Текст книги "Место Карантина"

К удивлению всех, они как-то сразу нашли общий язык, а затем Бревич организовал их приезд в Москву и обеспечил роскошное времяпровождение. Он не только оплатил расходы и в первый же день церемонно передал главе семейства щедрый син-сот, «выкуп» за невесту, но и предусмотрел насыщенную программу с участием тайскоговорящего гида. Это очень впечатлило всю семью, и родители Нок пришли к осторожному согласию, что ей неожиданно и необычно повезло. Отец, правда, добавил, что с Иваном нужно все же быть настороже. Нужно держать руку на пульсе и быть готовыми ко всему. Мать привычно согласилась с ним, не видя причин спорить. На самом же деле ей по-настоящему понравился большой молчаливый человек с мрачным лицом, которое мгновенно преображалось, когда он смотрел на ее дочь.

После свадьбы, прошедшей по-домашнему спокойно, Бревич пообещал, что через год они с Нок приедут в Таиланд надолго. Он даже согласился на еще одну свадебную церемонию – в тайском стиле, по буддистским обрядам. Это окончательно расположило к нему ее отца – тот уже представлял, с какой завистью на Ивана будет смотреть вся деревня. Так, на мажорной ноте, семья Нок отбыла домой, а у молодоженов началась совместная жизнь, полная приятных хлопот.

Бревич стал редко бывать в офисе и вообще охладел к бизнесу. Он знал, что это вызывает недоумение, что коллеги вовсю судачат о начальнике, съехавшем с катушек, но ему было плевать. Вскоре он понял, что безумно влюблен – впервые в своей жизни. Также он ощутил во всей полноте, что это такое, владеть тем, что ты любишь – а к ответственности за свои владения ему было не привыкать. На осторожный намек Нок, что ее семья надеется на материальную «подпитку», Бревич лишь пожал плечами. Для него, привыкшего платить за всех и всем, это казалось вполне естественным. К тому же, размер ожидаемой помощи был смехотворен по его меркам, а сам факт ее наличия приносил ему множество очков в глазах жены. Для нее это было лучшим из его мужских качеств, и она в ответ была рада проявлять все лучшее в себе. Иногда он шутил сам с собой: говоря бизнес-языком, их брак был очень выгодной «сделкой». Может потому он и влюбился, как пацан, на старости лет?..

Впрочем, усмехаясь и подтрунивая, он умел взглянуть на происходящее всерьез, без шуток. Взглянуть и признать: ему в самом деле улыбнулась удача. Без сомнения, это была полоса счастья, незнакомого до того. Мнения других, слухи и сплетни не волновали его абсолютно; не пугала теперь и разность культур – он напоминал себе, сколько глупостей и претензий обрушивали на него девушки одной с ним культуры, говорящие на том же языке. И еще он знал: Нок будет по-настоящему любить их ребенка. Это было неизмеримо важнее остального.

Время текло стремительно, бурно, ярко. Бревич был переполнен позитивной энергией, ему казалось, он может свернуть горы. Большую часть этой энергии он направлял на организацию их текущей жизни. Все лучшее, что могла предложить столица, от врачей до салонов красоты, было выявлено, проверено и предоставлено в распоряжение Нок. Иван нашел привычную для нее еду и кучу фильмов с субтитрами на тайском – включая даже классические советские комедии, над которыми они оба смеялись до слез. Он показывал ей Москву, водил в картинные галереи и на спектакли Большого, от которых она была в восторге. Перед сном они долго болтали – о том, в какой стране лучше жить, или о том, на кого будет похож их сын – уже было известно, что Нок ждет мальчика. Заботиться о ней было необычайно приятно; Бревич чувствовал, что каждая минута его существования осмысленна до предела. Он жил в идиллии наяву, знал это и даже не удивлялся. Почему-то это казалось естественным, и по-другому не могло быть.

А затем идиллия обратилась трагедией.

Глава 9

Новую жизнь Ивана Бревича окружали не только слухи и сплетни. У как минимум одного человека она вызывала острую ненависть. Этим человеком была Инна Витзон, его предыдущая жена.

Инна выросла в очень правильной, очень «московской» еврейской семье. Диплом престижного в СССР Иняза дал ей повод считать, что она осчастливила Бревича, выйдя за него замуж. Так же думало и ее семейство, несмотря на то что именно от Ивана полностью зависело их благополучие. Бревича все это заботило мало – он не принимал своих родственников всерьез. Для Инны же всегда и все было серьезно, занимая строго определенное место. В ее жизни не могло быть незначимых мелочей – ибо она сама была очень значимой вещью.

Теперь – определенно и всерьез – Инна ненавидела бывшего мужа. Ненависти было так много, что она не могла уместиться внутри и обязана была излиться – какой-то страшнейшей местью. Странным образом это сближало Инну с женщинами Таиланда, которые, все в одном лице, как она считала, стали причиной ее жизненной катастрофы. То, что она теперь ощущала в отношении Бревича, совпадало с изречением обманутых тайских жен: «Death is not enough²⁰!»

Суть катастрофы заключалась, впрочем, не в супружеской неверности – на нее Инна легко закрыла бы глаза. Их отсутствие интереса друг к другу было взаимным, и у обоих не раз случались связи на стороне. Суть крылась в другом: Инну потрясло до самых глубин души то, как именно Бревич завершил их брак. И этого она не собиралась прощать.

За годы их супружества у нее тоже накопилось немало претензий. Накопилось и раздражение – в основном от того, что она никак не могла почувствовать вкус удавшейся жизни, хотя все атрибуты «успеха» были налицо. Виноватым в этом она считала Бревича – поскольку больше винить было некого. Он к тому же не желал видеть в ее сетованиях никакой глубины – лишь бесцеремонно заявлял в ответ, что Инне нужно перестать бездельничать и чем-то себя занять. Это оскорбляло ее, она считала – и часто жаловалась своим подругам – что муж ее не понимает и не хочет понять.

Потому, когда Иван, вернувшись из Бангкока, объявил о намерении развестись с ней без всяких на то причин, Инна, опешив поначалу, быстро пришла в себя. Она почувствовала, что перед ней замаячил достойный ее проект – появилось дело, заниматься которым можно увлеченно и долго. Смысл проекта состоял в том, чтобы выпить из Бревича всю кровь. Измотать его изнурительнейшим процессом, отсудить побольше – и еще больше, еще… У Инны появился блеск в глазах, она преисполнилась энергии, будто помолодела. Вскоре силами двух адвокатов был разработан план действий, полный коварных ходов, но тут в Москву прилетела Нок, и все пошло насмарку. Бревич повел себя бескомпромиссно, разъяснив и ей, и ее адвокатам, как он с помощью своих связей может оставить ее ни с чем, без жилья и без денег. Он звучал убедительно; ей пришлось принять его условия, но при этом злость, которую она затаила, была безмерна. Инна сформулировала для себя как данность: Бревич нанес ей непоправимый урон. Дело было не в деньгах – она все же получила не так уж мало. Дело было в том, что он в одночасье лишил ее вдруг найденного содержания жизни. И за это, сказала она себе, Бревич должен ответить.

За несколько бессонных ночей у нее в голове составилась изощренная схема. Главная роль в ней отводилась семейной паре Даниловых – «Саньку», имевшему с Бревичем свои счеты, и его жене Татьяне, которую Инна знала еще с институтских лет. Тогда они были близкими подругами, но после дружба уступила место зависти и злорадству. Теперь это пришлось очень кстати.

Первый шаг казался самым сложным, но удался легко: встретив «Санька», будто бы случайно, неподалеку от офиса, Инна пригласила его на кофе, и уже через несколько дней он стал ее любовником. Вниманием и лестью она умело разожгла его страсть, а потом вдруг объявила о разрыве.

«Я поняла, нам не по пути, – пожала она плечами на его недоумение. – Ты лузер по жизни, а скоро вообще останешься без работы. Мой бывший собирается тебя выставить, он не может простить, что бизнес когда-то был твоим, ты его зачинатель. Да и сами эти ваши кондеры – ты их любишь, а он нет, это его раздражает. Твоя жена ему говорила, что, мол, у тебя на них стоит лучше, чем на нее… Кстати, ты знаешь, что она спала с ним – чтобы мне досадить – почти весь прошлый год? Он со мной делился, в этом смысле у нас все было в открытую. Танька жаловалась ему не раз, что ты никуда не годен в постели. А ведь это не так, ты хороший любовник, у тебя такой мощный, толстый член…»

Данилов был взбешен, подавлен, испуган. Он поверил во все – и в неверность жены, и в то, что его выгонят из фирмы, и во внезапное прозрение-презрение Инны, к которому был готов, ибо сам давно уже перестал уважать себя. Тем же вечером он устроил дома отвратительную сцену, после которой его Татьяна собрала вещи и уехала к маме. Через пару дней он пытался с ней помириться, но в результате вновь впал в истерику и, желая уколоть побольнее, рассказал про свою недолгую связь с Инной. Это подействовало как бомба, и скоро стало ясно, что супруга вообще не собирается возвращаться. Данилов каялся и просил прощения, но она лишь рассмеялась ему в лицо и укатила вместе с мамой на турецкий курорт, оставив его в дождливой Москве.

Словом, Инне за какие-то три недели удалось многое. Это придало ей уверенности, убедило в собственной правоте. Вскоре она вновь позвонила Данилову, пожаловалась на одиночество, даже всплакнула в трубку и позвала его в гости. Они много пили – и, после спиртного, секса, пьяных, слезливых сетований на жизнь, будто сама собой возникла и стала утверждаться мысль о мести. Бревич предстал причиной всех бед, нынешних и грядущих, для них обоих. Это из-за него они оба теряли, теряют и будут терять – значит, нужно, чтобы и сам он прочувствовал суть потери. У него нужно отобрать что-то, внушала Инна, что-то самое дорогое, показать ему: он не всесилен, он так же слаб и уязвим, как все…

Так сформировался их тандем «мстителей», и способ мести был озвучен в ту же ночь. У Ивана нужно было отнять Нок – пусть на время, но взаправду, без шуток – чтобы он поверил и сполна ощутил всю боль. Чтобы заплатил – отчаянием бессилия и деньгами – за возвращение своей «игрушки». Серьезными деньгами, которые он задолжал им обоим.

Проснувшись утром и все вспомнив, Данилов сел на кровати, сжал лицо ладонями и издал долгий, протяжный стон. Он понимал, что собирается сделать нечто ужаснейшее, дичайшее – и почему-то знал: отступать поздно. Даже страх, от которого дрожали руки, не мог заставить его повернуть назад. Более того, у него на примете уже был человек, подходящий для подобного рода дел. Не кто иной, как «Валек» – друг детства Валентин Сахнов.

Валентин давно вернулся в Москву. В свое время он сделал неплохую карьеру в военном спецназе, быстро дорос до капитана, но потом его и подчиненную ему группу уволили из рядов за неблаговидный инцидент в Чечне. Это потрясло его до глубины души – несмотря на проблемы с дисциплиной, «Валек» служил честно. Он считал армию своим предназначением, а себя – убежденнейшим офицером, патриотом, не чураясь даже некоторой сакральности, говоря себе, что его жизненный путь – Путь Воина. Потому в увольнении он увидел крах всех мыслимых основ справедливости, а его разум долго отказывался признать случившееся.

Пару недель, пока оформлялись бумаги, он ходил в оцепенении, с остановившимся взглядом. От него шарахались встречные, принимая за опасного, непредсказуемого придурка. Затем оцепенение прошло, остались злость и обида. Получив документы, Сахнов поехал домой, в Москву, но на одной из станций, выйдя за пивом, повздорил с милицейским нарядом и отстал от поезда. Недолго думая, он сговорился с машинистом товарняка, шедшего в ту же сторону, и так доехал до самой столицы – сидя в задней кабине тепловоза, разглядывая поля, перелески, деревни, проносящиеся мимо, и горланя военные марши. Где-то там, на пути, его сознание пережило катарсис, перестроило картину мира. Он понял, что при любом раскладе останется тем, кем был всегда – воином. И его война теперь – за себя, против всего и всех.

В Москве Валентин первым делом пошел к Бревичу и попросился на место начальника охраны. Иван проявил радушие, похлопал по спине, угостил коньяком, но к себе не взял, опасаясь, что чеченская история всплывет и навредит бизнесу. Сахнов воспринял отказ как еще один серьезный удар. Это было нарушением «братства», к которому он по армейской привычке относился с пиететом. Но удивления он не испытал, было ясно: подлости судьбы – звенья одной цепи. Жизнь его переменила курс, и это нужно принять как есть.

Он пошел работать в частную охранную фирму и после привел туда нескольких сослуживцев. Вскоре все они рассорились с руководством, уволились и стали действовать своей «бригадой». Брались за все, моральных препон для них давно не существовало. Критерий был лишь один – деньги, и бизнес в общем шел неплохо. Богатые клиенты платили щедро – при этом свинство, с которым случалось сталкиваться, переходило все границы. Это вновь и вновь убеждало Валентина: жизнь движется не в ту сторону, но ее не повернешь обратно.

Иногда он беседовал на эту тему с «Саньком» Даниловым – они регулярно созванивались и, где-то раз в месяц, основательно напивались вместе. С сожалением Сахнов отмечал, что и «Санек» изменился к худшему. Дружба закончилась, теперь их объединяло лишь недовольство ходом вещей. С Бревичем же Валентин не виделся больше ни разу, но не забыл и не собирался забывать обиду. Он твердо верил, что им еще выпадет шанс поквитаться.

И вот шанс выпал – когда Данилов рассказал «Вальку» про замысел с Нок, тот согласился почти сразу. Все вставало на свои места: таких, как Бревич, нужно «учить» – и урок выйдет доходчив. Такие, как Бревич, должны платить – деньгами – и денег светит немало!

Роли распределялись очевидным образом: на Данилова возлагалось финансирование операции, а на Сахнова с его людьми – непосредственное исполнение. Стоимость заказа, озвученная Валентином, вначале показалась «Саньку» непомерной, но, поразмыслив, он согласился, надеясь на щедрый выкуп, который должен будет отдать Бревич. Разделить его они договорились поровну, хотя Сахнов имел на этот счет свои планы. Для него это был еще один аргумент в пользу «акции» – большой куш, если получится его урвать, позволит отойти от дел, сменить обстановку, даже уехать в другую страну. Как знать, быть может где-то в солнечных краях у моря ему придет в голову, что делать дальше со своей зигзагообразной жизнью…

Валентин привлек к операции самых надежных своих людей. После недельного наблюдения за Нок было решено похитить ее на выходе из салона в тихом Весковском переулке. Нок посещала его раз в два дня и всегда шла домой пешком – квартира Бревича была в соседнем квартале. Сопровождал ее лишь один охранник – присмотревшись к нему, спецназовцы решили, что он не создаст проблем. Операция началась и развивалась строго по плану, но план, как выяснилось, предусматривал не все.

Человек, охранявший Нок, был родом из Люберец и имел одинаковые фамилию и кличку – Конь. Его подготовка не шла в сравнение с выучкой бывших спецназовцев, но он был чрезвычайно крепким парнем, поднаторевшим в драках. Когда рядом с ним из ниоткуда вдруг возникли два незнакомца в масках, инстинкт помог ему чуть отклониться вбок. В результате он не отключился от короткого страшного удара в висок, а, упав, сумел перекатиться, выхватить пистолет и, находясь в полубессознательном состоянии, открыть беспорядочную стрельбу.

Почти все его пули ушли в никуда, кроме одной – она угодила в Нок, нанеся ей смертельное ранение. В последние секунды жизни у нее перед глазами пронеслось несколько картин. Она увидела отца и мать в дверях дома на деревянных сваях. Потом – желтую реку и своего любимого буффало. Потом – лицо неродившегося ребенка, похожее на лицо инопланетянина. Потом – больше ничего.

В течение часа после провала акции исполнители исчезли из города, а Валентин вызвал Данилова на срочный разговор. Они условились встретиться в парке, в малолюдной части, где когда-то играли в разбойников и казаков. Александр пришел первым, Сахнов увидел его из-за деревьев. Тот стоял и курил, нервно переминаясь с ноги на ногу – хоть и не знал о случившемся и о том, что его ждет.

Протягивая руку, Валентин спокойно сказал: «Здорово!» – тут же неуловимым движением сбил «Санька» с ног и, наклонившись, сделал то, чему научился в Чечне – полоснул по горлу, внимательно следя, чтобы на него не попала кровь. Несколько секунд он стоял и смотрел на труп друга детства. Ему было ясно – именно к этой точке и вела его судьба, избрав самую ложную из траекторий. Потом он тщательно протер нож, швырнул его в кусты и зашагал прочь. Больше его никто никогда не видел.

Глава 10

Известие о смерти Нок ввергло Ивана в подобие ступора. Он почти ничего не чувствовал и не реагировал на мир вокруг – словно мира не существовало вовсе. Рецепторы бездействовали – их сигналы больше не обрабатывались мозгом. Мозгу было все равно.

При этом некий автопилот помог ему, как всегда эффективно, разобраться с насущными делами. Прежде всего, Иван позвонил Пим – она немного говорила по-английски. Выбирая самые простые слова, он донес до нее трагическую новость и попросил помочь ему в разговоре с родителями, предварительно их подготовив.

Пим согласилась; они все встретились в Скайпе на другой день. Иван увидел на экране двух разом постаревших людей, придавленных свалившимся на них горем. Он сказал, медленно, почти по складам: «Нок больше нет. Нашего с ней сына нет тоже. Я могу только привезти ее для похорон и найти тех, кто виновен. Я это сделаю».

Отец Нок встал и ушел, так и не произнеся ни слова. Мать закрыла лицо ладонями и разрыдалась. Было ясно: больше говорить не о чем. Пим махнула Ивану рукой, чтобы тот разъединился.

Через два дня Бревич сидел в самолете с забальзамированным телом Нок на борту. Это было его второе путешествие в Таиланд, путешествие скорби. Все девять часов полета он провел, почти не двигаясь, невидяще глядя перед собой. Лишь только стюард, приветствуя пассажиров, произнес слово «Бангкок», ступор-анестетик стал проходить, уступая место отчаянию и боли. Боль накатывала и отступала – волнами мутного океана.

Бревич понимал: океану нет предела. Все, что связано с Нок, не имело и не будет иметь границ. То, что он ощущает сейчас – лишь предвестие чего-то страшного, ждущего впереди. Он знал, что оно, это страшное, придет, и готов был его принять, а пока у него была соломинка, иллюзия защиты. В каком-то смысле они с Нок все еще оставались вместе. Она была почти рядом, в том же самолете.

За это он и цеплялся, сжав челюсти, сгорбившись в мягком кресле. Перед внутренним взором стояло ее лицо – лицо живой, радостной Нок, какой он привык ее видеть. К нему, словно стальной цепью, было приковано сознание, вокруг него наматывали круги судорожные обрывки мыслей. Казалось, они звучали на лету – воющей, горькой нотой. От них расходилось гулкое эхо, потом они соскакивали с круга, барахтались в топи, вязли в зыбучих песках, так и не сформировавшись ни во что…

Из бангкокского аэропорта, на специально заказанном автомобиле, он привез тело Нок в дом ее родителей, а сам поселился неподалеку, в единственном на всю округу отеле. Тем же вечером состоялась первая из церемоний прощания, на которую собралась вся деревня. Иван не участвовал в ней, лишь наблюдал, стоя чуть в стороне. Любой обряд, что бы он ни значил, казался ему теперь фальшивым, лишним.

Тело Нок лежало на столе, укрытое покрывалом. Обнажены были лишь ее голова и правая ладонь. К ней по очереди подходили люди, выливали ей на руку немного воды со сладковатым цветочным запахом. После каждого подошедшего пожилой монах произносил певучую молитву. Это длилось долго, Иван молчал и хмурился, будто чувствуя, что Нок отдаляется от него с каждым новым омовением.

Затем вокруг ее запястий и лодыжек тот же монах повязал браслеты из белой нити. Стол с телом украсили цветочными гирляндами. Их запах дурманил, у Бревича кружилась от него голова. Он вышел на улицу и зашагал к отелю, чувствуя с невероятной остротой, что скоро время, как вода, утечет сквозь пальцы – Нок уйдет из его жизни навсегда…

По буддистским правилам прощание длилось пять дней. Иван приходил около полудня и просиживал рядом с Нок до сумерек. Около шести, когда чуть спадала жара, в доме появлялись монахи, начинался молитвенный обряд. Потом все расходились, Иван тоже брел к себе. Единственный человек, с кем он за день обменивался словами, была Пим. Мать Нок проводила все время в слезах и домашних хлопотах, отец же, бродящий по дому с застывшим лицом, окруженный черным облаком, не говорил ни с кем, а Ивана словно и не замечал вовсе.

В отеле Бревич что-то ел – наскоро, не замечая вкуса. Затем брал с собой в номер бутылку тайского рома и вытягивался на кровати. Его принимала в себя ночь, густая, жаркая тьма. Вокруг царило беззвучие, которое оттеняли цикады и чуть слышный шорох лопастей вентилятора над головой. Иван переносился в другую действительность, погружался в транс. Вновь, как в самолете, перед его глазами была Нок, смеющаяся, полная жизни. Ее лицо завораживало, он медитировал на него, как на хрустальный шар.

Четыре первых ночи видения были полны конкретики. Бревич вспоминал и заново проживал дни, проведенные с ней вместе. От знакомства до первой близости, от разлуки до свадьбы и потом – неделю за неделей счастливой московской жизни… Ее взгляд в бангкокском аэропорту. Встречу в офисе на виду у изумленной охраны. Завтраки по утрам на кухне, залитой солнцем. Визиты к доктору и разглядывание ультразвуковых снимков… Все это представало перед ним в строгом хронологическом порядке. Образы были ярки – как наяву или под действием мощного галлюциногена. Казалось, он слышал голос Нок, ощущал ее запах.

Потом, без предупреждения, его разум заволакивала мутная пелена. Все картины исчезали, им овладевало безраздельное, слепое бешенство. Иван сжимал кулаки, будто чувствуя свои пальцы на горле каждого из врагов, виновников его горя. Он рвал их плоть, уничтожал их души, придумывал ужаснейшие кары. Сердце его скакало, дыхание прерывалось. Он понимал, что злоба, разросшаяся до границ мира, убивает, душит его самого – и глотал из бутылки, пытаясь обуздать ее буйство. Гибнуть было нельзя – пока не произошло отмщение.

Перед рассветом он наконец погружался в дремоту, но вскоре выныривал из нее, жадно хватая воздух. Ему снилось одно и то же, пусть на разный манер – что Нок в беде и ему не под силу ее спасти. Это было противоестественно, невыносимо – для него, привыкшего, что он может все… Бревич, давно не испытывавший страхов, стал по-настоящему бояться этого сна. И никак не мог от него отделаться.

В последний, пятый вечер, поднимаясь в номер, он вдруг застыл на месте. Его пронзило внезапное осознание: завтра Нок исчезнет окончательно, навсегда. Бревич сбежал по ступенькам вниз, пошел быстрым шагом назад, в деревню, плутая в темноте. Его гнала мысль – он должен сделать что-то, отдалить, помешать…

Улица, на которой стоял дом Нок, была освещена двумя тусклыми фонарями. Приблизившись, Иван увидел на крыльце силуэт. То был ее отец, он стоял и смотрел вдаль, один перед всем миром. В его позе было столько безнадежности, что Бревич тут же понял: ничего изменить нельзя. Он отступил в тень и около получаса наблюдал за чужим ему человеком, с которым они, очевидно, чувствовали одно и то же. Потом пошел назад – в свою тесную комнату, к шороху вентилятора и бутылке «Сангсома».

В ту ночь его внутренний взгляд почему-то размылся, лицо Нок затмилось. Конкретика уступила место абстракции – перед Бревичем в неразборчивых образах проходила вся его жизнь. Он как будто наблюдал ее со стороны, из других пространств, произвольно передвигаясь от точки к точке, от одного ее момента к другому. В черно-серо-белых пятнах, в чуть трепещущих синусоидах он угадывал годы своего бизнеса, успех и богатство, череду женщин, любовниц, жен. Все это теплилось едва-едва, почти не отличаясь от фона. А потом – невероятный всплеск амплитуд и красок, выброс за пределы всех мыслимых шкал. Бешеная пляска аналоговых сигналов, новая молодость, возбужденность жизнью и… возвращение серости, но уже без синусоид; пустота. Будущего не существовало, на его месте зияла пропасть. Как-то жить еще можно было лишь тут – в номере дешевого отеля с вентилятором под потолком, разгоняющим мутную тьму…

На другой день тело Нок было сожжено в крематории. Церемония – с фейерверками и петардами, подаяниями монахам и обильным застольем – длилась долго, с утра и до темноты. Считалось, что это – буддистское торжество смерти, праздник освобождения от земных тягот, шаг к возрождению. Но для Ивана и родителей Нок в происходящем было лишь горе, перед которым любые религии бессильны.

Бревич просидел весь вечер над нетронутой тарелкой, глядя в пол. Он не пил ни капли спиртного, был трезв и полностью погружен в себя. Ближе к ночи, когда знакомые и соседи наконец разошлись, он вышел из дома и сел на ступеньки, обхватив голову руками. Едва ли не впервые в жизни он ощущал полнейшую растерянность – не зная, что ему делать, куда идти, как спасаться.

Потом к нему подошла Пим, села с ним рядом. Ей хотелось помочь ему хоть чем-то. «Знаешь, – сказала она, – тут, в доме, сохранилась комната… Нок провела в ней детство и потом жила всякий раз, когда приезжала нас проведать. Хочешь там побыть?» – Иван молча кивнул.

Пим поговорила с матерью, та была не против. Бревича проводили в комнату Нок и оставили одного. Сначала он сидел за ее столом – чистым, без единого пятнышка – затем стал ходить из угла в угол, бесшумно, как зверь, загнанный в смертельную ловушку. Его разуму становилось все хуже. Отчаяние и боль взяли в кольцо, кружили, как демоны, где-то рядом. Бревич чувствовал их дыхание, их неодолимую мощь.

Под ногой вдруг скрипнула половица. Это чуть отвлекло его, он замер на месте; затем, осторожно ступая, подошел к настенной полке. Там лежала стопка тетрадей – Бревич стал рассеянно перелистывать их одну за одной. В полумраке, в свете тусклой лампы он разглядывал почерк Нок – сначала детский, старательно-аккуратный, потом окрепший, взрослый. Водил пальцем по строкам и пытался понять смысл иероглифов, цепляющихся друг за друга, образующих причудливую вязь…

В одной из тетрадей, ему попались страницы с короткими стихотворениями, переведенными на английский – наверное, в качестве упражнения. Он стал читать их – все так же рассеянно, едва вникая – и вдруг вздрогнул, напрягся, замер, наткнувшись на четыре строки, подчеркнутые красным. У него подогнулись ноги, он сел за стол, впился взглядом в разлинованный лист. Твердил слова про себя, шевелил губами, шептал их вслух.

You will lose me on a cold night under a blanket of hostile darkness, but we’ll meet under another Sun if you look for me hard enough²¹, – перечитывал он вновь и вновь. Искры вспыхивали у него перед глазами, мысли словно взбесились, не поддаваясь контролю. Преграды пали, подточенные последней каплей, хлынул поток. И, не разбирая, захлестнул собой все.

В те секунды Иван понимал: его разум переходит в новое качество – навсегда. Вырывается на свободу, сбросив путы, или сам влечет себя в худшую из темниц – не суть важно, имя им одно и то же. Прочь названия, и демоны прочь; в новом качестве – спасение, панацея.

Он теперь видел все без помех: Нок не покинула его, то был лишь трюк, хитрость мелкого враждебного мира. Их совместный космос простирается куда дальше – она знала, чувствовала это еще до их встречи. Она заранее подала ему знак, заготовила для него послание, в котором все сказано предельно ясно. Без недомолвок, без умолчаний!

Иван просидел над раскрытой тетрадью несколько часов. В середине ночи Пим принесла ему воды с лимоном и немного риса. Он обернулся к ней, и она отшатнулась, увидев, каким огнем горят его глаза.

«В нем дух скорби, он ведет с ним битву», – сказала она матери, но это было очень далеко от правды. Иван больше не имел времени на скорбь. Он был человеком действия, умеющим добиваться цели. И теперь у него появилась самая важная в жизни цель.

Шаг за шагом в его в голове выстраивался план действий. Бревич осознавал всю сложность задачи, но не сомневался, что решение найдется. Чувствуя, что пока не готов гадать, он не пытался наделить смыслом понятие «другого Солнца». Просто знал, что такое место есть.