелой дыне. Глаза его были крепко зажмурены.

– Откройте глаза! – приказал Чиун.

– Действует, действует! – вскричал Чарлиз, глядя вверх на Чиуна с Римо.

– А теперь, – проговорил Чиун, выставив вперед палец, – я даю вам самый важный совет. Он столь же важен, как и тот, что вы давали в бассейне ребенку.

– Знаю, знаю! – откликнулся Чарлиз. – Я смышленый.

– Совет этот таков: не думайте о том, как будет выглядеть ваше тело, когда оно упадет на землю с этакой высоты.

Лицо пропало в мгновение ока. А ведь только что оно блаженно улыбалось. Руки, тщетно пытавшиеся нащупать опору, мелькнули в воздухе и исчезли, как два поплавка, проглоченные уходящим на глубину китом.

– Я предупредил его, чтобы он не думал о том, на что будет похоже его тело после падения. Надеюсь, он прислушался к моему совету, – молвил Чиун.

Далеко внизу раздался хлопок – так шлепается на непрогретый противень свежее тесто для пиццы. Это был Чарлиз.

– Боюсь, ресторан уже закрыт. А я с удовольствием съел бы рыбы, только без масла, – признался Римо.

– Позволять другим готовить для себя еду – всегда риск, – отозвался Чиун. – Это все равно что пустить в собственный желудок чужие руки. Рискованное дело!

– Поступил сигнал от Смитти. У него неприятности. Он будет здесь часа через два.

Римо пропустил Мастера Синанджу в дверь, ведущую с крыши на лестницу. Они спустились на пятнадцать этажей и вошли в свой номер.

– Неприятности? У императора Смита неприятности? Это хорошо. Император всегда становится разумнее, когда у него неприятности. В спокойных водах убийца испытывает голод. Его обводят вокруг пальца, оскорбляют, унижают. В беспокойные времена мы возмещаем предыдущий недобор.

– Уж не собираешься ли ты требовать новой прибавки?

– Прибавки требует жалкий разгребатель грязи или сеятель, бросающий в землю зерна. Я же говорю о заслуженном вознаграждении для Дома Синанджу.

– Разумеется, разумеется, – пробормотал Римо. Он знал, что в северокорейскую деревушку подводными лодками доставляется золото, как того требовало соглашение между доктором Харолдом В. Смитом, представляющим свою организацию, и Чиуном, представляющим свою деревню. Количество этого золота – а Чиун отказывался принимать бумажные банкноты, относясь к ним как к обещанию, которого очередное правительство может и не выполнить, – постоянно увеличивалось, причем последний, головокружительный скачок расценок произошел совсем недавно, когда Чиуну удалось настоять на удвоении жалованья на том основании, что Римо тоже претендует на звание Мастера Синанджу, так как рано или поздно ему придется сменить Чиуна, а следовательно, деревня заслужила двойную компенсацию – за двух Мастеров.

Римо захлопнул за собой дверь номера.

– Причитающееся нам вознаграждение должно быть снова удвоено, поскольку... – начал Чиун.

– Почему, папочка?

– Дай подумать.

– Как, ты еще не придумал?

– В твоем голосе звучит сердитая нотка.

– По-моему, это несправедливо по отношению к Смитти.

– Справедливость?! – Длинные ногти мелькнули перед лицом Чиуна, на котором выражение безмятежности сменилось крайним удивлением. – Справедливость... Кто думал о справедливости, когда Тамерлан закрыл для Востока путь плодотворной деятельности на все время правления своих потомков? А как обстояло дело со справедливостью во мрачных глубинах европейской истории?

Под «мрачными глубинами» Чиун подразумевал посленаполеоновские времена, когда наступил почти вековой мир, всего раз прерванный войной, и то ненадолго. Хуже всего было то, что не нашлось ни одного претендента на престол, которому потребовалось бы втихаря убрать правящего монарха под покровом темноты. В те годы деревня Синанджу жила впроголодь.

– Возможно, это тебя удивит, папочка, но Смитти – не Австро-Венгерская империя.

– Он белый. И поэтому должен нести ответственность за преступления всех белых против Дома Синанджу!

– Тот, кто обманывает Дом Синанджу, не жилец на этом свете.

– Обманывать можно по-разному. Платя тебе меньше, чем ты заслуживаешь, я тебя надуваю. Но даже если я поступаю так потому, что ты согласен работать за меньшую плату, это не перестает быть надувательством.

– Когда же такое бывало?

– Согласно вашему календарю, в восемьдесят втором году до Рождества Христова, а в новую эру – в сто сорок седьмом, триста восемьдесят первом, пятьсот шестьдесят втором, девятьсот четвертом, тысяча триста пятьдесят первом, тысяча восемьсот двадцать втором и тысяча девятьсот сорок четвертом, когда была депрессия.

– Какая депрессия? Тогда шла мировая война!

– Для Дома Синанджу это и есть депрессия. В войну полагаются на местные таланты.

– Ничего не поделаешь, мобилизация, – молвил Римо.

Чиун принялся объяснять, что для Дома Синанджу хорошие времена – это когда ведутся небольшие войны или ходят слухи о близкой войне, когда общество оказывается на пороге революции и когда правители плохо спят по ночам, терзаемые мыслями о возможных узурпаторах. Сейчас наступило именно такое время, и он, Чиун, будучи Мастером Синанджу, просто обязан выторговать побольше, ибо – а тут существует четкая периодичность – не за горами свирепая война, когда на помощь призываются дилетанты, или свирепый мир, когда никто не призывается на помощь.

– Я не возражаю против мира, папочка, против того, чтобы люди сидели по домам, не опасаясь соседей. Я верю в такие вещи. Поэтому я и работаю на Смитти.

– Ничего, это меня не тревожит. Ты еще повзрослеешь. Ведь ты начал учиться всего лишь несколько лет назад.

И Чиун снова пустился в повествование о том, какой бедной была деревня Синанджу и как из-за нехватки еды там приходилось умерщвлять новорожденных: матери бросали младенцев в холодную воду залива... Поэтому Синанджу и пришлось посылать своих Мастеров на чужбину – во имя спасения детских жизней.

– Вот о чем ты должен подумать, когда тебе начинает хотеться мира, – заключил Чиун.

– Мира не было уже больше двух тысяч лет, папочка! – возразил Римо.

– А все потому, что мы мыслим иначе, чем ты, – отвечал Чиун, для которого обуревающая Римо жажда мира была равносильна накликанию погибели на младенцев Синанджу. Он, Чиун, не станет больше обсуждать эту тему с человеком, посвященным в тайны Синанджу, тем более с белым, который остается глух к предсмертному плачу младенцев.

Ровно в три часа ночи явился доктор Харолд В. Смит – сухой, с траурным выражением лица и горестной складкой у рта. Его серый костюм-тройка и полосатый галстук смотрелись в туристском отеле так же, как воспринимался бы могильный обелиск, внесенный в дом, где празднуют день рождения.

– Рад вас видеть, Смитти. Вы прекрасно выглядите, – такими словами встретил гостя Римо, полагавший, что это и есть прекрасный вид, поскольку он никогда не видел Смита другим. Однажды, лет семь назад, ему как-то показалось, что Смитти улыбается: его тонкие губы чуть заметно раздвинулись в подобие улыбки, и Римо поспешил улыбнуться в ответ, но, как выяснилось, это едва уловимое смещение лицевых мускулов было вызвано зубной болью: ему давно было пора на прием к дантисту.

Смит поздоровался с Римо и Чиуном.

Чиун не удостоил его ответом.

– Что-нибудь не так? – осведомился Смит.

– Нет, – ответил Римо. – Обычные дела.

Чиун соизволил наконец повернуться к гостю.

– Приветствую вас, император Смит! – проговорил он. – О, славный защитник величайшего документа, священной конституции, мудрый и добродетельный глава организации! Мастер Синанджу скорбит, что не смог с самого начала должным образом приветствовать вас, но сердце вашего бедного слуги пребывает в тревоге, а душа смущена невзгодами.

– Мы уже увеличили выплаты золотом в пользу деревни Синанджу, – ответил догадливый Смит.

– Чистая правда, – с поклоном подтвердил Чиун.

Римо нисколько не удивился, что учитель принял отпор столь безропотно. Он знал, что Чиун меняет средства, но не цель.

– Придется побеседовать здесь, – сказал Смит. – В интересах безопасности лучше было бы подняться на крышу, но мы лишены такой возможности: вокруг полным-полно полиции. Кто-то прыгнул и разбился в лепешку. Или его столкнули...

– Ах! – покачал головой Римо, глядя на Чиуна.

– Какой ужас! – воскликнул тот. – Жизнь с каждым днем преподносит все новые сюрпризы.

Смит кивнул и продолжил: проблема столь серьезна, что если не найти ей решения, то вся работа организации пойдет насмарку.

Смит говорил минут десять, избегая уточнений из опасения, что номер может прослушиваться.

Из слов Смита Римо заключил, что в американской юриспруденции существует система, помогающая охранять свидетелей. Благодаря ей прокуроры стали наносить удар за ударом по организованной преступности во всей стране. Это была самая успешная программа организации за все время ее существования, способная за пять лет ликвидировать преступные синдикаты: те не смогли бы принудить своих членов к повиновению, не будучи в состоянии застраховать их от тюрьмы. Благодаря новой системе, главари криминальных структур перестали чувствовать себя в безопасности. Человеку, готовому помочь властям, была обещана неприкосновенность и новая жизнь в обмен на честные показания. Кодекс молчания, omerta, терял силу день ото дня.

Так продолжалось до недавних пор. Но внезапно руки мафии дотянулись до свидетелей: всего за один день трое из них расстались с жизнью.

– Гм-м, – промычал Римо. Он понимал, что более десяти лет работы идут коту под хвост. Цель организации была проста – обеспечить условия для того, чтобы конституция действовала безотказно. Однако заложенные в ней принципы, защищающие законопослушных граждан, в то же время позволяли уходить от ответственности подрывным элементам, пользующимся неограниченной финансовой подпиткой. Если так будет продолжаться и впредь, стране придется отказаться от своей конституции и превратиться в полицейское государство. Именно поэтому много лет тому назад один из американских президентов, ныне покойный, учредил малочисленную группу во главе с доктором Харолдом В. Смитом. Бюджет организации формировался из средств, тайно отчисляемых из ассигнований на другие агентства, ее сотрудники не знали, на кого работают, и только сам Смит, а также очередной президент знали о ее существовании. Ибо признать, что правительство нарушает закон ради того, чтобы обеспечить его соблюдение, значило подтвердить, что конституция более не работает.

Следовательно, организации под кодовой аббревиатурой КЮРЕ как бы не существовало, и когда ей требовалось пополнение, она подыскивала людей, не имеющих родственников, навешивала на них обвинения в несовершенных преступлениях, организовывала публичную казнь на электрическом стуле (Римо Уильямс стал одним из последних осужденных, «умерших» на электрическом стуле в штате Нью-Джерси), но при этом заботилась о том, чтобы ток оказался чуть слабее, чем нужно для умерщвления; когда Римо Уильямс очнулся, он официально числился мертвецом. Он как бы не существовал, но работал на организацию, которой, впрочем, тоже как бы не существовало.

Многочисленные психологические тесты свидетельствовали о том, что этот человек будет служить на совесть. На следующий же день после казни Римо свели с Чиуном. Так для него началось длительное странствие по дорогам, на которые еще не ступала нога белого человека, ибо доселе они были доступны лишь для выходцев из деревни Синанджу.

Теперь в Римо жило как бы два человека: один был агентом на службе у КЮРЕ, а другой – молодым Мастером Синанджу. В то время, как агент внимал рассказу Смита о том, как многие годы упорного труда могут пропасть впустую, молодой Мастер Синанджу размышлял о том, как приблизиться к искусству максимального использования возможностей человеческого тела и разума, именуемому «Синанджу».

Оба эти человека глядели на пожилого корейца, с важным видом объясняющего доктору Харолду В. Смиту, что, сочувствуя проблемам императора – для Мастера Синанджу все президенты, председатели, цари, короли, диктаторы и директора были императорами, – он, однако, не считает для себя возможным оставаться на службе у императора Смита. Дом Синанджу порывает с организацией, и на сей раз окончательно.

– Но почему?! – недоумевал доктор Смит.

– Потому что теперь речь идет не о том, чтобы избавить вас от врагов, а о том, чтобы выжить самим. – Чиун нахмурился и потупил взор. – Мы выходим из игры.

Смит спросил, не требуется ли Дому Синанджу еще золота, на что Чиун ответил, что не все можно купить за золото.

– Я удвою выплаты деревне, – пообещал Смит и добавил с сомнением: – Если это поможет.

– Услуги Дома Синанджу нельзя купить за золото, – провозгласил Чиун, – ибо вы уже заручились нашей вечной преданностью в благодарность за ваши благодеяния.

К этому Мастер Синанджу добавил, что удвоение выплат деревне представляет собой самую суть монаршей милости.

Глава 3

В тот самый момент, когда Чиун и Римо прибыли в Форт-Брэгг, Северная Каролина, Мартин Кауфманн во всю глотку орал на командира гарнизона. Из гневной тирады Кауфманна можно было заключить, что он не имеет отношения к десанту, уже двадцать три года не состоит на воинской службе и, следовательно, как всякий американский гражданин, имеет полное право покинуть расположение части.

Однако из объяснений генерал-майора Уильяма Тэссиди Хапта, сложившего руки на крышке девственно-чистого письменного стола, следовало несколько иное:

– "Лица, прикомандированные к министерству юстиции, не могут выходить за пределы войскового расположения; в указанных пределах командир расположения обязан ограничить их передвижение, исходя из требований безопасности штатной деятельности данной войсковой части, согласно пункту Правил за номером 847-9 и 111-Б, параграф 2-Л".

Предъявивший свои документы Римо улучил момент, чтобы задать вопрос:

– Что за шум?

– Меня сделали пленником! – орал Кауфманн. Вокруг его светло-голубых глаз вздулись жилы. Ему можно было дать около шестидесяти лет, под его легкомысленной тенниской с золотым тиснением перекатывалось брюшко. Обут он был в белые сандалии; туалет завершали белые теннисные шорты.

– Этот господин – наш особый гость, подписавший форму 8129-В, согласно которой командир гарнизона наделяется определенными прерогативами касательно его передвижения на данной территории, – отчеканил генерал Хапт. Ему тоже было под шестьдесят, но он был подтянут, глаза глядели ясно, подбородок мужественно выдавался вперед, волосы были расчесаны безупречно, волосок к волоску. Можно было подумать, что он ждет фотографа из журнала, которому необходима фотография образцового генерал-майора, чтобы украсить ею дурацкую статью под названием «Знакомьтесь: командир вашего гарнизона».

– Слышите, здесь прямо указано: «на данной территории», – молвил генерал Хапт. – Это принципиально важно!

– Я хочу уйти! – взмолился Кауфманн.

– Вы не станете отрицать, что добровольно подписали форму 8129-В? – спросил генерал Хапт.

– Я подписал кучу бумаг. Наверное, и эту тоже.

– Тогда нам не о чем спорить, – заключил генерал Хапт. – Спросите хотя бы вот этих господ из министерства юстиции.

– Я придерживаюсь правила не вмешиваться в дела белых, – сказал Чиун.

– Согласно директиве 1029-В, раса и религия не имеют отношения к исполнению служебных обязанностей. Прошу вас, сэр, – подбодрил генерал Хапт Чиуна.

– Этот человек испытывает страх: он не верит, что вы способны его защитить, и поэтому хочет поискать безопасности в другом месте.

– Вы попали в самую точку! Я до смерти боюсь! – подтвердил Кауфманн. – Здесь меня достанут.

Генерал Хапт задумался. Лоб его собрался в морщины.

– Защитить, говорите? – переспросил он.

– То есть обеспечить надежную оборону, – поправился Чиун. – Тот, кто боится нападения, вынужден обороняться.

– Прямо как на войне, – молвил генерал. – Все это – старый хлам. Я не сталкивался ни с чем подобным после Вест-Пойнта. Под нападением вы имеете в виду атаку?

Чиун кивнул.

– Ну, теперь понял. Атаки случаются на войне.

– Если бы вы сумели доказать этому человеку, что ваши оборонные порядки безупречны, проблема была бы устранена, – сказал Римо.

– Все ясно, – сказал генерал Хапт. – Это не входит в мои обязанности. За дверями моего кабинета вы найдете уорэнт-офицера. Он направит вас к тому, кто занимается вашим вопросом.

– Нашим вопросом? – переспросил Римо.

– Ну да, военными вопросами. Это современная армия. У нас есть специалисты по всем вопросам, даже самым экзотическим.

– Теперь мне уже все равно, – говорил Кауфманн, покидая вместе с Римо и Чиуном генеральский кабинет. – Они меня достанут. Я почему согласился дать показания? Потому что меня заверили, что меня никто пальцем не тронет. – И Кауфманн рассказал свою историю. Он вел бухгалтерию преступного семейства в Детройте. Его задача состояла в отмывании денег: незаконно заработанные средства, поступающие от игорного бизнеса, торговли наркотиками, проституции, он пристраивал в добропорядочных сферах – жилищном строительстве, банковском деле, розничной торговой сети.

Римо кивал, слушая рассказ. Деньги, даже огромные, ничего не стоят, если их нельзя потратить. А чтобы тратить деньги в Америке, необходимо объяснить, откуда они взялись. Нельзя, оставаясь безработным, купить дом за 125 тысяч долларов и пару автомобилей по 20 тысяч каждый. Поэтому гангстеры вечно заняты отмыванием денег через банки, солидный бизнес, подставных инвесторов.

Если Кауфманн действительно проворачивал такие дела, то он был не свидетелем, а настоящей находкой. Его показаний оказалось бы достаточно, чтобы нанести сокрушительный удар по криминальной структуре целого большого города. Не удивительно, что Смитти назвал его «весьма вероятной мишенью». Задача Римо состояла не только в том, чтобы это-то было нехитрым делом, – ему предстояло узнать, кто направил убийцу, а потом, добравшись до тех, кто направил убийцу, выяснить, кто им заплатил. Так, шаг за шагом, он докопался бы до сути и расправился с главарями.

По ходу дела ему предстояло выяснить, как действуют эти люди.

Они уже прикончили троих: двоих, начавших давать свидетельские показания, и еще одного отработанного; все трое проходили по детройтским процессам. По словам Смитти, в тайне держались не только личности свидетелей, но и их местонахождение, о котором было известно только министерству юстиции. Одного подорвали взрывчаткой, двоих пристрелили. Вокруг школьной игровой площадки, как и в районе двух других убийств, не было замечено ни одного человека, которого можно было бы считать, пользуясь терминологией министерства юстиции, «недостаточно чистым».

Двое застреленных получили по пуле 22-го калибра, что исключало оптический прицел. Убийцы подбирались к жертвам совсем близко, но при этом оставались незамеченными. Министерство юстиции, точнее говоря, КЮРЕ недоумевало, кто это был и как им это удавалось. По прикидке Римо, шанс Кауфманна выжить был равен пятидесяти процентам – и то в лучшем случае.

Чувствуя себя облеченным доверием высоких инстанций, Римо взглянул Кауфманну прямо в глаза.

– Вам не о чем тревожиться, – сказал он, ободряюще тронув Кауфманна за плечо.

– А что вы скажете по поводу взрыва бомбочки во дворе оклахомской школы? Газеты назвали имя убитого: Калдер. Но я-то знаю, что он – бухгалтер. Заговоривший бухгалтер. А ведь ему тоже гарантировали полную безопасность.

– Там была совершенно иная ситуация, – солгал Римо.

Они с Чиуном брели по чисто выметенным дорожкам Форт-Брэгга с бордюрами из белого камня, указывающими, где можно ходить, а где нет. Тут и там попадались огромные свежевыкрашенные таблицы со стрелками и загадочными сочетаниями букв и цифр, например, «КОМСЕКПАК 918-В».

Впечатление было такое, словно 20 тысяч человек встали лагерем среди сосновых лесов Северной Каролины с единственной целью – содержать местность в чистоте. Время от времени случалась беготня со стрельбой, после чего гильзы подбирались все до одной, чтобы, будучи упакованными и промаркированными в уставном порядке, прибыть к берегу Атлантического океана, где другим людям, чьи суда сияли такой же чистотой, вменялось в обязанность утопить груз в океанских глубинах.

Взвод с карабинами наизготовку протрусил мимо, оглашая округу ритмичными выкриками: «Де-сант! Де-сант!»

Прав был Чиун, однажды отозвавшийся об армии так: «Их учат подавлять чувства, чтобы выполнять долг, тогда как Синанджу обостряет чувства ради высшего совершенства».

– Чем лучше мое положение по сравнению с тем беднягой, которого разорвало на куски? – спросил Кауфманн.

– Оглянитесь по сторонам! – посоветовал Римо. – Кругом вооруженные люди, часовые у ворот. Вы зажаты в мощном кулаке, который стиснут единственно ради вашей защиты.

Чиун кивнул и проговорил что-то по-корейски.

– Что он сказал? – поинтересовался Кауфманн.

– Что вас можно считать наиболее надежно охраняемым человеком в целом свете, – ответил Римо. На самом деле смысл слов Чиуна был иным: почти любая атака может быть отражена, коме той, о которой никто не знает.

– А кто он такой, между прочим?

– Друг.

– Откуда я знаю, что вы не убийца? Для того, чтобы напасть на след того бедняги в Оклахоме, гангстерам понадобилось проникнуть в министерство юстиции.

– Вот, глядите! – Римо поднял руки. – Мы не вооружены.

– Все равно у меня неспокойно на душе. Вы представляете, какие мысли посещают Поластро с тех пор, как я перестал на него работать?

– Поластро? – переспросил Римо.

– Сальваторе Поластро. – Кауфманн хлопнул себя по лбу. – С ума сойти! Вы – моя специальная охрана, как же вы не знаете, против кого я даю показания?

– Один-ноль в вашу пользу, – проговорил Чиун.

– Виноват, – сказал Римо и снова принялся успокаивать Кауфманна.

Им преградил путь дежурный лейтенант, сообщивший, что в Седьмой корпус имеют доступ только родственники, причем прошедшие проверку.

Перед Седьмым корпусом были ворота с электрическим приводом. Их круглосуточно охранял караул из двоих часовых, обходивших здание за десять минут. О проникновении сюда посторонних нечего было и думать: извольте предъявить пропуск или быть узнанным в лицо. При входе проводилась проверка на металлические предметы; каждое изделие из металла, проносимое в Седьмой корпус, подлежало проверке.

– Самая надежная зона, не считая ставки верховного главнокомандующего объединенными вооруженными силами НАТО, сэр, – похвастался лейтенант, обращаясь к Римо.

– Смертельная ловушка, – откликнулся Чиун по-корейски.

– Что, что он сказал? – всполошился Кауфманн.

– Что это – самая надежная зона, не считая ставки верховного главнокомандующего, – сказал Римо.

– Нет, я спрашиваю про него. – Кауфманн указал на Чиуна.

– А, он отпустил замечание по поводу Седьмого корпуса. Успокойтесь, вам нечего бояться, кроме вашего собственного страха.

Чиун усмехнулся и обратился к Римо по-корейски:

– Какая глупость! Неужели при виде опасности ты станешь обвинять свое зрение? Неужели, заслышав приближение крупного зверя, ты станешь обвинять собственный слух? Зачем ты несешь эту чушь? Страх, подобно любому другому чувству, помогает подготовиться к встрече с опасностью.

– Ты не разбираешься в тонкостях работы правительства, папочка.

– Нет, как раз разбираюсь!

– О чем вы там болтаете? – вмешался Кауфманн. – Меня окружают погремушки, а на самом деле мне грозит смерть.

– С таким командующим гарнизоном, как генерал Хапт, вам совершенно нечего опасаться, – заверил его лейтенант.

– Еще бы! Попробовал бы архиепископ неодобрительно высказаться о папе римском? – отмахнулся Кауфманн. – Нет, я уношу отсюда ноги.

Римо проводил его до аккуратного дощатого домика, окруженного белыми камнями, как все остальное на территории этой базы. Двое часовых из военной полиции, наставив на Римо «пушки» 45-го калибра, потребовали "предъявить удостоверение и только потом пропустили его внутрь вслед за Кауфманном. Внутри обнаружился еще один субъект из военной полиции – этот прохлаждался в гостиной. Он тоже потребовал у Римо удостоверение. На втором этаже Кауфманн принялся швырять вещи в чемодан.

– Не подходите ко мне! Один звук – и эти ребята будут здесь.

– И вы хотите бежать несмотря на такую надежную охрану?

– Ага.

– Почему?

– Потому что если они добрались до того бедняги в Оклахоме, значит, они доберутся и до меня.

– Куда же вы направитесь?

– Так я вам и сказал!

– Неужели мне так и не удастся убедить вас остаться?

– Не удастся! – Засунув в чемодан последнюю рубашку и несколько пар носков, Кауфманн надавил на крышку. Замок щелкнул. – И не пытайтесь.

– Вы нужны правительству как свидетель. Почему вы не хотите выслушать меня?

– Даю вам три секунды.

За эти три секунды Римо продемонстрировал чудеса красноречия. Он объяснил, что общество держится на гражданах, которым небезразлична справедливость. Что искоренение деструктивных элементов вроде Поластро приведет к процветанию элементов конструктивных. Наконец, он пролил свет на проблему ответственности гражданина в свободном обществе.

Не удовлетворившись этим, он вдавил упрямцу верхний позвонок в затылочную впадину, отчего Кауфманн сперва подумал, что умирает, ибо перед его меркнущим взором заплясали огоньки, а потом мысленно взмолился о смерти, так как ему показалось, что по всему его телу прошлись крупной наждачной бумагой.

Римо заботливо положил Кауфманна на кровать рядышком с чемоданом.

– Ох! – чуть слышно простонал Кауфманн, дожидаясь, когда отступит боль, чтобы зайтись в душераздирающем вопле.

– Надеюсь, теперь вы поняли, что нужны правительству для более эффективной работы, – рассудительно молвил Римо.

Кауфманн понял. И подтвердил это кивком головы. Кивок получился исключительно искренним: Кауфманн так ревностно продемонстрировал гражданскую сознательность, что лоб его ткнулся в колени, и он даже скатился с кровати на пол.

– Выражаю вам благодарность от имени правительства Соединенных Штатов и американского народа, – сказал Римо.

Сойдя вниз, он приветливо улыбнулся парню из военной полиции. Сверху раздался пронзительный крик. У Кауфманна снова действовали легкие. Ему больно, но это скоро пройдет. Чиун называл примененный Римо прием «опавшим лепестком» и утверждал, что его действие объясняется нарушением соотношения сил жизни и смерти, сосуществующих в человеческом организме. Римо пытался описать этот эффект в западных терминах, и самым близким по смыслу оказалась «дисфункция центральной нервной системы в результате силового воздействия». Разница состояла в том, что, согласно медицинским учебникам, пациенту с подобным диагнозом грозит неминуемая смерть, жертвы же Римо неизменно выживали.

Охранник рванулся на второй этаж. Снаружи двое стражей остановили Римо: ему было ведено не шевелиться, пока не будут устранены всякие сомнения, что непорядок, чем бы он ни был вызван, не имеет отношения к лицам, временно допущенным на территорию гарнизона.

– Вы хотите сказать...

– Я хочу сказать, что вы не сойдете с места, пока мы не разберемся, что произошло наверху, – разъяснил военный полицейский с револьвером.

В окне второго этажа появилась голова стража, охранявшего гостиную.

– Он говорит, что с ним все в порядке, – доложил страж. – И твердит, что всей душой поддерживает конструктивные элементы.

Наблюдавший за этой сценой Чиун прокомментировал увиденное кратко:

– Опавший лепесток.

Трое мальчуганов, один из которых был воооружен пластмассовой бейсбольной битой, влетели во двор и проскользнули мимо Римо.

– Хотите, сыграем, мистер Кауфманн? – крикнул один.

– Нет! – ответил со второго этажа Кауфманн. – Можете взять печенья!

– Простите, что пришлось вас задержать, – извинился военный полицейский с официальной улыбкой, в которой не было ни сожаления, ни раскаяния.

Один из мальчишек подбросил белый мячик и отбил его головой.

На опрятной улочке с подстриженными газонами пахло вкусной едой. Солнечного тепла хватало в тот день не только на расположение части, но и на обе Каролины. Римо спросил, почему Чиун назвал гарнизон смертельной ловушкой.

– На мой взгляд, вероятность выжить составляет здесь пятьдесят на пятьдесят, – сказал Римо.

– Это в процентах?

– Ну да.

– Тогда пятьдесят против девяноста.

– Принято исходить из ста процентов.

– В таком случае, единица против сотни.

– Ты уверен в этом?

– Почти.

– Тогда единица против девяноста девяти.

– Пусть так, – согласился Чиун. – Ставлю девяносто девять против одного, что Кауфманн – не жилец. Недаром инстинкт подсказывает ему, что надо улепетывать.

– Почему ты так думаешь?

– Тебе известно, как погибли те трое? Их, между прочим, тоже тщательно охраняли.