Текст книги "Тверские перекрёстки. Проза. Выпуск 6"

Спрятался

Пресмыкающиеся. Когда слышу это слово, становится не по себе. До сего времени они ничего плохого мне не сделали. А всё равно боюсь! Из всех рептилий только черепахи не вызывают страха. С другими представителя этого класса не хотелось бы встречаться, но приходится. Дачные участки – на болоте, где, как известно, водятся и гадюки, и ужи. В первый год освоения целины их количество не поддавалось учёту. Мы работали в резиновых сапогах даже в жару, чтобы хоть как-то обезопасить себя, если ненароком наступишь на нечто ползующее в траве. Говорят, что укус ужей для человека не опасен. Ужи, в основном, не ядовитые. В основном. Значит, всё-таки есть и ядовитые. О гадюках и говорить нечего.

Именно из-за пресмыкающихся на нашем дачном участке никогда не было и нет высокой травы или каких-то зарослей. На открытом пространстве легче заметить любое инородное тело. Поэтому скашиваем траву дней через десять. Сначала все дачники пользовались косами. После электрификации дачных поселений затарахтели косилки и триммеры, облегчив труд косцов. У нас есть косилка, которая не только скашивает, но и собирает траву в бункер. Удобно! Я люблю, занимаясь этой работой, наслаждаться ароматом свежескошенной травы.

Так вот как-то, направляясь от кухни к бане, метрах в трёх-четырёх от себя заметила именно то, что взрывается в мозгу страхом: «Гадюка!!!» Где-то в лесу или в поле я непременно пустилась бы в противоположную сторону от этого страха. Но на своём участке я должна знать, какая змея здесь ползает, гадюка или уж? Осторожно пошла вслед за неизвестным. На помощь звать некого, сегодня на даче – одна. И соседей не видно. Вглядевшись, облегчённо выдохнула – уж ползёт, а вернее, небольшой, сантиметров тридцать, тоненький ужонок. На головке хорошо видны яркие жёлтые пятна. Подарила ж Природа такие опознавательные знаки!

Видимо, почувствовав моё присутствие, ужонок прибавил скорость. Он старательно извивался, двигаясь по направлению к смородиновому кусту посреди лужайки. Я с любопытством следовала за ним. Благополучно достигнув цели, ужонок нашёл небольшое углубление в земле, быстро свернулся в этой ямке плоской спиралькой и, чего я совсем не ожидала, закрыл головку кончиком хвоста и затих.

От умиления я рассмеялась: «Надо же, спрятался!» И пошла по своим делам. Довольно пугать малыша!

Чучело

Чучело только видом пугает (пословица).

Первые ягоды нового, очередного дачного сезона ожидались с особым нетерпением. Садовая земляника, которую принято называть клубникой, созревала раньше других дачных лакомств. У нас клубника пользовалась особым расположением. Я уделяла ей много внимания, ухаживала с любовью. Результат радовал. Утром первым делом ноги сами несли к клубничным грядкам. Первые ягоды бывали довольно крупные. Вот уже совсем немного до торжественного момента насладиться ароматной сочной ягодой. Нет, пожалуй, не совсем созрели, надо подождать. А потом самую крупную клубничку с красным бочком находили сорванной и брошенной рядом с грядкой, а за ней вторую, третью… Кто посмел!?

Соседи, как водится, знали всё. Они сразу указали на хулинганов-вредителей. Вороны хозяйничали в наше отсутствие (мы на дачу приезжали лишь по выходным). И сороки от них не отставали. Все ягод ожидали, «навитаминиться» хотели.

Каждый дачник боролся с напастью доступными методами. Кто укрывал посадки сеткой, кто расставлял палочки с шуршащими бумажными лентами. Мы с мужем решили соорудить чучело, но не традиционное, а похожее на меня. Ушлые птицы определённо знали меня в лицо, постоянно ведя наблюдение с дерева или крыши. Пусть думают, что я днём и ночью несу вахту.

Сказано – сделано. Чучело получилось что надо! Из толстой доски муж выпилил абрис человеческой головы и туловища, прибил поперечную доску по ширине плеч. Всю конструкцию прикрепил к железной трубе, чтобы удобно было втыкать в землю в любом месте. Завершила работу я. Так называемую голову покрасила тонированной водоэмульсионкой, нарисовала чёрной краской волосы, глаза, нос, рот. Для одежды не пожалела свой красный свитерок, к нему пришила поношенные брюки (хорошо – не успела сжечь в бочке). К низу брюк прикрепила носки, набив их целлофаном. Наряд дополнил чёрный халат с белыми рабочими перчатками в конце рукавов. К одной перчатке привязала целлофановый пакет, чтобы побольше шуршания создавалось. На шее вместо шарфика красовался яркий пояс от платья. На голову водрузила некогда любимую замшевую кепочку, прибив её большим гвоздём, чтоб не сдуло. Муж расхохотался: «Вы с чучелом, как сестры-двойняшки!» Довольная результатом работы, сомнительный комплимент я пропустила мимо ушей.

Чучело заняло место около клубники вечером, когда мы отправились в дом на отдых. Из окна наш сторож был хорошо виден. При лёгком ветерке рукава халата и брюки слегка колыхались, создавая иллюзию движения. Прекрасно! Дневные впечатления вылились в несколько рифмованных строк:

 
Прокаркав не раз на людские законы,
На даче клубнику воруют вороны.
Кто их остановит, кто схватит за хвост?
А выход был найден и верен, и прост —
Здесь чучело сутками будет стоять,
От хищников наше добро охранять.
Для чучела быстро нашёлся наряд:
И кепка, и свитер, и старый халат.
И белых перчаток не жалко нисколько,
На пользу затея работала б только!
 

Утром – сразу к ягодам. Сорванных и брошенных не оказалось. Что будет, когда вновь приедем на дачу?

Через неделю, ранним субботним утром мы заняли очередь на дачный автобус. Народу, как всегда, много. Я не сразу заметила соседку по даче. Её владения находились через участок от нас. Одинокая женщина, старше меня на десяток лет, считала себя обиженной жизнью, завидовала всем окружающим. По-моему, мы оказались единственными, с кем она не успела поругаться и поддерживала добрососедские отношения. Женщина, видимо, давно гипнотизировала меня взглядом и подошла сразу, как только я издали поклонилась ей. Приветствие прозвучало несколько странно: «Любовь Ивановна! Позавчера я на тебя сильно обиделась!» В голове не укладывалось, как совместить её довольную физиономию со сказанным. Чем я могла обидеть, да ещё позавчера, когда всю неделю была в городе? Довольная замешательством, соседка продолжила, уже обращаясь не только ко мне, но и к любопытствующим очередникам.

– Приехала я в четверг на дачу. Ближайших соседей не видно. Переоделась, вышла на грядки. Смотрю: на своём участке Любовь Ивановна стоит. Я машу рукой и кричу: «Здравствуй, Любовь Ивановна!» Молчит. Ну, думаю, не слышит. Немного поработала, разогнулась. Вижу – и Любовь Ивановна отдыхает. Но на приветствие снова не ответила, даже внимания не обратила, знать, обиделась на что-то. Ну, и я не буду с ней разговаривать. Собрала ягоды. Направилась к дому. Не хотела смотреть, но голова сама повернулась в сторону вашей дачи. Что это Любовь Ивановна так долго стоит на одном месте, чем занимается? Надо узнать. Подошла к калитке. На мой оклик – молчание. Всмотрелась – да это не Любовь Ивановна, а чучело в её одежде. Похоже-то как! Ну, соседи и придумали! Надо рассказать, как я на чучело обиделась.

– Не раз советовала тебе, Вера Михайловна, сначала разобраться в любой ситуации, а уж потом обижаться, – под смех очереди ответила я.

Соседка несколько раз в салоне автобуса повторила свой рассказ, а на даче напросилась поближе рассмотреть мою тёзку. С её подачи с чучелом познакомились все соседи. Нередкие дачные гости непременно изъявляли желание сфотографироваться с моим двойником. Я тоже попросила мужа сделать кадр. Фото под названием «Два чучела» заняло место в альбоме. К предыдущим рифмованным строчкам я прибавила ещё четыре:

 
Не просто на страже стоять – понимаю,
И чучело, словно сестру, обнимаю.
Добавлю: клубничка отныне цела.
Спасибо, «сестрёнка», что НАША ВЗЯЛА!
 

Чучело оправдало надежды. Сороки-вороны перестали хулиганить. После ягодника чучело перемещалось с места на место по мере необходимости. Осень и зиму наша «выручалочка» проводила в сарае, а в посадочно-урожайный период исправно несла службу на участке. Это продолжалось года три-четыре, пока не истлела одежда. Остов долго хранился в сарае, пока не пригодился вновь. Но это – другая история.

Георгий Абакумов
г. Тверь

Родился в апреле 1957-го, прямо в Пасхальный день Светлого Воскресения Христова.

С 1961 в Твери (тогда ещё Калинине).

Учился в школе, учился в ВУЗе и стал математиком, да, ещё и программистом.

Преподавал математику в ТГУ на матфаке, информатику в Тверской гимназии №8, теперь инженер-программист при Тверской областной больнице.

Член ТОТО «Ковчег»

Кот

Рассказывала мне бабушка такую историю. Жили они с дедом в эвакуации в селе N, Пензенской области. Дед занимал некую должность в МТС, а бабушка при нем значит.

Переходящую из рук в руки казенную избу бабушка привела в порядок. Вымыла и выскоблила все, что только было возможно и даже нанесла сокрушительное поражение древнему клану клопов, харчевавшему в этом доме не один десяток лет. Последнее было квалифицировано местными деревенскими дамами, как чудо, сотворенное посредством колдовства и волхования.

Устроив быт, бабушка принялась за хозяйство. Перекопала лопатой пятнадцать соток целинной земли, крепко схваченной корнями разнотравья. Посадила картошку, репу, подсолнух и еще много всякого. Она рассказывала, да я забыл.

Ухаживала за своим огородом, а осенью Бог наградил ее урожаем, подтвердившим приговор – ведьма. Кроме этого бабушка завела десяток курочек, поросенка, козу Розу и, конечно же, символ домашнего тепла и уюта – кота.

Васька был достойный представитель семейства кошачьих из отряда здоровенных, неторопливых и независимых. Прилагательные «полный» и «красивый» в бабушкином лексиконе – имели одно и то же значение, поэтому, она очень любила кормить. И, правда, откормленный кот являл собой этакого милягу, с овальной щекастой мордой, огромными сонно-удивленными глазищами, длинными завивающимися усами и бледно розовым мокрым носом. Черная Васькина шерсть была ровной и гладкой – ворсинка к ворсинке. На солнце его бочек горел как лампочка, и, даже пускал в глаза довольно чувствительные «зайчики». На груди кот носил широкий белый галстук, на лапках – белые перчатки и коротенькие сапожки, кончик хвоста тоже был белый. Своими размерами лапы, хвост и все остальное вызывали изумление и восхищение.

Есть Васька любил вообще, а свежую, только пойманную, рыбку в особенности. Он не встречал хозяина у дома истошными воплями, как это делали его собратья, он сам ходил на рыбалку. Трусил за спиной деда на некотором расстоянии, а дойдя до места, усаживался со спокойно созерцательным видом, погружая застывший взгляд в бездонную глубину своего крошечного загадочного существа. Ждал. Иногда какое-то чувство зарождалось в нем и находило выражение в этаком подобии мяуканья. Васька еле заметно приоткрывал рот даже не шевельнув усами и напрягал горло, как и полагалось для извлечения звука, но мягкая тишина безлюдной спокойной речки оставалась неприкосновенной. Больше ничто не обнаруживало его зависимость от успеха рыболова. Наконец-то. Рыбешка бьется на траве пытаясь нырнуть в ее сочные заросли, но кот не спешит. Не меняя направления взгляда, шевельнув три-четыре раза ноздрями он отворачивается. Посидев, даже больше положенного по кошачьему этикету Васька, наконец, подбирался к рыбе и начинал лакомиться, время от времени замирая и прислушиваясь.

Маленький зверек был очень ласковым и, как потом оказалось, крайне ранимым, но всегда старался скрыть это за внешней независимостью и нарочитым упрямством. Любой спор со своими хозяевами кот, либо выигрывал, либо вынуждал их прибегать к таким аргументам, как шлепок веником или за шиворот и вон. Уступить он просто не мог. Более того, подчас вернувшись после наказания домой Васька мог продолжить препирательство.

О чем спорили? Ну например, стоит ли приносить в комнату дохлую мышь, пойманную на огороде или можно ли коту, опираясь передними лапами о край стола, тянуть свою усатую морду с трепещущими ноздрями к дедовой тарелке, или допустимо ли в период линьки устраиваться на отдых на аккуратно заправленной белым пикейным покрывалом кровати и тому подобное.

Иногда Васька уходил из дома, и надолго. Это редко было связано с любовными переживаниями. В таких вопросах он был достаточно трезв и рассудителен и из двух возможностей – полюбезничать с киской или понежиться на теплой печке и похлебать вволю молочка, как правило, выбирал последнее.

Оговорюсь, что Вася не был аскетом, отнюдь, весной он полностью, до самоотречения предавался блудной страсти. Как иные мужики в дни запоя кот забывал и о достоинстве, и о еде. Домой возвращался израненный, тощий и грязный, едва держась на своих четырех лапах. Несколько дней Васька приходил в себя – отсыпался, отъедался и лечил раны, являя образец кротости и покорности.

Как правило, если кот надолго покидал домашний очаг, значит, он обиделся, бабушка с дедом это чувствовали и очень переживали. Каждый вечер кто-нибудь из них выходил за калитку и зазывал Ваську вглядываясь в сгущающиеся сумерки, но напрасно.

Когда же кот возвращался (иногда через две-три недели) радости не было конца. Его ласкали, баловали вкусненьким, сокрушались о худобе и неопрятности, разрешали многое из того за что раньше бы перепало веником. Был один неприятный момент – обязательное купание в корыте, но это не могло испортить Васе настроение, и, сидя в препротивной сырости, он громко мурлыкал песню счастья и радости.

Но вот однажды…

Осенью 19… года деда назначили директором МТС. Нужно было переселяться на центральную усадьбу в деревню М. Быстро собрали вещи, подготовились к переезду. Утром подошла машина. Пожитки покидали в кузов. Пора садиться и уезжать. Но где же кот? Вот только, что вертелся под ногами. Куда делся? Искали Ваську недолго – невелика птица. Водитель Николай, мужик лет 45—50, спешил в правление получить разнарядку. Время военное – опаздывать нельзя. Покричали коту, позвали и решили, что завтра Николай опять сюда подъедет и поищет Ваську.

Вечером следующего дня водитель пришел в новый дом бабушки.

– А где кот? – спросила она.

– Помер – ответил мужик.

Так и сказал не сдох, а помер, как про человека.

Вот, что он рассказал.

– Я еще утром подъехал, а тут соседка ваша бежит.

– Ой, Коля, всю ночь кот орал!

– Где?

– На чердаке посмотри.

– Полез. Темно. Прислушался – шмыгает кто то. Зажигаю спичку – Васька. Всхлипывает, слезы по морде текут. Глаза остановились, как у моей Матрёны, когда похоронку на нашего старшего получила.

– У меня в груди так сдавило – выдохнуть не могу. Плачу. Спичка погасла. Впотьмах нашарил я котика взял в руки, а он такой мягкий, повис не двигается только икает как малец наревевшийся.

– Прижал я его к щеке, как будто это мой Ванька убитый и в голос по-бабьи как завою. Всю мою боль скрытую спрятанную с самого дна слезами вынесло…

– Наревелся про беду свою над вашим котом. Как будто из груди камень выкинул. Простил видно Ваня мне все свои обиды, простил да упокоился… Земля ему пухом…

– Опустил я кота на пол да бежать – на работу опаздываю. Слава Богу никто не выдал.

– Вечером возвращаюсь Ваську забирать, а он так и лежит там, где я его оставил. Вытянулся весь, язык прикушенный высунул – как дразнится.

– Опоздал, мол, – помер я.

– Чего помер? Затосковал видно – испугался, что бросили.

– Закопал я его на огороде… с краю… Жалко кота.

– Удивительное дело. Война, горе кругом, сына старшего убили, другой воюет где-то, сами работаем на надрыв, а и для кота жалости хватило.

– Видно истинно говорят – русское сердце на жалость беспредельно!

– Вот так, брат ты мой, – закончила бабушка эту сказку – сам Васька нас с дедом бросал частенько и надолго, а как его оставили на один день… Нужно поменьше о себе, да побольше о дорогих своих беспокоиться. Почаще к нам – старикам захаживать. Нам от тебя и нужно чтобы посидел да послушал. Радуйся, что есть к кому прийти. Сколько еще осталось…

Ну, это уже в мой огород камешки посыпались.

Смерть не разлучит нас

Здравствуй.

Опять разговариваю с автоответчиком. Он у тебя вежливый, внимательный и очень терпеливый. Я ему уже половину своей жизни пересказала.

Послушай и позвони мне.

Здравствуй.

Ну, это свинство! Разве так можно. Я уже вся извелась. В общем, так, если сегодня же не позвонишь…

Здравствуй.

Твой племянник всё рассказал…

Знаешь, я совсем забыла и о нашем возрасте, и о болезнях…

Намекни… ну как-нибудь, что ты меня слышишь,…

Послезавтра твой телефон отключат…

У молодых мобильники… Зачем платить лишнее…

Больше не смогу с тобой говорить даже так…

Здравствуй.

Попроси свою Настю, чтобы не обижалась, мы поладим.

Я когда к вам приду, уговорю своего Ивана…

Как же хочется тебя услышать.

Зачем я уехала летом на эту проклятую дачу?

Мы так ни разу и не встретились, так и не знаю какой ты. Какого роста, какого цвета твои глаза, как ты улыбаешься…

Зато я знаю твой голос. Как же мне пусто и одиноко без твоего негромкого, спокойного, понимающего, такого щемяще-родного голоса…

Дети приходят, и внуки забегают – исполняют долг перед мамой и бабушкой, а, как уйдут…

Ты знаешь, я так боялась ночей, с их жуткой, бесконечной тишиной, наполненной паническим чувством присутствия чего-то или кого-то страшного, совсем близко… за моей спиной… убивающее, беззащитное одиночество… Вот в такую мучительную ночь я и позвонила тебе… наудачу… и буквально вцепилась в твой голос, мы тогда говорили до рассвета…

Эти полгода я женщина, которая нужна, искренне интересна. Меня ждут, любят, и я люблю…

Боялась нашей встречи лицом к лицу, боялась спугнуть это неведомое восхитительное, необъятное чувство любви…

Всё откладывала и… не успела…

Прости меня, дорогой мой человек. Прости, что своими слезами тревожу твою душу. Больше не буду…

Это наш последний разговор.

Больше мне звонить некуда…

Прощай… Нет, до свидания. До встречи… Думаю, что до скорой.

Поговори со мной, Господи

– Поговори со мной, Господи.

– Все мои собеседники – кто работает, кто пьёт, кто болеет, кто ещё мал, кто уже стар, а кто уже и помер…

– Подруги, так же как и я, сидят дома слепые, глухие, поглупевшие… Ждут, когда же хоть кто-нибудь заглянет, спросит: «Ты ещё жива?..»

– Вчера Маша позвонила. Ну и поговори-и-или. Я орала из последних сил. А она всё – Ну чего ты молчишь?..

– У меня, Господи, голос очень тихий… теперь и вообще пропал…

– Так и не знаю, жива ли она… Уже года два не звонит. Надо как-нибудь сходить – проведать… Вот только куда идти не помню.

– Мы с Машей столько лет дружили… Ездили летом в деревню. Там лес, речка, полевые цветы. А воздух. Какой там воздух… Что-то я хотела ей рассказа-а-ать?… Что-то важное… Забыла. Да и не услышит она…

– Ты, Господи, мой единственный слушатель… Ты и без моего голоса всё понимаешь и слышишь…

– Я вот недавно песню вспомнила. А годы летят, наши годы как птицы летят… Какие там годы? Всё… отлетали, остались одни часы… тянутся еле-еле.

– Сижу, слепая старуха, на кровати и жду, когда сын придёт, принесёт чего-нибудь вкусненького и почитает вслух книгу… не помню какую. Сама читать не могу – не вижу. Раньше хотя бы телевизор слушала, так сосед с третьего этажа, стал озорничать. Я задремала и вдруг… во всё горло «Сникерсни… ты этого достойна», а это сосед – спустился с потолка на мой гардероб, сел, свесил ноги и переключает программы. Я ему – Ты, что, сволочь, делаешь?! Он подхватился и на потолок – спрятался. Я сына попросила, чтобы посмотрел, как этот обормот ко мне пробрался. Так сын на меня же и разозлился – Что ты мама, как это может быть? С тех пор телевизор мне включённым не оставляют, а сама я не умею – забываю где нажать. Так до вечера, и просижу… одна. Тоска… Жизнь моя – одно мучительное ожидание – сумрак, да темень.

– Хорошо ещё, что мама стала навещать… А иначе с ума бы сошла. Давно не видались, а тут гляжу – пришла. Правда, всё молчком. Встанет у окна и смотрит на улицу. Или присядет на краешек кровати, я ей всё рассказываю, а она молчит… Ну, всё равно хорошо – живая душа.

– Да, Господи, ко мне какой-то мальчонка заходил. Такой ма-а-аленький. Меня, почему-то, всё мамой называл и так ластится, головушку свою, кудрявенькую, положил мне на колони, а я глажу волосики мягонькие, говорю – Я уже бабушка, а он мама, да мама и вдруг заплакал и убежал. Ну, тут и я разревелась… Это ведь… мой… тот… не рождённый… побоялась, Господи, трудностей побоялась… Ты, если можешь, прости…

– Муж тоже приходит… всё ищет чего-то…

– Я с ним сама не разговариваю. Всю жизнь ему от меня чего-то нужно. Обязательно, что-то его да не устраивает… Из-за этого и ребёночка рожать не стала…

– Вот все ко мне ходят кроме сына. Этот всё на работе торчит…

– Господи, поговори со мной! Эта тишина сводит с ума. Я всё вслушиваюсь в неё, голова скоро лопнет…

– Сыночек, родной, приходи, забери меня к себе! Я буду сидеть тихо, тихо… в твоём большом доме… Как там хорошо – кто-то ходит… разговаривает… дети бегают… Я так люблю детей… Я так люблю тебя, сыночек…

– Не бойся. Это так… минутная слабость… Куда я от своей квартиры, от своей кровати, на которой теперь живу… и днём, и ночью… На этой кровати тебя родила… Бедный мой, как же тебе было тяжело. Ты даже не кричал – стонал, так жалобно… А я чуть не умерла…

– Ой, опять мама идёт. Мамочка, почему ты всё молчишь. Ты сердишься на меня? За что?

– Кто это с тобой такой огромный?… Прогони его… ну, пожалуйста, я очень боюсь…

– Почему ты молчишь? А помнишь, как я приехала к тебе на побывку с фронта? Думала, что мы будем гулять… а сама заболела… Помнишь, как мы ясли твои эвакуировали? Эшелон отправился, а продукты не поднесли. Чем детей кормить в дороге? А их пятьдесят человек… десять грудничков… У тебя тогда седых волос прибавилось. В твои-то сорок лет. Подъезжаем к станции, смотрим, вдоль всего перрона столы, на них белые скатерти, кастрюли, горшки, хлеб, масло, сало, рыба… И все просят – возьмите у нас… А у нас и денег нет – бухгалтер скрылась со всей нашей кассой… Люди машут руками, кричат – Какие деньги? Как вам не стыдно. Кормите деток… Уж мы и насмеялись и наплакались. А помнишь, как потом матери за своими детьми приезжали… на колени опускались, руки тебе целовали. Ведь всех сберегла, ни одного ребёнка не потеряла, никто даже не заболел…

– Как-то тяжко… душно… муторно. Вечные потёмки.

– Мама, не уходи. Ну, куда же ты? Я с тобой…

– Как у тебя светло и радостно… Сколько людей…

– Сыночек, не обижайся, родной, я пойду к людям…

Когда он открыл входную дверь, сразу понял – мамы больше нет.

Она тихонько лежала в своей постели на левом боку и чему-то улыбалась…

Вот и всё. Закончилось это невыносимое унижение старостью.

Больше не придётся бессильно наблюдать как добрая, мудрая, любимая мама погружается в трясину безумия.

Он сознавал, что не справился… Однако чувства горечи не испытывал.

Ему стало легко. Больше не нужно мчаться после работы сюда, забегая по дороге в магазины и аптеки. Больше не нужно просыпаться ночью от телефонных звонков и отвечать на одни и те же вопросы, а через пять минут слышать то же самое. Всё – свободен.

Он давно понял, что это агония, что приближается тот день, когда всё закончится, когда мамы не станет. Ждал, желал, чтобы этот день наступил как можно скорее! Ну вот, наступил. Радуйся.

Ну, отдохни, отдохни. Ещё будут и слёзы, и горечь, и чувство вины и стыда… Ещё будешь вспоминания, как, заходя в квартиру к маме слышал всхлипывание и, на раздражённое: «Ну, что ты плачешь?!» – искреннее, как у детей, хлопанье в ладоши и радостные возгласы: «Пришёл, пришёл!». Будешь вспоминать последнее лето, когда мама ещё смогла спуститься по лестнице и выйти на улицу после многомесячного зимнего заточения.

– Какой воздух, какой воздух – повторяла она и светилась счастьем…

Ладно. Пока живи. Придёт и твоя старость – время платить по долгам. Будешь и ты сидеть на постели, изнемогая от тишины и одиночества, вспоминая прошедшую жизнь. Почувствуешь и ты приближение чего-то огромного, грозного, неотвратимого, страшного. Затрепещет душа от ужаса, сожмётся сердце и содрогнутся Небеса от едва слышного вопля – Поговори со мной, Господи…