Текст книги "Цвет страха"

Глава 12

Когда раздался звонок, доктор Харолд В. Смит смотрел на экран своего компьютера, наблюдая за развитием Второй гражданской войны.

Он разглядывал янтарную карту южных штатов, аккуратно отмечая на ней диспозиции и перемещения противоборствующих сторон.

Свирепые род-айлендские национальные гвардейцы до сих пор пребывали на вашингтонском берегу Потомака под неусыпным надзором полиции округа Колумбия, в то время как остальные подразделения находились на марше.

Зрелище было потрясающее. При взгляде на экран, спрятанный под темным полупрозрачным стеклом столешницы, у Смита создавалось впечатление, будто к Питерсбергу стягиваются несметные полчища бойцов.

Каждому подразделению был присвоен особый знак. Батальоны конфедератов помечались желтым и цифрами, а войска Союза – буквами. Цифры и буквы подразделений соответствовали их официальным названиям, строчки которых постепенно перемещались сверху вниз в левом углу экрана, словно марширующие шеренги солдат.

Тревога Смита по поводу смертельно опасного обострения ситуации не улеглась даже в связи с тем, что список подразделений пестрел такими названиями, как Тринадцатый корпус Старомодных Несгибаемых Связистов из Северной Каролины, Пятый теннессийский взвод Партизан из Ореховой Рощи или, скажем. Пятьсот первая рота Бродячих Моторизованных Пастухов.

Намереваясь вновь развязать гражданскую войну, к Виргинии стекались группы вооруженных людей. Страсти были накалены до предела. Силовые структуры многих штатов, как южных, так и северных, будучи не в силах противиться своим симпатитиям, решили не останавливать и арестовывать разгневанных бойцов «выходного дня».

С питерсбергского национального поля битвы стали поступать первые отрывочные сведения о подготовке к решающему сражению.

Наступил полдень. 1995 год, День поминовения павших. Если события не удастся быстро обратить вспять, это будет, вероятно, последний День поминовения павших в истории Америки.

Когда зазвонил синий телефон спецсвязи, Смит был до такой степени увлечен изучением обстановки, что не сразу услышал звонок. Аппарат просигналил трижды, прежде чем старческая рука Смита потянулась к трубке и поднесла микрофон к его изможденному лицу.

Харолд В. Смит был северянином из Новой Англии, но предпочитал цвета Конфедерации. Он носил костюм-тройку, серый цвет которого оживлял лишь зеленый галстук Дартмутского колледжа. Глаза его, прятавшиеся за стеклами очков без оправы, тоже были серые. Скудная растительность на голове Смита напоминала своим цветом дорожную пыль, и даже сухая кожа давно уже приобрела серый оттенок – типичный симптом врожденного порока сердца.

Смит наконец заговорил твердым и холодным, как гранитные утесы его родины, голосом.

– Алло? – сказал он.

– Привет, Смитти! – радостно заорал Римо.

– Мне доложили, что на питерсбергском поле началось сражение.

– На то оно и поле битвы, чтобы на нем сражаться, разве нет?

– Римо, все это очень серьезно!

– Бросьте, – отмахнулся Римо, – все это уже быльем поросло.

– Значит, все кончено?

– Да. Парни могут возвращаться домой.

– У меня есть сведения о формированиях, которые все еще двигаются к Виргинии.

– Как придут, так и уйдут. Серые и синие ударили по рукам.

– Что случилось?

– С небес спустился Монго Маус, и люди наконец-то пришли в чувство.

– Римо, прекрати трепаться.

В трубке послышался скрипучий голос:

– Все правильно, император. Римо говорит чистую правду. Монго привел с собой лося Маки, гусенка Силли и других зверюшек из своей очаровательной компании.

– Они прилетели на воздушных шарах, – ввернул Римо.

– Какие еще шары?

– Большие и розовые. Сияющие, словно бутылки каламинного лосьона со светлыми пузырьками внутри.

– Римо, я вас не узнаю.

– Послушайте, Смитти, у меня выдался славный денек. Не портите мне настроение своим сварливым брюзжанием.

– Вы считаете мои слова сварливым брюзжанием? Но страна впервые за столетие на грани гражданской войны!

– Я же вам сказал, – терпеливо произнес Римо. – Все кончено. Произошло грандиозное недоразумение. А потом прилетели воздушные шары, и народ тут же успокоился. Микки Уэйзингер разразился долгой примирительной речью и завоевал всеобщие симпатии. Солдаты побросали свои мушкеты, и неприятностей больше не предвидится. Мы с Чиуном даже пальцем не шевельнули. Красота!

– Римо, – осторожно произнес Смит после долгой паузы. – Я вынужден вас огорчить.

– Валяй.

– Разыскивая ваших родителей, я наткнулся на очередное препятствие.

– Ага. Это плохо. Но я знаю, вы не оставите поисков.

– Я зашел в тупик, – продолжал Смит, – и потерял последнюю надежду.

– Черт побери! Я разочарован, – отозвался Римо.

– Я отказываюсь от дальнейших поисков и прошу вас никогда больше не поднимать этот вопрос.

Римо оторвался от трубки, голос его зазвучал глуше:

– Ты слышал, Чиун? Смит прекращает поиски моих родителей.

– По крайней мере он пытался, – равнодушно отозвался кореец.

Римо вновь поднес трубку ко рту:

– Вы старались, Смитти. Я знаю. И очень вам благодарен.

– Римо! Вы говорите и ведете себя совсем не так, как обычно.

– А как я должен говорить и поступать? На манер Дэниела Буна[12]12
  Дэниел Бун – один из первых американских переселенцев в Кентукки, ставший весьма популярным фольклорным персонажем.


[Закрыть]?

– Вы слишком спокойны, расслаблены и уступчивы.

– Говорю вам, у меня сегодня праздничное настроение.

– Что случилось, Римо?

– Я уже говорил. Война завершилась. Аллилуйя.

– Скажите, Римо, не случилось ли сегодня в парке чего-нибудь необычного?

– Сейчас вспомню, – задумчиво произнес Римо. – Нет, ничего особенного, если не считать желтой бомбы.

– Какой желтой бомбы?

– Я хотел рассказать о ней в прошлый раз, но вы уже повесили трубку. Прилетел черный вертолет, покружил над кратером и сбросил туда штуковину, похожую на дорожный светофор, только все огни у нее были желтые. И как только она упала на землю, все вокруг окрасилось в чертовски желтый цвет.

– Что это значит – «все окрасилось в чертовски желтый цвет»?

– Мы убежали оттуда. Решили, что это бомба.

– Бомба и была, – бесстрастно заявил Чиун.

– Она не взорвалась, но вспыхнуло все – ого-го! Небо, трава, деревья и все остальное – все стало желтым! Потом из кратера повалили пленники-северяне, все насмерть перепуганные и все как один бормотали что-то о желтом свете.

– Так что же произошло?

– Мы с Чиуном отправились на разведку, но стоило нам подойти к кратеру, как бомба заверещала и расплавилась, превратившись в лужу шлака.

– Иными словами, самоуничтожилась.

– Что ж, можно сказать и так.

– Ты забыл о человеке, сидевшем в яме, – подсказал кореец. – Расскажи о нем императору.

– Ах да, – спохватился Римо. – Прежде чем бомба расплавилась, мы нашли в яме солдата северян. В отличие от прочих он был не просто напуган, а буквально раздавлен происшедшим.

– Вы хотел сказать – подавлены?

– Да. И еще он сказал, что после того, как ему в лицо ударил желтый свет, все стало синим. Чепуха какая-то!

– Нет, не чепуха. Так и должно быть, – отозвался Смит.

– Неужели?

– Это особое свойство зрения. Если человек долго смотрит на какой-то цвет, а потом отводит взгляд, то на оболочке его глаза остается изображение в дополнительном цвете.

– Значит, синий дополняет желтый?

– Именно, – сказал Смит, записывая на диск карту Штатов и вызывая новый файл.

– А зеленый, стало быть, враг красного? – Римо хихикнул.

– Расскажите-ка теперь про желтый цвет, – потребовал Смит.

– Невероятно яркий цвет, но мы не смотрели на его источник.

– Вы сказали, что он испугал десятки людей.

– Да. У них душа в пятки ушла.

– Ладно. Теперь опишите розовый.

– Розовый. Теплый.

– Яркий?

– Приятный.

– Приятный и радостный, – добавил Чиун.

– Самый радостный, какой только бывает на свете, – бодрым голосом добавил Римо.

– Сильный? Интенсивный? – продолжал допытываться Смит.

– Я бы не назвал его слепящим, но и слабым он тоже не был.

– Откуда исходил розовый свет?

– Из ушей мышонка. Разве я не говорил?

– Каких еще ушей мышонка?

– Вы видели когда-нибудь воздушные шары с плетеной корзиной?

– Да.

– Так вот, уши были прикреплены к корзинам. Четыре стенки, четыре уха. Как только показались шары, они начали сиять.

– Уши или корзины? – уточнил Смит.

– Уши. А потом все окрасилось розовым.

– И стало очень красивым, – добавил Чиун.

– Понятно, – протянул Смит и, помолчав, спросил: – Не было ли еще чего-нибудь необычного?

– Вы имеете в виду, кроме этой мини-войны?

– Да. Помимо войны.

– Что-то не припомню.

– Расскажи Смиту о француженке, – подал голос мастер Синанджу.

– Да, еще там была французская журналистка.

– Вы о ней уже говорили.

– После того как фургоны прессы въехали на поле битвы, она появилась вновь. Пыталась разобраться в происходящем.

– Ну и как? Разобралась?

– Она говорила по спутниковому телефону... что она говорила, папочка?

– La charade se perpetre...

– По-английски, пожалуйста.

– Вся эта шарада возникла из-за ярких цветных лучей. Ключ к разгадке – слепящий окрашенный свет.

– Вы слышали, Смит? Ключ к разгадке – слепящий окрашенный свет.

– Вы задержали ее? Допросили?

– Нет. Зачем?

– Да потому, что она, судя по всему, знает что-то о том явлении, которое произошло на поле битвы! – рявкнул Смит.

Трубка умолкла.

– Смитти, – нерешительно произнес Римо. – Зачем кричать?

– Извините, – ответил Смит, досадливо сжимая кулак свободной руки. – Продолжайте.

– Этим все и кончилось. Женщина уехала.

– А Микки Уэйзингер?

– Благодарная воссоединенная нация унесла его на своих плечах, – торжествующе объявил Римо. – Вам не нравится, когда все хорошо кончается?

– Эта история только начинается, – с горечью заметил Смит.

– О чем вы?

– Судя по всему, явление, поразившее солдат на поле битвы, отразилось и на вас с Чиуном.

– На нас ничего не отразилось, – возразил Римо. – Мы чувствуем себя на все сто.

– Я послал вас прекратить сражение.

– Нас опередили.

– А еще вы должны были захватить руководителя компании Бисли и узнать у него, где находится Дядя Сэм.

Судя по всему, Смит досадливо хрустнул пальцами.

– Черт побери, – пробормотал Римо. – А мы и забыли.

– Это не повторится, император, – заверил Смита Чиун.

– Честное слово бойскаута, – добавил Римо, в голосе которого послышалось беспокойство.

– Вы можете разыскать ту женщину? – спросил Смит.

– Попытаемся.

– Узнайте, что ей известно. Я сомневаюсь в том, что она журналист.

– Почему?

– Предчувствие.

– У васне бывает предчувствий. Они требуют живого воображения.

– На сей раз воображения у меня – хоть отбавляй, – мрачно произнес Смит. – Держите меня в курсе, – добавил он и, повесив трубку, вернулся к терминалу. Его старческие узловатые пальцы принялись порхать по клавиатуре, и при каждом нажатии на экране беззвучно вспыхивали буквы.

Поступили первые сведения о прекращении кровопролития в Питерсберге. Смит отстучал команду, превращавшую монитор компьютера в цветной телевизор.

На экране возникло сконфуженное лицо диктора кабельной сети новостей. Над его головой проплыла диагональная заставка «Вторая гражданская?»

– Мы до сих пор пребываем в неведении относительно того, что произошло в Питерсберге, – сообщил диктор и приложил к уху телефонную трубку. – Как вы сказали?.. На линии связи наш корреспондент Дэвид О'Далл, – добавил он. – Слушаем тебя, Дэйв.

– Здравствуй, Питер, – произнес оживленный голос. – Этот радостный праздник принес на историческую землю Виргинии счастье и ликование, и мы...

– Все это очень хорошо, – вмешался диктор, – но мы хотели бы услышать репортаж о последнем сражении.

– Все кончено! – торжествующе воскликнул Дэйв.

– Что ты имеешь в виду, говоря «все кончено»?

– Противостоянию пришел конец. Как только появились люди из компании Бисли, мир вновь стал прекрасным и удивительным.

– Извини, Дэйв, но мы ждем от тебя фактов. Ты хорошо себя чувствуешь?

– Минутку... Представителей прессы приглашают посетить только что открывшийся павильон с кофе и булочками. Всего доброго! Увидимся позже! Чао!

– Дэйв? Дэйв!

Глядя на диктора, беспомощно скалившего зубы перед миллионами американских зрителей, доктор Харолд В. Смит пробурчал себе под нос:

– Кажется, эта штука поразила даже электронные средства информации. Что за дьявольщина?

Долго гадать не пришлось – размышления Смита прервал вспыхнувший в углу экрана красный огонек. Это означало, что расположенный в подвале «Фолкрофта» компьютер, непрерывно прочесывавший информационные каналы в поисках сведений о боевых действиях, отыскал что-то важное и интересное.

Смит нажал клавишу.

На экране возникло краткое сообщение, только что распространенное в сети:

ИНФОРМАЦИОННЫЙ БЮЛЛЕТЕНЬ

АГЕНТСТВО «РЕЙТЕР»

ПАРИЖ, ФРАНЦИЯ

С АЭРОДРОМА ВОЕННОЙ БАЗЫ «ТАВЕРНИ» ПОДНЯЛОСЬ ЗВЕНО ФРАНЦУЗСКИХ БОМБАРДИРОВЩИКОВ, УДАРИВШИХ ПО ТЕМАТИЧЕСКОМУ ПАРКУ «ЕВРО-БИСЛИ». ПАРКУ НАНЕСЕН СЕРЬЕЗНЫЙ УЩЕРБ. ВСЕ САМОЛЕТЫ И ЭКИПАЖИ БЛАГОПОЛУЧНО ВЕРНУЛИСЬ К МЕСТУ ДИСЛОКАЦИИ

В скромно обставленном кабинете с видом на Лонг-Айлендский пролив раздалось ворчание Харолда В. Смита:

– О Господи! Что это значит, черт побери?

А это значило, что после завершения Второй гражданской войны начался франко-американский конфликт 1995 года.

Глава 13

В свое время историки зафиксировали Вторую гражданскую войну в США и франко-американский конфликт 1995 года как два отдельных, никак не связанных между собой события.

Историки заблуждались. Вторая гражданская война завершилась в 12.22 по местному времени, а конфликт с французами начался в 5.47 по Гринвичу, то есть менее получаса спустя.

Не усматривая связи между этими столкновениями, историки даже не догадывались о том, что начало франко-американскому конфликту было положено телефонным звонком с питерсбергского национального поля битвы, переданным по спутниковым каналам.

В этом разговоре участвовали секретный агент по кличке Арлекин и ее руководитель из парижской штаб-квартиры Отдела внешней безопасности, расположенной на бульваре Мортье.

Дежурный офицер доставил шифровку директору ОВБ, крупнейшей разведывательной организации Франции.

– Ключ к разгадке – слепящий окрашенный свет, – прочел Реми Ренар, директор ОВБ.

– Таково мнение нашего агента.

– Других сведений не поступало?

– Никак нет.

– Спасибо, можете идти, – сказал Ренар.

Как только офицер ушел, директор ОВБ сцепил свои длинные пальцы и мрачно нахмурился. Похоже, еще одна загадка. На столе Ренара лежало донесение, в котором, возможно, заключалась важная информация, и у директора было два пути: отправить его пылиться в архив либо передать вышестоящим инстанциям.

Эта мимолетная мысль прервалась отчетливым воспоминанием о служебном долге. Класть шифровку под сукно нельзя. Теперь у директора вовсе не оставалось выбора, но даже в такой, до предела упростившейся ситуации неизбежно таилась еще одна загадка – каким именно инстанциям передать донесение?

О событиях, затрагивающих национальную безопасность, полагалось докладывать непосредственно Президенту Франции.

Возникшее затруднение нарушило покой Ренара, словно незваный гость. Что это – вопрос национальной безопасности или нечто более важное? Нечто, затрагивающее честь и достоинство государства?

Проблема явно не из простых, и директор ОВБ, откинувшись на спинку кресла, прикрыл свои обманчиво-сонные глаза и предался размышлениям.

Реми Ренар все еще медитировал, а день неумолимо отсчитывал минуты, в потоке которых растворялась историческая связь, объединявшая Вторую гражданскую войну и франко-американский конфликт 1995 года.

В конце концов директор потянулся к телефону.

* * *

Министр культуры Франции Морис Туре сам ответил на звонок. Он всегда сам отвечал на звонки. Это была его собственная инициатива – лично беседовать со своими возлюбленными согражданами, избегая вмешательства промежуточных инстанций. Дело в том, что министр культуры совершенно искренне считал граждан Франции своими гражданами.

В любой иной стране под словами «министр культуры» кроется либо чисто номинальный пост, либо стыдливое обозначение должности шефа разведки. Но только не во Франции – во всяком случае, после того как в это кресло уселся Морис Туре.

Подобно Жанне Д'Арк, которая столетия назад, не колеблясь, пожертвовала собой, он видел свое жизненное предназначение в очищении Франции.

С точки зрения Мориса Туре, тяжелейшим испытанием в доблестной истории его страны было освобождение от германских захватчиков. Морис всегда считал германскую оккупацию злом, ужасным бедствием. Однако со временем Германия ослабла, и ее солдаты в конце концов вернулись домой к своим сосискам и темному пиву. Ради этого можно было и потерпеть. И когда немцы наконец ушли, от них не осталось и следа.

Чего не скажешь об освободителях, изрядно загадивших гордую землю, которую они якобы освобождали.

Морис Туре вырос в послевоенном Париже, долгие десятилетия беспомощно наблюдая за зловонной раковой опухолью американского образа жизни, неумолимо расползавшейся по его родному Городу огней.

Сначала появились автомобили «форд», потом – павильоны «Макдоналдс» с их аляповатыми золочеными дугами. Американские фильмы, исполненные фальшивого глубокомыслия, вытеснили с экранов Луи Де Фюнеса, Жерара Депардье и даже французскую жемчужину Катрин Денев. Беззаботно похохатывая над грубоватым Джерри Льюисом[13]13
  Джерри Льюис – знаменитый актер-комик. Российский зритель знаком с его творчеством по фильму «Сумасшедший профессор», воссозданному в 1996 году усилиями Эдди Мерфи. Американская публика относилась к Льюису неоднозначно, подчас считая его неудачливым подражателем Чарли Чаплина и Боба Китона. В то же самое время за океаном Джерри Льюис пользовался бешеным успехом, а Франция даже наградила его медалью Легиона Чести.


[Закрыть], парижане постепенно сдавали позиции и начинали привыкать к омерзительным понятиям вроде le маркетинг, le холдинг и даже к таким безобразным неологизмам, как le шизбургер.

К тому времени, когда угроза стала слишком очевидной и Помпиду учредил Комитет охраны родной речи, оказалось, что французский язык изрядно замусорен, а постигшее его бедствие представлялось необратимым.

Это положение сохранялось до тех пор, пока министром культуры не назначили Мориса Туре.

В своем первом тогда публичном выступлении он потребовал избавить Францию от наносного хлама – чуждой пищи и чуждых слов. Для начала он обрушился на предприятия «быстрого питания» и добился ликвидации большинства из них.

Его достижения были восприняты как свидетельство чудесного торжества Франции над англосаксонским варварством.

Морис Туре видел в распространении американской поп-культуры ни много ни мало зловещий призрак мировой гегемонии, которая в отличие от нацизма грозила низвергнуть Францию и всю планету в пропасть невежества, откуда они никогда уже не смогут выбраться.

Насладившись первым триумфом, Морис Туре взялся за рекламные щиты, наводнившие Елисейские поля топорными лозунгами типа «Кока-кола Always», а также призывами вроде "Возьмите в полет airbag «Форд», вызывавшими у министра культуры приступ мигрени.

Морис придумал особое наименование для французских слов, искалеченных вставками англосаксонских существительных. Обращаясь к прессе, он назвал их мерзостью и гадостью, франглицизмами. Опубликовав список ненавистных выражений, Туре потребовал изъять их из обращения.

Он представил парламенту соответствующий законопроект, который в ходе ожесточенных дебатов был-таки принят. Новый закон запрещал использование иностранных слов на радио, телевидении, в объявлениях и вывесках. Трудовые соглашения и рекламные тексты должны были составляться на чистейшем французском, а нарушителей этого правила ждал солидный штраф и шестимесячное тюремное заключение.

Разумеется, международные компании восстали против такого произвола, но их карта уже была бита. Морис Туре самолично составил список выражении, которыми надлежало заменять презренные франглицизмы. Отныне вместо таких слов, как «airbag», video-clip" и совершенно непроизносимое «data proсessing», следовало говорить «дорожная сумка», «рекламный ролик» и «обработка данных».

Морис по праву гордился документом, получившим среди парижан название «Закон Туре». Он вступил в многотрудную борьбу за избавление своего народа от ненавистных освободителей. Утверждение порядка, при котором желающие насладиться пребыванием в La Belle France должны были овладеть французским языком либо незамедлительно покинуть страну, стало лишь делом времени.

На столе министра зазвонил телефон. Морис взял трубку.

– Алло, – сказал он.

– У меня ужасные новости.

– Я не из пугливых.

– Это насчет Кляксы. Кажется, что-то проясняется.

– Что именно?

– Мы послали своего агента в Амери...

Министр культуры дернул себя за кончик носа:

– Не смейте произносить это гадкое слово!

– Да-да, я хотел сказать, в Нечестивые Штаты.

– Вот так-то лучше. Продолжайте.

– Там действует агент по кличке Арлекин.

– Как же, помню... отличная любовница. Вы с ней э-э-э... общались накоротке?

– Смею заметить, нет.

– Тем хуже для вас. Что ж, продолжайте.

– Она сообщила следующее: «Вся эта шарада возникла из-за ярких цветных лучей».

– Ярких цветных лучей?

– "Ключ к разгадке – слепящий окрашенный свет". Это были ее последние слова, после чего связь прервалась.

– Надеюсь, наш агент в безопасности?

– В каком смысле?

– В любом.

– Не знаю.

– Если у вас появятся какие-то сведения, немедленно сообщите. Мне ненавистна сама мысль о том, что ее очаровательные способности для нас будут навсегда утрачены.

– Непременно. А теперь я хотел бы вернуться к началу разговора.

– Ах да! Ключ к разгадке – слепящий окрашенный свет. Интересно, что бы это значило?

– Надеюсь, вам известно о том, как трудно пробраться в Кляксу?

– Фу! Это вопрос времени.

– Наши агенты проникают внутрь. Потом выходят, но с пустыми руками. Им нечего доложить.

– Промывка мозгов?

– Вряд ли. Никаких признаков вмешательства в деятельность их мозга не обнаружено. Создается впечатление, будто агенты подпадают под влияние этих ремесленников от культуры и начисто утрачивают чувство долга и способность к сопротивлению. Они с восторгом отзываются о пережитом.

– Точно так же, как и наши граждане, побывавшие в расцвеченной паутине Бисли.

– Да. Все это крайне неприятно.

– Вы говорили на сей счет с кем-нибудь еще?

– Нет.

– И даже с Президентом?

– Нет. А что? Надо было рассказать?

– Не думаю. Он поддержал предложенные нами меры с большой неохотой, да и то лишь в связи с явной угрозой.

– Что будем делать?

– Возвращайтесь к своим обязанностям и держите меня в курсе, а я тем временем позвоню в несколько мест и постараюсь что-нибудь разнюхать.

– Кому вы будете звонить?

– Людям, которые разделяют присущее мне чувство долга перед нашей прекрасной родиной, – ответил Морис Туре и тотчас повесил трубку.

Он лично связался с генералом французских военно-воздушных сил, не желая, чтобы этот разговор был зафиксирован.

– Mon General, – произнес он, набрав частный номер, который не значился ни в одном справочнике.

– Oui, месье министр?

– С каждым часом мы все ближе подбираемся к разгадке тайны бесчестья и позора, охвативших нашу любимую страну.

– Oui?

– Пока я не могу раскрыть секрет, скажу лишь, что некий храбрый генерал, по достоинству считающий себя преемником де Голля, мог бы значительно упрочить свое положение, если бы отважился совершить один смелый поступок.

– Насколько смелый?

– Генерал должен набраться решимости пощекотать пятки одному заокеанскому союзнику с весьма спорной репутацией.

– Понятно...

– Надо усмирить Кляксу и силой вырвать ее секреты.

– А потом?

– Потом... – задумчиво произнес министр культуры Франции. – Кто знает? Ее можно будет разбомбить, сровнять с захваченной ею землей, да так, чтобы она не посмела и носа высунуть даже в грядущем столетии.

– Я не хотел бы перечислять свои возможности, месье министр...

– А я и не спрашиваю.

– Полагаю, затягивать выступление бессмысленно.

– Я знал, что Франция для вас – превыше всего, генерал, – широко улыбаясь, ответил министр.

Завершив беседу, Морис Туре дал отбой и включил приемник, желая хорошей музыкой скрасить томительные часы ожидания; к тому же, если по радио передадут важные новости, он услышит их одним из первых.

К его великому сожалению, все радиостанции передавали рок, хэви метал или надоедливую какофонию под названием «рэп». Повинуясь чувству высокого долга, министр культуры безропотно терпел ниспосланное ему испытание. Правда, отметил про себя, что, знай он о рэпе, доныне таившемся за углом поп-культуры, то, пожалуй, не стал бы столь безжалостно искоренять диско.

* * *

В 5.57 по местному времени с аэродрома военной базы «Таверни» поднялись шесть французских «миражей». Поравнявшись с расположенным в предместьях столицы крохотным городком «Евро-Бисли», они сбросили на него бомбы с лазерным наведением.

Вопреки первым сообщениям бомбы эти были начинены не взрывчаткой, а некой смесью, порождающей плотный черный дым и слезоточивый газ.

Как только первые клубы дыма окутали башни Дворца Чародея, хозяева, служащие и гости парка ринулись к выходу.

В возникшей давке погибло несколько человек, так что назвать вторжение совсем уж бескровным было нельзя. И все же менее чем через час опустевшая крепость «Евро-Бисли» распахнула свои ворота перед всяким, кто пожелал бы в нее войти.

Оставалось лишь найти человека, который обладал бы достаточным мужеством и политической дальновидностью, чтобы справиться с этой задачей.

* * *

В тот миг, когда секретарь Президента Франции без стука вошел к нему в кабинет, руководитель государства обдумывал положение дел в Соединенных Штатах. Ситуация складывалась не из легких, и Президент даже не поднял головы. Америку лихорадило. Из донесений, появлявшихся на столе главы государства каждые четверть часа, было совершенно неясно, разразилось ли там восстание местного масштаба, или Штаты оказались на пороге гражданской войны.

Если это обычный нервный тик, Франция могла бы не обращать на него ни малейшего внимания. Америка страдала икотой по нескольку раз в году. Такая уж это страна! И виной тому, вне всяких сомнений, была бездарная американская кухня.

Но в случае гражданской войны Президенту Франции надлежало выбрать сторону, к которой следовало примкнуть. Разумеется, с этим можно подождать – во всяком случае, до момента, когда определится победитель или хотя бы наметится четкая политическая перспектива. Дабы заключить наиболее выгодный союз.

В прошлой Гражданской войне, которая по меркам древней Франции произошла совсем недавно, а историю США поделила пополам, французы выступали на стороне Конфедерации. Это была ошибка, но Франция не пострадала. В те добрые времена Штаты не имели политического веса. Не то что сейчас.

Таким образом, сейчас, очевидно, следует повременить с выбором союзника до второго, а то и третьего года войны.

В настоящий момент перед Президентом стояла задача сохранения нейтралитета в этот короткий промежуток времени. Ведь что ни говори, а Вашингтон рассчитывает на незамедлительную помощь Франции. Эти американцы – сущие дети! Впрочем, чего еще ждать от народа, занимающего удаленный утолок планеты и прожившего там менее половины тысячелетия? Им еще взрослеть и взрослеть.

Президент Франции нахмурился и, достав массивное золотое перо «Монблан», принялся составлять нейтральное заявление, которое следовало опубликовать в тот же день. Заявление вышло весьма расплывчатым. Каждый мог толковать его по-своему, что в данной ситуации немаловажно, ибо Франция еще не определилась в своем отношении к Америке.

С одной стороны, литературная элита всегда проявляла неприятие и презрение ко всему американскому.

С другой стороны, среди молодежи и даже людей постарше, чьи воспоминания об освобождении от нацистов освежил прошлогодний юбилей высадки союзников в Нормандии, вновь стало преобладать недопустимое с политической точки зрения снисходительное отношение к американскому образу жизни.

Президент Франции еще выводил очередную сентенцию, утверждающую, будто бы такой юной неоформившейся нации, как США, следует пройти через муки становления, когда секретарь, до сих пор хранивший почтительное молчание, осторожно кашлянул.

Президент поднял глаза:

– Да? В чем дело?

– Похоже, мятеж в Америке наконец подавлен.

Седые брови Президента, казалось, взлетели к сводчатому потолку.

– Каковы потери? – осведомился он, комкая бумагу с начертанными на ней тремя фразами и бросая бумажный шарик в корзину для мусора.

– Потери незначительные. – Кто усмирил повстанцев? Армия?

– Non, месье Президент.

– Значит, силы местной полиции? Мне казалось, они держатся в стороне.

– Non, месье Президент.

– Кто же? Говорите, не тяните резину.

– Компания Сэма Бисли.

Президент Франции в изумлении застыл.

– Компания Сэма Бисли?!

– Его люди спустились с неба на воздушных шарах, и сражение тут же утихло.

– А разве не они развязали эту войну?

– Так считает ОВБ.

– Любопытно, – произнес Президент Франции. – Так, значит, война окончена?

– Можете не сомневаться.

Президент вздохнул.

– Что ж, пожалуй, оно и к лучшему. Если Германия вновь поднимет голову, американская индустриальная мощь придется нам как нельзя кстати.

– Не желаете ли сделать официальное заявление?

– Нет. Я желаю вздремнуть.

– Oui, месье Президент, – кивнул секретарь и на цыпочках удалился.

Вместо того чтобы отправиться на боковую, Президент задумался, сожалея об утраченных возможностях, которые сулила война между американскими солдатами. Он просидел за столом чуть меньше тридцати минут, как вдруг тот же секретарь, до сих пор входивший без стука, с грохотом ввалился в кабинет. Поражало его лицо цвета печеной свеклы, и глаза, напоминавшие созревший виноград.

– Месье Президент! Месье Президент!

– Успокойтесь! Что на этот раз?

– Парк «Евро-Бисли»! Его разбомбили!

– Кто?

– По предварительным данным, «миражи» наших ВВС.

Президент подскочил в кресле, словно подброшенный невидимой пружиной.

– Кто отдал приказ?

– Неизвестно.

– Соедините меня с генералом военно-воздушных сил! Немедленно!

Найти генерала не удалось.

– Что происходит? – спрашивал Президент у всех, до кого сумел дозвониться. – Сколь серьезны потери? Есть ли убитые и раненые среди наших граждан?

– Пилоты благополучно вернулись на базу, – отвечали ему.

– Я говорю о гражданах, которые находились на земле!

Ответа никто не знал. Бомбардировка состоялась от силы десять минут назад.

И вот позвонил министр культуры Морис Туре.

– Месье Президент! Мы получили шанс, о котором только можно мечтать.

– Вы с ума сошли! Наши самолеты разбомбили американский парк!

– Мы бомбили французскую землю. Это наше право.

– Нами разрушен символ американской культуры, находящийся на французской земле! – рявкнул Президент.

– Вы полагаете, это так уж плохо? Президент судорожно сглотнул, откинулся в кресле и заговорил спокойным голосом, пытаясь совладать с собой.

– Не хотелось бы мне сейчас с вами спорить. Американцы считаются нашими друзьями.

– Подавляющее большинство акций «Евро-Бисли» принадлежит Франции. Американцы нарушили массу соглашений, и парк за три года принес около миллиарда долларов убытка.

– Но ведь дела пошли на лад, – заметил Президент.

– За наш счет. Затраты Франции выросли до угрожающих размеров.

– Да, я видел ваши секретные цифры, – ответил Президент, не находя ничего удивительного в том, что министр культуры следит за расходами Франции на содержание «Евро-Бисли». Недаром же его открытие было объявлено культурным Чернобылем. – Насколько я понял, доходы парка возросли потому, что парижанам захотелось еще раз испытать чувство отвращения к чуждой культуре, прежде чем «Евро-Бисли» закроют. Либо отметить торжество Франции над американской безвкусицей.