Текст книги "Государева дорога"

Государева дорога

 
Как царь любил богатые чертоги,
Так полюбил я древние дороги
И голубые вечности глаза.
То полусгнивший встретится овин,
То хуторок с позеленевшей крышей,
Где дремлют пыль и обитают мыши
Да нелюдимый филин-властелин.
 

Николай Рубцов.

Любой город, тем более уездный, должен иметь связь с губернией, другими городами. К ним вели дороги, именуемые на Руси трактами или большаками. Из Никольска на Великий Устюг шел Устюгский тракт. Тракт из Никольска на Вологду появился позднее. Поэтому почту отправляли через Великий Устюг.

Очень важным для Никольска и района был тракт на Шарью. И это несмотря на то, что Шарья находилась в Костромской губернии. С давних пор она имела для Никольска первостепенное значение. Она, как окно в центр России, местный путь «из варяг в греки». Путь этот был самым кратчайшим в цивилизацию – На Москву, Нижний Новгород, на Вятку, Урал и дальше, на восток. Дорогу, которая вела из Шарьи в сторону Никольска и Великого Устюга через село Пыщуг, называли Государевой. И не случайно.

Строилась она по велению Императрицы Екатерины II. Она прекрасно понимала необходимость и значимость данного деяния – соединить юг с севером. И не было более подходящего пути, чем оный. Нижний Новгород – Урень – Ветлуга – Шарья – Пыщуг – Никольск – древнерусский город Великий Устюг – Котлас. Если даже официально никто не давал такого названия, то народ окрестил. Так и звали дорогу – Государева.

Все хотели видеть эту дорогу не только хорошей, благоустроенной, но и красивой. Поэтому, наряду с основными работами по прокладке полотна, стали вдоль дороги, на обочинах, сажать молодые березки. Еще лет 40–50 назад за Березовым можно было видеть кое-где остатки этих старых насаждений и «версты полосаты» вдоль тракта на Шарью. Дорогу старались делать надежно. Там же, недалеко от Березово, несколько лет назад при строительстве новой трассы строители извлекли любопытную находку – толстые, почерневшие от времени дубы, распиленные вдоль. Ими была выстлана гать. Куда, как не на строительство именно Государевой дороги, а не какой иной, был употреблен столь дорогостоящий материал? А заготовили и привезли его за добрую сотню километров, а может, и дальше. И посадки аллей возле тракта, и особо прочная дубовая древесина, и верстовые столбы – все это следы давно ушедших времен. Это уже история, история тех самых мест, той самой Государевой дороги – памятника прошлого нашей Святой Руси. И мы не должны, не можем забывать об этом. И как тут вновь не вспомнить Святое, пушкинское:

 
Два чувства дивно близки нам.
В них обретает сердце пищу:
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.
 

Без прошлого нет будущего, нет Родины.

От Никольска в сторону Шарьи разбежались деревеньки Родюкино, Кузнечиха, Кожаево, Плаксино, Козловка, Пермас, Бродавица, Березово. В те давние времена избы в деревнях были, в основном, неказистые, с посеревшими от дождя и снега крышами, с маленькими подслеповатыми окошечками, смотрящими на дорогу.

2 августа, по месяцеслову «Пророк Илия», в Никольске особо почитаемый день, большой праздник – Ильинская ярмарка. Раньше из-за бездорожья купцы с Вятки и Нижнего, со среднего Поволжья иногда и проехать не могли. Приезжали с товарами зимой, по санному пути. Привозили белую муку, рыбу, сладости, мануфактуру и многое другое.

Так и пролетали год за годом, десятилетие за десятилетием. Незаметно текла жизнь обывателей захолустного городка, каким был Никольск. Постепенно кое-что менялось к лучшему. Светлели дома горожан. Появлялись новые, двухэтажные, купеческие. На Нижний Новгород, на Вятку, с колокольцами под расписными дугами, в нарядной сбруе, мчали удалые ямщицкие тройки по Государевой дороге. Как в песне: «Тройка мчится, тройка скачет, вьется пыль из-под копыт…»

В деревне много чего для жизни необходимо, и все производили крестьяне сами. В огородах своих выращивали все, что росло: старались посеять загон-два ячменя или ржицы. Поспеет, подойдет хлебушек, сожнут, в снопики свяжут, высушат на солнышке. Выколотят зерно, смелют на меленке. Хорош хлебушек из своей мучки!

Потом и картошечка поспевала, овощи: репа, морковка, лук, капуста.

– Посеешь крошечку, а соберешь лукошечко, – хвалились хозяйки.

Для жизни и обустройства нужен был лес. Его хватало. Самые ходовые деревья – ель и сосна. Без них ни избы, ни амбара, ни баньки не срубишь, ни «хором для скотины». Широкое применение находили в хозяйстве и другие деревья: осина, липа, черемушник. Немало ценных вещей изготавливалось из березы.

– Служила береза российскому человеку древесиной своей превосходного качества, – писал в журнале «Лес и человек» В. Плиге. – Из всякого ведь дерева много предметов труда и быта крестьянского и посадского изготовлялось. И лопаты, и ложки, и ведро, и ковшик, и телега, и рукомойник, и грабли, и крыша, и прялка, и игрушка, и лыжи, и тарелки, и гребешки, и сани, даже жернова бывали деревянные, а уже про миски и бочки-бочонки говорить нечего. Характерны они и не отделены от старого русского быта. Да, старинный русский быт был деревянный; неудивительно, страна-то лесная, и до самого XVIII века даже в городах русских деревянные постройки преобладали над каменными».

Никольский рынок

До войны рынок в Никольске находился там же, где и сейчас, на Комсомольской улице, около городского кладбища. На кладбище была и церковь. Только где-то в тридцатых годах прошлого столетия ее разобрали на кирпичи и построили тюрьму на главной Миллионной улице. Миллионной она называлась и до революции, а потом стала Советской. На рынок каждое воскресение ходил мой отец. Он покупал свиное или говяжье мясо, иногда, зимой, воз-другой дровишек. Рынок не был скудный, не с какой-нибудь одной картошкой или капустой. Крестьяне привозили говядину тушами, баранину и телятину. А еще свиное сало, топленое коровье масло, молоко, творог и другие продукты. На рыночных рядах бойкие бабоньки-торговки предлагали ржаную муку, овсяную крупу-заспу, гороховую муку, лук и чеснок. Из некоторых деревень, имевших специальные маслобойки, привозили на рынок постное льняное масло. С ним можно было есть квашеную капусту, соленые грибы-волнухи и грузди, бычки (валуи) и другие. Не представляло труда купить лапти, ступни, солонки, пестери, сплетенные из березовых лык, или корзины из сосновой дранки, ивовых прутьев и даже мордушки для ловли рыбы. Кому-то требовались санки большие или поменьше, бочонки, кадушки и кадочки, половики, валенки деревенской катки, даже кросны домотканой пестряди. Все можно было купить: от саней, кошовки, упряжи до топорища и глиняной свистульки. Мастерами-умельцами славились деревни.

Гончары жили в деревне Большое Фомино. Они лепили из глины корчаги, большие сосуды, в которых парили в русской печи белье со щелоком – раствором из печной золы. В корчагах парили репу и брюкву (голландку). Хозяйки выбирали на рынке кринки для молока, масленки, плошки и другие изделия.

Специалисты из Рассохина изготовляли кадки и кадушки, бочонки, а еще ножи с набранной из бересты рукояткой. Эти большие ножи так и назывались – рассохинские. Ими щепали лучину из сухих березовых поленьев. Лучина вставлялась в светец и использовалась для освещения изб. Крестьяне деревень Дор, Рамешки и других плели корзины из сосновой дранки, лапти, пестери.

В продаже почему-то никогда не видел рыбацких лодок. Рыбы в реках и речках, озерах-старицах, мельничных запрудах водилось много.

Славились мастера-лодочники из деревни Шелково. Деревня эта была на берегу реки Юг, километрах в 15 от Никольска.

Друг мой, Игорь Томилов, очень расхваливал лодки-шелковлянки:

– Они легкие и быстрые, как чайки, – говорил Игорь.

Те, кому лодка была необходима, сами отправлялись в Шелково и договаривались с мастерами, какая им лодка нужна. Было на рынке и увеселительное заведение. Как же мужичку-хозяину, приехавшему верст за 20, а может и больше, в мороз не пропустить стопарик?

Однажды увиделся на рынке со своим товарищем Павлом Ивановичем. Он был намного старше меня. Уговорил-таки зайти в забегаловку. Заглянули, облюбовали укромное местечко за дальним столиком у печки.

К нам подошла знакомая мне девушка, работавшая в «чайхане». Мой друг Павел сразу представился:

– Павел Иванович Померанцев, любитель музыки и танцев, не пьяница, не куплетист, но замечательный артист.

– Продолжай, продолжай, – улыбнулась Нюра.

– Бывал в Париже, бывал и ближе. Бывал в Италии, бывал и далее…

– Может, и стихотворение расскажешь, артист?

Муниципальная аптека (бывший дом купца Ильина)

– Принеси нам по стопарику да на закуску что-нибудь, – по просил товарищ. Чувствовалось, что он был чуток поддатый.

Нюра исполнила просьбу.

– Спасибо, – поблагодарил товарищ. – А теперь слушай:

 
Обошел Никольский рынок.
Семь рядов фоминских кринок.
Тут и чашек – эй, эй, эй,
Восемь пар висят лаптей.
 
 
Есть и мыло, есть и вар.
Есть и весь другой товар.
Есть и булка с калачом.
Пирожочек с рыбкой.
 
 
А еще торговый есть
Валентин сербитнем хлесь.
По базару он ведь ходит,
По народу взором водит.
 
 
Я зашел в кабак к Лаврушке,
Там завидная пирушка.
Там и Симка и Дресвянин,
Заболоцкий сам боярин.
 
 
Вся там свита в угол сбита.
Появился тут Никита —
Криводеевский печник —
Кирка за поясом торчит.
 
 
Банку худеньких сельдей
Подешевле продают.
Водолаз-налим пятнистый
Стоит рубль.
 
 
Жерех, щучка и плотва – два,
А карасик золотистый – за пятак,
Красноперочка и так.
 

– Тогда, за рыбку! – предложил товарищ. – Она, рыбка-то, посуху не ходит…

Ледоход

До войны каждую зиму на берег реки Юг, в Никольске, недалеко от пристани, привозили клепку – этакие гладкие дощечки, вытесанные из осины. Их складывали в поленницы, как дрова. Клепку привозили из-за Мелентьева, наверно, потому и дорога та в лес называлась клепочной. Дощечки эти занимали на берегу немалую площадь. В баржах по реке Юг отправляли клепку в Архангельск для изготовления бочек под рыбу. Почти там же, на берегу, у Мелентьева, поближе к воде строили барки. Стояли они на клетках из бревен. Все было рассчитано так, что полая вода подходила к баркам, и спустить их на воду трудности не представляло. Но строительство барок, очевидно, уже заканчивалось. Если раньше их строили десятками, то в конце тридцатых – лишь единицы.

С приходом апреля город жил ожиданием ледохода. Обычно ледоход начинался где-то около 20-х чисел или чуть позднее. И когда река освобождалась ото льда, горожане, и стар, и млад, высыпали на реку, чтобы посмотреть интересное зрелище, которое бывало раз в году. Таял снег в ярких лучах весеннего солнца, бежали к реке говорливые ручейки, вода прибывала. Уже прилетали водоплавающие птицы. Канючили чайки, пролетали стайками утки, кулички.

На реку мы бегали даже в большую перемену посмотреть, не тронулся ли лед. Но обычно сначала были подвижки льда, а уходил он чаще всего ближе к вечеру, когда за день вода прибывала. Льдины шуршали, напирали друг на друга, крошились и вылезали на берег. Несло проруби, обставленные полукружьем молодыми густыми елочками, деревья, бревна. Кричали вороны. Маленькая серая птичка плиска – по-научному, трясогузка – перелетала со льдины на льдину, то и дело покачивала хвостиком и опять подлетала. Это про нее, трясогузку, говорили, что она хвостиком лед разбивает. Поэтому и называли плиску птичкой-ледоломкой. Как бы то ни было, но трясогузки всегда прилетали в пору ледохода и держались около реки.

Лед уходил быстро, не весь, конечно. Вода продолжала прибывать день ото дня, потому что разливались таежные речки, большие и малые, впадавшие в Юг, подпитывали его, давали жизнь. В те времена болота не осушали, ключи в деревенских колодцах никуда не уходили, и вода в них не иссякала.

Речники не сидели, сложа руки. В Великом Устюге не дожидались, когда принесет Никольские льдины. До Устюга они и не доплывали, превращались в крошево. Первыми обычно отправлялись в рейс маленькие буксирные пароходики. Это были шустрые буксиры-трудяги. Шлепая плицами, они шли осторожно, чтобы не сесть на мель, не уткнуться носом в песчаный берег или наносной песок, проворно преодолевали километр за километром. Хотя было их, километров, много. Березовые рощи, ельники, светлые сосновые боры окружали реку. За каждым поворотом, речной излукой взору речников открывался новый пейзаж. Порой лес отступал от реки, взбирался на крутые берега, угоры, холмы.

Весенний разлив сделал реку широкой, проходимой для пароходиков с баржами. Мутная вода захлестывала приречные низины, бурлила и пенилась на быстром течении, затопляла ивняки-тальники у берегов и мчалась дальше. По Югу встречались большие и маленькие деревни с добротными, сделанными на века, избами, иногда с коньками на крышах и резными наличниками.

– Вот это хоромы! – восторгались речники, разглядывая деревянное узорочье в каком-нибудь селе.

Поля вокруг деревень освобождались от снега. Он сохранялся кое-где в оврагах. Склоны их уже пестрели в ярко-желтых цветах мать-и-мачехи. По прошлогоднему жнивью шныряли грачи и что-то клевали. Хлеборобы вели пахоту, и за плугами тоже ходили грачи и чайки, подлетая за уходящей машиной.

Берега реки – то высокие, с пластами красной, синей и белой глины, то низкие, заросшие ветлами, которые купали в воде свои ветви.

Весенние перевозки грузов по реке Юг испокон века были очень важным мероприятием для района. И к ним были готовы торговые работники. Выгрузка и погрузка велась днем и ночью. За короткий срок надо было получить и отправить тысячи тонн грузов: продовольствия, промышленных, хозяйственных и других товаров, удобрений, горючего.

Обратными рейсами из Никольска везли в Архангельск хлеб, лен, кожи крупного рогатого скота, смолу, деготь и многое другое. В тот же далекий северный город по большой полой воде гнали по Югу плотами лучший лес.

Ой, плывут, плывут плоты

Десятки лет по большим и малым рекам продолжался сплав леса молем (бревнами) в свободном плавании, без сплотки. Сплавлялись сотни тысяч кубометров леса, хотя и потери были немалые – бревна скапливались в заторах, заломах. Они тонули, их разносило по пожням и озеринам. После спада воды немало бревен оставалось на берегах, в старицах. Шла караванка, зачищая хвост. До молевого сплава в половодье гнали плоты-плитки из 28–40 бревен. Сплачивали эти плитки умельцы, которые были в каждом лесопункте. Плоты были достаточно длинные.

– Сплоточным такелажным материалом являлись распаренные и скрученные стволики ели, березы, ивы, черемухи, – рассказывает бывший главный лесничий области Лев Николаевич Беляев. – Из молодых деревцев свивались кольца, при помощи которых и деревянного клина бревна крепились к поворине – поперечному нетолстому дереву на плоту. При входе в более крупные реки плотики собирались в линейки из 10 штук или паромы, сплоченные в два ряда. По выходе в Северную Двину паромы сплачивались в гонки по 1200–3600 бревен.

Даже на плотах-плитках, спереди и сзади их, были специальные устройства для весел-правил. Такое весло вытесывалось из прочного, средней толщины длинного бревна. Правило вставлялось в приспособление – поднятую над плотом перекладину, она закреплялась на определенной высоте так, чтобы сплавщику работать веслом было удобно, не наклоняясь.

Каждая гонка снабжалась лодкой, якорем, снастями. На переднем плоту устанавливалось устройство для причаливания к берегу, на последнем ставилась избушка для рабочих. На каждую линейку давалось два витчатых каната длиной 40–50 метров для причала и хватки плотов. И лишь впоследствии, при переходе к судовой тяге плотов, такелаж заменялся на стальные тросы различного диаметра. Первоначальные способы сплотки и витчатые канаты стали достоянием истории.

– Ты знаешь, как я впервые побывал в Никольске? – спросил меня Иван Степанович Конев.

– Нет, не знаю.

– С отцом гнали плоты с верховьев Юга.

– Куда гнали плоты?

– Не до Подосиновца, конечно. Там своего леса хватало. Как и все, сплавляли лес до Архангельска.

Пожилые люди слыхали о нашем Никольском силаче Иване Лобанове, который родился в Никольском районе, в верховьях Юга, в деревне Мочальники. О нем много писали в газетах и даже книгах. Была у меня и фотография Ивана Лобанова, на которой было написано: «Непобедимый богатырь города Архангельска».

Вот что пишет о силаче Ване Южаке Н.В. Уваров в книге «Великий Устюг в русском фольклоре» (2001 г., издательство «Полиграфист»).

«Рассказывали, в долине Юга, особенно в среднем и верхнем его течении, много сосновых боров. Жители этих мест издавна сплавляли лес плотами в Архангельск, хорошо зарабатывали на этом промысле. Им занимался и Ваня Южак. Доплыл он на плотах до лесной биржи в Архангельске, удачно продал свой лес. Чувствует, время сева подходит, надо возвращаться. Но парохода, идущего до реки Юг, не подворачивалось. Однажды пришел он на дровяной склад, где пароходы топливом запасаются. Присел отдохнуть. Через некоторое время подошел к этому складу грузовой пароход. Матросы сноровисто привязали его к причальной тумбе, положили сходни и стали грузить дрова.

– Куда направляетесь, братцы? – спросил Ваня.

– Кабыть на Юг, за лесом, – ответил один из матросов.

– Возьмите меня с собой, я заплачу.

– Проси об этом капитана.

Ваня подошел к капитану: «Господин капитан, вы направляетесь в реку Юг. Там моя родная деревня. Возьмите меня, я заплачу». Капитан ответил:

– Грузовым пароходам возить пассажиров запрещено.

– Сделайте божескую милость! – упрашивал Ваня. – Я согласен и работать вместе с матросами.

– Не могу, не проси, – ответил капитан.

Завершив погрузку дров, матросы убрали сходни, а чалку с тумбы, на которой сидел Ваня, не сняли. Надо было кому-то спрыгивать на берег или сбрасывать сходни. Старший матрос обратился к Ване с просьбой:

– Слушай, приятель, сними чалку и брось ее на палубу.

– Сделаю, – сказал Ваня.

Снял чалку с тумбы, но на палубу не бросил, а держал в руках. Капитан, видя, что сходни на палубе и чалка снята с тумбы, подал команду: «Вперед!»

Колеса начали медленно двигаться. Ваня держал канат в руках, упираясь ногами в тумбу. Колеса крутились, а пароход стоял на месте. Капитан дал вторую команду: «Полный вперед!» Колеса закрутились быстрее. Ваня уперся крепче, откинув назад свое туловище. Пароход по-прежнему стоял на месте. Капитан и матросы в удивлении смотрели на Ваню, казалось, все опешили. Такого и представить себе никто не мог. И капитан, оправившись от изумления, подал команду: «Стоп! Спустить сходни!» А Ване крикнул: «Заходи!»

«Буря» и «Комсомолка»

Через несколько дней после отправления из Великого Устюга пароходики добирались до Никольска. Обычно первым приходил буксир «Буря». Длинным, протяжным гудком он извещал о своем прибытии. О приходе пароходов можно было догадаться и по включенным на суденышках динамикам радиотрансляции. Включались они на всю катушку, так, что их было слышно во всем городе. И снова народ, свободный от работы люд, молодые и старики высыпали на пристань. Сейчас это было самое бойкое, самое многолюдное место. Торгаши загодя готовились к приему товаров и грузов: освобождали складские помещения, приводили в порядок подъездные пути, создавали бригады грузчиков, которые давно ждали своего часа. На выгрузке товаров можно было хорошо заработать.

«Буря», поставив небольшую баржу под разгрузку, сновала по реке около пристани, а то и уходила на помощь какому-нибудь бедолаге-буксирчику, севшему на мель на перекате, хотя и стояли по берегам специальные навигационные знаки – бакены, указывающие фарватер. «Буря» бурей, но многие ждали первого пассажирского пароходика. Кто-то ожидал в числе пассажиров своих близких или друзей, кто-то надеялся встретиться с подругой, кому-то надо было отведать свежего устюгского пивца, что славилось на весь наш северный край.

Среди пассажирских пароходиков был лидер – «Комсомолка», которая приходила чуть позднее буксиров. В окраске пароходика преобладали белые тона. И опять лилась веселая музыка, крутили тогдашние пластинки – «Риориту» и подобные ей. На пароходике был буфетик, комнатушка, где можно было посидеть с друзьями за кружкой пива.

Пиво устюгское славилось. В этом имелась заслуга немца Людвига Георга Зельбильда. В 1887 году Зельбильд построил в Устюге завод с немецкой технологией (баварской). Сам пивовар считал, что важным слагаемым его успеха являлась кристально чистая, словно родниковая, вода из глубины земли. Дети Людвига Георга в начале 1900 года провели реконструкцию завода и сумели поднять марку пива. Спрос на напиток заметно повысился. Еще в 50–60 годах прошлого столетия Устюгское пиво славилось, но слава эта, к сожалению, была утрачена позднее. И все потому, что иссякла вода в скважине.