Текст книги "Выше звезд и другие истории"

5

Когда устранили великое дао, появились «человеколюбие» и «справедливость»[7]7
   Перевод Ян Хиншуна.


[Закрыть].

Лао-цзы. Дао дэ цзин

С улыбкой на губах Уильям Хейбер поднялся по ступеням Орегонского онейрологического института, открыл высокую дверь из поляризованного стекла и нырнул в сухой кондиционированный воздух. Несмотря на 24 марта по календарю, на улице уже была сущая баня, зато внутри института царила прохлада, спокойствие и чистота. Мраморный пол, респектабельная мебель, отделанная матовым хромом стойка регистратуры, за ней – налакированная сотрудница.

– Доброе утро, доктор Хейбер!

В фойе он столкнулся с Этвудом. Тот шел из исследовательского крыла, взъерошенный, с красными глазами: всю ночь просидел над энцефалограммами. В принципе, такую работу сейчас делали компьютеры, но бывали ситуации, когда требовался незапрограммированный мозг.

– Здравствуйте, шеф, – бросил Этвуд.

А перед дверью в его кабинет мисс Крауч прощебетала:

– Доброе утро, доктор!

Хорошо, что в прошлом году, когда его назначили директором института, он взял Пенни Крауч с собой. Она умная и преданная, а человеку во главе большого и сложного исследовательского института умная и преданная женщина в приемной просто необходима.

Он проследовал в святая святых.

Бросив портфель и папки на диван, он потянулся и, как всегда, когда заходил в кабинет, подошел к окну. Большое угловое окно выходило на северо-восток и захватывало значительный кусок пространства: совсем рядом, у подножия холмов, излучину стянутого мостами Уилламетта, по его берегам – бессчетные городские башни, чьи высоченные шпили в весенней дымке казались молочными, убегающие вдаль пригороды, за последними пределами которых вставали предгорья, и горы. Худ, огромная, но как бы отстраненная, окутавшая свою вершину тучами; дальше к северу – похожая на коренной зуб Адамс; и, наконец, – четкий конус вулкана Сент-Хеленс, из-за длинных серых склонов которого, словно малыш из-за материной юбки, выглядывал совсем уж на севере маленький лысый купол Рейнира.

Воодушевляющий вид. Хейбера он всегда воодушевлял. Кроме того, после недели непрерывных дождей стрелка барометра пошла вверх и над речным туманом выглянуло солнце. Прекрасно зная по сотням записей ЭЭГ, как атмосферное давление связано с тяжестью на душе, он почти осязаемо чувствовал, как его настроение и самочувствие вместе с потоками яркого света и сухого ветра воспаряют к облакам. «Вот-вот, так держать, еще поработать над климатом», – пронеслось у него в голове – быстро, почти украдкой. В его сознании параллельными потоками развивалось несколько идей, но это соображение ни к одному из них не относилось. Оно промелькнуло и тут же упало в картотеку долгосрочной памяти, а доктор тем временем включил настольный диктофон и начал надиктовывать одно из многочисленных писем, которые приходится сочинять руководителю научно-исследовательского института, тесно связанного с госструктурами. Работа, конечно, неблагодарная, но кому-то надо ее делать – кому, как не ему? Хейбер не возмущался, хотя из-за нее выкроить время на науку почти не удавалось. Теперь он проводил в лабораториях не больше пяти-шести часов в неделю, а пациент у него остался только один, хотя, конечно, он консультировал еще нескольких.

И все-таки один пациент остался. Он же психиатр, в конце концов. Онейрологией, снами он занялся как раз затем, чтобы лечить. Отвлеченное знание, наука ради науки его не интересовали: какой смысл что-то изучать, если потом не применять в терапии? Лакмусовой бумажкой всегда была практика. У него обязательно должен быть один собственный пациент, чтобы не забывать о самом главном долге, чтобы не терять связь с жизненной стороной исследований, напоминать себе о том, какая у людей с нарушенной психикой структура личности. В мире нет ничего важного, кроме людей. Человек полностью определяется тем, какое влияние он оказывает на других и какие взаимоотношения выстраивает; мораль имеет смысл, только если понимать ее как добро, которое делаешь другим, как исполнение своей функции в социально-политическом целом.

Его нынешний пациент, Орр, должен был прийти в четыре: от идеи ночных сеансов они отказались. Кроме того, напомнила за обедом мисс Крауч, на сегодняшнем приеме будет присутствовать инспектор из ЗОС – проверять, нет ли в работе «Усилителя» чего противозаконного, аморального, небезопасного, негуманного, не того, не сего. Вечно государство нос сует.

Такую цену приходится платить за успех и сопутствующие ему известность, интерес публики, профессиональную зависть, ревность коллег. Будь он до сих пор простой исследователь, который что-то там ковыряется в онейрологической лаборатории Портлендского университета и принимает в убогой комнатушке в Уилламеттской восточной башне, никто бы и не услышал про «Усилитель», пока Хейбер сам бы его не показал, и можно было бы спокойно довести аппарат до ума и отточить алгоритмы. Но нет: предстоит заниматься самым деликатным, самым интимным делом – проводить с нездоровым человеком психотерапевтический сеанс, – а ему подсылают юриста, который половину не поймет, а другую половину переврет.

Юрист прибыл в три сорок пять, и Хейбер выскочил в приемную, чтобы поздороваться с ним – как выяснилось, с ней – и сразу произвести теплое, располагающее впечатление. Лучше дать понять, что ты не боишься, готов помогать и вообще приятный человек. Многие при появлении государственных инспекторов не скрывают раздражения – такие врачи редко получают гранты.

Правда, с этой адвокатшей излучать тепло и расположение было нелегко. Она вся щелкала и клацала. Массивная латунная защелка на сумочке, тяжелая, погромыхивающая бижутерия из меди и латуни, туфли с толстыми набойками, огромное серебряное кольцо с чудовищно уродливой африканской маской, резкий голос, нахмуренные брови: щелк, бряк, хрясь… Через десять секунд Хейбер заподозрил, что все это, как подсказывало кольцо, одна большая маска: много шума и ярости, а уверенности в себе мало. Впрочем, ему-то какое дело. Все равно он под эту маску никогда не заглянет, и что там за женщина, не имеет значения – лишь бы произвести сейчас на юриста мисс Лелаш хорошее впечатление.

Беседа вышла пусть и не очень дружеской, но и не враждебной. Адвокатша попалась знающая, с опытом подобной работы и тщательно подготовилась. Знала, о чем спрашивать и как слушать.

– Этот ваш пациент, Джордж Орр, – сказала она, – не наркоман, верно? Вы с ним работаете три недели, какой у него диагноз? Психоз, расстройство?

– Расстройство – как его трактуют в Департаменте здравоохранения. Серьезное расстройство с элементами искусственной картины мира. Но на выбранный курс лечения реагирует хорошо.

У нее был карманный диктофон, который все записывал. Каждые пять секунд, как положено по закону, он делал «пик».

– Опишите, пожалуйста, метод лечения, – пик, – и объясните, какую роль играет этот прибор. Не рассказывайте, как, – пик, – он работает, это есть в отчете, а для чего он? – Пик. – Например, в чем его функция отличается от работы «электросна» или траншлема?

– Как вы знаете, приборы, которые вы назвали, генерируют низкочастотные импульсы, которые стимулируют нервные клетки коры головного мозга. Это сигналы, так сказать, общего типа; они влияют на мозг примерно так же, как стробоскопический свет определенной частоты или, если брать аудиальные стимулы, барабанный ритм. «Усилитель» же подает специфический сигнал, воспринимаемый конкретной зоной. Например, известно, что человека можно натренировать так, чтобы он по желанию сам воспроизводил альфа-ритм. Но «Усилитель» может вызвать эти ритмы без предварительной подготовки, причем даже в состоянии, которое обычно альфа-ритму не способствует. Через определенным образом расположенные электроды он подает девятигерцевые альфа-волны, и через считаные секунды мозг на них настраивается и начинает сам их генерировать, как у дзен-буддиста в трансе. Что более полезно, таким же образом можно индуцировать любую фазу сна со всеми ее циклами и возбуждениями в соответствующих областях мозга.

– Стимулирует ли он центры удовольствия или речи?

Как у этих моралистов из АСГС загораются глаза, когда речь заходит о центрах удовольствия! Подавив сарказм и раздражение, Хейбер ответил с добродушной прямотой:

– Нет, знаете, это не то же самое, что ТЭС-терапия. Это не как электро– или химическая стимуляция каких-то центров; мы не вмешиваемся в работу особых зон. Речь только о том, чтобы повлиять на деятельность мозга в целом, чтобы перевести его в другое состояние, такое же естественное. Примерно как когда заразительная мелодия заставляет притопывать в ритм. Мозг приходит в режим, необходимый для исследований или терапии, и поддерживает его столько, сколько нужно. Вот почему я назвал это устройство «Усилитель» – чтобы подчеркнуть вспомогательную функцию. Человеку ничего не навязывают извне. Сон, вызванный «Усилителем», абсолютно, буквально такой же сон, каким спят обычные люди. Разница между «Усилителем» и «электросном» примерно такая же, как между индивидуальным пошивом и готовым платьем. Разница между ним и имплантацией электродов – ну, хм! – как между скальпелем и кувалдой.

– Но откуда вы берете стимулы? Например, – пик, – записываете альфа-ритм одного человека и воспроизводите другому, – пик?

А вот этого он касаться не хотел. Конечно, он не собирался врать, но какой смысл рассказывать о незавершенных исследованиях, пока еще не все доделано и проверено? У неспециалиста может сложиться неверное представление. Хейбер с энтузиазмом пустился в объяснения, радуясь тому, что своим голосом он перекрывает ее щелчки, лязганье и пиканье: удивительно, как этот противный звук долетал до его сознания, только когда говорила она.

– Сперва я использовал набор обобщенных стимулов, усредненные записи многих разных людей. Пациента с депрессией, о котором я упоминаю в отчете, удалось вылечить именно так. Но стало понятно, что результаты получаются слишком непредсказуемые и хаотичные. Я начал экспериментировать. На животных, само собой. На кошках. Нам, сомнологам, нравятся кошки: они все время спят! По результатам этих экспериментов я пришел к выводу, что перспективнее всего использовать ритмы, ранее полученные на том же мозге, – своего рода автостимуляция при помощи записей. Понимаете, мне была нужна точность попадания. На свой собственный альфа-ритм мозг откликается мгновенно. И тут стало просматриваться новое терапевтическое направление по другой линии исследований: а что, если попробовать понемногу накладывать на ритмы пациента чуть иные ритмы? Более законченные или более здоровые? Полученные от человека раньше или даже от другого человека. Это бы оказало колоссальную помощь при лечении мозговых травм: может, поврежденный мозг смог бы восстановить прежние функции за счет выстраивания новых связей – обычно у мозга на это уходит много сил и времени. А мозг с аномалиями в работе можно было бы «научить» вести себя правильно и так далее. Правда, это все пока гипотезы; если когда-нибудь вернусь к исследованиям в этой плоскости, обязательно заново пройду регистрацию в ЗОС.

И это чистая правда. Необходимости упоминать эти исследования не было: все пока очень предварительно, только превратно истолкуют.

– Та форма автостимуляции, которую я применяю в данном случае, воздействует на пациента только в те моменты, когда работает аппарат, – то есть от пяти до десяти минут за сеанс.

В работе инспекторов от Минздрава он понимал куда больше, чем они в его; услышав последнюю фразу, адвокатша слегка кивнула: это по ее части.

Но вдруг спросила:

– Так для чего тогда аппарат?

– Я как раз собирался об этом сказать, – ответил Хейбер и тут же сменил тон: в голосе начало проскакивать раздражение. – В данном случае перед нами пациент, который боится видеть сны. То есть страдает онейрофобией. Мой курс лечения – это, по сути, просто выработка условных рефлексов в классической традиции современной психологии. Пациенту предлагается видеть сны здесь, в контролируемых условиях, притом что содержание снов и их эмоциональное воздействие задается гипнотической суггестией. Пациента приучают к тому, что сны – это безопасно, приятно и так далее. Положительное подкрепление поможет ему справиться с фобией. «Усилитель» для этих целей – идеальный инструмент. За счет инициирования и стимулирования фазы БДГ он гарантирует сновидения. В обычных условиях на то, чтобы через все этапы медленного сна добраться до быстрого, уходит до полутора часов – если пациент пришел к врачу на дневной прием, это слишком долго. Более того, при естественном глубоком сне может ослабнуть сила гипнотического внушения по поводу содержания сна. Это нежелательно: пока идет выработка рефлексов, важно, чтобы пациенту не снилось ничего плохого, никаких кошмаров. Так что «Усилитель» и экономит время, и служит страховкой. Можно было провести такой курс и без него, но понадобились бы, наверное, месяцы. А так я рассчитываю закончить через пару недель. Может, в будущем «Усилитель» станет в некоторых случаях таким же незаменимым помощником, как гипноз при психоанализе и выработке рефлексов.

«Пик», – подал голос диктофон юриста, и тут же послышалось мягкое, звучное, солидное: «Бом-м-м». Это его настольный интерком. Слава богу!

– Вот и наш пациент. Мисс Лелаш, если не возражаете, давайте я вас познакомлю, вы пообщаетесь, а потом, может быть, сядете вон в то кожаное кресло в углу? В принципе, ему должно быть все равно, что вы здесь, но, если он вас будет постоянно видеть, все пойдет страшно медленно. У него довольно сильный тревожный синдром – во всем, понимаете, видит личную угрозу, – и целая система защитных иллюзий – ну вы сами увидите. А, да, и диктофон выключите. Сеанс с врачом не под запись, правильно? Ага, так. Хорошо. Ну здравствуйте, Джордж! Заходите. Это мисс Лелаш, представитель ЗОС. Она будет наблюдать за работой «Усилителя».

Орр с адвокатшей обменялись до смешного неловким рукопожатием. Хрясь, клац – брякнули браслеты. Забавный контраст: агрессивная, резкая баба и робкий, бесхарактерный мужик. Ничего общего.

– Так, – сказал Хейбер, явно получая удовольствие от зрелища, – давайте начинать. Разве что, Джордж, у вас есть вопросы?

Говоря все это, врач ненавязчиво, легкими жестами сортировал своих посетителей: одну отправил на кресло в дальний угол, другого – на кушетку.

– Ну хорошо, тогда давайте сгенерируем вам сон. Заодно ЗОС убедится, что от «Усилителя» не выпадают ногти, не лопаются артерии, не съезжает крыша и вообще от него никаких побочных эффектов, разве что сегодня ночью у вас компенсаторно сократится фаза быстрого сна.

Закончив фразу, он почти небрежно протянул правую руку к горлу пациента. Орр дернулся, как будто его никогда не гипнотизировали.

Потом извинился:

– Простите. Вы так неожиданно всегда…

Нужно полностью его регипнотизировать и применить ВК-индукцию. Это, разумеется, абсолютно законно, но при инспекторе лучше бы обойтись без лишнего драматизма. Его здорово взбесил Орр; в последние пять-шесть посещений в нем росло какое-то сопротивление. Усыпив его, он включил пленку, на которую сам записал набор скучных, монотонных установок для углубления транса и постгипнотической суггестии при регипнотизировании: «Вы спокойны и расслаблены. Вас ничего не беспокоит. Вы погружаетесь в транс все глубже» и так далее. Пока она играла, он вернулся за стол и со спокойно-сосредоточенным лицом стал перебирать бумаги, не обращая внимания на Лелаш. Она знала, что процесс гипнотизирования прерывать нельзя, и сидела тихо, смотрела на небоскребы за окном.

Наконец Хейбер остановил запись и надел Орру на голову траншлем.

– Пока я все подключаю, давайте обсудим, что вы сегодня увидите во сне. Джордж, вы поговорите со мной об этом?

Пациент медленно кивнул.

– В прошлый раз мы обсуждали, что вас тревожит. Вы сказали, вам нравится ваша работа, но не нравится ездить на метро. Слишком много народу, давка, толчея. Вам кажется, что нет возможности пошевелиться, у вас такое чувство, будто вы не свободны.

Он сделал паузу, и пациент, под гипнозом всегда набиравший в рот воды, в конце концов выдавил из себя только:

– Перенаселение.

– М-да, так вы и сказали. Это ваше выражение, ваша метафора для этого чувства несвободы. Давайте обсудим это слово. Как вы знаете, в восемнадцатом веке в набат по поводу роста населения бил Мальтус. Тридцать-сорок лет назад на этот счет опять поднимали панику. Конечно, людей на планете стало больше, но тех ужасов, которые нам обещали, как-то не случилось. Все не так страшно, как нас пугали. Мы в Америке устроились неплохо, а если в чем-то уровень жизни и снизился, то ведь в другом он выше, чем поколение назад. Возможно, чрезмерная боязнь перенаселения – толп народа – отражает не внешнюю действительность, а внутреннее состояние ума. Если вам кажется, что вас сдавливает толпа, когда это не так, что это значит? Может, вы боитесь человеческого контакта, близости других людей, того, что к вам прикоснутся? И поэтому нашли повод не принимать реальность такой, какая она есть.

Электроэнцефалограф работал, и Хейбер, пока все это говорил, подсоединял «Усилитель».

– Так, Джордж, мы еще немного поговорим, а потом я скажу: «Антверпен» – и вы заснете. Проснетесь свежим и отдохнувшим. Вы не вспомните, о чем я сейчас говорю, но вы запомните свой сон. Вам приснится сон яркий и приятный, сон действенный. Он будет о том, что вас так беспокоит, – о перенаселении: вы поймете, что на самом деле беспокоит вас не это. В конце концов, человек не может жить в одиночестве; одиночное заключение – самое страшное! Нам нужно, чтобы вокруг были другие люди. Чтобы они нам помогали, чтобы мы им помогали, чтобы были конкуренты, чтобы мы не впадали в маразм.

И так далее и тому подобное. Из-за адвокатши установка шла через пень-колоду; приходилось подбирать абстрактные выражения, вместо того чтобы просто сказать Орру, что́ увидеть во сне. Он, конечно, не собирался отказываться от своего метода, лишь бы обмануть инспектора, но его метод еще не принял неизменные формы. От сеанса к сеансу он его варьировал, подбирал способ добиться точно такого сна, как было задумано, и вечно натыкался на противодействие; иногда ему казалось, что причина тут в склонности первой сигнальной системы к излишне буквальному восприятию, а иногда – что в инертности орровского мышления. Как бы там ни было, сны почти всегда расходились с замыслом, и кто знает, может, эти размытые, абстрактные установки дадут результат не хуже. Может, они вызовут у Орра меньше подсознательного протеста.

Он жестом пригласил мисс Лелаш подойти посмотреть на ЭЭГ, которую она силилась разглядеть из дальнего угла, и продолжил:

– Вы увидите сон, в котором не будете чувствовать, что вас сдавливает толпа. У вас будет сколько угодно пространства, сколько угодно свободы для движения.

В конце концов он сказал: «Антверпен!» – и показал на перья энцефалографа, движения которых почти сразу же изменились.

– Обратите внимание: замедление по всему графику, – сказал он вполголоса. – Высоковольтный пик, вот, еще один… «Веретена сна»… У него уже вторая стадия обычного сна, медленного, его по-разному называют, без ярких сновидений, который заполняет промежутки между быстрым сном всю ночь. Но в глубокую четвертую стадию ему не надо: он сюда сны видеть пришел. Включаю «Усилитель». Следите за экраном. Видите?

– Как будто просыпается, – с сомнением произнесла она.

– Верно. Только это не бодрствование. Посмотрите.

Орр лежал на спине, чуть запрокинув голову, так что светлая короткая бородка уставилась в потолок. Он крепко спал, но мышцы вокруг рта напряглись; он глубоко вздохнул.

– Видите, под веками глаза двигаются? Так в тридцатых и заметили этот феномен – сон со сновидениями. Его долго называли «сон с БДГ», быстрым движением глаз, только там, кроме глаз, еще столько всего! Это третье состояние. Его вегетативная нервная система сейчас мобилизована, как у бодрствующего человека в минуту возбуждения, а мышечный тонус нулевой, и большие мышцы расслаблены даже полнее, чем в медленном сне. Кора, подкорковый отдел, гиппокамп и средний мозг возбуждены, как при бодрствовании, а только что спали. Потоотделение и артериальное давление такие же, а то и выше, чем в бодрствующем состоянии. Попробуйте пульс. – Он положил ее пальцы на кисть пациента. – Ого! Восемьдесят или даже восемьдесят пять. Что-то у него там веселое…

– Ему снится сон? – изумилась адвокатша.

– Ага.

– И это нормальная реакция?

– Абсолютно. С нами со всеми так происходит раз по пять за ночь – по десять минут или дольше. И ЭЭГ у него совершенно обычная. Единственная аномалия, или особенность, – это что иногда по всем графикам пробегает острый пик, некий мозговой всплеск, которого раньше в быстром сне я ни у кого не наблюдал. Внешне напоминает эффект, который отмечается на энцефалограммах, когда люди выполняют сложные творческие задания: пишут картины, сочиняют стихи или хотя бы читают Шекспира. Что в такие моменты делает мозг пациента, пока не знаю. Но «Усилитель» позволяет их регулярно наблюдать, так что в итоге можно будет провести анализ.

– А может, такой эффект из-за вашего аппарата?

– Нет.

На самом деле он пробовал простимулировать мозг Орра записью с такими пиками, но сон вышел бессвязный – какая-то каша из предыдущего сна, в ходе которого были записаны пики, и текущего. Зачем рассказывать о неудачных экспериментах?

– Кстати, сейчас сон уже вовсю идет и «Усилитель» можно выключать. Посмотрите на экран – заметите разницу?

Она не заметила.

– Может, все равно еще будут эти всплески. Следите внимательно. Обычно сперва в тета-ритме, вон там, на графике гиппокампа. У других людей так тоже бывает, вне всякого сомнения. Надо только выяснить, что за другие люди, в каком они при этом состоянии, – тогда, возможно, удастся установить, в чем именно дело с этим пациентом. Может, он принадлежит к какому-то определенному психологическому или нейропсихологическому типу. Видите, какая польза от «Усилителя» для науки? На пациента никакого воздействия – разве что временно мозг переводят в одно из возможных нормальных состояний, которое представляет интерес для исследователя. Глядите!

Само собой, она пропустила пик. Считывать с экрана данные ЭЭГ – особое умение.

– Что-то у него там замкнуло. Но сон продолжается… Скоро нам сам расскажет.

Хейбер не мог больше говорить. Во рту пересохло. Он почувствовал: вот оно – слом, смена, переход.

И женщина тоже почувствовала. На лице у нее отразился испуг. Схватившись за тяжелое латунное ожерелье, как за оберег, и прижав руку к горлу, она с ужасом, с отчаянием, потрясенно смотрела в окно.

Такого он не ждал. Он думал, только ему удается ощутить момент перехода.

Но она же слышала его указания Орру, стояла рядом со спящим, была, как и Хейбер, в самом центре. И вместе с Хейбером сейчас смотрела, как, словно сон, растворяются в воздухе небоскребы, не оставляя за собой ни кирпичика, как улетучиваются призрачные ленты пригородов, будто дым на ветру, смотрела на Портленд, чье население когда-то, до Чумных лет, доходило до миллиона, а сегодня, в период Выздоровления, сжалось до ста тысяч, на город беспорядочный, сумбурный, как все американские города, но все же связанный воедино своими холмами и туманной рекой о семи мостах, смотрела на высящееся над центром старое сорокаэтажное здание «Первого национального банка» и, убегая взглядом почти совсем уже к горизонту, на умиротворенные белесые горы вдали…

Она все увидела своими глазами. И тут Хейбер осознал, что никогда раньше и мысли такой не допускал. Он не думал, что наблюдатель от ЗОС что-то заметит. А значит, он и сам не верил в изменения, в силу снов Орра. Хотя он их чувствовал, уже раз десять их видел с изумлением, страхом и восторгом, хотя наблюдал, как лошадь становилась горой (если наложение двух пластов действительности можно наблюдать), хотя уже почти месяц испытывал и использовал действенную силу орровских сновидений, все-таки он не верил в происходящее.

Весь сегодняшний день, начиная с прихода на работу, он ни разу не задумался о том, что неделю назад он не был руководителем Орегонского онейрологического института, потому что не было никакого института. А с прошлой пятницы институт был уже полтора года. И Хейбер – его основатель и директор. И то, что это так – для него, для всех сотрудников, для коллег на медицинском факультете, для правительства, которое выделило деньги, – он, как и они, принял полностью и безоговорочно как единственную реальность. Память о том, что до прошлой пятницы все обстояло совсем иначе, он подавил.

Орру тогда приснился сон такой силы, с которым ни один другой пока сравниться не мог. Он начался в старой комнатушке по ту сторону реки, под несчастной фотографией горы Худ, и закончился в этом кабинете… И ведь Хейбер при всем присутствовал, видел, как стены вокруг него меняются, чувствовал, что мир переделывается заново, но все забыл. Забыл так крепко, что даже не задумался: а вдруг некое третье лицо, посторонний человек тоже заметит?

И что теперь будет с женщиной? Поймет ли она, или закатит истерику, или что? Сохранятся ли у нее, как и у него, оба воспоминания: истинное и новое, старое и истинное?

Еще не хватало. Начнет мешать, притащит других наблюдателей, окончательно испортит эксперимент, поломает все планы.

Остановить ее любой ценой. Он обернулся к ней, сжав кулаки, готовый применить силу.

Она замерла без движения, открыв рот, словно в трансе. Смуглая кожа позеленела. Она не могла поверить в то, что увидела за окном. Не могла и не верила.

Хейбер, все мышцы которого напряглись до предела, выдохнул чуть свободнее. Судя по ее виду, она так ошарашена и сбита с толку, что опасности представлять не будет. Но все равно действовать надо быстро.

– Он еще немного поспит, – сказал доктор, и голос его звучал почти нормально, только – из-за напряжения в горле – с легкой хрипотцой.

Он понятия не имел, куда его понесет, но надо было говорить хоть что-нибудь, лишь бы развеять наваждение.

– Переведу его в медленный сон. Ненадолго, а то забудет, что́ приснилось. Красивый вид, правда? Слава богу, восточный ветер, а то зимой и осенью гор по месяцу не видишь. А тут небо расчистилось – и вот они. Хороший все-таки штат – Орегон. Во всей стране самый неиспорченный. До Краха его особо не трогали. В конце семидесятых Портленд только начинал входить в силу. Вы здесь родились?

После долгой паузы она ошалело кивнула. Если не суть его слов, то по крайней мере свойские интонации начинали оказывать воздействие.

– А я сам из Нью-Джерси. В моем детстве там ужас творился, природу вообще загубили. Сколько на восточном побережье после Краха пришлось сносить и очищать, и до сих пор еще приходится, – уму непостижимо. Здесь, на Западе, кроме Калифорнии, такого перенаселения и экологической катастрофы не было. Экосистемы в Орегоне сохранились.

Опасно так говорить – прямо на больную тему, но ничего другого в голову не приходит; Хейбера будто тянет за язык. Голова еле справляется с двумя наборами воспоминаний, с двумя полными базами данных – одна о настоящем (до сего момента) мире, население которого составляет семь миллиардов человек и растет в геометрической прогрессии, а другая о настоящем (теперь) мире с населением меньше миллиарда, которое все еще убывает.

Боже, проносится в голове, что же Орр наделал?

Шесть миллиардов человек.

Где они?

Но адвокатша не должна догадаться. Ни в коем разе.

– Бывали на востоке, мисс Лелаш?

– Нет, – мутно посмотрела на него она.

– Ну и правильно. Нью-Йорк все равно обречен, да и Бостон тоже. Будущее страны, как ни крути, здесь. Рост будет с этого края. Как говорили в моем детстве, здесь «самое оно»! Кстати, вы не знаете Дьюи Ферта? В нашем отделении ЗОС работает.

– Знаю.

Голос по-прежнему такой, будто у нее сотрясение мозга, но хотя бы начинает отвечать, вести себя, словно ничего не случилось. По телу Хейбера прошел спазм облегчения. Захотелось рухнуть в кресло, глубоко вздохнуть. Опасность миновала. Она отвергает переживание, в которое невозможно поверить. Задается сейчас вопросом: что со мной не так? Почему мне вдруг почудилось, что за окном город с тремя миллионами жителей? Это что, помутнение рассудка?

А как иначе, подумал Хейбер. Увидит человек чудо и отречется от того, что видел своими глазами, если те, кто рядом, ничего не заметили.

– Душновато у меня, – сказал он с заботливой интонацией и потянулся к термостату на стене. – Я обычно делаю потеплее: старая привычка. Во сне температура тела понижается – не хочется, чтобы пациенты вечно носом шмыгали. Но эти электробатареи очень мощные – жарко от них, и голова мутная… Скоро уже проснется.

Но Хейбер не хотел, чтобы Орр ясно вспомнил свой сон и пересказал; не надо подтверждать чудо.

– Хотя пусть еще поспит. Содержание этого сна особого значения не имеет, а он как раз в третьей стадии. Пусть досыпает, пока мы заканчиваем разговор. У вас есть еще вопросы?

– Нет. Да нет вроде бы.

Ее браслеты неуверенно звякнули. Она поморгала, попыталась сконцентрироваться.

– Пошлите, пожалуйста, в отдел Ферта полное описание устройства, принцип работы, как вы его применяете, результаты и все прочее – ну, вы знаете, – и на этом должно быть все… Вы получили патент?

– Подал заявку.

Она кивнула:

– Может пригодиться.

С легким погромыхиванием она подошла к спящему и стала всматриваться в него со странным выражением на своем узком смуглом лице.

– Занятная у вас профессия, – бросила она. – Сны эти… Наблюдать, как работает чужой мозг, говорить людям, что им приснится… Наверно, много по ночам работаете?

– Раньше – да. «Усилитель» во многом эту проблему снимает. С ним можно получать сон нужного типа в любое время. Но несколько лет назад у меня выдались тринадцать месяцев подряд, когда я ни разу не ложился раньше шести утра. – Он улыбнулся. – Сейчас я этим хвастаюсь. Рекорд. А основную часть ночной работы переложил на сотрудников. У старости свои плюсы!

– Кажется, спящие уносятся так далеко… – Она по-прежнему смотрела на Орра. – Где они?

– Вот здесь. – Хейбер постучал по экрану электроэнцефалографа. – Прямо тут, но без связи с внешним миром. Вот почему сон кажется чем-то потусторонним. Это дело сугубо личное. Спящий отгораживается от всех. «Загадка личности ярче всего проявляется во сне», – сказал один специалист в нашей области. Но загадка – это всего лишь задача, которую мы пока не решили! Так, пора ему вставать. Джордж… Джордж… Джордж, просыпайтесь…

И он проснулся так, как почти всегда, – быстро проходя все стадии без стонов, мутных взглядов и попыток снова заснуть. Орр сел на кушетке и посмотрел сперва на мисс Лелаш, а потом на Хейбера, только что снявшего с него траншлем. Он встал, слегка потянулся и пошел к окну. Замер.