Текст книги "Перепутье (сборник)"

Вадим Дядик
Перепутье

© Вадим Дядик, 2017 г.

© ООО «СУПЕР Издательство», 2017 г.

* * *

Перепутье
(Частная хроника времён перестройки)

От автора:

Признаюсь сразу и честно: не смотря на подзаголовок, что это – хроника «лихих девяностых», когда вся страна оказалась на перепутье, Вы не найдёте здесь ни кровавых разборок, ни яростных дебатов о «демократиях», ни громких заказных убийств и мудрёных расследований, ни смачных эротических «картинок», «ментов» и тюрем. Ничего такого здесь нет. Да и сама перестройка упоминается постольку, поскольку в это время живёт простой мужик Чуркин и многие другие простые люди провинции, а политические бури бушевали, в основном, в столицах да «в верхах». Нет, конечно, они тоже спорили и пытались разобраться в мешанине идей, терминов и событий, но их мнение никого не интересовало. Ими – манипулировали. А они – просто жили. В основном трудно, одним словом, выживали. И просто работали. И просто любили. Это – хроника любви двух, в общем-то, романтичных людей, которых в непростые времена перепутья свела судьба. Они тоже оказались на перепутье. На личном перепутье.

«Коряга»
(первая половина октября 1988 года)

Чуркин осторожно постучал в двери с надписью «КБ-2». Никто не ответил. Он робко открыл дверь и заглянул внутрь: людей было не видно, но и тишины не было. Стоял общий гул. Было слышно, как кто-то негромко мурлыкал незатейливый мотивчик. О чём-то бодро шептало радио. Где-то за кульманом двое яростно спорили о «базе»», от которой надо «плясать». Чуркин огляделся и понял, что все инженеры «спрятались» за своими кульманами.

Напротив входа, у окна, конструктор, вдумчиво поглядывая то на пустой лист ватмана на кульмане, то на чертеж на столе, старательно поворачивал кисть руки в разные стороны: приставит руку к кульману ладонью к себе, посмотрит в чертёж, потом осторожно заводит руку за спину, оглядывается и, опять вдумчиво, рассматривает уже тыльную сторону ладони.

Чуркин в растерянности топтался на месте, боясь отвлечь инженеров от «творческого процесса». Наконец, конструктор, только что внимательно рассматривавший ладонь, обратил на Чуркина внимание:

– Вам кого?

– Да, вот… вопрос у меня… по одному приспособлению. – Чуркин протянул конструктору чертёж.

Конструктор мельком взглянул на чертёж:

– И что тут?

– Ошибка тут… По-моему…

– Та-а-аак… Екатерина Дмитриевна! Тут Вашим приспособлением интересуются. Говорят, ошибочка в чертеже имеется.

– Ой! – раздался женский испуганный голос из угла около окна, и из-за кульмана вышла невысокая стройная блондинка. Посмотрела на Чуркина, почему-то смущённо замешкалась, потом стремительно подошла к нему и деловито произнесла:

– Ну-ка, посмотрим, что за ошибочка… – она взяла чертёж, подошла к столу начальника, что располагался у входной двери, развернула чертёж и, взглянув на него, вздохнула:

– Так я и знала – «коряга». И где тут ошибка?

Чуркин показал на два размера:

– Вот и вот. И ещё вот этот уголок…

– Не может быть! Я же их сто раз пересчитывала, проверяла по изделию…

– Да я тоже проверял. Не сходится.

– И на много?

– Изрядно. Этот размер на 3,27, а этот – на 5,33 миллиметра. Если, конечно, этот уголок двенадцать градусов семнадцать минут.

– Ничего себе… А Вы металл уже сделали?

– Не весь. На этих размерах и споткнулся. Сейчас на моей координатке стоит. Мастер сказал, чтобы я сам с Вами разобрался…

– Та-а-ак. – послышался за их спинами голос с хрипотцой, – раз сам Александр Степанович пришёл разбираться, значит, дело сурьёзное.

– Ой, Николай Филиппович! – обрадовалась Катерина. – Что делать? Вот, смотрите…

– Здравствуй, Шурик. – поздоровался с Чуркиным Николай Филиппович. – Ну, и что тут у вас…

И они, склонившись над чертежом, долго обсуждали какие-то «базы», «пуговки» и углы. Наконец, Николай Филиппович пытливо взглянул на Катерину и укоризненно спросил:

– Как же так, Екатерина Дмитриевна?..

– Так, Николай Филиппович, Вы были в отпуске, а Виктор Иванович торопил: давай-давай, сроки поджимают…

– Давай-давай… сроки… – ворчливо заметил начальник, и подытожил: – Значит, так, Екатерина Дмитриевна. Вы сейчас пойдёте с Александром Степановичем в цех и на месте всё уточните. Ещё раз всё внимательно просчитайте и зафиксируйте. Потом напишете техуказание и выпустите извещение. Ясно?

– Конечно, Николай Филиппович.

– А ты, Шурик, подстрахуй её: она у нас девушка талантливая, но торопыга. – И, лукаво улыбнувшись, нарочито погрозил пальцем. – И не обижай её.

– Ага, меня обидишь… – засмеялась Екатерина Дмитриевна.

Они вышли из инженерного корпуса, и какое-то время шли молча. Под ногами шуршали опавшие листья молодых кленов и берёзок, рассаженных по всей территории НИИ. Стоял на удивление погожий, солнечный день октября. Наконец, Чуркин, преодолевая непонятную скованность, спросил:

– Екатерина Дмитриевна, я заметил, что вы все обращаетесь друг к другу по имени-отчеству. Почему?

– Да, это своеобразный этикет – на работе только по имени-отчеству. Александр Степанович, а почему Николай Филиппович назвал Вас Шуриком?

– Во-первых, давайте договоримся: называйте меня просто Шура. Можно – Саша. И – на «ты». А, во-вторых, я же учился у Николая Филипповича в училище. Он у нас преподавал черчение, допуски и посадки, технологию машиностроения… Его все ребята очень уважали.

Мужик он строгий, но справедливый. А, в-третьих, Екатерина Дмитриевна…

– Знаете, Саша, давайте тоже без отчества. Просто – Катерина. Можно ещё – Катя. – И, взглянув на Чуркина, озорно добавила, – или – Катюша. И – на «ты». Хорошо?

Чуркин остановился и, молча, в обалдении рассматривал её всю: правильные черты лица, большие зеленые глаза, задиристо вздёрнутый небольшой носик, по-детски припухлые губы, спадающие на плечи золотистые локоны, ладная фигура. Даже – фигурка…

– Так что вы хотели сказать, в-третьих? – чуть улыбнувшись его изучающему взгляду, спросила Катерина.

– А? А, ну да. Дядька он мне. Если б не он, я бы училища и не закончил. Потом в армию писал часто, после армии устроил сюда. Вот с тех пор и работаю здесь… – Чуркин помолчал и, ухмыльнувшись, добавил: – Он меня всё уговаривал в институт поступить. Мол, из тебя, Шурка, хороший инженер выйдет…(«Тоже же мне – расхвастался…» – мелькнуло в голове.) Да куда ж мне…

– А, в самом деле, Саша, почему не поступили?

– Это длинная история, Екатерина…Катя…

– А всё-таки?

– Женился рано. В десятом классе. Так что, Катерина Митревна, опасный я мужик для девушкав. – Улыбнулся Чуркин. – Николай Филиппович не зря пальчиком погрозил.

– Ой, страшно, аж жуть! – Засмеялась Катерина.

И они пошли дальше.

– Ну, вот. Ваша «коряга», Катерина Митревна, во всей своей красе. – Сказал Чуркин, когда они, наконец, добрались до его станка, что стоял в углу цеха в отгороженном от остальных станков стенами из стеклянных блоков.

Катерина подошла к станку и долго и внимательно рассматривала своё «произведение» со всех сторон.

– Осторожно. Не испачкайтесь. – Предупредил Чуркин и подал Катерине чистый синий халат. – Вот, оденьте.

– Спасибо. – И, не отрывая взгляда от «коряги», Катерина машинально надела халат и тихо сказала:

– Странно…

– Что – странно?

– Понимаете, Саша, каждый раз, когда вижу свои приспособления в металле, всегда удивляюсь: неужели это всё я наворотила?

– А то кто ж? Вот, в чертеже и «хвамель» стоит – Берёзкина. Только тут не понятно – ещё Березкина или уже Берёзкина?

– Берёзкина, Саша, Берёзкина. Ещё Берёзкина. – раздумчиво проговорила она, продолжая рассматривать «корягу». – Так… так… Ага! Ну-ка, Саша, давай ещё раз посмотрим чертёж.

И они дружно склонились над чертежом, разостланным тут же на столе станка, и погрузились в дебри поисков решения: перекидывались техническими терминами, тыкали пальцами то в чертёж, то в приспособление, спорили, соглашались и снова спорили. Наконец, Чуркин оторвался от чертежа и решительно рубанул:

– Да, нет же, Катюша… Простите… – смутился Чуркин.

– Шурик, – улыбнувшись, сказала она, – мы же с тобой договорились…

Чуркин подошёл к письменному столу, что стоял недалеко от станка, достал лист бумаги и микрокалькулятор МК-61, быстрыми движениями нарисовал схему:

– Вот смотри. Вот плоскость, в которой находятся эти «дырки». Она расположена под двумя углами: к основанию под этим углом и ещё под вот этим углом вот к этой плоскости. Кстати, его надо указать: а то размерная линия есть, а размера нет. Вот и вот у нас размеры, которые нам нужны. Так?

– Так.

– Чтобы их найти нам нужно… – Чуркин взял микрокалькулятор и погрузился в вычисления, сопровождая их пояснениями и тут же отмечая результат на схеме, – и получается… Получается разница между указанным тобой вот этим размером и тем, который должен быть, пять и тридцать три сотых миллиметра.

– Ну-ка, ну-ка. Ещё раз, Шурик. – И снова их головы склонились над схемой. И снова посыпались термины из техники, геометрии и тригонометрии. Снова их волосы – золотые локоны Катерины и рыжие вихры Чуркина – касались друг друга, а карандаш то и дело перекочёвывал из рук в руки, причём её рука иногда подозрительно долго задерживалась на его руке…

– Та-а-ак. Воркуем, значит, голубки… – на их плечи легли чьи-то руки, и Катерина с Чуркиным, вздрогнув, дружно обернулись. Катерина решительно убрала чужую руку, Чуркин чертыхнулся, а высокий и поджарый мужчина, засмеявшись, укоризненно сказал Чуркину:

– Ты бы хоть представил меня сеньорите. Или сеньоре?

– А, что, это имеет значение? – хмыкнула Катерина.

– Березкина, Екатерина Дмитриевна. – Растерянно представил Чуркин Катерину.

– Георгий Павлович Кротов. – Галантно поклонившись, представился мужчина, и, нахально, даже нагло, рассматривая Катерину с головы до ног, с улыбкой добавил: – А я иду в здравпункт, вижу, идёт парочка и о чём-то так это интимно и мило беседует. Дай, думаю, зайду, познакомлюсь с очаровательным созданием…

– Ну, и как я Вам? Хороша, правда? – Катерина изящным движением тряхнула головой, волосы взлетели и опустились на плечи струящимся водопадом, в зелени глаз мелькнул ироничный, холодный огонёк.

– Вах, какой дэвушка! А! И што дэлает такой пэрсик сиводня вэчэром? А? – По-кавказки, жестикулируя, пытаясь обнять Катерину за талию, заворковал Кротов.

– Хороша Маша да не ваша! – отрезала Катерина, сняла халат, положила его на стол, и, уже подойдя к двери, обернулась и обратилась к Чуркину: – Александр Степанович, я сейчас у себя всё ещё раз просчитаю, напишу техуказание и после обеда зайду к Вам ещё и всё обговорим…

– Конечно, Екатерина Дмитриевна. – Пробормотал Чуркин.

Катерина вышла, а Кротов проводил её вожделенным взглядом, потом обернулся к Чуркину и с хитрецой спросил:

– И что вы будете обговаривать?

– Слушай, ты, генсекс, голодной куме… шило в штанах?

– Намекаешь? Мол, на чужую кровать рот не раздевать…

– Послушайте, Георгий Палыч, кроме постельных мотивов у Вас есть еще какие-то темы? – ехидно спросил Чуркин.

– Да, ладно тебе, Шурик. Шуток не понимаешь? Или ревнуешь?

– Ещё чего. – Отмахнулся Чуркин и хмуро спросил: – Чего надо-то?

– Да, дело есть. Профкому на одно мероприятие нужна наличность …

– Ага. Щас. Только я, кажется, чековую книжку забыл. На рояли. В филармонии.

– Да, не злись ты, Шурка. Послушай сначала: ты напишешь заявление в профком на материальную помощь 250 рублей. Получишь. Мне отдашь 230. Двадцатка – тебе. Договорились?

– Ладно, шут с тобой. Давай твою бумажку. – Примирительно сказал Чуркин, взял у Кротова бланк, заполнил его, подписал и вернул обратно.

– Завтра после двух зайдёшь в кассу профкома и получишь. Ну, бывай!

– Покеда…

Кротов ушёл, а Чуркин долго ещё сидел за столом весь какой-то взвинченный, а точнее, как говаривала его покойная мать, в «растрёпанных чуйствах».

Он знал Кротова давно. Как никак, учились в одной школе, только в параллельных классах. Уже тогда, в десятом классе, тот считал себя неотразимым, и многие девчонки, в самом деле, по нему тайно вздыхали. А он с ними не церемонился и вёл себя уверенно и напористо. Да и здесь, в НИИ, он не изменил своему амплуа покорителя женских сердец. И тел – тоже: по всему НИИ ползли «шорохи» о его «победах». А когда он стал секретарём партбюро одного из отделов, за ним и закрепилась кличка «генсекс». Правда, у Чуркина была своя версия такого прозвища: как-то в пылу яростного спора Чуркин при людях обозвал его «Георгий-Оргий»… Потом он стал замом председателя профкома НИИ, но кличка к нему прилипла прочно. Не так давно Чуркин спросил его напрямую, мол, скольких женщин тот соблазнил? На что Кротов пространно начал объяснять «тупому и наивному Чуркину», что, мол, не считал, и что они сами к нему льнут, поскольку в нём они видят настоящего мужчину, способного оценить женское очарование и их страсть. А одна, мол, вообще ему сказала, что он единственный в НИИ мужик, на котором брюки сидят, как положено. Чуркин знал, конечно, что Жорка за собой очень даже следит: не дай бог, если он заметит какой-нибудь прыщик на лице или пятнышко на рубашке. Кроме того, очень не любил выглядеть хоть в какой-то степени смешным. Поэтому всегда был предельно подтянут, в меру ироничен и очень обходителен. Во всяком случае, на людях. А по поводу своей фигуры, не без самолюбования, заявил Чуркину, что у него, у Жорки то-бишь, мужская стать, а у Чуркина – комплекция начальника, «а бабы, они, Шурик, не дуры – им самца подавай. Лучшего»…

– Тьфу ты, тоже мне – «самец»… – с досадой пробормотал Чуркин, – дался мне этот Георгий-Оргий…

Он развернул нарисованную им схему, придвинул чертёж и, вздохнув, снова погрузился в хитросплетения расчётов. Когда он их закончил, ещё раз внимательно посматривая в чертёж и схему, тихонько приговаривал: «Так… так… Ну, да… Ага… А здесь?.. Да, нет – всё правильно… Ну-ну…». И, наконец, решительно сказав: «Ну, что ж, Чуркин, в атаку!» – начал настраивать станок, нажимая на кнопки, вращая ручки и переключая рычаги станка. Станок, плотоядно заурчав, ожил и Чуркин, забыв про «растрёпанные чуйства» и Жорку, вдохновенно отдался работе.

Только в столовой, за обедом, он снова вспомнил о нём и решил, что он мужик, в общем-то, ничего и, быстрее всего, умышленно создаёт вокруг себя ореол этакого неотразимого сердцееда: каждому хочется быть значимым и выделиться из общей массы каким-нибудь «выпендриванием». Вот и «выпендривается»…

После обеда Чуркин пару раз звонил Катерине, уточнял некоторые нюансы и снова с головой уходил в работу, не слыша и не замечая ничего вокруг, и чисто машинально то бубнил какой-нибудь стих, то мурлыкал какую-нибудь песенку. Естественно, он не заметил, как в конце смены в его «закутке» появились Катерина, хотела сразу с порога что-то сказать, но, удивлённая, остановилась, придержала входную дверь и тихонько присела на стул возле стола, с затаённой улыбкой прислушивалась к его «художественному чтению» – он как раз читал Маяковского:

– …отсыреет и броня-а-а. Дремлет мир, на Черноморский округ синь-слезищу морем оброня. – выключил станок, обернулся и… замер: – …Оп-па на!!! И давно Вы тут, Катюша?

– Да нет. Минут пять, наверное. А что это ты так проникновенно декламировал?

– У-тю-тю… А подслушивать, Катюша, нехорошо… – смеясь, Чуркин погрозил пальчиком, и – серьёзно: – Маяковский. Со мной такое бывает. Когда очень увлекусь. Хотите кофе? Растворимый.

– Конечно, хочу! – С радостью согласилась Катя и, когда Чуркин вручил ей банку, ахнула: – Ух, ты! Откуда у тебя такой?

– Тсс. Контрабанда. С очень чёрного рынка… – прикладывая палец к губам, таинственным шёпотом произнёс Чуркин, засмеялся и пояснил:

– Так, ведь у меня тёща с женой работают в общепите. Тёща – в центральном ресторане, а жена – в обкомовской столовой.

– Хорошо устроился. А, можно, я с тобой буду дружить?

– А это будем посмотреть на Вашу поведенцию, Катерина Митревна.

– Я буду хорошей девочкой, Шурик! Очень-очень хорошей! И послушной.

– Правда?

– Правда-правда. Честное пионерское!

– Ну, тогда – уговорила.

Они весело засмеялись.

– Но и это ещё не всё… – и Чуркин разложил на столе газету, достал кружки, ложки, сахар, лукаво взглянул на Катерину (знай наших!) и – бутерброды с красной икрой и сервелатом. Катерина всплеснула руками:

– Ничего себе!

– В нашем департаменте тока так. – шутейно-солидно произнёс Чуркин и, перекинув через руку замасляную тряпицу, подобострастно добавил: – Прошу, момзелька! Кушать подано!

– Благодарствуйте, барин. С превеликим удовольствием. – Приняла его игру Катерина, сделала книксен, села и уже капризно: – А почему я не вижу тут заливных соловьиных язычков с оливками? А ананасы…

– Простите, сударыня, но их все ещё вчера изволила откушать на своём юбилее Гертруда Матвеевна, моя тёща… Так что, простите, но это всё, что осталось от ея щедрот. Уж, не обессудьте.

Они засмеялись и, перекидываясь шуточками, принялись за кофе и бутерброды. Чуркин с удивлением отметил, что он свободно, словно знаком с Катериной уже «тыщу лет», сыплет шутками, находит нужные слова, нисколько не смущаясь, сыплет всплывшими вдруг в памяти, рискованными анекдотами и, вообще, чувствовал себя с ней на удивление непринуждённо и, даже – легко и бесшабашно. Незаметно разговор снова перешёл на «корягу». Они подошли к станку, и Чуркин снова показал Катерине все искомые размеры и тонкости настройки станка. Катерина, кивая головой, внимательно слушала пояснения Чуркина. Даже когда Чуркин уже отошёл к столу и взялся за кружку с кофе, она всё ещё осматривала свою «корягу» со всех сторон и, наконец, тихо пробомотала: «Вот теперь понятно, где была зарыта собака…».

– Катерина Митревна, кофей стынет, однако… – оторвал её от «коряги» Чуркин.

– И то, правда. Ой, Саша, Вы пьёте из моей кружки!

– Ну и что?

– Да, нет, ничего… Только я пила с этой же стороны.

– Да? Тогда будем считать, что мы поцеловались. – Лукаво глядя на Катерину, нашёлся Чуркин.

Катерина смутилась, потом, рассмеявшись, не менее лукаво, с чёртиками в глазах, спросила:

– А, что слабо поцеловать девушку?

– Так, мы… это… щи лаптем хлебам… Мы этому не обученые-с… – растерялся Чуркин и неуверенно рассмеялся.

Катерина облегчённо подхватила его смех, и разговор снова зашёл о разных разностях: о школе, в которой, как оказывается, они учились вместе, о школьных вечерах и драмкружке. Чуркин с иронией рассказал, как они с друзьями создали тайный орден и даже получили за это выговор по комсомольской линии, а потом… Потом он женился…

Катерина вспомнила, с каким восторгом она смотрела сцены из их спектаклей, переживала за героев и ужасно завидовала «актёрам» и даже в одного из них была тайно влюблена до беспамятства. Но он не обращал на неё ни малейшего внимания. Он-то был уже «взрослый», а она – пигалица четвёртого класса. И она со смехом обрисовала тогдашнюю себя: замухрышка замухрышкой, на тонких цыплячьих ногах и, вообще, кожа да кости… А теперь – «позарастали стёжки-дорожки, где проходили милого ножки»…

Они уже допивали кофе и доедали последние бутерброды, когда ворвалась Светка Лукьянова и, что называется, с порога затараторила:

– Чуркин! Звонила Ленка, просила передать, что она сегодня задерживается часов до двенадцати: у них там какой-то сабантуй… Ой, здравствуйте! Может, угостишь кофеём? – она кинула многозначительный взгляд на Катерину, на Чуркина, и, не дожидаясь приглашения, налила кофе и всё той же скороговоркой продолжила: – Так что ей передать?

Смутившийся было Чуркин, уже пришёл в себя и ответил спокойно:

– Передай, что я тоже задержусь: у меня тут проблемы с этой «корягой». Разбираюсь вот с её конструктором. Да ещё шабашку главному инженеру надо доделать.

– Ну-ну… Шабашка, значит… – она опять многозначительно взглянула на Катерину и Чуркина, залпом выпила кофе, и, стремительно направляясь к выходу, мимоходом кинула: – Смотри, не до утра задерживайся.

Чуркин озадаченно почесал затылок и обречённо вздохнул.

Катерина, улыбаясь, с лёгкой иронией участливо спросила:

– Ну, что, Шурик, попался, как кур в ощип?

– Ну, почему же… Хотя, конечно, жене доложит в лучшем виде. Даже то, чего не было. Да, ладно. Бог с ними, со сплетниками. Может у них планида такая… А моя планида на сегодня – твою «корягу» доделать. Потом ещё шабашку. Так что в атаку, Чуркин! – И он направился к станку.

Снова заурчал станок: Чуркин, нажимая на кнопки управления, осторожно подводил «корягу», закреплённую на глобусном столе станка, к зоне обработки.

Катерина молча наблюдала издали, потом тихонько подошла к Чуркину и, заглядывая через его плечо, шёпотом спросила:

– А, можно, Саша, я ещё побуду здесь. Посмотрю, как ты будешь издеваться над моей «любимой корягой»?

– Да, бога ради! – даже как-то обрадовано согласился Чуркин и засмеялся: – Если, конечно, не спешишь на свиданку.

Из проходной они вышли поздно: было уже около одиннадцати, и в небе, загадочно мерцая, хитро подмигивали звёзды. Пахло опавшими листьями и свежей сыростью надвигающегося тумана. Они шли молча. Наконец, Катерина нарушила затянувшееся молчание:

– Саша, вот вы читали Маяковского. Это же лирика. А ведь он писал типа: «Я волком бы выгрыз…»…

– Ошибаешься, Катюша. У него потрясающая лирика. Да, взять, хотя бы – «Флейту-позвоночник». Не читали? Вот послушайте…

И Чуркин начал читать. Он читал в необычной манере: без принятых в таком случае «громогласности» и пафоса. Он произносил слова просто, мягко, с какой-то горечью и даже то ли обидой, то ли досадой. Он не заметил, как Катюша взяла его под руку и, изредка вскидывая на него глаза, зачарованно слушала эту поэму о неразделенной любви.

А Чуркин читал и читал: он читал Есенина, Пушкина, Евтушенко, и даже любимый монолог Отелло… Он, что называется, «сел на любимого конька»…

…Он замолчал на полуслове, когда почувствовал, что они давно уже стоят у подъезда какого-то дома. Катерина всё так же держала его под руку и, задумчиво опустив «очи долу», молчала. Наконец, словно вернувшись на землю из какого-то своего далёка, странно посмотрела на Чуркина и, деланно хохотнув, с такой же фальшивой радостью, сказала:

– Ну, вот, я и пришла. Спасибо, что проводил. – Она как-то выжидающе замолчала, замялась и, вдруг, неожиданно, на мгновение, прильнула к нему, взглянула ему в глаза и, выдохнув, прошептала:

– Прощай, Санчо! – И торопливо скрылась в подъезде.

Несколько мгновений ещё Чуркин ошарашено стоял у подъезда и, обескураженный, в задумчивости поплёлся «во свояси»…

…А «прогрессивное человечество» продолжало «рукоплескать» Горбачёву М. С. и «выражать уверенность»: утром в центральной печати опять появится солидная подборка официальных поздравлений в связи с его избранием Председателем Верховного Совета СССР.