Текст книги "Мессианский квадрат"

1989

Все началось именно там и тогда – в канун нового 5750 года, на перекрестке Адам в Иорданской долине, куда меня вместе со случайной попутчицей забросил тремп¹1
  В Израиле передвижение автостопом – «тремпом» – в порядке вещей. Частные машины практически ничем не отличаются от общественного транспорта – они подбирают пассажиров на остановках и на обочине, «тремпиаде». Проезд бесплатный, но чтобы добраться по нужному маршруту, иногда приходится сменить много попутных машин. Такой способ передвижения особенно распространен на «территориях».


[Закрыть].

Автобусы здесь не останавливались. Место было безлюдное. За выгоревшим полем и редкими деревцами виднелось небольшое арабское село.

Уже чувствовалась осень. Изнуряющая жара ушла. Я огляделся, пытаясь рассмотреть мост через Иордан. Судя по его названию – Адам – это могло было быть как раз то место, где «встали воды», когда сыны Израиля входили в свою землю. Но с дороги ничего толком нельзя было разглядеть.

Попутчица, девочка лет шестнадцати – миниатюрная сефардка, скорее всего йеменка²2
  ² Еврейка из йеменской общины.


[Закрыть]1, большеротая и большеглазая, с круглым кукольным личиком – с любопытством поглядывала на меня. Я на нее старался не смотреть и все же не мог не заметить, какое живописное рванье болталось на ее худеньком тельце: джинсы и майка были определенно с помойки, а драные сандалии вообще не понятно, как не сваливались с ноги. «Ну и дрань, – подумал я. – Вот к чему приводит светское воспитание… Уже до сефардов это дошло…» Я вытащил книгу псалмов и стал читать, предоставив голосовать йеменке-хиппи. Лучше молоденькой девушки с этим заданием все равно никто не справится.

Машин не было.

Прошло минут двадцать, я уже стал немного беспокоиться и иногда поглядывал на дорогу и на часы… Когда я оторвался от книги в очередной раз, прямо на меня смотрел молодой араб.

Я не понял, откуда и когда он возник… Вынырнул откуда-то сзади. Видимо, пришел из той деревни неподалеку.

Я внимательно оглядел нового персонажа. После того как два года назад началась интифада, то и дело какой-нибудь палестинский патриот бросался с ножом на еврея. Но этот парень серьезных опасений не вызывал: без вещей, в облегающих джинсах и в выгоревшей до неопределенного цвета футболке.

Я продолжил чтение, изредка поглядывая на араба, который время от времени голосовал проезжавшим палестинским машинам.

Минут через десять со стороны перекрестка подошел долговязый и лохматый светловолосый парень. Несмотря на потрепанный вид, он вызывал полное доверие: глаза у него были какие-то хорошие – живые, внимательные, трогательные очки с толстыми линзами в крупной роговой оправе сидели на носу кривовато. Точно такие же много лет назад носил мой отец. Парень сбросил со спины внушительного размера рюкзак и молча на него уселся.

Уже через несколько минут он задремал и – внезапно свалился с рюкзака. Отряхнувшись и оглядевшись, парень направился прямо ко мне.

– Слиха, ата йодеа… – начал он с чудовищным русским акцентом и запнулся, не зная, что говорить дальше.

– Вы можете говорить по-русски, – успокоил его я.

Парень заметно оживился.

– Я хотел спросить, далеко ли отсюда до «горы Искушения»?

– Не слышал о такой горе.

– Это гора, на которой сорок дней постился Иисус Христос и где ему являлся дьявол.

«Да он не еврей», – подумал я, пристально оглядев собеседника.

– Я русский, – сказал парень, заметив мой оценивающий взгляд. – Христианин. Евангельский. Как турист сюда приехал. Меня Андрей зовут.

– Ури, – представился я.

«Турист? Из России? Странно: только приоткрылся „железный занавес“ – и вот человек первым делом направился не в Париж, не в Нью-Йорк, а в Иерусалим! Бывают же такие», – подумал я и снова углубился в чтение.

Мы располагались на тремпиаде в следующем шахматном порядке: слева от меня, выступив к самой дороге, стоял араб, за ним, прислонясь к металлическому ограждению, располагался я, чуть правее от меня, ближе к дороге, расхаживал Андрей, и опять же у самого ограждения грустила беспризорная йеменка.

Я читал 76-й псалом: «Охватила одурь храбрых сердцем, заснули сном своим, и не нашли рук своих все воины. От окрика Твоего, Бог Йакова, заснули и колесницы, и конь…»

На словах: «колесницы и конь» я услышал нарастающий шум приближающейся машины и невольно оглянулся. Я поднял глаза и увидел, как во сне, мчащуюся красную машину: я видел, как она съезжает на обочину и, не снижая скорости, несется прямо на нас.

И это был не сон.

Машина, скользнув в метре от меня, сбила Андрея – я услышал глухой и мощный удар – и, отбросив его метра на два, пронеслась дальше, выруливая на шоссе.

– Он же нарочно! – вырвалось у меня. А в следующий миг, сообразив, что на отъезжающей машине были синие палестинские номера, я закричал: – Это теракт!

– Это теракт! – выкрикнул я несколько раз вслед стремительно удаляющемуся автомобилю, и в следующий миг бросился к Андрею, над которым уже склонились йеменка и араб. Тот лежал на земле без сознания: правый бок в крови, ноги как-то нелепо разбросаны.

– Ты живой? Слышишь меня? – пыталась докричаться йеменка, смачивая лицо Андрея водой из своей бутылки и дрожащими руками ища пульс, – и до меня вдруг дошло, что она говорит по-русски.

Я опешил от неожиданности, но было не до выяснений – Андрей не приходил в себя.

***

Я бросился на дорогу, пытаясь остановить машину. Через три минуты затормозила старая «субару», переполненная пассажирами. Водитель ничем помочь не мог, но пообещал, что вызовет скорую и полицию, как только доберется до ближайшего телефона.

Действительно, уже через 10 минут темно-синий джип был на месте. Один полицейский быстро осмотрел не приходящего в себя Андрея и изучал теперь место наезда; второй задал мне пару вопросов и сообщил по рации:

– Наезд. «Мерседес» красного цвета… Движение в сторону Иерихона.

– Это теракт. Нет никакого сомнения, – сказал я.

– Не волнуйся, мы все проверим, – полицейский похлопал меня по плечу и направился к арабу. Я совершенно уже забыл про него и теперь только заметил, что араб вел себя как-то странно. Он был явно растерян, все время ерзал, зачем-то отряхивался, вытаскивал и убирал бумажник. Теперь я внимательно следил за ним: полицейский изучал его документы. Обложка удостоверения личности была оранжевой – араб не был гражданином Израиля.

Еще через пару минут послышалась сирена скорой помощи. Медики уложили Андрея на носилки и внесли в салон скорой.

– Как он? – спросил я у медбрата.

– Серьезных травм не вижу, но плохо, что он до сих пор без сознания. После обследования все будет ясно.

Мы с русской йеменкой тоже было полезли в скорую, но полицейские пересадили нас к себе:

– Поедете с нами, мы должны снять показания.

Андрея увезли, и я понятия не имел, чем закончится для него эта история. Но все были возбуждены и не могли сосредоточиться на чем-то одном. Меня в тот момент больше всего волновал сидевший напротив араб.

Минут через двадцать мы оказались в полицейском участке в Эфраиме.

Араба пригласили в один из кабинетов на первом этаже, и он исчез из моего поля зрения, а нас с девушкой, которую, как выяснилось, звали Сарит, отправили на второй этаж и развели по разным комнатам. Я честно признался, что видел немного, так как читал псалмы.

– Куда направили пострадавшего? – спросил я, подписав протокол.

Полицейский куда-то позвонил и ответил:

– Он в иерусалимской больнице «Хар-Хацофим». Если хотите, джип вернет вас на шоссе.

Мы, конечно, хотели, и джип, спустив нас в Иорданскую долину, высадил на перекрестке Пецаэль. Тут обнаружилось, что авария, ожидания и дознания заняли массу времени – было уже полчетвертого. Я немного забеспокоился: до начала Нового года оставалось меньше трех часов.

– Зря мы не попросили добросить нас до автобусной остановки, – сказал я Сарит. – С тремпами всегда рискуешь… Тебе куда вообще?

– В Иерусалим. А тебе?

– Вообще-то я из Маале-Адумим, но еду в Иерусалим, в йешиву. Я Новый год всегда в йешиве встречаю.

– А родители как к этому относятся?

Я пожал плечами. Что она, за школьника меня принимает?! Родители!..

Хотя если честно, родители относились к этому без восторга. И даже сильно обижались, что на некоторые праздники и субботы я был не с ними. Это было постоянным предметом наших споров и причиной взаимных обид.

Мои занятия в йешиве, которые начались, когда я и правда был школьником, у родителей восторга не вызывали. В те редкие субботы, когда я наконец являлся домой, я отчитывал их за использование электроприборов, а потом переходил к совершенно лишним спорам на тему «иудаизму все это было известно три тысячи лет назад».

– И теория относительности? – усмехался папа.

– И теория относительности! – терпеливо втолковывал я. – Ты знаешь, когда Эйнштейн посетил однажды подмандатную Палестину, он встречался с равом Куком, и тот привел ему мидраш, в котором говорится, что время в разных мирах течет с разной скоростью.

– Сравнил! Теорию Относительности – с каким-то мидрашом! Ты лучше вспомни, какое у вас отношение к женщинам! Ты мне сам объяснил, что свадьбы по субботам не играют по той причине, что свадьба – это торговая сделка. Торговая сделка! – возмущался отец. – Ты сам говорил, что жена – это собственность мужа? Говорил?

– А ты мне разве не говорил, что по Локку вообще все сводится к собственности, даже мысли? Если мысли – это собственность, то почему жена не может быть собственностью?

– Я не могу этого слышать! – страдальчески кричал отец, вскакивая из-за стола. – Эти йешивы просто какие-то машины времени. Берут нормального парня, погружают его в первый век до нашей эры, а потом возвращают в тот же календарный год с совершенно отшибленными мозгами…

Вообще-то в наших сионистских йешивах культура была в почете. Во всяком случае, наши раввины учили нас не превозноситься над светскими. Но в ту пору я придерживался по этому вопросу собственного мнения и по поводу «машины времени» не возражал.

– Иногда у меня возникает такое ощущение, что я не с евреем говорю, а с неандертальцем! – ворчал отец, ища у мамы поддержки. – Разве этого мы хотели, когда ходили в Москве на пасхальные седеры?

– Да не заводись ты, – успокаивала мама. – Юрочка у нас увлекающийся, и в голове у него не все сразу укладывается. Потерпи немного, все утрясется…

Острый период моего «проповедничества» в кругу семьи длился относительно недолго, но отцу слишком хорошо запомнился, и он продолжал относиться к моей вере с опаской. В последнее время я старался не упускать случая побывать дома и сгладить впечатление от тех резкостей, которые мы наговорили друг другу. Однако Рош-Хашана, как и следующий за ним Йом-Кипур, было принято встречать в стенах йешив. Родные меня, в общем-то, и не ждали.

– Как бы родители к этому не относились, – резюмировал я, – встречать Новый год принято в йешивах.

Послышался шум приближающейся машины. Сарит выскочила с обочины на дорогу и требовательно замахала тонкой загорелой ручкой. У меня перехватило дыхание, я машинально потянулся к ней, чтобы дернуть обратно, но машина уже промчалась мимо.

– Ты поосторожнее не могла бы? Забыла, что сегодня было?

– Это другое дело, там нарочно задавить хотели! Как бы узнать, что там с этим парнем? Потеря сознания – плохой признак, возможно внутреннее кровоизлияние.

– А ты откуда знаешь?

– У меня мама врач.

– Как только до телефона-автомата доберемся, позвоним в больницу.

– Побыстрей бы уже, – маялась Сарит. – Ты не знаешь, который час? Как бы нам тут не въехать в праздник… Я однажды вот так же застряла в субботу: автобусы не ходили, часа два прождала тремпа, который довез меня до телефона-автомата, и еще столько же потом ждала, пока за мной отец на машине приехал.

– Если я попаду в такую переделку, боюсь, мне придется весь праздник провести на шоссе. А это целых два дня.

Сарит скорчила гримасу и молча уставилась на меня с каким-то брезгливым удивлением.

– Потрясающий у тебя Бог! – произнесла она наконец. – Он предпочитает, чтобы ты умер от обезвоживания, но ни в коем случае не прокатился в праздник на машине?!

– Ты права. В Иорданской долине два дня без воды – это верная смерть. А значит, мой Бог не только разрешает, но и требует выбираться отсюда любыми средствами.

– А если бы тут протекал ручей, ты бы остался?

– Если бы это был просто праздник – не знаю. Может быть, арабским тремпом воспользовался… Но в этом году Новый год совпадает с субботой, а в субботу у меня точно нет никакого выбора. Должен остаться!

Сарит натянуто улыбнулась и, демонстративно развернувшись ко мне спиной, уставилась на дорогу. Видимо, решила, что объясняться далее с психически больным бессмысленно. Мы простояли молча минуты две-три, как вдруг Сарит заговорила снова – и даже с какой-то яростью.

– За кого ты принимаешь Бога?! Как Он может хотеть, чтобы ты здесь целые сутки сходил с ума? Ты в кого-то не того веришь! Тот Бог, который живет в сердце всех нормальных людей, требует от них любви и милосердия, а то, что ты вытворяешь, – немилосердно, неумно и нелепо!

– Во-первых, я бы с ума здесь не сходил: я нахожусь на Святой Земле, у меня при себе ТАНАХ и молитвенник. А во-вторых, это только от народов Бог ждет исключительно любви и милосердия. От евреев Он требует еще кое-чего. И тот еврей, который этого не понимает, ничем от нееврея не отличается.

– Что за чушь! Я еврейка и прекрасно себя и от русских, и от арабов отличаю.

– И каким же образом?

– Думаешь, только такие, как ты, ТАНАХ читают? Представь, я тоже туда заглядываю.

– Молодец, что заглядываешь!

– Нет, это ты молодец, что заглядываешь!

***

В этот критический момент вдалеке появилась попутка. Отчаянно размахивая руками, только что не крича: «спасите!» – Сарит снова выскочила на шоссе. Казалось, она уже не столько хотела успеть домой до праздника, сколько мечтала поскорее избавиться от полоумного собеседника.

Машина остановилась, и, заняв единственное свободное место, Сарит, не удостоив меня ни словом и не оглядываясь, умчалась.

– Сумасшедшая! – пробормотал я.

Через некоторое время повезло и мне. В йешиву я прибыл за час до праздника и выстояв очередь к телефону-автомату позвонил родителям. Они уже беспокоились и даже подумывали, не сообщить ли в полицию о моем исчезновении.

У меня еще оставалось некоторое время, чтобы выяснить состояние Андрея. В больницу я дозвонился сразу, но справочная переключила меня на телефон, по которому никто не отвечал…

Начался Новый год.

***

Через два дня, 2 октября, сразу после Рош-Ашана, я с самого утра уже был в больнице.

Выяснилось, что Андрей еще по дороге пришел в сознание, но у него было сотрясение мозга, перелом голени и множественные ушибы.

Я вошел в палату.

Там было трое больных. Андрей лежал за ширмой, протянув поверх одеяла загипсованную ногу, и листал какую-то книгу. Он окинул меня отсутствующим взглядом.

– Не узнаешь? – спросил я.

– Нет, – смущенно улыбнулся Андрей. – Вы кто?

– Мы были вместе на тремпиаде, когда тебя сбил автомобиль…

– Ах, вот как! – как будто обрадовался он. – Так вы тоже там были?

– Ну, да… Неужели не помнишь? – удивился я.

– Нет, не помню.

– Совсем ничего?

– Мне что-то рассказывали… Говорили даже, что это был теракт. Но сам я помню все очень смутно… Помню, как сошел с этой идиотской машины, которая меня неизвестно куда завезла… Помню, как пошел по шоссе в сторону Иерусалима… помню, что ждал попутку и там вроде были какие-то люди. Так, значит, вы – один из них?..

Он пристально оглядел меня.

– Напомню в качестве пароля, что ты искал какую-то гору Искушения, – улыбнулся я и тут же пожалел о том, что сказал.

– Точно, гору Искушения! – порывисто крикнул Андрей и сразу расстроился, как будто я напомнил ему о чем-то крайне неприятном.

«Не надо было так расстраивать больного», – подумал я, хотя толком и не понимал, в чем причина такой странной и резкой перемены в настроении, да и про гору эту я никогда не слышал.

– Брось, что ты там потерял?

– Не потерял, а нашел… – со значением сказал Андрей, но пояснять не стал.

– Да что там можно найти?

Андрей посмотрел на меня, растерянно улыбаясь, у меня было четкое ощущение, что он хочет сказать мне что-то важное. С минуту он как будто бы колебался, но потом решительно захлопнул книгу и отвел взгляд.

– Ну да… Гора Искушения – это ведь для вас святое место, – я с пониманием кивнул.

Андрей снова открыл книгу и начал ее листать. Я понял, что пора сменить тему.

– Мне врач сказал, что тебя сегодня выписывают. Куда же ты пойдешь?

– К Фридманам. Они меня в Израиль пригласили – друзья моих родителей.

– Может, дашь мне их телефон?

Андрей стал искать ручку.

В эту минуту с шумом распахнулась дверь, и в больничную палату ворвалась Сарит со школьным рюкзаком на плечах. Майку она переодела, джинсы натянула поприличней, но на ногах болтались все те же невообразимые сандали.

Увидев меня, она насмешливо улыбнулась и передернула плечиком.

– Привет, Андрей! Что нового?

– Здравствуй, Сарит, – просиял Андрей.

– Как? Сарит ты узнал, а меня нет!

– Сначала я и Сарит не узнал, – не отрывая сияющего взгляда от посетительницы, сказал Андрей. – Но она уже третий раз сюда приходит. С третьего-то раза – сложно не признать!

– Я сейчас говорила с врачом, – деловито сообщила Сарит. – Он считает, что все обошлось лучшим образом. Тебе, Андрей, считай, повезло, что так легко отделался. Как и всем нам, впрочем.

– Да уж мне точно повезло! – улыбнулся Андрей, похлопывая себя по гипсу.

– Интересно, а террориста арестовали?

– Если этого не сделали сразу – в дальнейшем шансы невелики, – ответил я.

– Вы так уверены, что это был умышленный наезд? – недоверчиво спросил Андрей.

– Еще бы! – усмехнулся я. – Ты знаешь, сколько тут у нас в последнее время терактов? Каждую неделю что-нибудь происходит. В основном они с ножами на людей бросаются, но если есть автомобиль и евреи на дороге – и такую возможность не упускают.

– Но ведь машины каждый день сбивают людей… откуда известно, что это именно теракт?

– Так арабы сами хвастаются! У них иногда несколько организаций оспаривают друг у друга ответственность за убийство… Сообщали, кстати, что-нибудь по радио? – спросил я Сарит.

– Я не слышала… – не глядя на меня, процедила девушка. – А вот это – больному!

Она достала из сумки виноград.

– Ешь, не стесняйся.

– Вы тоже не стесняйтесь.

– У меня пост – пост Гедалии, – пояснил я и начал уже было рассказывать про Гедалию, убийство которого привело к полному исчезновению евреев из Израиля, но Андрей прервал.

– Я читал об этом в Библии, в самом конце последней книги Царей.

«А действительно! – подумал я, никак не ожидая такой осведомленности от русского туриста. Последняя книга царей – это „Малахим бет”, и там это точно в самом конце».

– Ты, вижу, неплохо в ТАНАХе ориентируешься, – сказал я. – То есть, извини, в Ветхом завете.

– Я знаю, что такое ТАНАХ. Тора – пятикнижие, Невиим – пророки, Ктувим – писания.

– Ты еще и иврит знаешь? – совсем уже удивился я. – Может, ты все-таки еврей?

– Вообще-то во мне много всякого понамешано: казаки есть, немцы есть, но еврейской крови, честное слово, ни капли, – заулыбался Андрей.

Мы принялись рассказывать друг другу о себе.

Андрей был студентом московского историко-архивного. Сейчас должен был бы учиться на третьем курсе, но еще весной, как только получил приглашение, взял академический отпуск и уехал на Святую Землю.

Сарит, что и так уже было ясно по ее подростковому вызывающему поведению и ученическому рюкзаку, еще ходила в школу. Впрочем, сегодня она уроки прогуливала.

Я тоже представился: рассказал, что семья моя репатриировалась в Израиль в 1980 году – мы тогда успели проскочить, а сразу после нашего отъезда тяжелые двери советской эмиграции из СССР с шумом захлопнулись – почти на десятилетие. Рассказал, что у меня есть младший брат, живем мы в Маале-Адумим, что после школы я уже второй год учусь в йешиве и весной собираюсь в армию.

Мы проболтали почти целый час.

Дверь распахнулась. В палату решительно вошла энергичная женщина средних лет с острым взглядом маленьких серых глаз. Это была Марина Фридман, она пришла выписывать Андрея. Мы заторопились. Андрей, наконец, отыскал ручку и записал свой телефон, то есть телефон Фридманов, на двух бумажках – одну дал мне, другую – Сарит.

Сарит тоже, покопавшись в своем рюкзачке, вытащила смешную ручку, с какими ходят первоклашки, и розовый блокнотик, из которого вырвала два розовых листочка с цветочками. Записав на них свой телефон, она протянула листочки мне и Андрею.

Я не стал повторять этот ритуал – решил, что этого вполне достаточно для связи, и мы с Сарит спешно вышли.

***

Уже 10 минут простояли мы с Сарит на остановке, а автобуса все не было. Сарит молчала, я тоже не знал, о чем говорить. Втроем болтать было легко, а сейчас все слова вылетели у меня из головы.

– Ну что, мир? – сказала наконец Сарит, насмешливо улыбаясь. – Извини, я просто из себя выхожу, когда с фанатизмом сталкиваюсь. Меня, знаешь, однажды краской в Меа-Шеарим облили.

– А ты туда небось в майке пришла?

– Точно. В майке и джинсах. Торопилась, решила срезать.

– Нашла дорогу! Резала бы как-нибудь иначе… У нас там однажды израильский флажок с машины сорвали… Так что мне твои чувства очень понятны…

– Послушай, я хочу тебе рассказать, что-то… Ты уверен, что это был теракт?

– А что же еще?

– Да. Наезд был намеренный. Но слишком все-таки странно эта машина себя вела.

– А что странного?

– Как, ты ничего не заметил? – удивилась Сарит.

– Нет, а что?

– Ах, ну да. Ты же книгу читал. Так я расскажу тебе: эта машина сначала мимо нас проехала, рядом с нами притормозила, а потом развернулась метрах в трехстах и тогда уже разогналась в обратном направлении.

– Странно. А ты в полиции это рассказала?

– Конечно, рассказала.

– Не понятно. Если бы теракт планировали – наехали бы при первом проезде. Может быть, он кого-то вдруг разглядел и сбить пытался кого-то конкретно? Но кого? Зачем ему Андрей? – соображал я. – Может быть, он в кого-то другого метил? В тебя мог?

– В меня?! – Сарит просто остолбенела от удивления, брови полезли вверх, глаза расширились до размеров спелой сливы, ее, кажется, задело подобное предположение, и слегка обиженным тоном она ответила, – скорее уж в тебя!..

– Хорошо, вопрос снимается. Остается араб. Араба нельзя исключить. Это могло быть сведением счетов. Что ты думаешь?

– Насколько я понимаю, отношения обычно выясняют в тихой подворотне, а не на открытом шоссе.

– Ты права. Надо разобраться, как так получилось, что машина сбила именно Андрея?

– Да никто в него специально не целил! Просто араб успел назад отскочить, а Андрей зазевался. Ну а мы с тобой вообще у самого бортика стояли… Террорист этот наверняка боялся туда врезаться…

– Вдруг Андрей что-нибудь объяснить сможет? Давай вернемся в больницу!

– Сейчас там суматоха с этой выпиской… Лучше завтра к нему домой зайдем.

– Но у меня занятия в йешиве. Учимся с шести утра до часу ночи… Дни трепета, к тому же, начались…

– Дни трепета, как раз, самое подходящее время проведать больного…

Заметив мои колебания, она сердито добавила:

– Ну еще бы, это так страшно важно – целыми днями молиться и учиться. Особенно учиться тому, как хорошо помогать людям, навещать больных и делать добрые дела. Ну давай, учись, учись. И молись, молись.

Я рассмеялся.

– Ну хорошо, уговорила. Сходим завтра к Андрею. Когда у тебя школа кончается?

– Завтра? Вообще-то в два, но я могу и раньше.

– Можешь и раньше, значит? Ах да, я и забыл: учиться – это ведь не так важно, как «добрые дела делать».

– Ты быстро схватываешь, – улыбнулась Сарит.

***

Фридманы, Зеэв и Марина, жили очень удобно, в центре Иерусалима, недалеко от рынка Махане-Йегуда. Когда мы вошли, хозяев еще не было. Андрей нам очень обрадовался и сразу провел нас в гостиную, в которой многое узнавалось из советских времен – похоже, Фридманам удалось перевезти из Союза многие памятные вещи – даже картину с невразумительным зимним пейзажем я узнал – такая же висела у моих соседей в Москве. Мы расположились в гостиной и сразу приступили к делу:

– Давай, говори! – подбодрил я Сарит.

И девушка снова рассказала историю о том, как машина, которая, казалось, ехала мимо, вдруг затормозила, потом отъехала, разогналась и сбила Андрея.

Андрею история показалось невероятной.

– Что ж ты сразу мне и Ури этого не сказала?

– Тебя не хотела беспокоить, ты едва живой был, а с Ури мы вообще сперва на разных языках разговаривали, – пожала она плечами. – Полицию-то я сразу поставила в известность.

– Как же ты это в таких подробностях разглядела?

– Вы же меня на амбразуру бросили, а сами книжки читали и сны смотрели – за дорогой я одна и наблюдала. И еще тот араб…

Сам Андрей прокомментировать ничего не мог – он почти ничего не видел, а если что и видел – то не помнил. Собственной версии событий у него не было. Но предположение, что пытались сбить именно его, Андрей отверг категорически.

– Я здесь никого, кроме вас, не знаю. Кто бы мог на меня покушаться? Может, все-таки в кого-то из вас целились?

– Эта версия вчера тщательно разрабатывалась, но была отвергнута.

– Если честно, меня гораздо больше, чем это запутанное дело, волнует мой перелом. Из-за него я не смогу путешествовать минимум месяц. А мне совершенно необходимо в одно место попасть!

– Снова на «гору Искушения»?

– Ну да. Я же говорил тебе, там есть нечто очень важное для меня…

– Вообще-то ты этого не говорил, но по лицу было понятно… Думаю, что по горам ты уже не попрыгаешь – в этот приезд. Только в следующий. Но не волнуйся, организуем тебе что-нибудь альтернативное поблизости… Мы обязаны компенсировать или как-то скрасить тебе твои лишения. А святых мест в Иерусалиме, слава Богу, хватает.

– Ты не понимаешь! Это совсем не то, что ты думаешь. Это место совершенно незаменимо. Я ради него ехал, ради него оставил институт, и не только…

В этот момент в дверях показались хозяева. Невысокий скромный сверх-интеллигентный Зеэв и шумная энергичная Марина. Зеэв говорил тихо и неторопливо, мягко возражая и не спеша обдумывая ответ – это создавало такую теплую спокойную атмосферу, что никуда не хотелось уходить.

Мы поговорили о наезде, а затем разговор, как всегда в то время в среде репатриантов из СССР, незаметно соскользнул к теме перестройки и рухнувшего железного занавеса. События на бывшей родине живо интересовали моих земляков, все это казалось диковинным, сверхважным и вызывало восторг, удивление и гордость.

– Для меня это событие было полной неожиданностью. Признаюсь, я всегда думал, что тоталитарные системы не разрушаются изнутри… Были ли какие-то признаки приближающегося переворота? Вы что-нибудь замечали? – обратился он к Андрею.

– Никаких признаков не было. Сперва Горбачев вырубал виноградники и ставил повсюду своих людей, никакими свободами и не пахло. Весь 86-й год все шло «по-брежнему». Я очень удивился, когда на радио «Свобода» один комментатор разглядел признаки тектонического сдвига в том, что в журнале «Коммунист» была опубликована статья, в которой сдержанно хвалили Василия Гроссмана. И что бы вы думали? Он-таки, комментатор «свободный», прав оказался! Но первые полтора года Горбачев свои революционные намерения умело прятал: только гайки закручивал и ничем, кроме этой статьи в «Коммунисте», себя не выдал.

– Я слышал, – добавил Зеэв, – в 1986 году даже просьбы на выезд в Израиль перестали принимать.

– И вот 8 декабря в Чистопольской тюрьме умер Анатолий Марченко. Он держал бессрочную голодовку за освобождение всех узников совести, – продолжил Андрей. – И вдруг все в одночасье переменилось, как по волшебству: 19 декабря освобождают Сахарова, а 7 февраля следующего года первых 42 политзаключенных.

– Бедный Марченко, чуть-чуть не дотянул, – горестно вздохнула Марина.

– Да, 10 дней всего, – согласился Андрей. – Только, знаете, мне иногда кажется, что именно он-то как раз и дотянул. Все это дело дотянул и с мертвой точки сдвинул. Может, и звучит невероятно – я иногда думаю, что без его гибели никаких освобождений бы не было. Допустим даже, что Горбачев сам давно хотел всю эту казарму советскую распустить – но для этого нужен был момент, когда все политбюро находится в смятении.

– Вы хотите сказать, что если бы Марченко тогда снял голодовку, Сахаров бы и сегодня в Горьком оставался? – уточнил Зеэв.

– Почему нет? Марченко с его максималистскими требованиями был совершеннейшим Дон Кихотом, но он, похоже, знал, что делал: ценой жизни перелицевал действительность.

Мысль Андрея всем понравилась, и я было принялся рассказывать про каббалистическое понятие «импульс снизу», когда человеческая решимость пробуждает ответный «импульс сверху», но неожиданно зазвонил звонок. Зеэв извинился, снял трубку и некоторое время молча слушал. Мы ждали.

– У него всего лишь перелом, – сказал он наконец на иврите, – минуту…

Зеэв прикрыл трубку:

– Звонит какой-то молодой человек, который был с вами, когда сбили Андрея. Говорит, телефон ему дали в больнице. Спрашивает, что с Андреем.

– Какой молодой человек? – удивился я. – Араб?

– Наверное… У него вроде бы арабский акцент.

– Дайте-ка, я с ним поговорю, – попросил я и взял трубку.

– Алло!

– Шалом, с кем я говорю?

– Это араб! – прошептал я, делая знаки друзьям. – Говорит Ури, я тоже был тогда на тремпиаде, при наезде. Хотелось бы поговорить.

Араб молчал.

– Алло, ты меня слышишь?

Молчание.

– Я буду завтра в Старом городе до пяти вечера, – произнес он наконец, и мне показалось, что он уже вешает трубку.

– Эй, подожди! Завтра у Яффских ворот, в 15.00! – бросил я наугад.

Самому мне это не очень подходило, потому что в четыре у меня был урок рава Эшхара, который я очень любил, но надежда успеть все же оставалась.

Опять долгое молчание.

– Хорошо, в три, но на площади Цион, – донеслось, наконец, из трубки.

– Еще лучше.

– Тогда до встречи, – послышались частые гудки.

Уф! Я стоял и все еще слушал гудок телефона, пытаясь осмыслить, что произошло.

– Зайдешь сюда после разговора с ним? – спросил Андрей.

– Я тоже хочу послушать! – воскликнула Сарит.

– Конечно, Сарочка, ты тоже приходи, – кивнул ей Андрей.

– Но только не раньше четырех! – наставительно добавил я. – Хватит уже школу прогуливать.

Сарит вспыхнула, хотела что-то возразить, но промолчала.

«А сам-то ты разве не готов прогулять урок рава Эшхара?» – подумал я с некоторым даже удивлением.

***

Я был на площади без десяти три. Араб уже ждал меня. Мы сразу узнали друг друга, пожали руки и представились.

Его звали Халед, жил он в Рамалле, работал водителем автобуса: возил учеников в какую-то арабскую школу в Иерусалиме.

– У Андрея всего лишь перелом. Через месяц будет ходить, – сказал я. – Ты случайно не знаешь, почему та машина его сбила?

– Он был единственный, кто не отскочил. По-моему….

– Нет. Я спрашиваю, почему она вообще наехала? Ты знаешь?

– Могу только догадываться.

– Думаешь, это была случайность?

– Нет, не думаю. Похоже, что кто-то из моих собратьев хотел задавить еврея.

– А ты с ним случайно не знаком, с этим твоим собратом?

– Да я его и не разглядел даже.