Текст книги "Национальная идея России"

Глава 7
Начала российской идентичности

«Повесть временных лет», созданная в Киеве на рубеже XI–XII вв., считается начальной страницей отечественной истории. Она содержит рассказ о дани, которую собирали скандинавы-варяги со словен, кривичей, чуди и мери. Первые два племени были славянскими, вторые два – финно-угорскими, проживавшими вместе со славянами. Прогнав варягов за море, в 862 г. из-за внутренних распрей эти же данники обращаются к варягам, призывая их на правление: «Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет. Приходите княжить и владеть нами». Интерпретации дальнейшей фактической истории Руси, в том числе ее противоречивого начала – «сначала изгнали, потом позвали», – одна из проблем как для отечественных историков, так и для историков нескольких стран, где давнее общее прошлое составляет уже часть собственных национальных историй. Согласия между учеными не было и в давние времена, нет его и сегодня.

Утверждающаяся в настоящее время среди историков точка зрения довольно радикально разводит историю Киевской Руси и историю Новгородской земли, считая год призвания варягов началом российской государственности. Эта трактовка имеет серьезные основания, за исключением того обстоятельства, что для ранней истории теперь уже независимой украинской государственности как бы не остается места. И видимо, правильнее было бы говорить о начале древнерусской государственности. Не менее основательно разводят начало общей истории националистически настроенные украинские историки, а попытка написать общую версию истории двух стран (своего рода общий учебник)[96]96
  См.: Россия и Украина на перекрестках истории: пособие для учителей истории / под ред. А. А. Удода, А. О. Чубарьяна. М., 2012.


[Закрыть] была предпринята совсем недавно и также вызвала критику со стороны тех, кто придерживается как радикально-националистических взглядов, так и более традиционных подходов, которые сейчас уничижительно называют «официальной советской историографией».

В трактовке прошлого следует различать два миропонимания. Одна позиция – позитивистско-социологическая, опирающаяся на такие артефакты, как схожесть/несхожесть материальной культуры, свидетельства общей власти и веры, данные о языке и письменных памятниках. Именно на различиях строятся опрокинутые в прошлое наши сегодняшние представления об этнических общностях – народах-племенах или народностях. Отсюда появляется «этническая история Древней Руси», и этнический компонент становится одним из доминирующих в групповых и политических классификациях. Другая субстанция – интерпретивно-конструктивистская, которая исходит из того, что прошлые представления людей и природа их коллективных связей серьезно отличались от современных. Социальные коалиции или коллективы, включая протогосударственные образования, основывались не столько на культурной общности, сколько на сеньориальной зависимости/принадлежности, на династической солидарности и лояльности подданных, на некоторых единых правовых нормах, на одной религиозной вере и, наконец, на соотношении военно-политической силы завоевателей и данников. И уже на этой, а совсем не на этнокультурной схожести рождались и существовали представления об общей земле и осознании себя как один народ.

Фундаментальный вопрос о том, «откуда пошла Русская земля», встает в смысле общего самосознания. Какова историческая динамика чувства коллективной идентичности, которая в те времена (как и в последующие эпохи) не могла быть одинаково выраженной, повсеместной и непрерывной? Еще в советской историографии послевоенного периода в рамках разработки теории этнических общностей ставился вопрос о национальном самосознании, но это почти всегда был вопрос об этнической идентичности как одном из важных маркеров существования отличительной этнической группы (или национальности). Эта линия идет от работ П. И. Кушнера, С. А. Токарева в 1940–1950-е гг. к работам Н. Н. Чебоксарова, Ю. В. Бромлея, В. И. Козлова и др. в 1960–1980-е гг.[97]97
  Кушнер П. И. Этнические территории и этнические границы // Труды Института этнографии им. Н. Н. Миклухо-Маклая. Т. XV. М., 1951; Токарев С. А. Проблема типов этнических общностей (к методологическим проблемам этнографии) // Вопросы философии. 1964. № 11; Чебоксаров Н. Н. Проблемы происхождения древних и современных народов. М., 1964; Козлов В. И. О понятии этнической общности // Советская этнография. М., 1967; К итогам дискуссии по некоторым проблемам теории нации // Вопросы истории. 1970. № 4.


[Закрыть] Однако никто из отечественных ученых, занимавшихся теорией и историей национального самосознания, не уходил в глубь веков, хотя о национальном самосознании как характеристике древнерусского общества писал Д. С. Лихачев, посвятив этому вопросу монографическое исследование вскоре после окончания Великой Отечественной войны[98]98
  Лихачев Д. С. Национальное самосознание Древней Руси. М.; Л., 1949.


[Закрыть]. Собственно говоря, это была работа об исторической памяти, запечатленной в древнем былинном цикле. По замечанию Д. С. Лихачева, эпос был «той великой неписаной историей Русской земли, которая предшествовала летописанию… не случайно русский писатель XII в. Кирилл Туровский различал два типа хранителей исторической памяти: летописцев и песнотворцев»[99]99
  Лихачев Д. С. Великое наследие: Классические произведения литературы Древней Руси. М., 1975. С. 26, 34.


[Закрыть]. В дальнейшем хранителями былинного эпоса выступили народные сказители.

Древние корни российской нации (рис. П. П. Толочко)

Анализ древних источников позволяет выявить как компоненты воображаемого, так и более поздний характер элитных представлений о древнерусской общности (или о ее отсутствии!)[100]100
  См.: Петрухин В. Я. Древняя Русь: Этнический аспект становления и развития государственности // Этнический и религиозный факторы в формировании и эволюции российской государственности / под ред. Т. Ю. Красовицкой, В. А. Тишкова. М., 2012. С. 9–49.


[Закрыть]. Но в моем социально-конструктивистском методологическом арсенале воображаемое есть также реальное. Тем более что многие высказывания (безусловно, представителей элит) хотя и могут относиться к более поздним временам, но все равно это та же самая эпоха русского Средневековья. Несмотря на радикальные и разнонаправленные ревизии начальных этапов истории в современной украинской и российской историографии, сама идея государственного и национального единства Руси имеет достаточно древние корни, и здесь мои научные симпатии больше на стороне академика (российского и украинского одновременно!) П. П. Толочко, который отстаивает концепцию существования древнерусской народности как реальной, а не вымышленной. Толочко завершает свою книгу «Древнерусская народность: воображаемая или реальная» важным для нас сюжетом о национальном (народном) самосознании в Древней Руси. Ученый ставит те же самые вопросы современных интерпретаторов: не используем ли мы понятие, которое применимо больше к современности, и что оно могло означать для древних времен, в чем оно выражалось и «на кого мы должны ориентироваться при ответе на поставленные вопросы, в целом на народ или же на его интеллектуальную элиту»?[101]101
  Толочко П. П. Древнерусская народность: воображаемая или реальная. Киев, 2011. С. 280.


[Закрыть]

Некоторые исследователи высказывают сомнения в том, что представления летописца Нестора или автора «Слова о полку Игореве» можно воспринимать как выражение того самого самосознания, ибо представления смерда из глухого русского погоста и образованных летописцев были различными. Но и сегодня в сплошь грамотном российском, да и в любом сообществе понимание того, что есть народ, страна и кто есть «мы», разнится в не меньшей степени. Как и в наши дни, в древнерусском прошлом выразителем коллективного сознания была элита, хотя уже в Древней Руси существовали фольклорно-былинные сказания. Но этот источник был созвучен патриотическому пафосу летописей и литературных произведений, и между ними не было того разрыва, который позволял бы считать один источник политическим официозом, а другие – «историей, рассказанной самим народом» (слова академика Б. Д. Грекова).

Как пишет П. П. Толочко, «вопрос не в том, кто был автором письменных произведений, содержащих патриотические идеи, а в том, выражали ли они мысли и чаяния широких народных масс. Есть достаточно оснований утверждать, что, безусловно, выражали. По существу любое произведение исторической письменности, литературы или эпической поэзии являлось ответом на социальный заказ времени и было выражением народного исторического самосознания». Ключевым компонентом этого самосознания было представление о родине. И такое чувство общности среди восточных славян присутствовало на довольно ранней стадии их политической консолидации, ибо «Повесть временных лет» отличала говорящих на славянских языках полян, древлян, новгородцев, полочан, дреговичей и других от «тех суть иные языки». И общее родовое название «Русь», по мнению летописца, употреблялось уже в 60-е гг. IX в. А самым важным стал акт крещения Руси, который имел всеобщий характер и осознавался как момент появления на Русской земле нового народа, которого возлюбил Христос[102]102
  Повесть временных лет. Ч. 1. М., 1950. С. 13, 17, 82.


[Закрыть]. В постордынскую эпоху (XV в.) русская народность была доказанной реальностью.

Здесь для нас интересна история самих названий «Россия», «российский», «россиянин». Хотя это больше имеет значение для источниковедческих изысканий, тем не менее именование страны и народа, хотя часто с причудливой историей, напрямую относится к вопросу о национальном самосознании. О происхождении названия «Россия» давно существуют разные точки зрения, но доминирующей остается высказанная академиком М. Н. Тихомировым еще в 1953 г. позиция, что термин «Россия» (или «Росия») упоминается с конца XV в. и, постепенно распространяясь, утверждается в качестве «природно-русского понятия». Эта точка зрения утвердилась в историографии, хотя столь же давно было высказано мнение о греко-византийском происхождении и употреблении слова «Росия».

Российский историк Б. М. Клосс установил, что это название внедрялось в массовое сознание достаточно рано, ибо присутствовало в богослужебном уставе 1435 г. Он же проследил в официальных документах того времени эволюцию термина «Великая Русь» с начала XVI в. в название «Великая Росия» и то, как уже в XVII в. бытовало разное написание названия «Россия» (с одним и с двумя «с»). Как пишет исследователь, «мы увидели в этом не проявление какого-то хаоса, а определенную закономерность: в государственном делопроизводстве и в титулах царя и патриарха Росия пишется по греческому образцу с одним „с“, а Московский печатный двор начиная с апреля 1654 г. последовательно придерживается написания Россия с двумя „с“… Подобное лингвистическое „раздвоение“ в написании слова „Россия“ продолжалось в течение всей второй половины XVII столетия и начала XVIII в. И лишь с 1721 г., после принятия Петром I титула императора Всероссийского, написание слова „Россия“ с двумя „с“ стало господствующим»[103]103
  Клосс Б. М. О происхождении названия «Россия». М., 2012. С. 135.


[Закрыть].

Что касается слова «россиянин», то оно также утверждается в языке в XVIII в., и связано это с именами Феофана Прокоповича, В. Н. Татищева, Г. Р. Державина и др. Его самое широкое употребление приходится на время Н. М. Карамзина и А. С. Пушкина. Обращение к ранним и очень ценным сведениям о дихотомии русский – российский позволяет поставить вопрос о рождении национализма в России фактически до появления самого термина «нация». Данное рассмотрение исторического феномена национализма известно в науке как «нации до национализма»[104]104
  Armstrong J. Nations before Nationalism. Chapel Hill, 1982.


[Закрыть].

Если речь идет о нации как прежде всего об элитном дискурсе особого типа, то дебаты среди государственной и научной элиты России, а позднее среди националистически настроенной русской интеллигенции и политических активистов из нерусских народов восходят к более раннему времени, чем вошло в оборот само слово «нация» и возникло представление о национальном государстве. Содержание этого особого типа идей и дебатов сводится к трактовке народа как суверенного субъекта, а не как «черни» или плебса, к наличию у народа общих черт и, самое главное, собственного Отечества или Родины, а также связей народ – правитель и народ – государство. Генератором такого рода идей и представлений издавна была и остается элита, прежде всего политики и ученые. Но где и когда в таком случае нужно искать истоки национальной идентичности в России?

Идеи и дебаты, имеющие отношение к раннему российскому («донациональному») национализму, появились еще в XVIII столетии. Они нашли отражение в баталиях, развернувшихся в Российской академии наук по вопросу о происхождении российского народа. Мы вспомним о них, чтобы показать, какое место в нашей интеллектуальной традиции занимал вопрос о происхождении российского народа и его государственности, особенно в свете долгого противостояния отечественных интеллектуалов по поводу роли норманнов в российской истории. Дебаты по этому вопросу восходят ко времени М. В. Ломоносова, когда в Российской академии наук утверждались понятия «российский народ» и «россияне» и когда одновременно складывалась версия о решающем немецком или скандинавском (норманнском) влиянии на данный процесс.

Одним из сторонников норманнской родословной Руси был историк и этнограф, академик Г. Ф. Миллер. С критикой текста его диссертационной речи на собрании академии в 1749 г. выступил М. В. Ломоносов: «Господин Миллер говорит: „Прадеды ваши от славных дел назывались славянами“, но по сему во всей диссертации противное показать старается, ибо на всякой почти странице русских бьют, грабят благополучно, скандинавы побеждают, разоряют, огнем и мечом истребляют; гунны Кия берут с собой на войну в неволю. Сие так чудно, что ежели бы господин Миллер умел изобразить живым штилем, то бы он Россию сделал столь бедным народом, каким еще ни один и самый подлый народ ни от какого писателя не представлен»[105]105
  Ломоносов M. B. Полн. собр. соч. М.; Л., 1952. Т. 6. С. 21.


[Закрыть].

Споры о происхождении народа и государства побудили Ломоносова обратиться к изучению исторических источников и сочинений, в том числе древнерусских летописей, греческих и латинских хроник, трудов византийских историков. Потребность в написании «Российской истории» осознавала и императрица Елизавета, от которой и исходило предложение создать такой труд. В 1758 г. Ломоносов подготовил рукопись первого тома «Древней Российской истории от начала российского народа до кончины великого князя Ярослава Первого, или до 1054 года». Труд был издан только в 1766 г., после смерти автора. Еще раньше было опубликовано сочинение Ломоносова «Краткий российский летописец с родословием». Свою задачу ученый видел в том, чтобы «смертными и преходящими трудами дать бессмертие множеству народа», выявить «общее подобие в порядке деяний российских с римскими» и «несходство» с Древним Римом, который «гражданским владением возвысился», а Россия «самодержавством как сначала усилилась, так и после с несчастливых времен умножилась, укрепилась, прославилась»[106]106
  Ломоносов M. B. Указ. соч. С. 170–171.


[Закрыть].

В работе «О сохранении и размножении Российского народа» Ломоносов с позиций своего времени изложил взгляды на то, как следует устраивать жизнь «природных россиян». Предлагаемые им меры для увеличения численности народонаселения были направлены на борьбу с «дурными обычаями» и «вредными явлениями», касались изменений в узаконениях браков, в распространении просвещения и т. д. Российская тема проходит и в работах ученого о русском (российском!) языке. Ломоносовская реформа языка во многом определила пути развития русской речи. «…Российский (!!! – В.Т.) наш язык не токмо бодростию и героическим звоном греческому, латинскому и немецкому не уступает, но и подобную оным, а себе купно природную и свойственную версификацию иметь может», – отмечал Ломоносов. Что касается актуального до сих пор вопроса об устройстве академических дел, то Ломоносов писал: «Честь российского народа требует, чтоб показать способность и остроту в науках и что наше отечество может пользоваться собственными своими сыновьями не токмо в военной храбрости и в других важных делах, но и в рассуждении высоких знаний». При этом желательно, чтобы академиками и адъюнктами были «природные россияне».

Памятник М. В. Ломоносову в Москве

Ломоносов, один из немногих русских в тогдашней Российской академии наук, обладал обостренным чувством патриотизма. Он считал, что «российский народ был за многое время до Рурика»: «варяги и Рурик с родом своим, пришедшие в Новгород, были колена славенского, говорили языком славенским, происходили из древних роксолан или россов и были отнюдь не из Скандинавии, но жили на восточно-южных берегах Варяжского моря, между реками Вислою и Двиною». Канцелярия академии поддержала Ломоносова. Среди академиков состоялась большая дискуссия по диссертации Миллера. Как пишет Ломоносов, «каких же не было шумов, браней и почти драк! Миллер заелся со всеми профессорами, многих ругал и бесчестил словесно и письменно, на иных замахивался в собрании палкою и бил ею по столу конференцкому». Миллера лишили звания профессора. Академия издала указ об уничтожении диссертации, «так как она предосудительная России».

Таким образом, если относить корни национализма к историческим периодам, когда появляются первые представления о коллективной общности как общности судьбы и о ее членах как существах, схожих между собой по облику, языку, достоинствам или недостаткам, то можно считать временем зарождения национализма в России первую половину и середину XVIII в. Связано это явление с Российской академией наук и персонально с М. В. Ломоносовым. Такой же точки зрения придерживается американская исследовательница Л. Гринфельд, описавшая пять разных вариантов становления национализма в таких странах, как Англия, Франция, Германия, Россия, США. Она обращает особое внимание на решающий вклад Петра I, а затем и Екатерины II в утверждение понятий «отечество», «Отчизна», которые стали все чаще употребляться вместе со словом «народ», как наиболее близким синонимом слова «нация». Тогда же вместе с этими словами появляются такие категории, как слава, гордость, служение народу и Отчизне.

Важной иллюстрацией утверждения новых понятий в общественном сознании является акт 1721 г., пожаловавший Петру I титул императора Всероссийского. Члены Сената и Священного Синода просили государя возложить на себя титул Отца Отечества, поскольку он многое сделал для него во время своего «государствования», когда государство всех россиян и российский народ стали сильными и уважаемыми. Сам по себе термин «отечество» представлял новацию, которая могла и не утвердиться в российском политическом языке. Но этот термин остался как аналог понятия patrie, от которого образовалось и пришло в русский язык слово «патриотизм» без его родовой основы «патриа». Место патрии заняло слово «отечество», а «отечествизм» не получился и утвердился «патриотизм». Титул «Отец Отечества» – эквивалент латинского pater patriae – устанавливал новое значение роли царя как духовного отца своего народа.

Как пишет Гринфельд, «в смысле дискурса это было если еще не сознание всех, кого побуждали употреблять это слово, но все же продвижение под руководством Петра к идее нации. Это изменение словаря было очень значимым, и новые концепты должны были медленно проникать в умы отдельных людей, которым до этого постоянно напоминали, что они были чьими-то презренными рабами». Вот что пишет исследовательница о самом императоре: «Хотя Петр имел представление о существовании политий, которые были нациями, и даже имел прямой опыт нахождения среди них, он не мыслил Россию как нацию. Он не делал каких-либо различий между собой и своим государством. И это было потому, что государство для него было продолжением его собственной персоны. Не будучи сам националистом, он пытался сделать националистами своих подданных, но только до такой степени, каковая будет увеличивать эффективность и преданность тех, кто ему служил. Возможно, по причине недостаточного энтузиазма и решимости, требуемых для выполнения этой задачи, успех его был достаточно скромным. Действительно, было что-то патетическое в несоответствии между настоянием Петра, чтобы его подданные служили государству, свободными и, значит, преданными гражданами которого они должны быть, и его твердым убеждением, что они должны были служить только ему, их милосердному отцу, верховному правителю, царю и защитнику. Несмотря на то что Петр I не дал своим подданным чувство личного достоинства (фундаментальный элемент гражданского национализма), он дал им гордость быть подданными такого сильного и знаменитого правителя и быть членами – даже если и крепостными рабами – огромной и мощной империи. Он дал им повод для национальной гордости, которая будет использована последующими поколениями и составит основу для наиболее страстных форм национализма»[107]107
  Greenfeld L. Nationalism. Five Roads to Modernity. Cambridge, MA, 1992 (Русский перевод см.: Гринфельд Л. Национализм: Пять путей к современности. М., 2009. С. 197).


[Закрыть]. Это был «донациональный» национализм гражданского типа, ибо он обосновывал существование российского народа и утверждал категорию «россияне», обозначавшую граждан единого отечества.

Успехи деяний Петра как преобразователя России были гораздо более весомыми, чем их оценивает Л. Гринфельд, а до нее и после нее – многие критики Петра Великого из поборников патриархальной замкнутости и из числа противников модернизации страны. Полный титул российского государя включал в себя понятия «император» и «царь» одновременно, так как Петр был царем (ханом) для «татарских земель» – Казанского и Астраханского ханств. Петр жестоко эксплуатировал своих подданных. В то же самое время он ушел от московских пыточных казематов, перенеся столицу в новый торговый и космополитичный город. Он ввел новые принципы управления государством на основе определенных правил и закона. Он запрещал подданным падать перед ним на колени и снимать зимой шапки. Поощряя инициативу и возвращая полные имена вместо кличек, он стремился тем самым вызвать у них чувство собственного достоинства. И он преуспел в этом покорении безличностной стихии.

Российский исследователь В. К. Кантор отмечает: «Русские самодержцы воспринимали себя как прямых заместителей Бога, чувствовали себя земными богами. У Петра видна постоянная опора на христианского Бога во всех делах, в том числе в утверждении европейской ценности личности. Если раньше иноземцы замечали, что московиты потому не христиане, что почитают своего царя наравне с Богом, то Петр решительно меняет эту варварскую установку сознания. Вместо неразличимого хаоса безличностей он строит новую структуру общества»[108]108
  Кантор В. К. Санкт-Петербург: Российская империя против российского хаоса. К проблеме имперского сознания в России. М., 2008. С. 101.


[Закрыть]. И совсем не случайно при погребении императора прозвучали слова Феофана Прокоповича, обращенные к соотечественникам: «До чего мы дожили, о Россиане? Что видим? Что делаем? Петра Великого погребаем… Не весма же, Россиане, изнемогаим от печали и жалости»[109]109
  Прокопович Феофан. Соч. М.; Л., 1961. С. 126, 128.


[Закрыть].

Исследования российского историка Е. Н. Марасиновой подтверждают наши заключения. По ее мнению, с первой четверти XVIII в. начинается собственно «имперский» период развития российской государственности: к 1721 г. была решена проблема выхода России к незамерзающей Балтике и появилось основание заявить о себе как о европейской державе. Марасинова отмечает: «В царствование Петра I модернизация русского общества, то есть усвоение определенных элементов европейской культуры, приобретает особую динамику. Крепнущее Российское государство вынуждено было проводить стремительную мобилизацию внутренних ресурсов для создания пространственно-географических условий развития, обеспечить „форсированную“, а порой и „насильственную“ европеизацию и взять на себя инициативу глубоких преобразований. После Полтавской победы Петру и его сподвижникам стало совершенно ясно, что страна имеет теперь все основания войти в европейский мир могущественной державой, и логично, что имя этой державы будет Российская империя»[110]110
  Марасинова Е. Н. Государственная идея в России первой четверти XVIII в. (К истории формирования понятий и терминов) // Европейское просвещение и развитие цивилизации в России. М., 2004. С. 129–149. С. 6; Она же. Власть и личность: Очерки русской истории XVIII века. М., 2008.


[Закрыть].

Как писал С. М. Соловьев, в начале XVIII в. речь шла не о возрождении поверженного Царьграда, не о «третьем Риме», а о величии России и достоинстве «императора всероссийского» среди «регулярных политизированных народов»[111]111
  Соловьев С. М. История России с древнейших времен. М., 1963. Кн. IX. С. 321–322.


[Закрыть]. Это понятие политизированных народов, или общества политических народов, означало именно европейские народы, которые в глазах россиян считались нациями, т. е. политическими объединениями граждан. Хотя на самом деле большинство европейских государств того времени были монархическими и гетерогенными образованиями с колониальными владениями и с собственными бесправными аграриями. Тем не менее в оценках современников и историков той эпохи и вплоть до современности можно довольно часто встретить употребление термина «нация» применительно к странам и народам средневековой Европы. Но крайне редко отечественный общественно-политический дискурс и академический язык включают в себя эту категорию применительно к истории России, как будто бы кто-то наложил табу.

Отметим, что не только Л. Гринфельд, но и другие зарубежные авторы используют термин «нация» в трудах о России времен Петра Великого. Например, американский исследователь Р. Уортман по поводу восхваления Петра в стихах, речах, спектаклях с помощью аллегорий и художественных изображений, считая его героизм и достижения реальными, пишет: «…прославление государя в данном случае было не персонифицированным в нем прославлением государства и нации, а восхвалением личных сверхчеловеческих подвигов самого Петра, совершенных для блага нации»[112]112
  Уортман Р. С. Сценарии власти: Мифы и церемонии русской монархии от Петра Великого до смерти Николая I: Материалы и исследования. М., 2002. С. 77.


[Закрыть].

Особенность России заключалась не только в «политической регулярности», т. е. в степени укорененности правовых основ организации общества и власти, но также и в смыслах словоупотребления в отношении самого государственного образования и существующих в нем титулов. «На протяжении всего имперского периода монарх, официально именуемый „Его (Ваше) Императорское Величество“, в повседневной речи подданных очень часто будет оставаться государем, Российская империя – Россией, если говорить о стране, и отечеством, если за эту страну нужно проливать кровь»[113]113
  Марасинова Е. Н. Государственная идея. С. 12.


[Закрыть].

Исследователь реформ в России в ХVIII столетии А. Б. Каменский, не поднимая тему нации и национализма, тем не менее оценивает итоги правления Екатерины II как время, когда уже можно было говорить о существовании новой русской национальной литературы, национальной школы живописи, архитектуры, музыки и т. д. К концу ХVIII в. в основном завершился процесс складывания русского литературного языка, который чаще всего назывался российским языком. «Именно в это время происходят важные изменения в историческом сознании, вновь возникает интерес к допетровскому прошлому России, появляются первые образцы рефлексии по поводу выбора исторического пути, места и роли России в мире. Именно во второй половине XVIII в. на русской исторической сцене появляется такой особый социально-культурный феномен, каким была русская интеллигенция со свойственным ей чувством вины перед народом. Именно тогда наступает новый этап в формировании русского национального самосознания с характерным для него чувством национальной гордости и патриотизма»[114]114
  Каменский А. Б. От Петра I до Павла I: Реформы в России XVIII века. М., 1999. С. 463.


[Закрыть].

Для Екатерины Великой тема русского патриотизма была связана с ориентацией на Запад, которую она зафиксировала в своем «Наказе», данном Уложенной комиссии: «Россия есть европейская держава… Перемены, которые в России предпринял Петр Великий, тем удобнее успех получили, что нравы, бывшие в то время, совсем не сходствовали с климатом и привнесены были к нам смешением разных народов и завоеванием чуждых областей. Петр Первый, введя нравы и обычаи европейские в европейском народе, нашел тогда такия удобности, каких он и сам не ожидал»[115]115
  Цит. по: Каменский А. Б. Указ. соч. С. 358.


[Закрыть]. Екатерина проводила свои реформы, стремясь решить задачу укрепления государственной власти на принципах самодержавия, централизма и унитаризма, пытаясь одновременно для живущих в России народов «сшить каждому приличное платье». Как писала Вольтеру императрица, путешествуя по Волге и наблюдая «здесь 20 различных народов, один на другого не похожих», «легко положить общие начала, но частности? Ведь это целый особый мир: надобно его создать, сплотить, охранять».

Во многом успешной была этнонациональная политика Екатерины Великой, т. е. политика создания, сплочения и охраны «особого мира» из многих и разных народов. Манифестом 1763 г. была начата масштабная кампания переселения колонистов в Россию. В этом документе нашли отражение европейские нормы о свободе передвижения как одного из прав человека и внедрявшиеся тогда нормы регулирования миграционной политики. Только за первые два года в Россию прибыло около 30 тыс. немецких переселенцев, осевших в основном в окрестностях Саратова. В чем-то эта политика отражала популярные в то время теории о связи процветания государства с ростом народонаселения. Их в свое время изложил М. В. Ломоносов в сочинении «О сохранении и размножении Российского народа». Английский историк Р. Бартлетт посвятил переселенческой политике Екатерины II специальное исследование и такой вывод: «Ни одна другая коронованная особа современности не делала проблему народонаселения столь важной заботой правительства»[116]116
  Bartlett R. P. Human Capital. The Settlement of Foreigners in Russia. 1762–1804. Cambridge, 1979. P. 31.


[Закрыть].

Одним из важных достижений XVIII в. было появление наряду с категориями «раб» или «подданный» понятия «гражданин» не только в смысле «горожанин», а также выражения «сын Отечества», вслед за которыми последует представление об ответственном гражданине. В 1789 г. в журнале «Беседующий гражданин» была напечатана статья «Беседа о том, что есть сын Отечества» (специалисты считают, что ее автором был А. Н. Радищев), в которой обосновывался нравственный смысл понятия. По мнению автора, человек потребен для ношения имени сына Отечества, если он чужд зависти, гордости, любострастия, не предается лени и пьянству и обладает такими добродетелями, как честолюбие, благонравие и благородство[117]117
  Радищев А. Н. Полн. собр. соч. М.; Л., 1938. Т. I. С. 215–223.


[Закрыть]. Российский парадокс заключался в том, что можно было одновременно быть «слугой царя» и «сыном Отечества». Это означало (означает и по сегодняшний день!), что не существует дилеммы: нация – это обязательно свободные граждане, а без этого нет нации. Нация могла и может быть и в условиях несвободы в ее европейском представлении. В современной Турции или в Китае свобод не больше, чем в России, но наличие турецкой и китайской наций никто не оспаривает. Причем об этих нациях оказывается позволительным говорить даже применительно ко времени, когда Турция была Османской империей, а Китай – империей и колониальным владением одновременно до начала ХХ в. Но тогда почему в имперской России не может быть нации, т. е. представления о едином народе страны? Это происходит по причине ментальной инерции, когда феномен сложного самосознания смешивается с социально-культурной однородностью населения страны как своего рода нормативной установкой, которую на самом деле не удалось реализовать ни в одной стране.