Текст книги "Монархи Британии"

Еще до коронации, по сообщению хрониста, «весь народ полюбил его, ибо он творил справедливость и установил мир». Эти два слова – «мир» и «справедливость» – оставались главными лозунгами царствования Генриха, хотя ему не всегда удавалось им следовать. В самом начале царствования он издал хартию, подтверждавшую все вольности и привилегии, дарованные церкви и городам его дедом Генрихом I. Одновременно он изгнал наглых и жестоких фламандских наемников Стефана и принял меры по освобождению королевских замков, захваченных феодалами в период анархии. Несколько баронов попытались не выполнить приказ короля, но очень скоро увидели под стенами замков штандарт Генриха. Отвыкнув от такой решительности в правление Стефана, который не отличался ни отвагой, ни быстротой действий, бароны быстро сдались. Уже к концу года на всей территории Англии впервые за двадцать лет воцарился порядок. Вновь заработала отлаженная при нормандских королях государственная машина – в графствах появились королевские судьи, стали собираться налоги, а на неспокойной северной границе вновь встали дозоры.

В 1156 году Генрих совершил краткий визит во Францию, где принес королю Людовику новый оммаж за свои владения на континенте. Тогда же он нанес окончательное поражение брату Джефре и навсегда лишил его надежд на анжуйское наследство. После этого он вернулся в Англию, с большой армией двинулся на север и отобрал у шотландского короля Малькольма IV Нортумбрию, захваченную во времена Стефана. За оставшиеся у шотландцев английские земли Малькольм принес оммаж. На обратном пути Генрих заставил дать присягу нескольких валлийских князей. С триумфом вернувшись в Лондон, он снова отбыл во Францию, где добился от Людовика согласия на брак его дочери Маргариты со своим старшим сыном, тоже Генрихом (первый сын Генриха и Алиеноры Вильгельм прожил всего два года).

Король пытался еще больше увеличить свои владения – после смерти Джефре в 1158 году он обеспечил себе власть над Бретанью, а в следующем году поддержал притязания жены на обширное Тулузское графство. Для завоевания Тулузы Генрих решил собрать всех своих английских вассалов во главе с королем Шотландии, но привыкшие к вольности бароны не спешили переплывать Ла-Манш. Тогда король принял прогрессивное для своего века решение – заменить обязательную военную повинность вассалов «щитовым сбором», на который была нанята целая армия наемников. Осенью армия Генриха заняла Керси и подступила к воротам Тулузы, но тут разразился открытый конфликт с Людовиком, который не собирался дольше терпеть разрастания анжуйских владений. С севера к Тулузе подошло французское войско во главе с самим королем. Генрих не мог нарушить феодального этикета, который запрещал вассалу лично сражаться с сюзереном. Ему пришлось заключить в мае 1160 года мир и отказаться от Тулузы.

Утешился он осенью, когда все же выдал принцессу Маргариту за своего сына и прибрал к рукам ее приданое – мощную крепость Вексен на границе с Нормандией. Позже он проявил свои качества дипломата, успешно выступив посредником в споре между папой Александром III и германским императором. Благодарный папа вынудил Людовика заключить с английским королем «вечный мир». В промежутке между войнами и интригами Генрих решил осуществить давно намеченную административную реформу в Англии. Он видел, что простого восстановления прежних учреждений недостаточно для успешного развития страны, где многолетние гражданские войны усилили независимость и активность всех сословий – рыцарей, купцов, свободных крестьян-йоменов. Одновременно резко возросло влияние духовенства. Упадок юстиции и отсутствие единых законов увеличили роль церковных судов; церковь также оставалась крупнейшим землевладельцем. Прежде королевская власть опиралась на духовенство в борьбе с феодалами; такое положение сохранялось и теперь, но уже назревала новая ситуация, когда эти две силы неминуемо должны были столкнуться.

Начал Генрих с финансовой реформы. В 1158 году он выпустил собственные серебряные пенни или стерлинги, запретив хождение обесцененных монет своих предшественников. Заодно он принял меры по недопущению подпольной чеканки монеты из серебра, добытого в частных копях. Следующим шагом стала судебная реформа. Все важные дела были изъяты из компетенции местных судов и переданы в королевскую курию (curia regis), судьи которой были обязаны совершать ежегодный объезд всех графств. Тогда же были запрещены судебные поединки и прочие виды «божьего суда»; взамен приговор выносили двенадцать избранных рыцарей данного округа – предшественники присяжных. Король повел наступление на феодальные привилегии – частные войны, право суда в своих владениях, освобождение от налогов. Уплатив «щитовой сбор» (скутагий), бароны могли теперь не отправляться вместе с королем в заморские походы. Однако этот налог распространился не только на земли светских феодалов, но и на духовные владения. Так был сделан первый шаг по ликвидации системы церковного иммунитета, из-за которой значительная часть населения страны не подчинялась королевским законам и не платила налоги государству.

С самого начала эти меры Генриха вызвали сопротивление со стороны церкви. Одним из главных критиков короля стал Хью, епископ Линкольна. Как-то он выгнал из своих владений королевского сборщика налогов. В отместку сам король и все его придворные перестали замечать епископа и разговаривать с ним. «Я вижу, вы недалеко ушли от своих фалезских родичей», – громко заметил епископ, намекая на мать Вильгельма Завоевателя – дочь кожевника из Фалеза. Окружающие замерли, ожидая привычной вспышки гнева, но Генрих только рассмеялся и простил Хью. Он понимал, что простоватый епископ выражает мнение большинства своих коллег. Для осторожного продвижения церковных реформ необходимо было заручиться поддержкой умного и авторитетного человека, лично преданного королю. Генрих не мог найти лучшей кандидатуры, чем его друг Томас Бекет, которого он в 1155 году сделал канцлером, а в 1161-м – архиепископом Кентерберийским. Канцлер тогда занимал важное положение – он председательствовал на всех советах, скреплял печатью королевские указы, распоряжался вакантными феодальными владениями.

Человек, назначенный на этот важный пост, не принадлежал к знатному роду. Его отец, купец Гилберт Бекет, происходил из Руана, но давно уже жил в Лондоне, где одно время занимал должность шерифа. По красивой, но абсолютно недостоверной легенде, мать Томаса была дочерью сарацинского эмира, похищенной Гилбертом из Святой земли. Для своего времени Томас получил очень хорошее образование – уже в десять лет он посещал церковную школу в Суррее, потом учился в Лондоне, а после изучал богословие в Сорбонне. Вернувшись домой в 22 года, он нашел отца разорившимся и был вынужден работать писцом. Друг семьи представил его архиепископу Теобальду, после чего карьера Томаса пошла в гору. Он стажировался в знаменитом Болонском университете, а потом был специальным представителем Теобальда в Риме. Архиепископ благоволил Генриху, и тот после вступления на престол поспешил проявить свою благодарность. Томас стал архидьяконом Кентербери, а потом и канцлером – вместо Найджела, епископа Или.

Только выдающиеся способности Томаса Бекета позволили ему занять столь важные посты, но амбиции его были еще больше. Томас был незаурядным человеком, очень похожим на Генриха. Недаром между ними установились доверительные отношения, несмотря на разницу в возрасте (Томас был старше на пятнадцать лет). Объединяло их многое – та же энергия, тот же взрывной темперамент и то же упрямство, которое в конце концов и сделало их врагами. Многие историки не смогли поверить быстрому превращению Бекета из придворного в святого подвижника и из друга короля – в его врага. Они решили, что все его поступки были лицемерными, продиктованными одним лишь властолюбием. Но несомненна искренность поступков Томаса, которая часто шла ему во вред. Он просто не мог сдержать свой горячий нрав, когда вначале не пытался избежать королевского гнева, а потом и сознательно провоцировал его.

Еще будучи канцлером, Томас дал обет безбрачия и стойко противился многочисленным плотским искушениям королевского двора. Однако он не смог устоять перед другим искушением – роскошью. Он одевался богаче и пышнее всех других придворных и следовал последним новинкам французской моды; за его стол, сияющий золотом и серебром, ежедневно садились не менее десятка графов и баронов. Каждое утро пол в его гостиной устилали свежей травой, а зимой – сеном, чтобы хозяин и его гости ненароком не запачкали обувь. Когда Томас отправился с посольством к Людовику, его обоз напоминал бродячий цирк. Впереди шли полторы сотни слуг в ливреях, распевая английские песни; далее следовали охотники с лающими гончими на поводках; за ними ехали шесть громадных повозок, охраняемых свирепыми мастифами. В этих повозках везли все необходимое для канцлера – в одной помещалась церковь, в другой спальня, в третьей кухня, а остальные были нагружены едой и элем в дубовых бочках. Далее следовали мулы, навьюченные церковной утварью, облачениями, мебелью, одеждой и тюками с мелкими монетами, которые по пути раздавались нищим. Дальше по двое ехали сокольничьи с соколами на перчатках, рыцари и церковники, а в самом конце следовал сам Томас верхом на лошади.

Конечно, этот пышный выезд был призван произвести впечатление на французов, но он не являлся чем-то необычным для Бекета, который любил охотиться и носил шелк, меха и туфли с золотыми пряжками. Как-то король решил посмеяться над его любовью к роскоши. Когда они зимой ехали вдвоем по Лондону, Генрих обратил внимание на старого нищего, дрожащего в своих лохмотьях. «Скажи, разве не стоит подарить этому бедняку теплый плащ?» – спросил король, и Томас согласился, думая, что его друг имеет в виду свой плащ. Тогда король снял с Бекета его синий плащ, подбитый беличьим мехом, и вручил удивленному нищему. В ту пору между ними еще царило полное согласие. Генрих запросто заезжал к своему канцлеру выпить вина или поиграть в шахматы. Он слушался советов Томаса, восхищался его умом. Да и мало кто не поддавался обаянию этого высокого, темноволосого, слегка заикающегося человека.

Сразу после посвящения в архиепископы Томас отказался от поста канцлера. Генрих не ожидал этого – он думал, что Бекет останется его другом и советником. Но тот явно намеревался забыть прежние привычки. Он начал усердно молиться и поститься. Стол его был таким же богатым, но место графов за ним заняли монахи и епископы. И одевался он так же роскошно, только под кафтаном носил власяницу из грубой шерсти. Садясь за еду, он каждый раз велел привести с улицы две дюжины нищих и накормить их теми же блюдами. Ни минуты он не оставался без дела; все время, свободное от церковных дел и благотворительности, он уделял молитвам и чтению духовных книг. Будучи канцлером, он изо всех сил защищал интересы государства; теперь так же горячо он стремился защитить церковные интересы.

Еще в январе 1163 года, когда король вернулся из Франции, он дружески обнял Бекета, но тот вскоре предупредил: «Наша дружба может обернуться враждой. Мне известны ваши планы в отношении церкви, которым я, как архиепископ, обязан противостоять. Если разрыв между нами случится, завистники позаботятся о том, чтобы мы никогда не соединились вновь»[36]36
  Materials for the Life of Thomas Becket. V. 2. London, 1876. P. 86.


[Закрыть]. Однако король не желал понять, что Томас говорит искренне. Не верили в это и другие; Гилберт Фолио, епископ Херефорда, писал в шутку: «Король сотворил чудо – из воина и придворного сделал святого»[37]37
  Цит. по: Warren W. L. Henry II. P. 454.


[Закрыть]. Скоро шутка обернулась правдой, к удивлению самого Гилберта. Епископ, как и другие видные деятели церкви, оказался в сложном положении – склонный к молитвенному созерцанию, он был вынужден поддерживать все более рискованные шаги своего архиепископа.

Конфликт между королем и Бекетом возник из-за попытки Генриха распространить на церковные владения юрисдикцию светских судов. Прежде не только церковники, но и все жившие на церковных землях судились в церковных судах по нормам канонического права, которое было куда мягче королевского. В первые восемь лет правления Генриха служители церкви совершили более ста убийств, и никто из них не был казнен. Когда Генрих пытался убедить архиепископа в неправильности такого положения, тот отвечал лишь одно: «Оставьте кесарю кесарево, а Богу Богово». Наконец терпение Генриха лопнуло. В июле 1163 года очередной клирик, Филипп де Брой, был судим церковным судом по обинению в убийстве и оправдан. Генрих велел судить его светским судом, но Филипп отказался подчиниться его решениям, да еще и оскорбил судью. Вконец разгневанный король поклялся «глазами Божьими» – это была его любимая клятва, – что клирик будет осужден не только за убийство, но и за оскорбление суда. По настоянию Бекета новый суд состоялся в Кентербери; он приговорил злосчастного Филиппа к бичеванию и штрафу.

Однако король счел и это наказание слишком мягким. Чтобы успокоить его, еще несколько клириков были наказаны клеймением, но Генрих не смягчился. Ему нужны были не суровые приговоры духовных судов, а полное упразднение этих судов. 1 октября 1163 года в Вестминстере собрался большой собор, от которого король потребовал вернуться к положению, существовавшему при Генрихе I, когда компетенция духовных судов ограничивалась вопросами веры. Споры длились дотемна; Бекет шаг за шагом отступал под нарастающим давлением Генриха. В конце концов он согласился, что клирик должен быть судим как мирянин, если будет осужден церковным судом и совершит второе преступление. «Первое!» – решительно сказал король. В ответ Томас не менее резко возразил: «Хватит посягать на наши порядки!» Генрих вспылил, выбежал из зала и тут же уехал в Лондон. На другой день архиепископ был лишен оставшихся государственных постов и должности воспитателя принца Генриха.

Скоро гнев короля остыл, и он вызвал Бекета на переговоры. Они встретились в поле близ Нортхэмптона, не слезая с коней; разговор был коротким и сухим, и оба разъехались, не изменив своих позиций. Однако позже епископы (в том числе Гилберт Фолиот) уговорили Томаса сдаться и согласиться на проведение в Кларендоне в январе 1164 года нового большого собора. Церковники ожидали, что там им удастся ограничиться туманной клятвой, которую позже можно будет легко нарушить. Однако король потребовал совсем другого: скрепленного подписями и печатями решения, что отныне клириков будет судить только королевский суд. Что их апелляции будет рассматривать сам король, а не папский престол. Что ни один церковник не сможет покинуть Англию без позволения короля. Что дети крепостных не могут уходить в монастырь или принимать сан без разрешения их лорда. Эти требования были чрезмерны, и собор устами Томаса решительно отверг их. Он заявил, что подвергать клириков светскому суду – все равно что «вторично приводить Христа на суд Пилата»[38]38
  Цит. по: Warren W. L. Henry II. P. 467.


[Закрыть]. В конце концов епископы были вынуждены сдаться; тогда разъяренный Томас воскликнул: «Хорошо, пусть позор клятвопреступления падет на одного меня!» После этого он поклялся принять королевские требования. Однако подкрепить свою клятву подписью и печатью отказался, сказав, что слово пастыря крепче всякой печати.

Сразу после собора архиепископ горько пожалел о своей уступке; без сомнения, его дальнейшее упрямство было вызвано раскаянием в этой минутной слабости. Он решил отказаться от исполнения своих обязанностей до получения прощения от папы. К папе обратился и король, прося у него подтверждения решения Кларендонского собора и назначения архиепископа Йоркского папским легатом в Англии – в пику непокорному кентерберийцу. Вторую просьбу папа Александр III одобрил, а в первой отказал, поскольку она означала ослабление влияния церкви. Томас решил лично отправиться к папе, который жил в изгнании во Франции, но статьи, принятые в Кларендоне, уже действовали, и моряки отказались перевозить его без позволения короля. Тогда архиепископ попросил встречи с Генрихом, и тот сразу же согласился. Он совсем не хотел, чтобы Бекет покинул страну и стал орудием Людовика или иного внешнего врага; он боялся, что папа наложит на Англию интердикт – запрещение всех церковных таинств, в том числе крещения и отпевания умерших. Мало кто из средневековых монархов осмеливался противостоять подобной угрозе. Поэтому король был ласков с Бекетом и с улыбкой спросил, зачем ему покидать королевство, где хватит места им обоим. Но эта улыбка не могла скрыть от Томаса простую истину: места им обоим в Англии нет.

Скоро конфликт вспыхнул вновь. Потребовалось присутствие архиепископа на судебном процессе, но он болел или сказался больным. Король в бешенстве заявил, что его бывший друг лжет, и велел доставить его с помощью шерифа. Когда Томас явился, король отказался даже поздороваться с ним. После завершения суда с архиепископа взяли 500 фунтов штрафа за неявку. Мало того – Генрих потребовал еще 500 фунтов старого долга времен их дружбы и подробного отчета о тех имениях, которыми Бекет распоряжался в бытность канцлером. Архиепископ упал на колени, прося милости, но король был непреклонен. На следующий день Томас должен был явиться ко двору и принять все требования; ему передали, что иначе его могут казнить или бросить в темницу. Оправившись от слабости, он подготовился к роли мученика. Сначала он хотел отправиться к королю босым и в одежде грешника; потом ограничился тем, что взял в руки тяжелый крест, который обычно несли перед ним во время процессий. Друзья отговаривали его: ведь это означало, что он взывает к Божьему суду против королевского беззакония. Но Томас настоял на своем. Гилберт Фолиот вышел, пробормотав «упрямый глупец», и с архиепископом остались только Герберт Бошамп и Фиц-Стефен. С ними он и отправился во дворец.

Едва он вошел, как граф Лестерский начал читать приговор. Но Томас прервал его, подняв крест и объявив, что отправляется искать защиты у папского суда, который выше королевского. С высоко поднятой головой он направился к двери, сопровождаемый криками: «Изменник! Изменник!» Особенно усердствовал граф Гамелен; повернувшись, Томас бросил ему: «Будь я все еще рыцарем, мой меч доказал бы, что ты лжешь». У ворот он сел на лошадь и отправился в город, где его ждал совсем другой прием. Собралась толпа, лондонцы падали на колени и целовали края одежды архиепископа. Он в последний раз поужинал у себя дома, а утром тайно покинул город и сумел найти корабль, который перевез его через Ла-Манш. В Париже он был радушно принят королем Людовиком, а потом отправился в Сан и передал папе Александру текст Кларендонских установлений. Папа осудил их, но никаких других действий не предпринял – он сам был изгнанником и не желал ссориться с могущественным королем Англии. Томас обрел убежище в цистерцианском аббатстве Понтиньи в Бургундии, где он оставался шесть лет. За это время его влияние на родине ослабло; его сторонники понимали, что нужно для вида покориться и ждать развития событий. Но сам Бекет этого не понимал: он грозил королю отлучением, писал ему оскорбительные письма, просил помощи у папы. Их конфликт с Генрихом все больше терял принципиальное значение и приобретал характер надоевшей им самим личной ссоры.

Временно избавившись от опасного соперника, Генрих смог вновь заняться реформами. Он рассматривал решения Кларендонского собора лишь как промежуточный шаг на пути к полной унификации судопроизводства. В феврале 1166 года были приняты Кларендонские ассизы, по которым в каждом графстве предстояло выбрать представителей, обязанных выявить в своих городах и деревнях всех известных им преступников и передать их на суд королевских шерифов. Особо отмечалось, что при этом не должны учитываться никакие иммунитеты и частные привилегии. Ассизы стали первым шагом в не завершенной до сих пор в английском суде замене «обычаев» системой писаных законов. Они также впервые попытались заменить множество феодальных юрисдикций и судов единым королевским правом. Был восстановлен англосаксонский принцип круговой поруки, открывший дорогу к самоуправлению общин, которые могли теперь привлекать к суду любого своего члена. Одновременно появились и другие ассизы, по которым любой свободный человек, лишенный земли без решения суда, мог обратиться с жалобой лично к королю. Историк Ф. Мейтленд назвал этот закон «возможно, важнейшим в истории английского законодательства»[39]39
  Maitland F. W. Roman Canon Law in the Church of England. London, 1989. P. 157.


[Закрыть] – он окончательно завершил эпоху «кулачного права» и дал возможность преодолеть произвол местных феодалов и чиновников обращением в высшую инстанцию.

Оставалась активной и внешняя политика Генриха. Сразу после бегства Бекета он отправился с войском в Уэльс, чтобы покончить с независимостью этой непокорной кельтской области. Южный и Центральный Уэльс были завоеваны, а сильный король Северного Уэльса Оуэн Гвинедд вновь признал себя вассалом Англии. Однако полного подчинения не получилось; после смерти Генриха валлийские князья вернули себе самостоятельность. В 1166 году король вновь отправился на континент – на этот раз не воевать, а заключать союзы. Теперь он рассчитывал увеличить свою империю привычным анжуйским способом, с помощью своего многочисленного потомства. Чтобы обезопасить свои владения со всех сторон, он выдал одну дочь, Алиенору, за короля Кастилии, а вторую, Джоанну – за норманнского короля Сицилии. Третью дочь, Матильду, король отдал саксонскому герцогу Генриху Льву, чтобы укрепить альянс с его кузеном, императором Фридрихом Барбароссой. Владыка Англии задумал сложную многоходовую комбинацию, планируя в конце концов покончить и с королем Людовиком, и с упрямым Бекетом. Для этого он всячески обхаживал императора и поставленного им антипапу в Риме, отказавшись признавать власть законного папы Александра. Этой же цели служили все брачные союзы. Генрих просватал еще одну дочь Людовика, Алису, за своего сына Ричарда (напомним, что его старший сын Генрих уже был женат на французской принцессе). Другой сын, Джефре, добился руки наследницы Бретонского герцогства в результате утомительных трехлетних войн.

Генрих решил еще при жизни поделить свои владения между сыновьями. С этой целью он добился от Людовика признания Генриха наследником Анжу и Мена, а Ричарда – наследником Аквитании. Заодно и сам король еще раз принес присягу Людовику – чтобы сплотить сыновей и окончательно разделить их сферы влияния. По этой схеме Джефре получал Бретань, а любимый сын Джон оставался при отце, за что еще тогда получил прозвище «Безземельный». Генрих планировал создать настоящую империю со стройной системой власти, но это было возможно лишь в одном случае – если бы сыновья любили отца и во всем ему повиновались. Но это оказалось далеко не так. Принцы выросли без отца, который был вечно занят, и питали к нему мало привязанности. Все они испытывали сильное влияние матери, Алиеноры Аквитанской, которая постоянно жаловалась на дурное обращение с ней супруга. К тому же принцы не меньше отца были подвержены приступам «анжуйского гнева», и ссоры между ними были почти неизбежны. Это безнадежно испортило всю вторую половину царствования Генриха и привело его к роковому концу.

Но пока король желал закрепить выстроенную им пирамиду власти и короновать Генриха как своего соправителя. На континенте такая практика была обычной, но в Англии к ней отнеслись без энтузиазма. Глава английской церкви отсутствовал, и король заставил провести коронацию Роджера, архиепископа Йоркского. 14 июня 1170 года Генрих Младший был торжественно коронован в Вестминстере, несмотря на запрещение папы и Бекета. Это дало новый толчок ссоре между королем и архиепископом. 22 июня два врага встретились в Фретвале. Поначалу Генрих был в хорошем настроении: он поклонился Томасу и даже снял шляпу. Но архиепископ сразу же бросился в атаку, говоря о недопустимости совершенной коронации. Король возражал, показывая письма папы, позволявшие Роджеру совершать подобные церемонии – эти письма были написаны давно, после смерти архиепископа Теобальда, когда кентерберийская кафедра была вакантной. Он пообещал вернуть Томасу и его друзьям все владения и должности при дворе, если архиепископ признает коронацию и помирится с ним. В ответ Бекет сошел с коня и опустился на колени, но король поднял его и держал его стремя, пока он вновь садился в седло.

Однако Генрих упорствовал в одном. Он отказывался даровать бывшему другу «поцелуй мира», предлагая «сотню раз поцеловать его губы, руки и даже ноги»[40]40
  Цит. по: Barber R. Henry Plantagenet. P. 159.


[Закрыть], но только не щеку. Томас даже пошел на хитрость, подойдя к королю во время мессы, когда тот был обязан дать ему «поцелуй мира». Но Генрих тут же велел служить вместо обычной мессы заупокойную, при которой поцелуй не полагался. Такое упорное нежелание заставляет историков предполагать, что король уже тогда задумал убийство Бекета. Но, скорее всего, он просто предвидел неизбежность новых ссор и не хотел своим прощением давать козырь сторонникам архиепископа. А их опять становилось все больше. За время четырехлетнего отсутствия Генриха в Англии накопилось недовольство Кларендонскими установлениями и всей политикой короля. Как часто бывало в средневековье, реформы в основном свелись к повышению налогов, которые на местах взимались с большими злоупотреблениями. «Щитовой» и прочие сборы тяжелым бременем легли и на крестьян, и на города, и даже на феодалов, которые прежде вовсе не платили налогов. В этих условиях англичане приветствовали Бекета как борца с тиранией короля.

Генрих понял, что пора действовать. В марте 1170 года он наконец вернулся в Англию и тут же вызвал для отчета всех шерифов графств и других высших чиновников. Через два месяца из двадцати семи шерифов на своих постах остались только семеро, а некоторые даже поплатились за свои проступки головой. Тогда же король собрал в Лондоне всех английских феодалов и добился от них присяги на верность Генриху Младшему. Присягу давали охотно – возможно, многие бароны предвидели, что это лишь ускорит возвращение столь желанной для них анархии. Тут королю пришлось вернуться во Францию, где Людовик и папа плели новые интриги. Рождество он встречал в Байё, и тут к нему явились Роджер Йоркский и другие епископы с известием, что Бекет вновь выступил против королевской воли. Архиепископ вернулся в Англию еще в июне, хотя Людовик посоветовал ему не полагаться на милость короля, отказавшегося дать ему «поцелуй мира». На это Томас ответил: «Да сбудется Господня воля». Король предвидел, что его сторонники – особенно рыцари, захватившие кентерберийские земли, – захотят убить изгнанника, и приставил к нему для охраны Иоанна, декана Солсбери. Но охранял Бекета простой народ – тысячи людей встречали его от моря до самого Кентербери, крича: «Да здравствует отец сирот, покровитель вдов!»[41]41
  Materials for the Life of Thomas Becket. V. 2. London, 1876. P. 173.


[Закрыть]

Вернувшись, Томас обнаружил, что его земли захвачены и разорены, урожай похищен, а крестьяне разбежались. Несмотря на уговоры друзей, он тут же проклял всех расхитителей церковного добра и заодно и тех епископов, что пошли на соглашение с королем. Он рассчитывал на поддержку юного Генриха, которого некогда воспитывал. Архиепископ отправился к нему с дарами, но по пути был встречен отрядом вооруженных рыцарей, приказавших ему вернуться обратно. Фактически он оказался на положении пленника, а вскоре претерпел новую обиду. Рыцари из воинственного семейства де Броков захватили корабль с вином и деликатесами, посланный Томасу королем Франции. К тому же они затевали драки с его слугами, охотились в его лесах, а под Рождество напали на его обоз и обрезали лошадям хвосты. Бекет не мог остаться безучастным к этим оскорблениям и на Рождество произнес проповедь на евангельские слова «на земле мир и в человецех благоволение». В проповеди он повел речь о своем близком мученичестве и тут же проклял всех де Броков.

Узнав об этом, король потерял всякое терпение и произнес слова, о которых после горько жалел. «Что за неблагодарных глупцов держу я при себе, – вскричал он, – если они не могут защитить своего господина от какого-то обнаглевшего клирика!»[42]42
  Цит. по: Warren W. L. Henry II. P. 509.


[Закрыть] Тут же четверо рыцарей – Вильгельм де Траси, Хью де Морвилль, Реджинальд Фиц-Урс и Ричард де Бретон – оседлали лошадей и помчались к побережью. Через день они уже были в Англии, в замке Рэндольфа де Брока. По преданию, они обсуждали план преступления шепотом и в темноте, не видя даже собственных лиц. Утром все четверо отправились в аббатство Святого Августина в Кентербери, где находился архиепископ. Когда они вошли, он сидел на кровати в своей комнате и беседовал с друзьями. Рыцари оставили оружие у входа и прикрыли латы плащами, чтобы не выдать своих намерений. Внутрь их провел сенешаль Томаса Уильям Фиц-Найджел, который хорошо знал всех четверых и даже расцеловался с ними при встрече. «Милорд, – объявил он, открывая дверь, – к вам рыцари от короля Генриха». «Пусть войдут», – сказал архиепископ и встал.

Не обращая на пришельцев никакого внимания, он продолжил прерванный разговор. Рыцари между тем растолкали клириков и уселись на пол у ног Томаса. Наконец он повернулся к ним и поздоровался с де Траси. Тот промолчал, но Фиц-Урс воскликнул: «Да поможет тебе Бог!» «Мы привезли послание для тебя от короля из-за моря. Желаешь выслушать его наедине или при всех?» «Как вы хотите», – ответил архиепископ, но все же кивком велел друзьям удалиться. Те, однако, заподозрили неладное и остались возле двери. Тут один из убийц схватился за тяжелый посох Бекета, лежавший на полу; видимо, он рассчитывал использовать его в качестве оружия. Заметив это, Томас крикнул: «Такие послания нельзя держать в секрете!» – и велел слуге позвать клириков обратно. Тогда рыцари начали перечислять обвинения короля в адрес Бекета, на которые тот отвечал кратко и язвительно. Они потребовали, чтобы он отправился с ними во Францию, чтобы держать ответ перед Генрихом. «Никогда больше, – сказал Томас, – море не встанет между мной и моей паствой, если только меня не вышвырнут из страны силой».

Обе стороны начали терять терпение. Рыцари вскочили на ноги, и Бекет спросил: «Уж не собираетесь ли вы убить меня?» Фиц-Урс завопил: «Он нам угрожает! Он хочет нас всех проклясть!» Возможно, у рыцарей первоначально не было плана убивать Бекета, но теперь отступать было поздно. К этому моменту вокруг архиепископа собрались его друзья и слуги. «Кто за короля, – крикнул Фиц-Урс, взявший на себя роль вожака четверки, – идите к нам!» Никто не шевельнулся. «Ладно, тогда стерегите его, чтобы не сбежал», – сказал Фиц-Урс, и рыцари отправились за оружием. В это время друзья уговаривали Томаса укрыться в церкви или в каком-либо потайном месте. Однако он, по свидетельству своего друга и биографа Эдварда Грима, «он так долго жаждал мученичества, что, когда время пришло, боялся отсрочить его или избежать и не желал идти в церковь, чтобы почтение перед святостью этого места не отвратило нечестивцев от их замысла». Друзья даже попытались увести его силой, но он сопротивлялся. Наконец они убедили его, что пора служить вечерню – было пять часов. В их окружении архиепископ вошел в церковь, но обнаружил, что забыл посох, и пошел назад к выходу. Там его и настигли четверо рыцарей с мечами и топорами; Фиц-Урс громко закричал: «Ко мне, слуги короля!»