Текст книги "Исповедь военного музыканта. Книга I. Становление. Воспоминания"

ЛИРИЧЕСКОЕ, ИЛИ ИДЕОЛОГИЧЕСКОЕ, ОТСТУПЛЕНИЕ

Как и все дети моего поколения, родившиеся на рубеже 1960-1970-х годов, я прошёл через идеологические сети коммунистического правящего режима. Сначала, подобно многим своим ровесникам, я стал октябрёнком. Это случилось накануне 7-го ноября 1977-го года. Особо я не вдавался в подробности, что это на самом деле такое и с чем это едят. Что в мой детский ум и душу впихивали, то и приходилось принимать. А правдой была эта информация или враньём, тогда не объясняли, под запретом были реальные подробности.

Почему-то так было принято, что на дальнейшую ступеньку идеологического воспитания ребёнок того времени поднимался по достижении 10-летнего возраста. Через эту участь прошёл и я. Если перед приёмом в октябрята нас пичкали, как Божьими заповедями, правилами октябрят, для подготовки к приёму в пионеры нужно было выучить, а не просто изучить, законы пионеров Советского Союза. И плюс к ним – «Торжественное обещание» (что-то типа Клятвы конфирманта в нашей Международной Новоапостольской церкви, где я служу уже более четверти века в сане священника, но только с другим смыслом и значением, ибо о Боге, вере в Него и следовании Его заповедям, а также активном участии в церковной жизни, в то безбожное время и речи не могло вестись).

А вот о следующем этапе идеологического одурманивания нашего поколения, а точнее о том, как он коснулся моей скромной персоны, хотелось бы рассказать подробнее, потому что несколько лет назад я написал автобиографический очерк об этом, который ниже и приведу без изменений.

В одну из самых бесполезных организаций Союза ССР – ВЛКСМ – я вступил за две недели до наступления 14-летнего возраста. В начале 1984/85 учебного года Родина в лице нашего класса доверила мне возглавить идейно-политический сектор. Что входило в функции этой общественной должности? Тогда еженедельно по средам в нашей школе проводилась такая дурь, как политинформационные пятиминутки. Моей задачей было назначить своевременно политинформатора, отправить его в установленный день на занятия с политинформаторами, проводившиеся преподавателем истории, и держать на контроле выступление назначенного политинформатора перед классом.

Я, конечно же, понимал, что ни один здравомыслящий старшеклассник не будет испытывать энтузиазма к участию в проведении политинформаций и забивать как себе, так и одноклассникам головы политической чушью. Поэтому я никого не напрягал в этом плане, да и сам не особо горел желанием ходить на какие-то там занятия. Хотя один раз всё-таки посетил одно из них: преподаватель истории давал информацию по КНР, политическому, экономическому и общественному состоянию этой страны на тот момент. После этого я больше на этих занятиях не был. Как же я выкручивался? Я брал из газеты «Труд» интересные заметки, публиковавшиеся на последней странице, совершенно далёкие от политики, и с информацией из них выступал перед классом. А поскольку первым уроком у нас по средам был русский язык, преподавателю-филологу приходилось это всё слушать. Но однажды ей надоело моё самовольство. Последствия, надеюсь, понятны читателям?

Следующим эпизодом, свидетельствующим о том, каким «примерным» комсомольцем я был, стала подготовка к другой глупости, называемой Ленинским зачётом. Нас уже в 8-м классе напрягали чтением русофобской писанины В. И. Ульянова и её конспектированием. Мы должны были вести тетради с личными комплексными планами по изучению этой писанины, куда также вносились и отчёты по изученным работам. Так вот я этой ерундой предпочитал не заниматься, т.к. не было на это ни желания, ни интереса и ни времени. Когда наступил Ленинский зачёт, мне, соответственно, пришлось выкручиваться. Что я сделал? Я пришёл в класс пораньше, спрятался за штору возле окна в самом дальнем углу (благо, шторы закрывали ноги). Но, если мне память не изменяет, по какой-то причине тот идеологический тупняк отменили, и я отделался, как говорится, лёгким испугом.

В студенческие годы приступы «ревностного» отношения к комсомолу и всему, что с ним было связано, проявились уже в учёбе. Наш курс первым в ВУЗе начал изучать предмет «Социально-политическая история XX века», заменивший собою «Историю КПСС». От изменения названия содержание изменилось не на много. Мы этот предмет, любя, называли «СПИД». Конечно же, и там нас напрягали конспектированием писанины Мордыхая Марка Леви, известного миру как Карл Маркс, и вышеупомянутого В. И. Ульянова. И, само собой разумеется, мне очень не хотелось пудрить себе мозги этой дуристикой. Ввиду этого мне приходилось сдавать экзамены по данному предмету по четыре (зимой) и три (летом) захода.

Перед окончанием первого курса ВУЗа мои однокурсники-актёры (а я учился в институте искусств) готовили эказаменационный «замес», как они выражались, по мастерству актёра на произвольную тему и с произвольными предлагаемыми обстоятельствами. По сюжету их «замеса» главный герой должен был перед учителем разорвать комсомольский билет. У них не было его, поскольку их поколение уже не было комсомольцами (они все были на два года моложе меня). Я любезно предоставил свой комсомольский билет для этой постановки, который был ими и разорван. Так вот закончилось моё 6-летнее пребывание в ВЛКСМ. После этого вздохнул с лёгкой душой и сердцем.

ПОДГОТОВКА К ПОСТУПЛЕНИЮ  И ПОСТУПЛЕНИЕ В БМУ

Прошло лето 1984-го года и настало время идти в 8-й класс общеобразовательной школы. Первое полугодие 8-го класса я отдыхал от учёбы в ДМШ, подходил к пианино своему, поигрывал на нём, разучивал новые песни, сочинял свои.

Но однажды музработник детского сада, в котором работала мама и где ранее воспитывался я, задала маме вопрос (она в детском саду работала по совместительству с основной работой в ДМШ преподавателем по классу баяна):

– Нина Борисовна, а как Вадим собирается поступать в музыкальное училище? Он как-нибудь готовится?

Что мама могла ответить на этот вопрос? Ведь подготовки-то никакой и не было. Так она и ответила.

– Ну, так есть же выход из этой ситуации. Вы можете отправить его в музыкальную школу. Он будет ходить на все предметы, как делал это во время учёбы, по специальности ему подберут программу, будут, как и прежде, писать замечания в дневник, он будет посещать групповые занятия с выпускным классом, но только оценки за это всё получать не будет. Платить нужно будет всего полцены (если за учёбу мою родители платили 23 рубля, то за подготовку к поступлению им приходилось платить 11,5 рублей).

На семейном совете было принято коллегиальное решение внять этой рекомендации.

И я снова стал посещать музыкальную школу, занимаясь всем тем, чем занимался во время учёбы, снова и в таком же объёме, но уже в другом порядке.

В конце обучения в восьмом классе, сдав экзамены, я поехал подавать заявление и все необходимые документы к нему на поступление в музыкальное училище. Поскольку подготовку я проходил к поступлению на отдел теории и истории музыки, моя преподавательница по муз. литературе Людмила Константиновна Щёголева сочла необходимым, чтобы я проконсультировался у одной из преподавательниц, у которой она и сама в своё время занималась. Этой преподавательницей являлась Людмила Ивановна Куликова. Она меня приняла у себя дома (туда меня и направляла моя преподавательница), пообщалась со мной, проверила мои знания по теории музыки и музыкальной литературе, навыки по сольфеджио, проинструктировала меня, как и что мне делать дальше.

Подав заявление и прилагавшиеся к нему документы, я отправился домой, чтобы через некоторое время снова приехать в Благовещенск, но уже на вступительные экзамены.

И вот я уже на вступительных экзаменах. Уж как я их сдавал, подробностей я не запомнил, но меня зачислили на первый курс.

УЧЕБА В БЛАГОВЕЩЕНСКОМ МУЗЫКАЛЬНОМ УЧИЛИЩЕ

^{Здание БМУ (впоследствии – Амурского областного музыкального колледжа) с весны 1988-го года по самое закрытие в августе 2012-го года. Из него в 1989-м году меня выпустили.}

Первый курс

В сентябре 1985-го года я прибыл на учёбу в училище. Поселили меня в общежитии в комнату вдвоём с однокурсником, поступившим на отдел русских народных инструментов. Это был аккордеонист из Алдана Альберт Солошенко. А ещё позже к нам подселили третьекурсника с отдела оркестровых инструментов, ударника Сергея Губанова, трагически погибшего через много лет после окончания училища.

Начались занятия. С первых же лекций по музыкально-теоретическим дисциплинам, которые были специальными на отделе теории и истории музыки, я ощутил, насколько нелегко учиться на этом отделе. Учебная нагрузка была довольно-таки серьёзной. Иногда не успевал подготовить все домашние задания, которыми нас озадачивали по каждой из дисциплин. А это со временем начало вызывать во мне неохоту к их выполнению. Но помимо специальных предметов мне, как закончившему всего 8 классов общеобразовательной школы, так же, как и другим подобным мне первокурсникам, приходилось ещё и заниматься по общеобразовательным предметам – литературе, иностранному языку, истории, химии, биологии, алгебре, физике. Здесь я тоже начал «засыпаться». К концу первого месяца учёбы в мой мозг прокралась мысль о том, чтобы бросить всё, забрать документы и уехать домой на учёбу в девятом классе. Я сдал все учебники в библиотеку, перестал ходить на занятия, с неделю не появлявшись на них. Педагоги забеспокоились. Классный руководитель отдела, на котором я учился, сочла нужным написать письмо моим родителям, за что я ей премного благодарен. И своим родителям за то, что своевременно отреагировали на него, тоже. Приехала мама, сделала мне необходимое внушение, проведя воспитательную работу. Я по её наставлению снова взял в библиотеке все учебники. Но когда я их получал, библиотекарь обратила внимание на то, что я делаю это без особого расположения и между нами вышел примерно вот такой диалог:

– Я вижу, Вы чем-то огорчены.

– Да, Людмила Анатольевна.

– В чём же дело?

– Не хочу продолжать обучение на отделе, на который поступил.

– Так у нас эта проблема легко решается переводом на другой отдел. А на каком отделе Вы учитесь?

– На теоретическом.

– Так Вы можете перевестись либо на дирижёрско-хоровой, либо на оркестровый (ранее отдел духовых и ударных инструментов назывался в училище оркестровым – в его составе был ещё класс виолончели, который был единственным классом струнно-смычкового инструмента).

– Спасибо за рекомендацию, – сказал я, приняв то, что сообщила мне библиотекарь, ко вниманию.

Второй вариант для перевода с ИТО (историко-теоретический отдел – таково было полное название отдела, на который я поступил) меня заинтриговал. Времени для раздумывания было мало. Когда мама уехала, я, посоветовавшись со старшими товарищами по учёбе с оркестрового отдела, выспросив у них особенности игры на том или ином духовом инструменте, подошёл к заведующему оркестровым отделом Владимиру Ивановичу Дашкину, преподававшему игру на медных духовых инструментах (сам он был тромбонистом по специальности). Рассказал ему о своём решении перевестись на руководимый им отдел.

– Владимир Иванович, из-за того, что у меня не получается учёба на теоретическом отделе, я хотел бы перевестись на Ваш отдел.

– А на каком инструменте ты хотел бы заниматься?

– На каком-нибудь из деревянных.

Тогда он собрал других педагогов отдела, обучавших игре на деревянных духовых инструментах, а их было двое: класс кларнета вёл Виктор Константинович Орлов, класс фагота, флейты, гобоя и саксофона – Виктор Анатольевич Чубенко. Виктор Анатольевич был по специальности фаготист, но студенты у него были по всем другим инструментам, игру на которых он преподавал, а вот по его специальному инструменту – не было на тот момент. Предполагаю, что Владимир Иванович порекомендовал ему посмотреть мои физические данные, не подойду ли я для обучения игре на фаготе.

Меня пригласили в кабинет, попросили произвести ряд действий, которые должны были показать мою годность для обучения игре на фаготе, после чего случилось следующее:

– А как ты смотришь на обучение игре на фаготе?

– Вы знаете, с интересом, – сказал я.

– Тогда нам нужно проинформировать об этом завуча и директора. Сейчас мы вместе с тобой пройдём к ним.

Сначала мы подошли к заместителю директора по учебной работе Юрию Васильевичу Китову, который тогда был и заведующим дирижёрско-хоровым отделом, поговорили с ним, затем – к директору училища, заслуженному артисту РСФСР, возглавлявшему помимо всего училища ещё и отдел сольного пения, Валерию Александровичу Побережскому, которому я уже был знаком по приводу меня к нему преподавательницей литературы Натальей Иннокентьевной Федоренко.

А этот предыдущий привод мне запомнился вот каким моментом.

Наталья Иннокентьевна пожаловалась на меня за то, что пропускаю занятия, халатно отношусь к выполнению домашних заданий.

– Сочинение по роману Достоевского до сих пор не написал и неизвестно, прочёл ли он его вообще.

– А какой роман-то, «Преступление» или «Наказание»? – спросил меня Валерий Александрович.

– Да, «Преступление и наказание», – с потупленным взором ответил я.

Тогда директор пошутил:

– Как, оба сразу?

А потом добавил преподавательнице:

– Ну, раз он не справляется, давайте будем его отчислять.

Наталья Иннокентьевна решила не ломать мне судьбу и сказала:

– Валерий Александрович, я думаю, что Хитцову нужно дать испытательный срок, в течение которого он подготовит и сдаст всё, что он должен.

Директор одобрил это решение.

Но вернёмся к переводу на отдел оркестровых инструментов. И вот вновь я стою перед директором.

– Ну, что опять, товарищ Хитцов?

– Да дело в том, Валерий Александрович, – начал свою речь заведующий отделом, на который я переводился, – что Вадим захотел перевестись с теоретического отдела на наш, оркестровый.

– А на каком инструменте он хочет заниматься?

– Сказал, что на каком-нибудь из деревянных?

– Например, на металлической флейте? – снова схохмил директор.

– Ну, флейта же тоже относится к деревянным, – блестнул я своими знаниями.

– Совершенно верно. Но так и что?

– Мы ему предложили фагот, потому что у Виктора Анатольевича нет студентов по его специальному инструменту, – снова вступил в разговор Владимир Иванович.

– И какова же была его (моя – В.Х.) реакция? – спросил Побережский.

– Он сказал, что ему будет интересно освоить этот инструмент.

Тогда мне сказали написать заявление на имя директора о разрешении перевода, был издан приказ по училищу об этом и с 1 октября я стал студентом другого отдела.

Меня на первых порах Виктор Анатольевич обучал без инструмента, показывал, какая должна быть постановка губ, дыхания и так далее. Когда настал момент начинать знакомиться с аппликатурой фагота, мне был выдан инструмент отечественного производства, изготовленный на Ленинградском экспериментальном предприятии по изготовлению музыкальных инструментов. Хорошим качеством этот фагот, как и другие инструменты, произведённые в Ленинграде (нынешнем Санкт-Петербурге), не отличался. Но на чём-то нужно было начинать овладевать знанием аппликатуры и технологией исполнительского звукоизвлечения. Поэтому ввиду отсутствия заведующего складом музыкальных инструментов, коим был Виктор Константинович Орлов (он же заведовал и училищной фонотекой), а был он в это время во Владивостоке на сдаче сессии в ДВПИИ (ныне – ДВГИИ), где тогда заочно учился, мне и был выдан инструмент худшего качества. По возвращении Виктора Константиновича я получил фагот чешской марки Amati Kraslice и всё остальное время обучения в училище занимался на нём.

Поначалу учёба моя проходила со всевозможными трудностями. Ведь инструмент, на котором я начал учиться играть, был для меня новым. Я старался уделять занятиям по специальности как можно больше времени, чтобы осваивать технологию звукоизвлечения, аппликатуру инструмента. Во всём этом мне помогало знание музыкальной грамоты, полученное в ДМШ.

^{Встреча с первым учителем по специальности спустя 10 лет после окончания мной БМУ (июль 1999 г.). 26. 02. 2023 г. Виктор Анатольевич Чубенко ушёл в мир иной в возрасте 68 лет.}

Этим мог похвастаться не каждый первокурсник-духовик. Далеко не каждый поступавший в училище на оркестровый отдел (имею в виду на духовые и ударные инструменты) имел начальное музыкальное образование. В группе первого курса оркестрового отдела занимались два кларнетиста, трубач и ударник. На музыкально-теоретические предметы ходил с ними и один вокалист. По переводе на оркестровый отдел в эту группу влился и я.

Требования по музыкально-теоретическим дисциплинам у духовиков были значительно легче, чем у теоретиков.

По общему курсу фортепиано (далее – общее фортепиано) мне ставили задачи, зная, что я поступил с музыкальной школой по фортепиано, такой же сложности, как и теоретикам. Вспоминается мне один эпизод из занятий по общему фортепиано из того времени, когда я ещё учился на теоретическом отделе.

В сентябре 1985-го года в Благовещенск на гастроли должен был приехать Валерий Яковлевич Леонтьев, почитателем таланта которого я в то время был. Мне очень хотелось послушать его живьём и я купил билет на один из концертов этих гастролей.

В учебной программе первого семестра по общему фортепиано у меня была какая-то соната Й. Гайдна. Вроде бы и играть там нечего было, но почему-то давалась она мне нелегко. И вот в день концерта, на который я купил билет, я настолько увлёкся отработкой сложных мест в этой сонате, что не заметил, как пролетело 4 часа времени. Посмотрев на часы, я понял, что идти на концерт уже поздно.

Нас, духовиков, постоянно привлекали к иллюстраторской работе в училищном хоре, причём не бесплатно, поскольку на дирижёрско-хоровом отделе обучались одни девушки, а мужские голоса были нужны, чтобы хор был смешанным. Мы пели разную музыку. В репертуаре хора были произведения как композиторов прошлых веков, отечественных и зарубежных, так и те, что создавались в XX веке. Среди таковых мне хорошо запомнились «Сибирские прибаутки» одного из выдающихся композиторов Сибири Аскольда Фёдоровича Мурова. Ежегодно, когда приближались государственные экзамены, с хором начинали работать дипломники, отрабатывать исполнение программы, выносящейся на госэкзамен по дирижированию хором.

^{Участник студенческого хора БМУ (1987 г.).}

Через то же самое проходили и оркестр русских народных инструментов, и духовой оркестр училища. Но здесь я ничего нового не сообщаю, потому что так происходило и происходит в каждом музыкальном училище или училище искусств.

^{На этом снимке – выпуск отдела специального фортепиано Благовещенского музыкального училища, 1986 г. Педагоги-женщины (нижний ряд слева направо): Гетман Екатерина Георгиевна, Федоренко Наталья Иннокентьевна (преподаватель русского языка и литературы), Щетина Людмила Ивановна, Израйлова Галина Григорьевна (преподаватель муз. – теор. дисциплин, зав. отделом ИТМ), заведующая отделом спец. Фортепиано Севастьянова Лариса Дмитриевна, Снегова Лариса Николаевна. Пианистки-выпускницы (слева направо): Печеревина Марина, Бикбулатова Светлана (третья), Ларченко Елена, Добровольская Елена, Одарий Марина, остальных – не помню. Педагоги-мужчины (слева направо): Орлов Виктор Константинович (преподаватель класса кларнета отдела оркестровых инструментов, зав. фонотекой и складом музыкальных инструментов), Плоткин Александр Григорьевич (преподаватель класса виолончели, классный руководитель отдела оркестровых инструментов), Китов Юрий Васильевич (зав. отделом хорового дирижирования, зам. директора по учебной работе), Киселёв Анатолий Михайлович (преподаватель отдела спец. фортепиано), директор училища, заслуженный артист РФ Побережский Валерий Александрович, Бабынин Геннадий Алексеевич (преподаватель общественных дисциплин), Зеленский Геннадий Михайлович (преподаватель отдела специального фортепиано).}

Об участии в училищных капустниках

Ещё одной страницей моего обучения в БМУ была некоторая общественная деятельность. Никому из обучавшихся в ПТУ, средне-специальных и высших учебных заведениях, я полагаю, не нужно объяснять, что такое студенческие капустники. Так вот с первого курса я, по мере возможности, старался участвовать во всех училищных капустниках. Их череду открывал обычно либо посвящённый «Осеннему балу», либо посвящению первокурсников в студенты. Когда я был первокурсником, «Осеннего бала» в училище не проводили, а сразу начали с посвящения, которое обычно проводилось в конце октября. Не помню, что было в том капустнике, зато по сей день вспоминаю, как мне вручали студенческий билет.

Директор училища, стоя у кафедры, вызывал каждого первокурсника на сцену и перед этим о вызванном что-то говорил. Не обходилось и без привычных для Побережского, уроженца Одессы-мамы, шуток. Когда очередь дошла до меня, ибо вызывали всех в алфавитном порядке, шеф сказал:

– На сцену приглашается Хитцов Вадим Александрович. Этот человек за два месяца учёбы успел сменить два отдела.

А моё участие в капустниках началось в предновогодний период 1985-го года.

Сюжетом капустника стал некий международный музыкальный фестиваль, в котором мне досталась роль всемирно известной фаготистки Вадимы Фаготини. Выглядело это так: меня нарядили в заимствованные у девчонок парик и красивое платье, даже с какими-то блёстками, сделали мне макияж, я сидел на стуле на авансцене и имитировал игру на фаготе, а за занавесом один из моих старших по отделу товарищей, а был им тромбонист со второго курса Толя Хопатько, председатель студенческого совета общежития (ныне он – художественный руководитель и дирижёр эстрадного оркестра, единственного в Благовещенске профессионального гражданского коллектива, «Амурджазбэнд»), играл на флейте пьесу «Сладкая грёза» П. И. Чайковского и кто-то ему из наших пианистов (ок) аккомпанировал. В то время, когда я изображал игру на фаготе, вокруг меня работала «группа подтанцовки», в которую входили другие наши парни, также нарядившиеся в женские наряды.

Такие капустники проводились перед каждым из наиболее значимых праздников. Ну, к примеру, перед Международным женским днём. Перед 8-м Марта 1986-го года мы в качестве поздравления прекрасной части нашего студенческого контингента организовали капустник, идеей которого было показать в нём тех или иных девчат, чтобы они смогли посмотреть на себя как бы со стороны (приблизительно аналогично девчата пародировали нас перед 23-м февраля, только несколько иначе, о каждом придумывали частушки).

В капустнике нашего варианта был такой эпизод: изображалась лестничная площадка 5-го этажа нашего общежития, на которую выходили на перекур увлекающиеся этим безобразием девушки; на этой «площадке» размещались парни, наряженные в курящих девчонок. Мимо них с нотами и нотными тетрадями под мышкой, с серьёзной мордой лица, проходил, возмущаясь, я. Они меня выслушивали и обдували табачным дымом. Но всё это так игралось, что те, кто себя узнавал, смеялись над собой и своими недостатками.

А в одном из капустников, не помню, каком, но не исключаю того, что тоже к 8-му Марта, был такой эпизод. Была показана репетиция студенческого хора. Некая причина портила настрой на плодотворные занятия. Хормейстер, образ которой замечательно воплотил мой старший товарищ по отделу, обучавшийся по классу трубы, Валера Гимазов, занимающийся ныне коммерческой деятельностью (у него такие склонности были и в училищные годы), недоумевала, почему ничего не получается. Тогда кто-то из девчат, дабы прояснить ситуацию, сказал жалобным голосом:

– Галина Александровна, сегодня продают импортные туфли.

– Где? – спрашивала хормейстер. И хор, стройно, аккордами, пел в ответ:

– В «сте-кля-шке» (так называли в Благовещенске центральный двухэтажный магазин «Обувь», располагавшийся, как и старое училище, на ул. Ленина, на её противоположной стороне справа от перекрёстка с ул. Калинина, если стоять к нему лицом, и ближе к ул. Б. Хмельницкого – В. Х.)!

– В «стекляшке»?! – восклицала «хормейстер» и первая дёргалась из репетиционной студии. Зал лежал от смеха.

И таких капустников, проводившихся на «Осенний бал» в начале учебного года, на посвящение первокурсников в студенты, опять же предновогодних и на 8 Марта, в которых я сыграл интересные роли, за четыре года учёбы было предостаточно.