Текст книги "Рысь"

– Пошлю я лапы или не пошлю, это мы еще посмотрим, – пророкотал Хуггенбергер, с вызовом глянув в окаменевшее лицо Феннлера.

После этой провокации возникла пауза, во время которой Макс Пульвер вывел из «Тунгельхорна» шатающегося Фрица Рустерхольца с очередной сигаретой и прежним шнапсом.

Рустерхольц обалдело глядел на рысь в таннеровских руках. Сбитый с толку планами Таннера и злой от бахвальства Хуггенбергера Феннлер не смог вполне насладиться появившимся на лице Рустерхольца изумлением. Слишком уж велика была вероятность того, что ситуация, которой он – во всяком случае, по его мнению – руководил, совершенно выйдет из-под контроля.

– Недурственную ты рысь грохнул, Рустер! – похвалил Таннер, разглядывая мертвую рысь в собственных руках. – Она действительно стоит трех тысяч франков! Иди сюда и неси ее в «Тунгельхорн».

Рустерхольц встал как громом пораженный, сигарета выпала у него изо рта, в глазах рябило. Макс Пульвер взял у него из рук рюмку, а Саму эль Таннер передал рысь.

Лишь надежда на алиби удержала Феннлера от того, чтобы выхватить ее.

– Что делать с лапами, решать тебе, Хуггер, – заявил Таннер. – Но прежде чем кто-нибудь подойдет к ним с пилой, мне надо сделать снимок.

– Никаких снимков, – возразил Феннлер. – Если будете снимать, можете сразу отправлять фотографии в «Блик» или в министерство и записываться к следователю.

Хуггенбергер скрестил руки на груди и, широко расставив ноги, встал перед Феннлером.

– Похоже у тебя созрел неплохой план, Феннлер? Только не знаю, чего это ты ведешь себя так, будто сам подстрелил эту зверюгу. Тебе-то что следователя бояться? Предоставь это нам.

– Я просто пытаюсь избавить вас от неприятностей. Мне важно, что будет с рысями. Если мы хотим отстрелить всех, то нельзя поднимать шумиху после первой удачи, – пояснил Феннлер.

– Да не выпендривайся, Феннлер, – вмешался Самуэль Таннер. – Рустер всех нас сильно удивил, и впрямь пристрелив рысь. Мы это отмечаем, так почему бы нам не пойти в «Тунгельхорн»? Или, может, нам сперва надо получить разрешение общинного совета?

Альфред Хуггенбергер отвернулся от Феннлера, хлопнул Таннера по плечу и впервые присмотрелся к рыси в руках Рустерхольца. Макс Пульвер промычал что-то одобрительное, а пьяный Беат Бюхи спросил одиноко стоящего Феннлера, не может ли он повести его автобус до Гштада, раз уж он не собирается обратно в «Тунгельхорн».

– А куда ты дел ошейник, Рустер? – спросил Хуггенбергер, присмотревшись к рыси.

– Ошейник? – переспросил Рустерхольц.

– На ней ведь был ошейник с передатчиком. Иначе бы ты ее не нашел.

– Ошейник… – повторил Рустерхольц, не спуская с Хуггенбергера удивленных глаз.

– Ошейник он нам завтра принесет, – поспешно перебил обоих Альбрехт Феннлер, не скрывая своего разочарования. – Завтра, когда вы нащелкаетесь и протрезвеете.

Феннлер уже не знал, как, не прибегая к вызывающему подозрения насилию, отвадить остальных от «Тунгельхорна». Он чувствовал, что сам вырыл себе яму. Придумал нечто гениальное, и все складывалось удачно, пока он не столкнулся с непредвиденными обстоятельствами. И все из-за одного упрямого болвана. Ему стоило бы тщательнее все продумать, признать, что нельзя рассчитывать на здравомыслие этих людей. Его ставка не сыграла, он выдал все козыри, теперь он может лишь наблюдать, чем закончится игра. Феннлер смирился с мыслью, что победителя пари определит кантональная полиция. Не желая показываться в «Тунгельхорне» вместе с мертвой рысью, он распрощался с остальными на улице.

Ему оставалось лить провернуть одно небольшое дельце. Забрать ошейник и отвезти его Рустерхольцу, чтобы снять с себя подозрения, в случае если начнется судебное разбирательство. Чем больше будут подозревать Рустерхольца, тем меньше внимания обратят на него. Это уж точно. Глупо только, что теперь придется вытаскивать ошейник из багажника старого «опеля».

По дороге на Хундсрюгг, бережно неся на руках рысь, словно маленького ребенка, Фриц Рустерхольц беспорядочно скакал по мыслям и воспоминаниям, думал обо всем и ни о чем, видел мрачное лицо Хуггенбергера и направленное на него ружье, чувствовал крепкое рукопожатие, слышал заумную болтовню Рихнера о радиочастотах, любовался залитой солнцем рукой Дельфинчика, наслаждался сыпавшимися со всех сторон хлопками по плечам, звоном рюмок в его честь, голосами, панибратски называвшими его Рустером, – и во всей полноте этих чувств никак не мог разобраться: воображал ли он вместе со всеми остальными, что пристрелил рысь, или действительно пристрелил. Испытанное несколькими часами ранее предчувствие неминуемой беды уже не тревожило его. Он только что пережил лучший вечер в своей жизни.

Сжав фонарик зубами и запустив руки в дурацкие тряпки, наверняка понадобившиеся сыну для занятий театром, Альбрехт Феннлер стоял, склонившись над багажником. Насторожился он, лишь когда залаяла собака. Ее лай показался ему знакомым. Феннлер вынул фонарик изо рта и, по-прежнему светя им в багажник, выглянул в темноту, где не было видно ничего, кроме покрывавшего парковку гравия, елей и тускло освещенного луной неба. Собака снова залаяла. Феннлер еще раздумывал, не погасить ли фонарик, когда сам угодил в пучок бьющего издали света. Услышал лапы бегущей собаки, окрик девушки и спустя мгновение различил в нескольких метрах от себя собаку – ту самую, которая, судя по всему, не забыла сильного пинка.

Послышался окрик молодого человека, его сына. Скачущий вдали луч приближался. Свой фонарик Феннлер направил на собаку, тем самым удерживая ее от нападения. Свет чужого фонаря ударил Феннлеру в глаза.

– Отец, ты? – удивился Марк.

Соня, отставшая от Марка на несколько метров и тоже запыхавшаяся, приказала неугомонной собаке, наконец, замолчать.

– Что… что ты делаешь? – спросил Марк.

Он не видел своего отца, с тех пор как тот выгнал его из дома. В ярком свете фонарика нос отца представлялся ему более острым, а черты лица более жесткими, чем обычно.

– Свет убери, – прикрикнул на него Феннлер.

Марк опустил фонарик, увидел перерытый багажник и снова осветил лицо отца.

– Что тебе нужно в моем багажнике?

Альбрехт Феннлер направил свет своего фонарика сыну в лицо.

– Что ты хочешь услышать?

Установилось непродолжительное молчание. Соне удалось взять собаку на поводок и заставить умолкнуть.

– Что это за вопрос? – недоуменно спросил Марк.

– Вот… – скользнув лучом по сыну, Альбрехт Феннлер осветил край леса, как будто там следовало искать ответ.

– Объясни мне, что ты здесь делаешь! – более настойчиво поинтересовался Марк. – Зачем тебе среди ночи понадобилось рыться в моем багажнике? У тебя одежды не хватает?

– Постой-ка, – Соня отдала Марку поводок и исчезла во тьме.

– Ты чего это? – прокричал ей вслед Марк.

– Сейчас буду! – ответила она.

Собака снова залаяла, и под несмолкаемый шелест Тунгельшуса послышались Сонины быстрые шаги. На этом незапланированном ночном свидании с Сониной собакой и своим отцом Марк чувствовал себя крайне глупо и неловко. Что он мог сказать отцу? Что он, может быть, начнет работать у Вакернагеля? Спросить о том, как отец поживает? Не жалеет ли отец, что выгнал его из дома? Смирился ли он с тем, что его сын признан непригодным для службы? Охватила ли отца мания порядка, что он вдруг полез в его «опель»?

Альбрехт Феннлер почуял недоброе. Пока он стоял перед своим сыном, собиравшимся стать актером, все его вмешательства в пари, попытки представить Рустерхольца победителем, разжиться тремя тысячами франков и отвести подозрение от себя, наслать на сына полицию кантона – все это показалось ему жалким актерством низкого пошиба.

– Я живу с Соней, – нарушил молчание Марк. – Это моя девушка. Может, мама тебе рассказывала. Подтверждения о приеме в театральное училище у меня пока нет. Не знаю, что из этого выйдет.

Альбрехт Феннлер молчал.

Прибежала запыхавшаяся Соня.

– Того, что ты ищешь, в багажнике больше нет, – сказала она, снова оказавшись рядом с Марком и еле переводя дыхание.

Альбрехт Феннлер осветил ее лицо и увидел в вытянутой руке рысий ошейник.

– Что ты дашь за этот ошейник? – спросила Соня, шагнув ближе к Альбрехту. – Или, может, мне сначала сказать, что той ночью я слышала, как на Хольцерсфлуэ раздался выстрел?

Теперь и Марк перевел свет фонарика на ее лицо, с удивлением и опаской взглянув на подругу. Грубые нотки в ее голосе показались ему неуместными. Лучше бы им прекратить этот нелепый допрос. Выпить с отцом пива, поговорить по душам. Отец, конечно, отъявленный консерватор, мало знает и много упрямится, часто не хочет ничего слушать, но почему бы не попробовать.

– Это ты к чему? Что это такое? – спросил Альбрехт Феннлер.

– Мы пытаемся избавить тебя от проблем, которые вот-вот на тебя нагрянут, – сказала Соня.

Марк перевел луч света на отца.

– Чего ты хочешь от меня? – спросил Альбрехт Феннлер.

Признания, внимания, денег, думал Марк. Не знал, что сказать. Происходящее было абсурднее Беккета. Однако просто так отец среди ночи рыться в его багажнике не станет – что-нибудь это да значило. Ему только не нравилось, что у режиссерского пульта стояла Соня. Это был его отец, не ее.

– Слышал о проекте Райнера Вакернагеля? – начала Соня.

Марк не понимал, к чему она клонит.

– Кое-что слышал, – ответил Альбрехт.

Марку было трудно понять отца. Ему и в голову не приходило, в какую передрягу тот мог ввязаться.

– Короче, – нагло сказала Соня, – было бы здорово, если б Марк начал работать у Вакернагеля.

Марк не верил своим ушам.

– Я тоже так думаю: Марку давно пора начать работать, – ответил Альбрехт.

– Марк сможет устроиться к Вакернагелю, если тот реализует проект с природным парком.

Воцарилось молчание. Марк по-прежнему не отводил фонарика от Сониного лица. С его губ чуть не сорвалось: «Спокойно!»

– Поэтому… – Соня, похоже, готовилась сделать какое-то серьезное заявление, о смысле которого Марк не догадывался. – Поэтому мы предлагаем тебе вот что: или ты продаешь Вакернагелю землю под природный парк в Верхнем Луимосе, и по нормальной цене, или мы относим рысий ошейник в полицию и даем показания.

Марк онемел. Соня взяла у него фонарик, посветила Альбрехту в лицо.

36

Было утро вторника, конец одиннадцатого часа. Фриц Рустерхольц сидел у кухонного стола, свесив голову, прикрыв опухшие от света глаза, похмельный и молчаливый. Перед ним дымился черный кофе, рядом с ним, на деревянной лавке наподобие подушки лежала неподвижная рысь. Вещественное доказательство вчерашнего вечера, воспоминания о котором сохранились у Рустерхольца на удивление хорошо. Отчего, однако, не легче было найти хоть какое-то объяснение произошедшему. Он все-таки не убивал рыси и не понимал, почему все остальные были так уверены в его победе. Все это безумно льстило ему – впервые, с тех пор как он здесь поселился, Рустерхольц почувствовал себя в Лауэнене своим, своим в доску. Только вот вся эта история была фальшивкой. Обманом. Еще вечером он хотел рассказать ее брату Эрнсту. Но после нескольких фраз Эрнст отмахнулся и попросил Фрица продолжить, когда тот протрезвеет.

Для ясных выводов было еще слишком рано. Даже первая чашка кофе не принесет облегчения. Фриц уже догадывался: скоро он пожалеет о том, что проснулся и снова погрузился в эту абсурдную историю, в которой именно ему предназначалась главная роль.

Позади него распахнулась дверь, Фриц обернулся. Вопреки ожиданиям то был не брат, а вернувшаяся на кухню Тереза Берварт. В одиннадцать она как всегда сходила к почтовому ящику забрать почту.

– До чего ты докатился, Фриц, – произнесла она и полным упрека жестом положила на стол охотничье ружье и кольцо из черного пластика.

Ночи напролет он собирает в сыром подвале штуцеры для жижеразбрасывателей, сломал единственную сушилку для белья, украл у Теобальда дорогую подзорную трубу, перебудил весь дом своим поздним возвращением, а теперь еще шокировал ее, положив на кухонный стол мертвую рысь.

– Может, ты найдешь время в ближайшие дни и расскажешь мне, что вытворяешь ночью. Откуда у нас мертвые рыси на столе. Почему твое ружье стоит у входной двери, как детская игрушка. А не то мне придется обратиться к общинному секретарю.

Бросив на него тревожный укоризненный взгляд, она исчезла в гостиной.

Рустерхольц недоверчиво взглянул на дверь, за которой исчезла Тереза Берварт, и протер глаза. Медленно, но верно он переставал доверять своим чувствам. Покрутив в руках ошейник, Фриц рассмотрел охотничье ружье, которое впервые видел, взял чашку и сделал первый глоток.

– Вот они, мои доказательства, – пояснил сам себе Рустерхольц. – Вот эту рысь подстрелил я. Из этого вот ружья. А потом снял с рыси вот этот ошейник.

С возрастающим недоверием осматривал Рустерхольц окружавшие его предметы.

– С кем это ты разговариваешь? – поинтересовался зашедший в кухню Эрнст.

Фриц мельком взглянул на него.

– С помощью этих вещей я выиграл пари, из-за этих вещей мною восхищаются.

Эрнст Рустерхольц непонимающе воззрился на брата.

– Что это за ружье?

– Я пристрелил им рысь, тут все ясно, – отозвался Фриц Рустерхольц.

Брат тревожно посмотрел на него, подсел рядом и попросил рассказать, как все было.

Фриц подробно описал произошедшее в «Тунгельхорне» вчера вечером.

– Не знаю, Фриц, – заключил Эрнст, выслушав долгий рассказ. – Если бы передо мной не лежала рысь, я бы тебе ни за что не поверил.

Он и сам не знает, насколько все это заслуживает доверия.

– Я бы поверил, если бы передо мной лежали три тысячи франков, – сказал Эрнст.

Фриц Рустерхольц пожал плечами, проглотил остатки кофе, взял рысь и вышел во двор, поставил окоченевший, плохо пахнущий труп у колеса одного из жижеразбрасывателей, отошел метров на двадцать, вскинул ружье и прицелился. Эрнст Рустерхольц не стал его останавливать, ему больше не хотелось вмешиваться в эту запутанную историю.

Фриц был преисполнен странного чувства. Все казалось ему возможным. Словно мир подчинится его воле, стоит ему только щелкнуть пальцами. Только вот кто, черт побери, подкинул ему под дверь эти вещи? Может, Хуггенбергер решил отдать ему победу в пари, чтобы потом шантажировать? Или Феннлер, поздравивший его с победой, едва он переступил порог «Тунгельхорна»? Феннлер, скрывавшийся за бруствером усов и говоривший непривычно громко?

Рустерхольц никак не мог связать концы с концами. Случившееся казалось ему совершенно невероятным, он ждал какой-нибудь подлости, которая вернула бы все на круги своя. Однако у него была мертвая рысь, ошейник, который он сегодня же предъявит в «Тунгельхорне» вместе с магнитолой, и было ружье, к вящему его удивлению прекрасно легшее на плечо, когда, закрыв один глаз, он взглянул на рысь через мушку и играючи положил на курок указательный палец.

– Уже готовишься к следующей рыси? – послышался сзади грубый голос.

Рустерхольц вздрогнул и чуть не выстрелил. Почувствовал себя пойманным с поличным.

Его окликнул Альфред Хуггенбергер, неожиданно показавшийся из-за угла дома. Рустерхольц не знал, что и сказать, не знал, кончится ли теперь фарс с выигрышем пари, сменится ли он правдой.

Хуггенбергер подошел ближе, отнюдь не проявляя какого-либо недовольства, и с интересом взглянул на ружье.

– Ага, значит, ты все-таки обзавелся настоящим охотничьим ружьем, Рустер.

А присмотревшись, добавил:

– Точно такая же модель, как у Феннлера. Удачно отоварился. Поздравляю!

Рустерхольцу пришлось показать гостю рысий ошейник, поставить на стол пиво. Не привлекая особого внимания, Альфред Хуггенбергер положил перед ним конверт и сказал, что там небольшая сумма в счет вчерашних издержек.

Когда Фриц Рустерхольц под шумные аплодисменты предъявил ошейник и магнитолу, Хуггенбергер сразу взгромоздил пластиковое кольцо с антенной на рога серны, отчего оно стало похоже на нимб. Хозяйка Мэри по достоинству оценила шутки мужчин над подстреленной рысью. Фриц Рустерхольц принимал поздравления, наслаждался комплиментами, рукопожатиями и объятиями – особенно хозяйкиным – и шнапсом. Общинный секретарь Таннер гордился своей деревней. По его мнению, все должны были знать, что Рустерхольц подстрелил рысь. Альбрехт Феннлер в пивной не показывался.

Отыскивая Раю впервые после маркировки детенышей, Юлиус Лен услышал странные сигналы. Глухо и настойчиво шли они из совершенно невозможного места – из центра Лауэнена. Если принимать всерьез пересечения начерченных карандашом линий, то сигнал поступал прямо из «Тунгельхорна».

Предчувствуя беду, озадаченный Лен припарковался у почты и, оставив в машине приемник и ручную антенну, направился к пивной. Вошел и поискал глазами свободное место. Однако, прежде чем подойти к одному из пустующих столиков, Лен узнал худое лицо человека, сопровождавшего его, когда он как-то раз поздним вечером пеленговал Раю на Хольцерсфлуэ, – орнитолога. Едва он отогнал от себя нахлынувшее дурное предчувствие, как увидел другое лицо, тоже показавшееся ему знакомым даже без красно-сине-белой шапочки, – великана со сросшимися бровями. Худой взглянул на него пугливо, великан – вызывающе.

Встревожившись от присутствия этих знакомых лиц, Лен побыстрее протиснулся мимо их стола в заднюю часть помещения. Сел боком к собравшейся компании, чтобы не терять их из виду. Беспомощно, словно никчемные отростки, положил руки на стол.

Никто, даже тихо, но отчетливо ругнувшийся Самуэль Таннер, смекнувший, что Хуггенбергер зайдет слишком далеко, не смог помешать тому встать, снять с рогов серны ошейник и направиться вместе с ним к молодому рыселюбу.

– Смотри, что у меня есть, – сказал Хуггенбергер. – Ожерелье твоей подруги. Красивый оптейничек. Ты его искал, да? Поэтому сюда и пришел. Не можешь найти свою рысь. А ее только что подстрелили – точно так, как я тебе обещал.

Держа ошейник в широкой волосатой руке, Альфред Хуггенбергер помахал им перед лицом Лена.

Мерзость, подумал Лен. Сидел, не шевелясь, и не мог выговорить ни слова, наконец встал, быстро прошел мимо широко оскалившегося Альфреда Хуггенбергера, мимо онемевшей компании и выскочил из «Тунгельхорна».

Хуггенбергер громко расхохотался. Кроме Макса Пульвера, выдавившего коротенький смешок, никто больше не смеялся.

– А нельзя было обойтись без этого? – раздраженно спросил Самуэль Таннер. – Обязательно было втягивать нас в эту историю?

– Не мог отказать себе в удовольствии, – радостно пробурчал Хуггенбергер и, поигрывая ошейником, вернулся к столу – Теперь он еще долго не заявится в Лауэнен.

– Зато полиция медлить не станет, – парировал Самуэль Таннер.

– Наконец-то, – гоготнул Альфред Хуггенбергер, – как же я давно ее поджидаю. Вот будет развлекуха! С нас-то какой спрос? Мы нашли этот ошейник на горной дорожке.

– Ошейник – полбеды, а Рустеру надо избавиться от рыси. Причем быстро и бесследно.

– Да ладно… Рысь мы тоже где-нибудь на обочине подобрали. Я уже предвкушаю потеху! Как думаешь, скоро легавые подвалят?

– Думаю, что они нескоро отвалят. Они обследуют рысь, найдут рустеровскую пулю и перетрясут все наши дома.

– Что ты заладил, как этот старик Феннлер, – обиделся Хуггенбергер. – Что такого произошло?

В штаны наложишь из-за пары людей в форме? Они еще ничего не нашли. Рустеровское ружье бросим в Тунгельшус – и баста, орудия преступления нет. А с мелкими косвенными уликами никого обвинить не смогут. Может, они нас даже сфотографируют. Если хочешь, Рустер, я сам могу взять рысь на руки.

Не желая верить в случившееся, Лен поспешил туда, где Рая выкармливала детенышей. Он был вне себя и не знал, что ждет его там, на скалах. Возможно, ему просто хотелось снять с себя часть вины. Или он и вправду надеялся отыскать Раю? От этого горластого балагура можно было ожидать чего угодно. Однако Лен не мог представить себе, что Рая потеряла ошейник. Конечно, даже рысь покрупнее, в принципе, могла исхитриться и избавиться от ошейника. Но поверить в это было почти невозможно.

Чем ближе он подходил к месту маркировки, тем сильнее охватывало его отчаяние. Мысли путались: то он уже не надеялся найти Раю в живых, то не хотел поднимать на станции преждевременную тревогу. Если Рая действительно избавилась от ошейника, то она могла быть и на противоположном склоне. Но тогда как ошейник попал в руки одержимых пальбой противников рысей? Так или иначе, ему придется позвонить Геллерту.

Лен не знал, какое значение стоит придавать прежним встречам с двумя дуболомами из этой шайки – одного из них, орнитолога, он даже брал с собой на пеленгацию.

Гораздо быстрее и легче, чем в прошлый раз, как ему казалось, Лен добрался до места маркировки. Сначала он увидел разодранного беляка. Подошел ближе. Туча жирных мух взлетела с останков сурка и принялась кружиться над Леном. Последняя добыча, принесенная Раей своим детенышам.

Лен опустился на колени. Увидел мертвых рысят. И тут же отвел глаза. Посмотрел в долину. Поискал центр деревни, «Тунгельхорн» – их не было видно. Он чувствовал свою вину за смерть Раи. Неужели тот орнитолог так ловко провел его? Или не зря злился Штальдер, возмущаясь столпотворением на маркировке? Они действительно привлекли внимание деревенских жителей? Или, может, виноват тот киношник, как его там, Селяви, показавший женщине на парковке отснятые кадры? Может, он и не описал в подробностях лежбища, но сами кадры выдали тайну?

Ответа Лен не находил. Вариантов было множество. Но в «Тунгельхорне» его узнали. Это он в последние недели и месяцы ездил в Лауэнен разыскивать Раю. Именно ему проткнули колесо и погнули антенну. В его машину залезли. К Лену. Не к Скафиди, не к Геллерту, не к Штальдеру. И Рая. Теперь ему наконец стало ясно – Рая была его подопечной. Его рысью.