Текст книги "О жизни и чудесах Блаженной Матроны. Акафист"

Пришли мы с братом к Матроне, еще дверь не открылась, а слышим ее голос. Хожалка открывает, а она смеется: «Пускай, пускай их, это свои. Я, слепая, всю дорогу с ней корову за хвост вела. Веди ей корову, да дай ей дом, да ночлег у хороших людей! Вот когда я тебе понадобилась-то! С языка меня не спускала!» А брату говорит: «Как это сестра моложе тебя, а дураком назвала?» Брат потом говорил: «У меня волосы дыбом встали, ведь она с нами не шла, а все знает!» Тогда брат спрашивает у Матроны: «Что же мне теперь делать – все документы потерял». – «Твои документы стоят всего десять рублей. Ничего тебе не будет». Вот поблагодарили мы Матушку! Какая она правильная, какая вера глубокая была! Богодарованная!

Много раз я к ней ездила. Однажды поехала с двоюродной сестрой. Я с Матушкой говорила, она надо мной читала. А двоюродная сестра молчит, язык – как прирос во рту. Матрона ей говорит: «Что язык убрала! Дома только ругаться матерным можешь, а тут примолкла!» Сестра помолчала и отвечает: «У меня язык куда-то ушел, я не могу говорить». Она спросила только про мужа, но Матрона ей сказала: «Думай сама». Сестра испугалась и ничего больше не спросила: ни про мужа, ни про брата. Они не пришли после с войны. Матрона же говорит: «Брат твой живой, и мужа твоего все время поминаю, муж тоже живой». Так все и оказалось. Брат потом еще много раз ко мне приезжал.

А еще как-то я поехала к ней постом, незадолго до ее смерти. Она мне говорит: «Ты не бойся, войны теперь не будет. Мы ляжем так, а встанем по-другому». – «А как по-другому?» «Мы, – говорит, – перейдем на сук». Я говорю: «Матушка, я не знаю, что это за сук?» – «Соха, на соху перейдем». Я говорю: «А куда же трактора денутся?» – «О-о, трактора!» Она просто сказала: «Будет соха работать, и будет жизнь хорошая. Мы еще пока не дождались таких времен. Ты не умрешь и все это увидишь». Вот, буду ждать.

Да, вот как она еще говорила: «Войны не будет, без войны все умрете, жертв много будет, все мертвые на земле будете лежать. А еще я вам скажу: вечером все будет на земле, а утром восстанете – все уйдет в землю. Без войны война идет».

Много раз Матрону хотели арестовать. Однажды пришел милиционер ее забирать, а она ему говорит: «Иди, иди быстрей: у тебя несчастье в доме». Он послушался, поехал домой, а у него жена от керогаза обгорела. Но он до больницы ее довез все-таки живую. Приходит на работу утром, а ему говорят: «Ну что, слепую забрал?» А он отвечает: «Слепую я забирать никогда не буду. Если б слепая мне не сказала, я б жену упустил, а тут я жену все-таки в больницу свез». Матрона ему тогда сказала: «Поезжай скорее, у тебя дома несчастье, а слепая от тебя никуда не денется. Я сижу на постели, никуда не хожу».

Поехала как-то раз Матушка в Куликовку, за километр от нас, на лошади, кому-то помочь, там одна женщина очень болела. Ну а муж этой женщины говорит: «Иди, там с горшками твоя приехала! Ступай, горшки покупай». Жена на мужа заругалась: «Дурак ты, дурак!» Но все-таки она пришла к Матроне, не побоялась его, пришла. Только открывает дверь, а Матушка говорит: «А я горшки все побила! У меня горшков нет!» Та говорит: «Матронушка, прости! Ну что я с дураком-мужем сделаю? Дурак полный, да и только!»

Видите, какие случаи! Она все знала. А за сколько километров к ней приезжали – за двести, за триста, и она знала, как человека по имени звать! Брат Матушкин не верил в ее силу: «Что там она знает!» Родной брат, а не верил. А как коснулось его горе, так и поверил. И вот в последнее время (она жила в Москве) брат начал к ней ездить и прощения сколько раз просил у сестры!

Моя мама родом из села Устье. У нее там был брат. Однажды встает он – ни руки, ни ноги не двигаются, сделались как плети. А он тоже Матроне не верил. За мамой в село Себено приехала дочь братнина: «Крестная, пойдем скорее, с отцом плохо, сделался как глупый: руки опустил, глаза как у дурака смотрят, язык плохо говорит». Тогда моя мать запрягает лошадь, и они с отцом едут на Устье. Приехали к брату, он на маму посмотрел и еле выговорил: «Се-стра…» Мама на него ругается: «Что согнулся-то?» – «Не знаю… Стал… плохой…» И опять замолчал. «Ну что же, садись! Поедем к Матрюше». Собрала она брата и привезла к нам в деревню. Оставила его дома, а сама пошла наперед к Матроне спросить, можно ли его привезти. (Матушка от нас за восемь домов жила.) Приходит, а Матрона ей говорит: «Ну что, поверил, что я ничего не знаю, а сам сделался как плетень!» А она его еще не видела! А вот как сказала: «Веди его ко мне! Помогу». А брату Матрона сказала: «Благодари сестру, я из-за сестры тебе помогаю». Почитала над ним, воды дала. И на него навалился сон. Он лег спать здесь, у матери моей. Как убитый уснул. Утром встал совсем здоровым. Водички только выпил, да и покропили его. Все у него прошло.

Ксению, мою маму, часто обижали Прасковья и Марья. Марья была казначеей в церкви. Вот Марья начала печь просфоры и продавать их в углу, а их у нее никто не берет. Она и бросила печь. Поехала к Матроне, а та ей по голове постучала и наказывает: «Ты и на порог Ксении не наступай, а за порогом проси прощения». Когда Марья к нам пришла, она так плакала: «Тетушка Ксения, простите! Я не могу к вам даже на порог ступить».

Как-то моя мама поехала за Матроной в Москву: «Матушка, поедем ко мне, у меня поживешь, чего ты боишься? Похоронила бы я тебя в храме – там на полу, где “Взыскание погибших”, кирпичи разберу…» – «Приду, приду, – отвечает Матрона. – Сколько народу ко мне туда будет ходить, руки не протянешь. И храм мой никогда не закроют».

Однажды приехала я в Москву к Матушке, а она мне говорит: «Езжай домой, вези колокол в церковь и икону “Покров Пресвятой Богородицы”». Я испугалась, что тяжело нести. А она говорит: «Как перышко понесешь, не учуешь». И я довезла. Колокол был серебряный, а как звенел!

А один раз я была у Матроны в Москве вместе со своей снохой. Матрона говорит: «Вы вот в Москве, а что у вас дома делается! Двадцать пять домов сгорело! Поезжайте быстрее обратно». Мы приехали в Себено и узнали, что так все и было. Одна бабушка зашла в горницу, а там у нее лежала мята сухая и моченник[12]12
  Мочалки.


[Закрыть] был из конопли. Зажгла спичку – все и загорелось.

Одна женщина из Себена, Валентина, работала в Москве у судьи секретарем, и начальник советовал ей идти работать на базу, учил воровать: «Может, когда чего возьмешь». Решила она пойти к Матроне и узнать, не перейти ли ей на другую работу, а Матрона говорит: «За большой получкой не гонись, как работаешь, так и работай, и найдется тебе побольше зарплата». Тогда начальник предложил другому секретарю идти на базу. Та согласилась, а Валентина заняла ее место с зарплатой побольше. Пришла Валентина к Матроне и говорит: «Теперь получаю больше». – «Вот видишь, а та работа была не твоя». А вторая девушка отработала на складе только три месяца. Один раз какие-то две баночки с чем-то унесла. За эти баночки она получила три года. Валентина Матрону благодарит: «Бабушка, большое тебе спасибо. А той ведь три года дали». – «А я знала, что это не твоя работа, это ее место было».

Племянник Матронушки, Иван, жил в Загорске. И вдруг она его вызывает к себе; конечно, мыслями вызывала. Откуда же он мог знать? Он вон где, в Загорске жил, а она в Москве. Приходит он к своему начальнику и говорит: «Хочу у вас отпроситься: прямо не могу, надо мне к тете моей ехать». Он приехал и не знает, в чем дело. А Матрона ему говорит: «Давай, давай, перевези меня скорей в Загорск, к теще своей». Он ее привез к теще. И только они уехали, как пришла милиция. Сколько раз так было: только хотят ее забрать, как она накануне уезжает.

Еще когда Матрона жила у Ванькиной тещи, пришли мы как-то туда ночевать с Марьей Васильевной Куликовой. Марья Васильевна беспокоится: «Где будем ночевать?» А я говорю: «Матушка хоть на пороге, да положит нас». Только мы зашли, Матрона говорит: «Я перину-то вам не постелю, а из дому вас не отпущу, места всем хватит». И еще сказала: «Вот некоторые приходят, ночами не спят, все караулят, как я буду молиться». Марья Васильевна не обратила внимания на эти слова, а ведь потом так и вышло: я спала как убитая, а Марья Васильевна не спала – караулила.

Однажды приехала я к Матроне в Москву. Наш храм в Себене был закрыт, и мы хлопотали, чтобы открыли. У митрополита Крутицкого и Коломенского я была – это после войны было. Потом пошла к Матроне, а она говорит: «Ты больше не езди, вашу церковь откроют, будет служить монах». И действительно: приехал монах, отец Евлогий, но прослужил он недолго, только семь месяцев.

Когда я была у Матроны в последний раз, она сказала: «Если с тобой что случится, приходи ко мне на могилку. Наклонись, спроси, что нужно, – я дам совет». А были ведь такие случаи.

Когда Матрона умерла, моя мама была еще жива. Когда к нам пришла телеграмма, у мамы были какие-то дела, и она не поехала на похороны. И после этого все она тужила: «Дочка! Что ж это я не поехала? Поленилась!» А вскоре приснился ей сон. Матрона ей говорит: «Что же ты поленилась, не приехала? Ну пойдем, я тебя повожу, покажу все». И вот она ей во сне показала, за что умершие мучаются. Кто много говорит, смеется – тому хуже всего: язык на сковороде горячей. Мама ей говорит: «Я страшусь!» И много она ее так водила. Потом еще помнит: там был забор, а за забором люди в огне кипят, только одни головы торчат. Мама рассказывала: «Я тогда даже вскрикнула, в сторону отвернулась, вроде как не хочу даже смотреть». Вот какие вещи она ей показала. Мама долго не могла забыть этот сон.

А еще Матрона, когда была жива, состригла и дала мне немножко волос с виска и сказала: «Я тебе дам свой височек, ты его храни. И всегда ходи на кладбище, когда какая нужда или что. Проси с душою, и я помогу».

Рассказ Евгении Ивановны Калачевой, сестры Василия Ивановича Прохорова, 1907 года рождения

Мать родная Матроне говорила: «Дитя ты мое несчастное!» А Матрона ей отвечала: «Я-то несчастная! У тебя Ваня несчастный да Миша!».

Когда барыня купила в Себене дом, пришла к Матроне и говорит: «Я хочу строить колокольню». «Что ты задумала делать, не сбудется», – отвечает Матрона. А барыня уже известь нажгла, все приготовила. «Как же не сбудется? Все у меня есть – и деньги, и материалы». А было это все перед революцией.

У нашего отца отобрали лошадь. Отец пришел домой, не знает, что делать, может, судиться? Пошла мать к Матроне, и Матрона ей сказала: «Судиться будете – лошадь вам более станет. Вы больше просудите, чем получите». Родители не послушались, наняли адвоката. Сколько денег всадили, привели свою лошадь, а она совсем скелет. Там гоняли чужую лошадь, не жалели.

Сестра моя болела скарлатиной. Мать у стенки спала, а ее клала рядом, на подушке. Ночью дед встал, а девочка закатилась и задохнулась. «Ох, девка мертвая!» Огонь зажгли, давай ее отхаживать, а она померла. Пошла моя мать, Анастасия, к Матроне. Матрона ее встречает: «Не думай, ты ее не заспала». – «А мне думается, заспала». – «А если думается – жги лампадку до года».

Рассказ Анастасии, жительницы города Кимовска

Когда Матронушке было уже три годика, иногда она выходила на улицу. А девчонки крапивы наломают, крапивой ее настегают и в яму глубокую посадят. А потом спрячутся и смотрят, как же она оттуда вылезет? Она с трудом вылезала и шла домой. Когда они потом ее звали играть, она им отвечала: «Не пойду я больше. Вы меня крапивой стрекочете, в яму сажаете, ругаете меня слепой, смеетесь надо мной». И не стала больше гулять с детьми.

Однажды к Матронушке пришли женщины из деревни Орловки. Матрона принимала сидя у окна. Они пришли к ней на Пасхальной неделе. Одной дала просфорку, другой – воду, третьей – красное яйцо и последней сказала, чтобы она это яйцо съела, когда выйдет за огороды, на гумно. Женщина яйцо положила за пазуху, и они пошли. Когда вышли на гумно, женщина, как велела ей Матрона, разбила яйцо, а там – мышь. Они все испугались и решили вернуться обратно. Подошли к окну, а Матрона говорит: «Что, гадко мыша-то есть?» – «Матронушка, ну как же я буду есть-то его?» – «А как же ты людям продавала молоко, тем паче сиротам, вдовам, бедным, у которых нет коровы? Мышь была в молоке, ты ее вытаскивала, а молоко давала людям». Женщина говорит: «Матронушка, да ведь они не видели мыша-то и не знали, я ж его выбрасывала оттуда». – «А Бог-то знает, что ты молоко от мыша продавала».

В деревне Устье одна женщина была порченая. Матрона ее вылечила. И вот эта Евдокия в тридцатом или двадцать девятом году уехала в Москву. Потом она вернулась оттуда, забрала к себе Матрону, и Матрона долго жила у нее.

Рассказ Анны Дмитриевны Прохоровой

Матронушка моей матери – тетка родная. На Сходне, где она последнее время жила (мы там потом были), все сломали, и дядя Сережа, у которого она жила, умер.

Я не знала, как ее называть, и смущалась этого. Но она мне сказала: «Что ж ты меня никак не называешь? Кем я тебе довожусь? Бабушка. Хоть я и не выходила замуж, я все равно тебе бабушка».

Я приехала в Москву в тридцать седьмом году, жила на Котляковской улице, дом двадцать восемь. И у дяди Вани жила, маминого брата, на Комсомольской площади, и в Ногинске, у военных. Мне было тринадцать лет, пять классов кончила и уехала: голод был. Я вернулась в сентябре, а места в шестом классе были заняты.

Когда началась война, я собралась в Себено. Взяла билет и перед отъездом зашла к Матроне. «Я еду домой». – «Нет, ты домой не езди». – «А я уже билет взяла». – «А кто тебе разрешил?» – «Я боюсь, тут бомбежки». – «Там еще хуже будет». Я упрямая была, не слушалась. А Матрона говорит: «Ну, потужишь и обратно приедешь».

Так и вышло, как Матрона сказала. Вернулась я в Москву в сорок седьмом году. А через пять лет взяла на работе отпуск и поехала в Себено и там собралась замуж за Васю, а хотела за другого. Приехала в Москву к Матроне (она тогда жила на Сходне, улица Курганная, дом двадцать три, у дяди Сережи Курочкина), сказать ей, что уезжаю в Себено. Там уже свадьбу готовят, стол накрывают. А она говорит: «Ты Богу молилась? Подожди, не езжай». Я возразила: «Он за мной приехал, а я не поеду? Уже билеты взяли». – «Ты сейчас поедешь, и опять тебе приезжать. Сдай билеты». Я не послушалась. Приехали мы домой, а нас догоняет телеграмма: Матронушка умерла. И поехали мы обратно.

Матроне было восемь лет, когда забрали нашего дедушку, Илью Горшкова (Матрониной сестры муж). Жена его растерялась: «Ох, что ж я теперь буду делать?» У них было семь или восемь детей. Матрона говорит: «Подожди, придет твой Илья». «Пошла бы ты от меня, слепая!» – отмахнулась сестра. А Матрона ей: «Не слушаешь, ну, как хочешь». Вот пошли они в ригу молотить. Матрона их предупредила: «Молотите быстрее, а то не успеете». Они только засмеялись: «Что это ты все предсказываешь, слепая?» – «Ну, как хотите. А то можете не успеть». Начали они работать, вдруг кто-то бежит: «Илья пришел!» Они побежали, все на току оставили. А ведь раньше никто не верил.

Потом ей было уже годов побольше – двенадцать или четырнадцать, начала она как-то беспокоиться: «Господи, хоть бы меня отвезли, ох, скорей бы! А ты, мать, только икону одну возьми и больше ничего». Тут неожиданно приехали за ней и увезли в Краснополье. (Там жила тетя Поля, которая за ней ходила.) И в тот же день вечером начался пожар. Все дома сгорели, а Матронин уцелел.

А один раз (у сестры она жила или дома) подошел мужик и хотел поджечь дом. Но видит: какой-то человек стоит и стоит возле дома. Раз подошел, два подошел, а человек все стоит, не отходит, не дает поджигать. Потом мужик этот пришел к ним с покаянием: «Правда, ваша слепая чего-то знает. Я не смог ничего сделать».

Мать собралась корову покупать. Матрона тогда жила в Москве. Мать приходит к ней, а Матрона говорит: «Ты эту корову не бери». Мать не послушалась: «А я уже договорилась». И купила корову. На последние деньги купила, все тряпочки продала. А через год корова сдохла.

Вот умер отец. Мать говорит: «Лошадь нам не нужна совсем. Она молодая». «А ты ее переменяй на старую», – велела Матрона. Мать не послушалась: «Как же я ее переменяю?» А лошадь никого к себе не подпускала. (Когда умер отец, Ваньке было годов восемь, брату моему.) Все равно она ее продала.

Еще до Сходни Матрона жила в Загорске, у тети Поли. Я к ним часто приезжала. Однажды из Царицына приехала одна больная, муж ее был полковником. Она четырнадцать лет лежала. Ее на носилках внесли, когда они первый раз приехали. Во второй раз она уже сидела, а в третий раз уже сама шла. Муж ее не знал, как отблагодарить Матрону: «Я тебе хоть машину куплю». А Матрона от всего отказалась: «И машина мне твоя не нужна».

А еще одна женщина приходила к ней – Лена. Вышла замуж со школьной скамьи. Восемнадцать лет было сыну, когда муж ее бросил и женился на другой. Она пришла к Матушке: «Матронушка, что мне делать? Он меня не хочет видеть». – «Ну и ладно». Лет через пять он заболел и лег в больницу. Лена приходит: «Матушка, как мне быть? Сходить в больницу?» – «Ступай, иди». Она пришла в больницу, а он уже помер. Она снова к Матроне: «Как же мне теперь плакать о нем?» – «Как хочешь». Жена плачет: «Милый мой, хороший мой!» Потом спрашивает: «Куда мне его записать?» – «Ну, записывай его во все церкви». Она записала и каждый выходной к бабушке ходит, спрашивает: «Как он там?» А Матрона ей говорит: «Я вижу его каждый день: в костюме, в серой рубашечке и лысый. Однажды влетел в окно, как голубь, и говорит: “Какой прекрасный там рай! Как бы мне туда попасть?” Ты ему закажи еще сорокоуст». Она заказала. Однажды приходит, а Матрона сидит на койке и улыбается: «А что же, вы не видели, как я с ним разговаривала?» И спустя еще некоторое время сказала: «Ну вот, теперь твой Богдан из шкуры вышел. И это все благодаря тебе».

В Загорске бабушка Матрона жила у тети Поли (тетя Поля – дяди Вани моего жены сестра). Я приезжала в Загорск на выходные. У тети Поли жила еще тетка Настасья устьинская. Ей было около восьмидесяти лет, за ней дочери ходили. Ее привезли в Загорск к Матушке лечить. Ей было «сделано» на смерть: под исход месяца Настасья начинала все говорить, говорить, то лежит в лежку, то пойдет плясать, песни петь – шутик играет. Отпляшется и лежит как мертвая. Бабушка Матрона отчитывала ее, облегчала ее страдания.

Однажды на Сходне, у тети Груши и дяди Сережи, бабушка Матрона говорит: «Идите все домой». И сделалось все темно, поднялся ветер, все летит мимо окон: и железо, и кирпичи, и крыши; электрички переворачивало, березки в обхват все скосило. Это был смерч 1951 года.

Мы все испугались, а Матрона успокаивает: «Не бойтесь». Наш дом как стоял, так и стоит, а у всех вокруг разрушения. У кого крышу приподняло, у кого сарай, у кого во дворе все перевернуло. На ключе, за линией, где колодец был, все березы скосило, как косой. А у нас – ни кирпичика. И враз все просветлело.

Она все знала наперед. Про себенскую церковь говорила: «Откроется церковь, куда она денется, откроется».

Мне она говорила: «Хоть я умру, а все равно я буду с тобой, живая. Никогда про меня не забывай». Говорила мне: «Поезжай в деревню. Хлебушка, да и мяса будешь есть». Так и получилось. Живем в достатке. А я ей не поверила тогда: «Какое мясо? Да я сроду его не ела».

Матрона все время сидела на койке. Ручки маленькие, ножки коротенькие. Я за нее боялась и хвататься. Она меня звала Семка, тетю Дашу – Петька, тетю Таню звала Ванькой, тетю Грушу – Андрей, всех звала на прозвище.

Мать Матушки умерла в сорок пятом году, тетка Марфа – в сорок первом. Братья ее, дядя Миша и дядя Ваня, были неверующими, особенно дядя Миша. Они ее вообще не понимали. Дядя Миша тут всех кулачил[13]13
  То есть раскулачивал.　– Примеч. ред.


[Закрыть], дядя Ваня уж к ней ходил, когда стал плохой. Он был маленький ростом, с усиками, худенький. Приходил на кладбище, плакал. Тетя Дуня, его жена, тоже к ней ходила.

За Матроной ухаживала Пелагея, которая потом умерла, тетя Поля краснопольская, порченая. После тети Поли – тетя Даша и тетя Таня. На Сходне – тетя Груша (Агриппина Ивановна) и дядя Сережа ракитинские. Вторая тетя Поля (ракитинская) тоже была порченая.

Многие приходили к Матроне. Всякие ходили; бывало, на машинах приедут… Порченую на носилках несут, а она упрется в притолоку и не идет. А сама все рассказывает, кто ей что «сделал».

Матрона ножки поджимала под себя, под юбку. Люди встанут на колени, она одной рукой по голове водит, а другой крестит. А та кричит: «И слепая, и дурочка, и урод, и куда ты меня прешь, на улице дождь».

Она жила, примерно в 1938 году, на Пятницкой улице у Павелецкого вокзала, у церкви. Трамвайная линия, и рядышком их домик. Мне было годов пятнадцать (сейчас шестьдесят четыре). Матрона из Себена уехала еще молоденькая. Как она начала с восьми лет предсказывать, так ее и начали везде возить.

Рассказ Прасковьи Кузьминичны, из Епифани

Когда началась война – немец тут быстро подошел, – Матрона передала всем людям, что в Тулу немец не войдет. «Не бойтесь, в Туле он не будет». Так и было. В день наступления немцы были как мертвые, и наши их погнали. В Туле их не было.

Анна Ивановна Меняева, староста церкви в Епифани, рассказывала, что в 1951 году она устроилась работать счетоводом в райпотребсоюз. И как-то было ей не по себе там работать. Тогда она решила поехать к Матроне на совет: «Матронушка, я устроилась в штат бухгалтерии». Матрона трижды перед глазами помахала ручкой: «Ад-ад-ад!» И девять раз так сказала. Анна Ивановна поняла, что работа эта плохая, не для верующего человека, и ушла с работы. Побыла дома и думает: «Куда же мне дальше идти?» По молитве (наверное, Матронушкиной) приходят к ней домой и зовут работать в церковь помощником старосты, где и по настоящее время она работает уже старостой.

Рассказ Василия Михайловича Гуськова, 1910 года рождения, жителя села Себено

Когда Матрона жила здесь, рязанские и из других областей шли к ней, народу много. Я у нее здесь не был, были мои родители, они в тяжелые моменты к ней ходили.

Однажды у нас пропали лошади; дня три мы их искали, и безрезультатно. А в деревне Татинки были зеленя. Отец мне сказал: «Сходи на зеленя, может, там». Отец пошел к Матроне. А я – мимо леса, в бездорожье, напрямую полем лошадей искать. Только к лесу подхожу – слышу, заржали лошади. Я прислушался – еще. Захожу в лес, там лощина, потом на бугор, потом в осинник – там лошади. Я их обратал и приехал. А вскоре и отец пришел от Матроны. Он стал ее спрашивать, а она ему говорит: «Иди, иди домой, они уже дома».

У матери сестра живет в Журишках. Как-то приходит она к нам и приглашает в Журишки. Дед мой рыбу ловил круглый год, рыба у нас всегда была. Мать завернула рыбу, и мы пошли. А дорога в Журишки – мимо церкви, мимо Матрониного дома. Сестра спросила: «Зайдем к Матроне?» А мать отвечает: «Надо ей рыбу давать, а нам мало будет». А в это время Матрона зовет свою мать: «Дай мне рыбки». – «Что ты, Матрюша, где мы возьмем?» – «У нас рыба есть», – отвечает Матрона. Тут как раз мать с сестрой пришли. Матрона взяла немного и говорит: «А это несите, куда несете, а то мало будет».

Через два дома на третий от нас жил Семен Алексеевич; у него был племянник, хромой. Однажды прихожу – смотрю, племянник к ним приехал, и между ними разговор о Матроне: «Все к ней ходим, а что она знает?» Вот племянник собирается (такой френч на нем был) и говорит: «Я ее сейчас испытаю, навру ей, что жениться хочу». Скоро он вернулся и рассказал, как Матрона его встретила: «Ты зрячий, грамотный, я слепая; к кому ты пришел? Иди, иди отсюда».

Потом я уже в Москве жил, поступил работать на завод, а здесь, в Себене, началась коллективизация, и хозяйства взялись кулачить. Отец убежал ко мне, а мать забрали, посадили в Виневскую тюрьму.

Матрена находилась у инженера Жданова в Староконюшенном переулке. Он был инженером по кессонным работам. Матрона жила одна у Евдокии (девичья фамилия Носкова) в сорокаметровой комнате. Там был иконостас, старинные лампады, занавески тяжелые. Дом был деревянный, львы на воротах. Часть дома у инженера конфисковали и поселили людей. Я пришел к Матроне, рассказал ей, что арестовали мать. «Отпустят, – говорит Матрона, – а в чем она виновата? Она ни в чем не виновата, отпустят».

Мы были во многих местах, пришли в ЦК на Моховой улице. Вход свободный, охрана стояла, но заходить не запрещали. Мы все писали на имя Калинина, а секретарей там было очень много. Куда идти? К нам подошла женщина в обмундировании и мне говорит: «Идите в четыреста какую-то комнату, на третьем или четвертом этаже, без лифта». Я поднялся, смотрю – народу немного, все в самотканых поддевках, в лаптях. «Кулаки» собрались.

В комнату подают заявки, а секретарь по карточкам вызывает. Это был секретарь по сельскохозяйственным вопросам. Я ему доложил обстановку, показал бумажку, подписанную соседями, какое у меня хозяйство. Он открыл мое дело, а там разрисовано, что мы имели сорок гектаров сада, амбар и наемных рабочих. И он пишет мне бланк, чтобы все вернуть. Даже выругался. Я еще говорю: «У меня мать арестовали». Он отвечает: «Я сам подам прошение».

Я приехал в Епифань к прокурору. Прокурор говорит: «Дай мне бланк». Я не отдал (тот секретарь мне сказал: «Бланк прокурору не давать. Пусть пишет свой, а нет – я сам с ним разберусь»). Прокурор сказал: «Мне некогда», – и убежал. А потом пришел и дал свой бланк: «Хозяйство государству не принадлежит, вернуть обратно».

А утром мама сама пришла, ее ночью отпустили.

Рассказ Александры Антоновны Гуськовой, жены Василия Михайловича

Первый раз я была в Москве у Матроны на квартире Ждановой. И в Царицыно была.

Мой муж аккурат попал в плен; извещение о нем пришло: «Пропал без вести». Я приехала к Матроне. Домик деревянненький был такой. Стучусь. Выходит хожалка: «Вам кого?» – «Я приехала к Матронушке». – «Я не могу вас пустить, я вас не знаю». Дверь открыта была. Матрона услышала и говорит: «Пусти, пусти ее. Что ты ее не пускаешь?» Я вошла, поцеловала Матронушку. Спросила про мужа. Она отвечала: «Он придет. Он у строгих начальников находится». Потом спросила ее про сестриного мужа, Парашкиного. Она сквозь зубы сказала: «Придет». Я поняла, что огорчать не хотела, и он не пришел.

Рассказ Зинаиды Александровны Карпиной, уроженки села Себено, ныне живет в Москве

В Себене блаженная Матрона жила около церкви. Храм был во имя Успения Божией Матери, а второй престол – на Дмитриев день. Приход был на семь-восемь деревень. Храм очень красивый. Матрона всегда стояла в храме за входной дверью. Мать ее ищет, а она в церкви.

Матрона никогда ни с кого ничего не брала, но если кто что принесет – на том и спасибо.

Потом ее стали преследовать власти.

Моя мама, как только едет в Москву к Матроне, ей из всех деревень пишут записочки, и Матрона на них отвечает. Я была тогда еще маленькой; моя мама рано осталась вдовой, пять человек детей было. Ее стал сватать директор винного завода, а она ему сказала: «Через месяц я дам вам ответ», – а сама поехала к Матроне за советом. Матрона ей сказала: «Дуня, ты не должна этого делать, а идти по Божьему пути». Мама ее послушала и отказала жениху.

У моей мамы в Москве был брат. Она как-то к нему приехала и спрашивает у Матронушки: «Я еще ночку ночую?» – а Матрона говорит: «Тебе надо уезжать, а то тебя обкрадут». Мама не послушалась, а как приехала – узнала, что нас обокрали.

Я уехала в Москву в шестнадцать лет, в общежитие к сестре, которая была старше меня на четырнадцать лет. Через два с половиной года меня стали сватать за человека, которого я ни разу не видела. Моя мама мне писала: «Дочка, даже если знаешь человека два дня, но если Матронушка благословит, выходи. Москва – темный лес, это не дома, где всех знаешь за несколько деревень».

И вот я поехала на Сходню. Нашла домик, где Матрона жила, а когда ехала, то думала (не нарочно, лезло мне в голову): «Ничего она не понимает». В дверях меня встретила – потом я узнала – ее прислужница. Я не сказала, откуда я. Она мне говорит, что Матрона сегодня больше принимать не будет. Я сразу решила, что вот, я ехала, думала о ней плохо, вот она меня и не принимает.

Одна комната была совсем закрыта, а другая на один палец приоткрыта. И только я повернулась уйти, как слышу ее голос из комнаты: «Татьяна Ивановна, пропусти, это дочка Дунина из Себена приехала», – и Татьяна Ивановна меня пропустила. Матушка мне не дала ничего говорить и сразу сказала: «Это не твой жених, он всякими делами занимается; ты скоро выйдешь замуж, и выйдешь вперед своей сестры». Еще сказала, что я к ней скоро приеду; и правда, через два месяца я к ней приехала, и она мне сказала: «Это – твой муж, и ты будешь жить хорошо, только венчайся, до венчания ничего не позволяй». И она мне читала молитвы над головой и три раза сказала: «Будь честной христианкой – и будешь жить хорошо». Я так и сделала. Венчалась в Богоявленском храме. Сестра моя ездила ко мне в гости и тоже вышла замуж в тот же дом; она на первом этаже, а я на втором.

Матрона предупредила, в какой день она умрет, и три дня принимала неограниченно. Она просила, чтобы ее отпели в церкви Ризоположения[14]14
  В храме Ризоположения на Донской улице служил в это время любимый прихожанами батюшка отец Николай Голубцов. Он знал и почитал блаженную Матрону.


[Закрыть], а похоронили на Даниловском кладбище, – «чтобы я слышала службу». Когда мне сообщили, что Матронушка умерла и что ее сегодня хоронят, я поехала в храм Ризоположения. Когда я приехала – ее уже отпели, я не успела проститься, но поехала с гробиком в автобусе, как родственница. На кладбище было такое паломничество, весь асфальт был заполнен народом. Пока я добралась до могилы, ее уже закапывали, я успела только горсть земли бросить.

Рассказ Ксении Гавриловны Потаповой

В 1927 году я приехала в Москву из деревни; мне было девятнадцать лет.

Шестнадцати лет я вышла замуж, но через год муж умер. Сначала я устроилась домработницей, а потом пошла на работу и вышла замуж за вдовца с двумя детьми.

Узнала я Матрону в 1935 году. Мне было тогда двадцать семь лет, и я заболела туберкулезом. Матрона меня исцелила и сказала незадолго до своей кончины: «А легкими ты никогда болеть не будешь».

Всю жизнь Матрона мне помогала. Жила она тогда, в 1935 году, в Вишняковском переулке, недалеко от храма Николы в Кузнецах, Татарская улица, двухэтажный дом, в подвале, у племянницы. Пришла я к ней без креста – боялась его носить. Бывало, стану подметать, крест выпадет, а хозяева мне говорят: «Что ж ты удавленника-то носишь, молодая девушка?»

Пришла я к ней, прошу: «Матронушка, помоги мне!» А она отвечает: «Что, Матронушка – Бог, что ли? Бог помогает». – «Вот те и Матушка», – думаю.

У нее была послушница, она и спрашивает: «А крест-то на тебе есть?» Матрона за меня отвечает: «Кто ей давал-то. Они все кресты побросали, только ищут здоровья, чтоб им Бог дал». Послушница мне и говорит: «Ты надень крест, тогда приходи. Ты к кому пришла без креста?»