Текст книги "Выше звезд и другие истории"

7

– Нам нужно больше заложников, особенно хорошо бы захватить вожаков, их лидеров. Надо разозлить их, вызвать на бой, но только не испугать, иначе они будут бояться действовать, понимаешь? Их сила именно в пассивности и в разговорах, разговорах, разговорах. Мы хотим, чтобы они нанесли ответный удар, если их лидеры окажутся у нас в руках, и тогда попытка открытого неповиновения с их стороны потерпит полный крах, а сами они будут деморализованы настолько, что можно будет делать с ними что угодно. Ты должен попытаться непременно захватить этого мальчишку – как там его? – Шульца. И еще этого Илию. И вообще всех, кто особенно любит митинговать. А ты уверен, что твои люди остановятся, если ты скажешь им «Стоп!»?

Люс не расслышала ответа Эрмана Макмилана. Ей почудилось вместо слов какое-то монотонное злобное ворчание – ему явно не нравилось, что его поучают, да еще спрашивают, понял ли он.

– Итак, постарайся взять этого Льва Шульца. Его дед считается у них одним из великих вождей. Мы можем пригрозить смертной казнью. И даже действительно казнить, если возникнет необходимость. Но лучше бы она не возникла. Если их слишком сильно напугать, они снова ухватятся за свои теории, причем намертво – ничего другого-то у них и нет. А нам нужно – но это потребует от нас терпения и сдержанности, – чтобы они предали собственные идеалы, утратили веру в своих лидеров, в их аргументы, в их мирные теории.

Люс притаилась у стены дома, под окном отцовского кабинета. Окно было настежь открыто; стояло полное безветрие, воздух был пропитан дождем. Несколько минут назад Эрман Макмилан с топотом ворвался в их дом. Он принес тревожные новости, и вскоре она услышала его гневные обвиняющие выкрики:

– …с самого начала надо было использовать только моих людей! Я же говорил вам!

Ей очень хотелось узнать, что случилось, и было интересно послушать, как это Эрман осмеливается говорить с ее отцом подобным тоном. Однако бешеная тирада Эрмана оказалась краткой. К тому времени как она, выбежав из дому, спряталась под окном отцовского кабинета и стала подслушивать, Фалько уже полностью взял себя в руки, и теперь Эрман только злобно ворчал себе под нос: «Да-да, конечно». Так ему и надо, этому горластому Макмилану! Получил урок? Понял, кто командует в Каса-Фалько и в Столице? Однако сейчас приказания ее отца…

Люс схватилась руками за щеки, мокрые от мелкого дождя, и тут же быстро отряхнула руки, словно коснулась чего-то покрытого слизью. Ее серебряные браслеты звякнули, и она застыла, как шишечник, плотно прижавшись к стене дома, чтобы Эрман или отец, выглянув наружу, не заметили ее. Один раз, говоря что-то, Фалько подошел к окну и оперся руками о подоконник; его голос звучал прямо у Люс над головой, ей казалось, что она даже чувствует тепло его тела, так близко он был. Она испытывала огромное желание выскочить и громко крикнуть: «Бу-у!» – и в то же время судорожно подыскивала предлоги, извинения, объяснения… «Я искала наперсток… я его где-то тут обронила…» Ей хотелось громко рассмеяться, и в то же время слезы закипали у нее на глазах и комок стоял в горле, в такой растерянности она была от того, что слышала. Неужели это ее отец? Ее отец говорит такие ужасные вещи? Вера сказала тогда, что у него великая душа. Неужели человек с великой душой станет вести разговоры о том, как обмануть людей, испугать их, убить? Как их использовать?

Вот именно это он и делает с Эрманом Макмиланом, подумала Люс. Использует его.

А почему бы, собственно, и нет? На что еще годится Эрман Макмилан?

А на что годится она сама? На то, чтобы ее использовать. И отец ее тоже использовал – во имя собственного тщеславия, собственного комфорта, как используют любимого ручного зверька. Всю жизнь он использовал ее и теперь использует – для того, чтобы Эрман Макмилан оставался ручным. Вчера вечером он приказал ей развлекать Эрмана любезными разговорами, если тому захочется поговорить с ней. Эрман, без сомнения, нажаловался – ведь она тогда от него просто сбежала. Здоровенный, жалобно ноющий бык. Да оба они быки, все они такие! С широкой грудью, с вечной похвальбой, с желанием приказывать другим и мошенническими планами.

Люс больше уже не слушала этих двоих. Она отступила от стены и стояла выпрямившись, словно ей было безразлично, увидит ее кто-нибудь или нет. Потом обошла дом кругом и через черный ход, через мирные грязные кухни и кладовые, где царила сиеста, направилась прямо в комнату Веры Адельсон.

Вера тоже прилегла отдохнуть: вид у нее был заспанный.

– Я подслушала разговор моего отца с Эрманом Макмиланом, – заявила Люс, остановившись посреди комнаты, а Вера сидела на кровати и изумленно смотрела на нее. – Они планируют налет на Шанти. Хотят захватить Льва и других ваших лидеров, посадить их в тюрьму и попробовать этим разозлить шантийцев, заставить их драться, одолеть их силой и оружием и в качестве наказания отослать большую часть мужчин на принудительные работы в новые поместья. Они уже некоторых туда отправили, но только все убежали, а может, это охранники убежали – я не очень ясно расслышала. Так что теперь Макмилан берет «свою маленькую армию» и направляется туда, а мой отец внушает ему, что нужно заставить жителей Шанти ответить ударом на удар – тогда они предадут свои идеалы и можно будет использовать их как угодно.

Вера по-прежнему сидела молча и смотрела на Люс во все глаза.

– Вы ведь понимаете, что он имел в виду? Ну, во всяком случае, Эрман-то понимал его отлично! Ведь в случае победы людям Эрмана достанутся ваши женщины. – Голос Люс звучал холодно, хотя говорила она очень быстро. – Вы должны пойти и предупредить их.

Вера так ничего и не сказала в ответ. Она как-то отрешенно посмотрела на свои босые ступни – не то еще в тумане сна, не то соображая что-то с такой же лихорадочной скоростью, с какой Люс говорила.

– Неужели вы даже теперь отказываетесь пойти? Неужели ваше слово все еще держит вас? После такого?

– Да, держит, – слабым голосом, словно в забытьи, сказала Вера. Потом прибавила более твердо: – Да.

– В таком случае пойду я.

– Куда ты пойдешь?

Она все прекрасно поняла и спросила, только чтобы выиграть время.

– Предупредить их, – сказала Люс.

– Когда планируется налет?

– Завтра ночью, по-моему. Ночью – это я слышала, но вот не совсем поняла, какой именно.

Обе молчали. Потом Люс снова заговорила:

– Возможно, даже сегодня ночью. Они еще сказали: «Лучше застать их прямо в постелях».

Это сказал ее отец, а Эрман Макмилан в ответ рассмеялся.

– А если ты пойдешь, то… как ты поступишь?

Вера все еще говорила как бы во сне – очень тихо, часто делая паузы.

– Я все расскажу им и сразу вернусь назад.

– Сюда?

– Никто ничего не узнает. Я оставлю записку, что пошла к Эве. Впрочем, это не важно. А если я все расскажу жителям города – что они будут делать?

– Не знаю.

– Но им ведь поможет, если они будут знать о налете заранее и успеют как-то подготовиться? Вы же говорили мне, как четко вам приходится все планировать, чтобы…

– Да. Это им поможет. Но…

– Тогда я пойду. Сейчас же.

– Люс, послушай. Подумай, что ты делаешь. Разве ты можешь уйти из Столицы среди бела дня, чтобы никто не заметил? Да и сможешь ли ты вернуться назад? Подумай…

– Мне все равно, смогу ли я вернуться назад. Этот дом переполнен ложью, – быстро и холодно ответила девушка и ушла.

Уйти было легко. Трудно оказалось заставить себя идти дальше.

Легко было взять старую черную шаль, висевшую у двери, завернуться в нее, как в плащ, спрятав лицо, и выскользнуть через черный ход, а потом по боковой улочке быстро отбежать подальше, притворившись служанкой, которая торопится домой. Легко было оставить позади Каса-Фалько, оставить позади Столицу – это даже возбуждало. Она не боялась того, что ее могут остановить. Если ее остановят, нужно лишь сказать: «Я дочь советника Фалько!» – и больше у нее не осмелятся спросить ни слова. Но никто ее не остановил. И она была совершенно уверена, что никто ее не узнал; она пробиралась боковыми улочками и переулками, самым коротким путем, ведущим из Столицы мимо школы. Она была с головой укутана в большую черную шаль, а морской ветер с дождем, который готов был, казалось, унести ее, дул в глаза и всем тем, кто попадался ей навстречу. Уже через несколько минут она очутилась на окраине Столицы, пробежала задами принадлежащего Макмиланам огромного склада пиломатериалов, мимо штабелей бревен и досок; потом поднялась на окружавшие Столицу холмы и вышла на дорогу, ведущую в Шанти-таун.

Вот тут-то и начались первые трудности. По этой дороге она ходила лишь однажды, с группой своих приятелей и в сопровождении множества тетушек, дуэний и охранников, на Праздник Танца в Доме Собраний. Это было летом, они всю дорогу болтали и смеялись, тетушка Эвы Катерина ехала на велорикше, у коляски отвалилось колесо, и тетушка шлепнулась прямо в пыль, а потом весь день у нее на заднице, обтянутой черным платьем, красовалось огромное белое пятно, так что во время выступления танцоров Люс и ее подружки все время хихикали и никак не могли остановиться… Но тогда они в сам Шанти-таун не зашли. На что он, интересно, похож? Какие у них там порядки? Кого ей следует спросить? И что она им вообще скажет? Что, интересно, они ответят ей? Да и пустят ли ее в дом, если она явилась из Столицы? Не будут ли пялить на нее глаза, насмехаться, дразнить? Нет, они вроде бы никому зла не причиняют. Но возможно, они просто не станут с ней разговаривать. Теперь она наконец ощутила, какой холодный ветер дует ей в спину. Дождь насквозь промочил и шаль, и платье у нее на спине, а подол юбки был не только мокрым, но и тяжелым от прилипшей грязи. Вдоль дороги тянулись пустые, серые, осенние поля. Когда она оглянулась, позади ничего уже не было видно, кроме Памятника – бледной унылой спицы, бессмысленно указывающей в небеса. Весь знакомый ей мир теперь лежал где-то там, за этой отметиной. Слева порой поблескивала серая река; дождь и ветер морщили ее поверхность широкими полосами.

Она скажет, что хотела, первому же встречному и тут же повернет обратно, а они пусть делают с этим, что хотят. Она будет дома самое большее через час, задолго до ужина.

Люс увидела слева от дороги среди садовых деревьев маленький крестьянский домик, какую-то женщину во дворе и несколько убавила скорость. Вот сейчас она свернет к дому, все расскажет этой женщине, и та уж сама передаст новости жителям Шанти-тауна, а она, Люс, сможет прямо отсюда вернуться домой. Люс колебалась. Потом все-таки двинулась к ферме, но вдруг остановилась, развернулась и бегом припустила прямо по мокрой траве на дорогу. «Я все-таки дойду куда надо, все сделаю сама и тогда вернусь, – шептала она. – Ну давай же, давай, иди скорее – и домой!» Она пошла еще быстрее, она почти бежала. Щеки ее пылали, она задыхалась. Она уже многие месяцы, несколько лет не ходила так далеко и так быстро. Нет, нельзя появляться среди незнакомых людей в таком виде – красной, запыхавшейся. Она заставила себя умерить шаг, идти спокойно, выпрямившись. Во рту и в горле пересохло. Ей хотелось напиться дождевой воды, слизывая ее прямо с листьев – свернуть язык трубочкой и втягивать холодные капли влаги, что висели на каждой травинке. Но это было бы слишком по-детски. Да, дорога оказалась куда длиннее, чем она воображала. А действительно ли этот путь ведет в Шанти-таун? Вдруг она что-то перепутала и попала на одну из тех дорог, по которым лесорубы привозят в Столицу лес? Или на какую-нибудь тропу, не имеющую конца и ведущую прямо в дикие края?

Эти слова – дикие края – окатили ее холодной волной ужаса, и она застыла, словно споткнувшись.

Она оглянулась, надеясь увидеть позади Столицу – дорогую, низенькую, теплую, забитую народом, прекрасную Столицу, всю состоящую из стен, крыш и улиц, из лиц и голосов, свой дом, свой родной дом, свою жизнь, но позади ничего не было, теперь даже Памятник скрылся за пологим холмом, исчез из виду. Поля и холмы вокруг были безлюдны. Сильный теплый ветер дул со стороны пустынного моря.

Здесь же нечего бояться, уверяла себя Люс. Ну почему ты такая трусиха? Ты никак не можешь заблудиться, ведь ты идешь по дороге, а если эта дорога ведет не в Шанти, тебе нужно будет всего лишь повернуть назад, и ты так или иначе попадешь домой. Тебе не придется карабкаться по скалам, так что на горного скорпиона ты не наткнешься; тебе не придется идти через лес, так что ты не уколешься о ядовитую розу – чего же ты боишься? Здесь ничто тебе не угрожает. Здесь, на дороге, ты в полной безопасности.

Однако она шла, по-прежнему цепенея от ужаса, вглядываясь в каждый камень и кустик, в каждую купу деревьев, пока наконец, поднявшись на каменистый холм, не разглядела впереди крытые красными пальмовыми листьями крыши домов и не почувствовала в воздухе запах очага. Перед ней был Шанти-таун. Лицо ее тут же исполнилось решимости, спина гордо выпрямилась, но в шаль она куталась по-прежнему плотно.

Домишки были разбросаны среди деревьев и огородов. Домов было довольно много, однако они стояли как-то чересчур свободно, не имели вокруг ни стен, ни заборов и казались незащищенными, в отличие от столичных. Под проливным дождем вид у них был какой-то жалкий. Никого из людей поблизости не было видно. Люс медленно прошла по извилистой улочке, пытаясь решить, что лучше – окликнуть вон того мужчину или постучать в эту дверь?

Как бы ниоткуда вдруг появился какой-то малыш и уставился на нее. Кожа у него была светлой, но ноги вымазаны в коричневой грязи до колен, а руки – до локтей, да и весь он был заляпан той же коричневой грязью, так что казался пестрым или пегим. Его жалкая одежонка тоже была покрыта самыми различными грязными пятнами весьма занятной расцветки.

– Привет, – сказал он, немного помолчав. – Ты кто?

– Люс Марина. А ты кто?

– Мариус, – сказал он и начал бочком отодвигаться от нее.

– А ты не знаешь, где… где живет Лев Шульц?

Ей не хотелось спрашивать про Льва, она бы предпочла скорее встретиться с незнакомым человеком; однако не сумела припомнить больше ни одного имени. Вера рассказывала ей о многих, да и отец не раз упоминал имена их вожаков, но сейчас она ничего не могла вспомнить.

– Какой это Лев? – спросил Мариус и почесал за ухом, добавив туда изрядное количество грязи.

Она знала, что жители Шанти-тауна почти никогда не называют друг друга по фамилиям – только в Столице.

– Ну, он такой молодой и… он… – Она не знала, кем считается здесь Лев. Вожаком? Капитаном? Боссом?

– Сашин дом вон там, – сказал ей пятнистый мальчик, указывая пальцем в конец грязной, заросшей травой улочки, и на этот раз так ловко скользнул куда-то в сторону, что, казалось, растворился в тумане и дожде.

Люс, сжав зубы, пошла к указанному ей дому. Бояться здесь нечего. Это всего-навсего маленькая грязная улочка, уверяла она себя. Дети все как один перепачканы грязью, а взрослые кажутся самыми обыкновенными крестьянами. Она только сообщит новости первому, кто откроет дверь, и все будет кончено. И тогда она сможет вернуться домой, в высокие чистые комнаты Каса-Фалько.

Она постучала. Дверь открыл Лев.

Она сразу узнала его, хотя не видела года два. Он был полуодет, волосы всклокочены – видимо, спал и она разбудила его. Он смотрел на нее, сияя глупейшей детской улыбкой и еще не совсем проснувшись.

– Ага, сейчас, – сказал он. – А где Андре?

– Я Люс Марина Фалько. Из Столицы.

Его сияющий взгляд стал более сосредоточенным: он наконец начал просыпаться.

– Люс Марина Фалько? – переспросил он. Его смуглое тонкое лицо вспыхнуло и ожило; он посмотрел на нее, потом куда-то мимо нее, ища ее спутников, снова на нее. В его глазах мелькали самые различные чувства – тревога, настороженность, восторг, недоверие. – Так ты здесь… с…

– Я пришла одна. Я должна… Я должна кое-что рассказать тебе…

– О Вере? – Улыбка с его взволнованного лица тут же исчезла. Теперь он был точно натянутая стрела.

– С Верой все в порядке. И со всеми остальными тоже. Но мои новости касаются тебя и вашего города. Что-то случилось вчера ночью… я не знаю что… а ты знаешь?..

Он кивнул, внимательно на нее глядя.

– Они очень разозлились и намерены явиться сюда – завтра ночью, по-моему. Это люди, которых специально натаскивал молодой Макмилан. Это бандиты, и они хотят арестовать тебя и других ваших лидеров, а потом… разозлить всех шантийцев настолько, чтобы они ответили ударом на удар, и тогда шайка Макмилана легко одержит победу, а потом заставит мужчин работать на своих латифундиях в качестве наказания за неповиновение. Они придут, когда стемнеет; я думаю, скорее всего, завтра. Впрочем, я не уверена. У Макмилана человек сорок этих бандитов, и все они вооружены мушкетами.

Лев по-прежнему внимательно смотрел на нее. Но ничего не говорил. И лишь некоторое время спустя в этом его молчании Люс услышала тот вопрос, на который сама так и не ответила.

И этот его незаданный вопрос настолько застал ее врасплох, она была настолько не готова хоть что-то сказать на сей счет, что тоже застыла, уставившись на него и мучительно краснея от растерянности и страха, но больше не могла выдавить ни слова.

– Кто послал тебя, Люс? – мягко спросил в конце концов Лев.

Совершенно естественно, что он сказал именно так: он и должен думать, что она, скорее всего, лжет или это Фалько использует ее для какого-нибудь своего мошенничества. Совершенно естественно предположить, что она служит своему отцу; вряд ли Льву могло бы прийти в голову, что она своего отца предает. Люс смогла лишь покачать головой. Руки и ноги у нее дрожали, перед глазами мелькали вспышки света; она чувствовала, что сейчас упадет в обморок.

– Мне пора возвращаться, – сказала она, но с места не двинулась: ноги ее не слушались.

– Тебе плохо? Да входи же, присядь. Ну хоть на минутку.

– У меня голова очень кружится, – сказала она тоненьким жалобным голосом. Ей даже стало стыдно за себя.

Лев провел ее в дом, и она уселась на плетеный стул возле стола в темной, с низким потолком комнате. Потом раскрутила шаль на голове – стало полегче и не так жарко; щеки перестали гореть, и пятна света уже не вспыхивали перед глазами. Она постепенно приходила в себя. Лев стоял рядом, у стола, и не шевелился. Он был босиком, в одних штанах; она не могла поднять на него глаза, однако не ощущала ни малейшей угрозы ни в его напряженной позе, ни в его молчании. И никакого гнева или презрения она тоже с его стороны не ощущала.

– Я очень спешила, – пояснила она. – Я хотела побыстрее вернуться назад, а идти пришлось долго, вот у меня голова и закружилась.

Вскоре она взяла себя в руки и обнаружила, что под волнением и страхом где-то в глубине ее души есть местечко, тихий уголок, и там ее внутреннее «я» может свернуться клубочком и подумать. Она помолчала, подумала и наконец снова заговорила:

– Вера все это время жила у нас, в Каса-Фалько. Ты об этом знал? Мы с ней виделись каждый день. И много разговаривали. Я рассказала ей о том, что слышала и что происходит вокруг. Она рассказывала… обо всем… Я пыталась уговорить ее вернуться сюда. Предупредить вас. Она не согласилась – сказала, что дала слово не совершать побега и должна свое слово сдержать. Так что пришла я. Я подслушала их разговор – Эрмана Макмилана и моего отца. Да, я подслушивала! Я стояла прямо под окном специально, чтобы подслушивать! Их речи привели меня в ярость. Просто тошно было слушать. И когда Вера наотрез отказалась пойти, я пошла сама. Ты знаешь об этих новых охранниках, о гвардии Макмилана?

Лев покачал головой, внимательно и напряженно глядя на нее.

– Я ничего не выдумываю, – холодно сказала она. – Никто меня не использует. Никто, кроме Веры, даже не знает, что я ушла из дому. Я пришла как раз потому… Мне осточертело, что мной все время пользуются! И мне отвратительна эта постоянная ложь! И меня тошнит от ничегонеделания. Можешь мне не верить. Мне это безразлично.

Лев снова покачал головой и захлопал глазами, словно в лицо ему вдруг ударило солнце.

– Нет, я не… Но рассказывай немножко помедленнее, ладно?

– Времени нет. Я должна вернуться, прежде чем кто-нибудь заметит. Ну ладно. Мой отец велел молодому Макмилану подготовить специальный отряд, состоящий из сыновей боссов. Этот отряд они хотят использовать против вашего народа. Уже недели две они только об этом и говорят. Они намерены явиться сюда, потому что что-то у них там случилось – не знаю уж, что именно, – в Южной долине, и схватить тебя и других ваших лидеров, чтобы заставить жителей Шанти ответить насилием на насилие, предать идеалы мирного сосуществования или – как вы это называете? – ненасилия. И когда вы вступите с гвардией Макмилана в бой, то непременно проиграете, потому что у них бойцы куда лучше обучены, и вооружены к тому же. Ты знаешь Эрмана Макмилана?

– Чисто внешне, по-моему, – сказал Лев.

Сам он настолько сильно отличался от того человека, чье имя Люс только что произнесла и чье лицо все время мерещилось ей – прекрасное лицо, и мускулистое тело, и широкая грудь, и длинные ноги, и сильные руки, и тяжелый мундир, и заправленные в высокие ботинки штаны, и широкий ремень, и плащ, и ружье, и плетка, и нож… А этот стоял перед ней босой, и она видела, как под его смуглой гладкой кожей проступают ребра и кости грудины.

– Я ненавижу Эрмана Макмилана, – проговорила Люс гораздо медленнее, чем прежде, словно сейчас она разговаривала со Львом из того маленького прохладного спокойного местечка внутри нее, где можно было подумать. – У него душа не больше ногтя. А тебе, по-моему, следует его опасаться. Я вот его просто боюсь. Ему нравится причинять людям боль. И не пытайся с ним разговаривать, как это у вас тут принято: он слушать не станет. Для него в мире существует только он сам. Таких людей можно только бить. Или бежать от них прочь. Я, например, убежала… Ты мне веришь? – Теперь она уже могла наконец это спросить.

Лев кивнул.

Она посмотрела на его руки, крепко сжимавшие деревянную спинку стула; руки у него под смуглой кожей словно состояли из одних только нервов и костей; они были сильные и одновременно хрупкие.

– Хорошо. Тогда я должна идти, – сказала она и встала.

– Погоди. Ты должна рассказать это остальным.

– Я не могу. Ты сам им расскажешь.

– Но ты же сказала, что убежала от Макмилана. Неужели теперь ты к нему возвращаешься?

– Нет! Я возвращаюсь к своему отцу… к себе домой!

Однако Лев сказал правду: это было одно и то же.

– Я пришла предупредить тебя, – холодно сказала она. – Макмилан собирается подло вас обмануть и вполне заслуживает, чтобы его самого провели. Вот и все.

Но это было далеко не все.

Она выглянула в раскрытую дверь и увидела переулок, по которому ей придется идти, за ним улицу, потом представила себе обратный путь, Столицу, ее улицы, свой дом, своего отца…

– Я ничего не понимаю, – сказала она. И снова вдруг села: ее опять всю затрясло, хотя теперь уже не от страха – скорее от гнева. – Я не думала об этом… Вера говорила…

– Что же она сказала?

– Она сказала, чтобы я прежде всего остановилась и подумала.

– А она…

– Погоди. Я должна подумать. Тогда я не подумала, так что должна сделать это хотя бы теперь.

Несколько минут Люс сидела неподвижно, стиснув руки на коленях.

– Ну хорошо, – сказала она наконец. – Это война, говорила Вера. И видимо… я предала отца и его союзников. Вера – заложница в Столице. Раз так, я должна стать заложницей в Шанти-тауне. Если она не имеет права уходить и приходить, когда захочет, то и я не имею. Я должна через это пройти… – Воздух вдруг застрял у нее в горле, и голос в конце фразы сорвался.

– Мы не берем заложников и никого не сажаем в тюрьму, Люс…

– Я и не говорила, что вы это сделаете. Я сказала, что должна остаться здесь. Я решила остаться здесь. Ты мне позволишь?

Лев умчался куда-то вглубь комнаты, машинально нагибаясь, когда на пути его попадалась очередная низкая балка. На ходу он надел рубашку, которая сохла на стуле перед очагом; потом исчез в дальней комнате и появился оттуда с ботинками в руках. Потом сел на стул возле стола и стал обуваться.

– Смотри сама, – сказал он, топая ногой, чтобы ботинок наделся скорее. – Ты, разумеется, можешь остаться здесь. Любой человек может здесь остаться. Мы никого не прогоняем и никого насильно здесь не удерживаем. – Он выпрямился и смотрел прямо на нее. – Но что подумает твой отец? Даже если он поверит, что ты осталась здесь по собственному выбору…

– Он ни за что этого не позволит. И непременно явится, чтобы забрать меня.

– Силой?

– Да, силой. И конечно же, вместе с Макмиланом и его «маленькой армией».

– В таком случае ты сама окажешься тем предлогом для применения насилия, который им так нужен. Ты должна вернуться домой, Люс.

– Ради вас? – спросила она, вернее, подумала вслух, представляя в том числе и неизбежные последствия совершенного ею поступка, но Лев вдруг застыл с ботинком в руке – грязным, разбитым, самым обыкновенным, как она уже заметила раньше.

– Да, – подтвердил он. – Ради нас. Ты же пришла сюда ради нас? А теперь ради нас ступай обратно. Но если они обнаружат, что ты была здесь… – Он не договорил. – Нет. Ты не можешь вернуться туда. Ты обязательно запутаешься во лжи – или своей собственной, или их. Ты ведь пришла именно сюда. Из-за Веры, из-за нас. Ты – с нами!

– Нет, я не с вами! – сердито сказала Люс; но свет и тепло, исходившие от лица Льва, смутили ее душу. Он говорил так просто, так уверенно! Теперь вот он улыбался.

– Люс, – сказал он, – помнишь, когда мы учились в школе, ты всегда была… мне всегда хотелось поговорить с тобой, но у меня не хватало смелости… И все-таки мы однажды поговорили по-настоящему – солнце садилось, помнишь, и ты еще спросила, почему я не хочу драться с Анхелем и его дружками. Ты всегда была не похожа на других столичных девчонок, ты как-то не подходила к их компании, словно вообще была не из их числа. Ты наша. Тебе тоже больше всего важна истина. А помнишь, как ты однажды разозлилась на учителя, когда он сказал, что шишечники якобы не впадают в зимнюю спячку, а Тиммо попытался его переубедить и рассказал, как отыскал зимой целую пещеру с шишечниками в спячке, и тогда учитель хотел выпороть Тиммо плеткой за то, что он «перечит учителю», помнишь?

– Я тогда пообещала, что все расскажу отцу, – тихо проговорила Люс. Она очень побледнела.

– Да, ты встала и на весь класс заявила, что учитель сам ничего об этом не знает, а Тиммо собирается выпороть только потому, что тот доказал свою правоту – тебе было всего четырнадцать, не больше. Люс, послушай, пойдем сейчас со мной, а? Пойдем к Илии, и ты сможешь рассказать всем то, что рассказала мне, и тогда мы сможем решить, как нам быть дальше. Домой тебе сейчас нельзя – там тебя накажут, опозорят! Послушай, ты можешь пожить пока у Южного Ветра – она живет за городом, там спокойнее. А сейчас, пожалуйста, пойдем со мной! Нам нельзя терять время.

Он протянул к ней руку через стол – тонкую, теплую, полную жизни; она взяла ее, посмотрела ему в лицо и вдруг расплакалась.

– Я не знаю, что мне делать, – сказала она с отчаянием; слезы текли у нее по щекам. – Ты надел только один ботинок, Лев.