Текст книги "Катехон. Будет ли сломлена Российская империя?"

III

От таких совсем неинтересных ей разговоров Ленку стало клонить ко сну. Она намаялась за день, до обеда постирав, приготовив кушанье, которое теперь в основном стояло на столе, а после обеда помогая Федьке на пасеке. Звуки чужого разговора доносились до нее всё глуше и глуше, пока она и вовсе не заснула прямо здесь, сидя на диване. Но перед этим она всё ж успела подумать, что Игорь Николаевич такой же недоумок, как и все остальные мужчины, и что завтра ей опять придется рано вставать, обслуживать гостя, а если тот уедет, перестирать использованное им постельное белье.

И приснился Ленке сон, будто…

Стоит она на берегу не то моря, не то озера – всё, что впереди, покрыто густым непроницаемым туманом. Она стоит одна, по привычке перегнувшись через борт моторки, и пытается разглядеть уже не то, что находится на дне лодки, а что там – впереди. Сзади кто-то подошел к ней и обнял за талию так, что пальцы его достали до ее живота. Она не оборачивается, но знает, что это Игорь Николаевич.

– Ленка, чего бы тебе хотелось больше всего? – спрашивает Игорь Николаевич голосом ее бывшего учителя истории, который на днях помер.

– Чтобы туман рассеялся и солнышко вышло.

– Глупая! – почему-то сердится Игорь Николаевич. – Что тебе за радость от того?

– Как же? Мне холодно и одиноко. А так я буду не одна.

– А что если оно совсем не выйдет?

– Выйдет, – убежденно говорит Ленка.

– А что если оно выйдет, да уж поздно для тебя – когда ты уж ни к тому, ни к другому будешь негодна? – не унимается Игорь Николаевич.

Ленка не понимает, к чему это – к тому или к другому, пугается, пытается обернуться назад, но не может.

– Что же мне делать? – отчаянно спрашивает она.

– Ты уже не хочешь ждать солнца?

– Хочу.

– Верно. Но люди научились пережидать непогоду, – вкрадчиво говорит Игорь Николаевич. – Они разводят костры, строят дома, проводят свет. И тогда будущее уже не кажется им таким ужасным и туманным.

Он отпускает Ленку и делает несколько шагов назад.

Ленка оборачивается, но не видит ничего, кроме неясного силуэта.

– Подумай, разве ты можешь быть нужна сейчас тому, кто оставил тебя здесь, в тумане, тогда как я готов вывести тебя к свету, где люди счастливы не тягостным ожиданием своего конца, а строительством великолепной башни, подобной спирали, поднимающейся всё выше и выше и делающей их равными богам. И всё потому, что они научились угождать друг другу, прислуживать друг другу, делать друг из друга кумиров, вылизывать друг друга так, что у всех на языках появились незаживающие кровавые мозоли, а у кое-кого, чей язык разбух больше остальных, на прилизанной шерстке вспыхнули ни с чем не сравнимые, прозрачные, как слезы, бриллианты. Ах, какое это наслаждение – во время сна вываливать свой язык на подушку, чтобы его ноющая сладкая боль помогла покрепче заснуть и увидеть во сне – нет, не солнце, а свет, затмевающий солнце. Ведь так просто затмевать то, что никто никогда и нигде не видел. И чем сильнее твоя боль, тем больше людишек с болью поменьше готовы будут выполнить любое твое желание в угоду твоим страстям и страстишкам. Чего же ты ждешь? Или ты готова вернуться в райский лес и всю жизнь прожить в этом заточении, где твоей красотой будет издали любоваться один-единственный мужчина, неспособный на самостоятельный поступок?! Глупая! Я же знаю всё, что скрыто в твоей душе: солнце нужно тебе лишь для того, чтобы оно осветило тебя, а не других вместе с тобою. Трижды глупая!!! Разве ты не знаешь, что этого не будет никогда?! Только мой свет отбросит от тебя тень настолько длинную, насколько ты этого заслуживаешь. Покажи же мне свой язык… Видишь, он красен, но шерстка твоя не вылизана, потому что ты работаешь на других, а взамен не получаешь ничего. Но ты не настолько добра, чтобы вознаграждение за твой труд не было бы твоею потребностью. Иди же за мной, и я сделаю тебя той – первой, которою ты всегда хотела быть, – сказал он и стал растворяться в воздухе, пока совсем не исчез.

На том месте, где он стоял, появилась одиноко висящая в темноте дверь и чуть слышно поскрипывала. Ленка подошла к ней, открыла, и мир, состоящий из тумана, моря или озера, исчез. Стало светло, тепло и сухо.

За стойкой магазина готового женского платья стоял Володька во фраке и черных скрипучих штиблетах и имел здоровый цвет лица.

– Я прочел в твоей душе, что ты желала здоровья своему бывшему мужу. Как видишь, я даром времени не теряю, – раздался откуда-то голос Игоря Николаевича.

– Володька, ты теперь здесь работаешь? – спросила удивленная Ленка.

– Во-ло-дя, – нараспев заговорил кто-то из-за стены голосом Марины Сергевны, – скажи клиенту, что я сейчас подойду.

– Знаешь что, перестань делать вид, что я по-прежнему твой муж. Теперь я для тебя Владимир Павлыч, и баста!

– А, Ленок! – воскликнула Марина Сергевна, выходя из примерочной. – Ну, пойдем, я покажу тебе нашего Феденьку. Ты же его еще не видела, правда ведь?

Она взяла ее за руку и потянула за собой во внутренние комнаты помещения, в одной из которых сладко посапывал трехмесячный ребенок.

– Ну вот! Правда, славно? – спросила Марина Сергевна.

– А я? А как же я? Что всё это значит? – чуть не плача, заговорила Ленка.

Марина Сергевна насупилась, а потом вдруг звонко рассмеялась, хлопнув себя ладонью по лбу:

– Так, значит, ты новенькая?

– Но-овенькая? – всхлипывая, переспросила Ленка.

– Ну да, ты только что оттуда – из тумана?!

– Из ту-умана? Ну да. Меня Игорь Николаевич пригласил.

– Пригласил, – передразнила Марина Сергевна. – Здесь, милочка, приглашениями не занимаются. Здесь искушают и поддаются искушению и получают шанс превознестись над другими.

– А как же Володька?

– А что Володька? Володька – мой муж. Моя потребность в нем и его потребность во мне больше твоей возможности удержать его у себя. Чего же еще?

– Что же мне делать? – заплакала Ленка.

– А чего хочешь. Хочешь – работай головой, не можешь – работай руками, не можешь руками – работай телом. Главный аргумент – деньги – кусочек мира, который ты можешь на них купить. Страсть как люблю завоевывать мир по кусочкам. Сегодня – шубка – один кусочек, завтра – взятка – другой. Сегодня вечером мы с Володькой даем просветительское театрализованное представление о силе страсти. Приходи, не пожалеешь.

Марина Сергевна вдруг осеклась, подумала немножко, а потом вновь заговорила:

– А знаешь, бывает и наоборот: хочешь – работай телом, не можешь – работай руками, не можешь руками – работай головой… Слушай, а ведь ты у нас теперь «вдова». Ну, не та вдова, которая мужа схоронила, а та, которая с ним характером не сошлась. Таких наш учитель «вдовами» называл. И запрещал, я тебе скажу, замуж выходить, пока ты этой самой «вдовой» не станешь. Оно, конечно, резон есть. У меня – один характер, у него – другой. Нужно сначала узнать жизнь, познать друг друга, перебеситься, в конце концов. Если мне всё время хочется забивать в стены гвозди, а он заставляет меня мыть посуду, разве это не повод для развода? Послушай меня, милочка, таких поводов сейчас столько, что нашему учителю и не снилось. Поэтому теперь слушай не его, а слушай меня. Выходи замуж лишь в том случае, если тебе светит завладеть имуществом твоего женишка. Если же тебе вдруг захотелось выйти замуж по любви, знай, что любви больше нет, любовь – это твоя прихоть, которую можно удовлетворять и без оформления юридических документов. Выстаивать очередь в загсе для того, чтобы переспать пару ночей с очередным придурком, после чего обнаружить, что одна ягодица у него меньше другой? Ха! Не смеши меня. Конечно, наш учитель был достойным утопистом. Будем же его достойными учениками, чтобы не жить согласно его утопическому учению. Ты, милочка, я вижу, так и развесила уши. Так что оставайся у меня на некоторое время, чтобы я успела научить тебя уму-разуму, пока я не выброшу тебя за дверь за твою паршивую работу.

Марина Сергевна закончила и вышла из комнаты.

«И это та жена моего свекра, с которой мы когда-то жили под одной крышей?» – подумала Ленка, но не успела додумать всё как следует до конца, потому что в проеме двери показалась Адка и знаками стала звать ее к себе.

Когда Ленка вышла из комнаты в коридор, Адка осторожно затворила за ней дверь и разразилась таким градом всевозможных ругательств, означавших, что их изрыгательницу охватила высшая степень довольства происходящим, что Ленке на мгновение показалось, что она вновь очутилась в центре своей родной деревни.

– Господи, где ты пропадала?! – кричала Адка помимо прочего.

– Где? Там же, где и всегда. Но сейчас я больше всего хотела бы встать с этого проклятого дивана и пойти лечь спать в свою кровать.

– Ты что, коза, какой диван? Или ты теперь вместо Володьки колеса глотаешь?

Адка была главной Ленкиной подружкой. Это она познакомила ее с Володькой, за которого та потом и выскочила замуж, от чего их отношения на некоторое время сильно расстроились. А было это так.

Ленке с Адкой было без малого пятнадцать, когда Володька учился уже на втором курсе института. Адка знала Володьку, которого отец прислал завершать среднее образование в деревню, чтобы оценки в аттестате были получше, еще со школы, и имела с ним с тех пор какие-то дружеские отношения. Той осенью Володька, как обычно, приехал со товарищами в отцовский дом на озере отмечать свой день рождения. На этот раз они почему-то прибыли без женского сопровождения, и Володька сорганизовал Адку сорганизовать к ним в компанию на время празднования кого-нибудь постояще из деревенских. Адка, конечно, сказала Ленке, и они вместе сочли возможным пригласить еще двоих – Людку и Светку. Людка была на два года старше, телом хоть куда, нравилась всем мужчинам без исключения, сама их любила и в случае надобности и без надобности могла б сыграть роль громоотвода даже во время обычного у женщин: никогда ведь не знаешь, что у этих городских на уме. Светка была местной толстячкой. От нее всегда пахло потом, от чего она терпела много неудобств на танцах в школе, но ее смазливое личико было вне конкуренции на деревенском рынке женской красоты, – вот ее и пригласили.

Вместе с Володькой приехали Данька, Бонифат, которого все называли Боником, Сашок и Кирилл. За столом много шутили, рассказывали недвусмысленные истории и анекдоты и много смеялись. Данька решил блеснуть знанием поэзии и встал читать стихи.

– Есенин, – сказал он. – Мне бы женщину потную-потную, чтобы груди свисали до пят, чтобы морда была лошадиная и морщинистый розовый зад.

Деревенским было всё внове. Они ловили каждое слово и пытались запечатлеть в памяти каждое мгновение городской жизни.

– Главное – правильно провести свободное время, – поучал Сашок Ленку. – Нужно уметь расслабляться, чтобы ты мог почувствовать свои внутренние, глубоко сидящие в тебе потребности и реализовать их. Так ты освобождаешься от своей грязной энергии, которая скопилась в тебе за то время, когда тебе приходилось соблюдать общественные условности, и вбираешь в себя светлую энергию космоса, чистую, как сама природа.

– Мне б достоинство с километр… – кричал Данька, изображая теперь уже Маяковского, каким он его себе представлял.

– У вас тут хорошие места: лес, озеро, дом по уму – всё для цивильного отдыха, – продолжал Сашок. – Хочешь – грибы собирай, хочешь – рыбу лови. А вообще, мне в любви не везет. С кем ни сойдусь, они раза два попользуются мною и бегут на сторону в поисках новых ощущений. Разве ж это любовь?

Ленке стало жаль Сашка.

– … И попа с витрину продовольственного магазина… – декламировал Данька.

Боник, по правую руку которого сидела Ленка, а по левую – Кирилл, переключил свое внимание с Адки, занимавшей место напротив него, на Ленку и, не обращая внимания на Сашка, стал рассказывать:

– Иду я как-то вечером по нашей Дерибасовской, а навстречу мне две коровы валят. Я тогда только из ресторана вышел, и мне хорошо, как человеку, с пользой потратившему свои трудовые накопления. На небе – звезды горят, на улице – фонари светят: всё, как и должно быть на картинке. Но главное, что настроение хорошее. А навстречу мне – две коровы валят. Не, ну животные натуральные: рубль с тротуара поднять не смогут, чтоб своих достоинств не засветить. Я им говорю: «Здравствуйте, девочки». А они мне: «Где ты был, мальчик, когда мы девочками были?» Ясный перец, кого-то ждут, раз я им не нужен. Но зачем же человеку настроение портить? Так что, девочки, не ходите в город: они там все такие, добру вас не научат. А что такое женщина? Женщина – это такая форма существования материи, которая делает мужчину выше, шире и длиннее себя самого. А если какая-то женская особь делает тебя ниже, уже и короче, это уже не особь, а переходная форма от женщины к самке обезьяны.

Боник обхватил Ленку за талию, и она ненароком подалась к нему. Он приблизил свои губы к ее уху и не так громко заговорил:

– Насколько приятнее видеть женщину в легком просторном платьице, будоражащем фантазию мужчины…

Ленка ухватилась за край своего платья и попыталась натянуть его на коленки.

– … под которым никак не спрятать ножки такой изумительной красоты, что тебе приходится то и дело отводить от них взгляд, чтобы хоть немного отдышаться. А эти щечки, залитые краской стыда, лучше всяких слов говорят тебе о том, что ты смотришь на чистую сердцем непорочную женщину, а не на переходную форму от человека к прелюбодейному куску человеческого мяса. Вот когда мужчина ощущает себя выше Эйфелевой башни, шире Тихого океана и длиннее экватора Земли.

Боник приблизил свой нос к Ленкиным волосам, глубоко вдохнул и зашептал:

– Волосы твои – как стадо коз, сходящих с горы Галаадской. Как лента алая губы твои, и уста твои любезны. Как половинки гранатового яблока – ланиты твои под кудрями твоими. Два сосца твои – как двойни молодой серны, пасущиеся между лилиями. Этот стан твой похож на пальму, и груди твои – на виноградные кисти. Подумал я: влез бы я на пальму, ухватился бы за ее ветви, и груди твои были бы вместо кистей винограда, и запах от ноздрей твоих – как от яблок. Уста твои – как отличное вино. Вся ты прекрасна, возлюбленная моя, и пятна нет на тебе[1]1
  Из Книги Песни Песней Соломона.


[Закрыть].

Что Ленка могла чувствовать в эти минуты?

Сашок обиделся на то, что от него так грубо отгородились, встал из-за стола, пересел на диван, достал из сумки папиросы, распотрошил одну, смешал табак с серым порошком, выдвинул папиросную бумагу вперед, обнажив картонный мундштук, и стал аккуратно засыпать получившуюся смесь обратно в пустую папироску и утрамбовывать ее спичкой. К Сашку подсел Володька и стал ему ассистировать. За столом притихли. Боник отпустил Ленку, Данька перестал смешить компанию возможными и невозможными способами, а молчаливый Кирилл вымолвил:

– Афганская травка – это тебе не просто травка. Жаль, война кончилась: не было худа без добра.

Сашок закурил, несколько раз затянулся поглубже и задержал дыхание, чтобы как можно меньше дыма потом вышло наружу, и папироска пошла по кругу. Она потрескивала, как трещат дрова в печке, только чуть-чуть потише, и издавала терпкий и неприятный запах.

Девочки сидели молча, боясь пошевелиться, и завороженно наблюдали за происходящим у них на глазах таинством.

Когда всё закончилось, Данька вытащил из сумки видеокассету и сказал:

– А теперь премьера сезона!

– Давайте лучше потанцуем, – предложила заведенная всем происходящим Светка, энергия которой неудержимо перехлестывала через край, так что она уже не могла сидеть на месте. – Кто за?

– Хорошо, – согласился Данька. – Премьера сезона и танцы – одновременно!

Компания издала восторженный вопль и повскакала со своих мест. Потушили люстру, и комната осветилась мерцающим светом экрана включенного телевизора.

Фильм начался с того, что какой-то мужчина готовился войти к какой-то женщине.

Первыми из комнаты выскочили Ленка и Светка. За ними последовала Адка. После этого к ним с неохотой присоединилась Людка.

– Они чё, ваще обкурились, что ли? – зашипела Светка на Адку.

– Выбирай, на кого наезжаешь! – вскипела та.

– Пойду со стола уберу, – бесцветным голосом сказала Людка и вышла.

– Пойду Людке помогу, – сказала Светка и тоже вышла.

Они принесли грязные тарелки и отправились за остатками еды.

Ленку так и подмывало под каким-нибудь предлогом тоже вернуться в комнату и хотя бы краешком глаза взглянуть на то, что происходит на экране. Она взяла торт, приготовленный к чаю, и понесла его к столу. Одна Адка осталась сидеть на кухне, надувшись на всех своих подруг за их, как ей казалось, молчаливые и несправедливые обвинения.

В комнате было шумно. Данька гоготал, развалившись на диване, и комментировал ситуации, возникавшие в фильме. Володька, Боник и Сашок поддерживали его дружным смехом и с лукавством наблюдали за девочками, которые суетились вокруг стола. Ленка и Светка на ходу изобретали способ, как смотреть телевизор, не отрывая взгляд от посуды, а Людка, не стесняясь, глядела прямо на экран.

В конце концов стол был убран и вновь накрыт к чаю, и вся женская компания опять собралась на кухне. Все поводы к тому, чтобы вновь оказаться в комнате, были исчерпаны.

– Ну хватит! – вдруг очнулась Адка, всё это время молча просидевшая на табуретке. Она решительно встала со своего места и вызвала на переговоры Володьку.

– Значит, так, – сказала она, – или вы сворачиваете весь этот балаган, или мы уходим.

Володька заулыбался во весь рот, чмокнул Адку в щеку и вышел из кухни. На несколько секунд в комнате воцарилось молчание, а следом за ним по дому разнесся дружный мужской смех. Щелкнул выключатель телевизора, и из гостиной донесся громоподобный голос Даньки:

– Танцы до утра, господа!

На кухню влетели Боник и Сашок и увлекли всех за собой.

Танцы выявили предпочтения, которые вызревали в течение вечера. Данька танцевал со Светкой, Людка не отходила от Кирилла, Володька волочился за Адкой, а Ленке приходилось разрываться между Боником и Сашком.

Боник, пригласив Ленку на танец, упорно пытался просунуть свою коленку между ее ног, и когда это ему наконец удалось, Ленка вдруг поняла, что так танцевать действительно приятнее.

– А я тоже в городе работать буду, – говорила Светка, танцуя с Данькой. – У меня и сестра там работает. В криминалистическом отделе. И я там хочу.

– Фу, какая гадость! – сказал Данька.

– Почему?! – восхищенно удивилась Светка.

– Никогда бы не подумал, что такой девушке, как ты, нравится копаться в трупах.

– Да нет, – засмеялась Светка. – Трупы – это в морге!

– A-а, так они, значит, в этом отделе челюсти маньякам выворачивают?

– Почему? – смеялась Светка.

– Ну-у, чтоб те признались, где они попрятали отрезанные головы. Им же в милиции нужны свидетельские показания.

– Фу, какой же вы противный!

– Я?! – удивился Данька. – И так сказать о человеке, который хочет докопаться до истины!

– До какой?! – смеялась Светка.

– Почему такую красивую девушку тянет работать в криминалистическом отделе.

– Тогда вы и ответьте: у вас это лучше получится.

– Я думаю… – протянул Данька, размышляя над ответом, – что ты хочешь стать секретным оружием народной милиции.

– Каким?! – давясь от смеха, спросила Светка.

– Тебя будут ставить в центр пустой камеры, раздевать и по очереди вводить туда подследственных. И они тут же будут догола раскалываться.

– Фи, пошляк!

Данька покрепче обхватил Светку за талию и притянул к себе.

– Нет, – уверенно сказал он. – Специально для тебя в коридоре райотдела милиции выстроят подиум, и ты будешь демонстрировать на нем носибельные вещественные доказательства… В качестве следственного эксперимента, конечно, – добавил он.

– Да нет же, – засмеялась Светка. – В криминалистическом отделе проводят химические реакции и определяют: что, где и когда произошло. Это очень важно для раскрытия преступления.

– A-а, а я-то думал, что тебя больше интересует общественно полезная деятельность.

– Это какая же?

– Ну, например, выдергивать золотые зубы у покойников, чтоб они от жадности оживали и помогали сторожить заключенных.

Постепенно все натанцевались, устали и всё больше сидели, болтая всякую чушь. Но и это довольно скоро стало надоедать: уже столько всего было переговорено за этот вечер. В конце концов Людка утащила Кирилла в одну из комнат на втором этаже, Володька предложил Адке прогуляться по берегу озера, а Адка потащила за собой Ленку: «Чтобы глупостей не наделала, – наставническим тоном объясняла она на следующее утро после дня рождения. – А то вы с этим Боником такие кренделя вытворяли!» – «Какие это такие кренделя?» – разозлилась Ленка на Адку. – «Да ты-то хоть помнишь, где его руки у тебя не побывали?» В гостиной остались Сашок, который заснул на диване, Боник, пристроившийся рядом с ним и со скуки одну за другой сосавший сигареты, и Данька со Светкой, втиснувшиеся в одно кресло и о чем-то шептавшиеся.

– Слушай, подруга, давай будем партнерами, – говорил Данька.

– Давай. А это как?

– Ну, это совсем просто: ты – мне, я – тебе.

– Держи, – засмеялась Светка, вынула из кармана маленький носовой платок и отдала Даньке. – Теперь твоя очередь.

– И это всё, что ты можешь мне дать? Жадина!

– Нет, не жадина!

Светка обернулась в сторону Боника, к которому они сидели спиной, проверяя, чем он там занимается, а потом чмокнула Даньку в щеку.

– Вот, – сказала она.

– Ну-у, это слишком много, – протянул Данька.

– Ах, так! Теперь мне ясно, как ты ко мне относишься!

Данька взял Светку за руку.

– Идем отсюда, и тогда увидим, кто и как к кому относится.

Они встали и вышли в соседнюю комнату. Данька прижал Светку к стене и стал целовать, потом повалил на ковер и попытался стянуть с нее платье. Светка вскочила, отбежала в сторону и забилась в угол дивана, испуганно-удивленно уставившись на Даньку протрезвевшим взглядом.

– Вот это криминалист! – попытался пошутить Данька. – Ты чё, девочка, что ли? Ну и сказала бы сразу: мол, так и так. Я ж не сосунок какой, не Паганини, чтоб на одной струне играть. Ты, Светок, мне верь, если захочешь, ты как девочкой была, так ею и останешься, а удовольствия всё равно получишь больше, чем жена от мужа получает, – сказал он и стал объяснять ей способы, как это может быть.

– Хочешь – так, а не хочешь – вот так. Ты только не бойся, Светок, твое слово для меня – закон: шаг вправо, шаг влево – расстрел. Прислушайся к голосу своего тела, на котором можно сыграть сотни забавных мелодий и десятки изысканных симфоний. Разве ты не ощущаешь в себе эту возможность, мимо невообразимых прелестей которой ты нечаянно можешь пройти? Признай мою полную власть над собою во всем и ощути истинный вкус жизни, познай свое предназначение на этой земле, освещенное моим светом, которому нет нужды прикрываться туманом несбыточных обещаний.

Ленке, которая теперь во сне заново переживала эту историю, вдруг показалось, что последние три предложения сказал не Данька, нет, вовсе не Данька, а Игорь Николаевич – сейчас, специально для нее, для Ленки. А Данька эти слова тогда вообще не произносил.

Светка закрыла лицо руками и заревела. Заревела оттого, что события вдруг стали развиваться слишком быстро. То, что она уже давно ждала, шло не совсем так, как мечталось. Она не знала, что отвечать Даньке и что вообще теперь делать, и слезы казались ей единственным выходом из положения. Если бы Данька знал, почему она теперь плачет. Стоило проявить ему побольше терпения, сесть рядом с ней, смахнуть с ее ресниц слезы, ее же платком, лежавшим у него в кармане, утереть ей нос, она непременно прижалась бы к нему, приняла его поцелуй сначала в заплаканные глаза, потом в губы, вновь бы ему улыбнулась, истомленно вздохнула и через пару-другую минут превратилась бы в очередной «прелюбодейный кусок человеческого мяса». Но Данька вдруг сказал то, что еще за секунду до этого и не помышлял говорить. Не потому не помышлял, что произнести никогда бы не смог, а потому, что он ведь точно знал, отчего она ревет, и поэтому хотел подсесть к ней, смахнуть с ее ресниц слезы, ее же платком, лежавшим у него в кармане, утереть ей нос и прижать к себе, поглаживая по волосам.

– Дура, – выругался он. – Ты чё ревешь? Я ж не насильник какой. Ну девочка, и девочка. Ну не хочешь раздеваться – не надо. Можно и так – не раздеваясь. Не маленькая, знаешь, о чем говорю.

Светка от непонимания и жгучей обиды на человека, которого она только что считала своим принцем, зарыдала с надрывом.

– Ну ты чё, открой лицо! У меня ж чувства переполнены! Я ж тебя как человека прошу, а ты как животное ломаешься. Я ж к тебе как к равноправному эмансипированному партнеру по цивилизации обращаюсь, – с трудом выговаривая длинные слова, изрек он.

Неожиданно в комнату вошел Боник. Он подошел к Светке и со всей оставшейся в нем пьяной силы ударил ее по лицу.

– Сядь ровно и опусти руки, – грубо сказал он.

Светка сильнее сжалась в комок.

Боник размахнулся и ударил ее еще раз.

– Или ты делаешь то, что я тебе говорю, или я на твоем апельсиновом личике оставлю такие метки, что на тебя даже уроды уже никогда не полезут.

Светка, от страха не раскрывая глаза, спустила ноги на пол и обхватила их руками, плотно сжав колени.

– Давай, – сказал Боник Даньке и сел в кресло.

Данька стянул штаны и подошел к Светке. Он постоял немного, покачиваясь из стороны в сторону, о чем-то раздумывая, и решил Светку не трогать, чтоб не наживать себе проблем.

Светка сидела, прислушиваясь к непонятным звукам, боясь пошевелиться и открыть глаза. По ее щекам текли слезы и щекотали ей нос.

«Неужели же даже сейчас мне может быть щекотно? – думала она. – Я ведь плачу, а мне щекотно. Какая ж она странная – эта жизнь».

Ей вдруг захотелось улыбнуться, но в этот момент что-то помимо слез потекло по ее лицу. От неожиданности она открыла глаза, увидела стоявшего перед ней Даньку, сорвалась с места и выбежала из дома.

– Животное, – сказал Боник. – Разит потом за километр, как от носорога, а ломается так, будто стоит больше, чем три копейки.

– Красивая, зараза, – задумчиво произнес Данька, натянул штаны и игриво набросился на Боника.

Эту историю, случившуюся со Светкой, Ленке и Адке рассказала Людка года через три на похоронах, когда Светку переехало трактором, и они втроем сидели во дворе Светкиного дома, где теперь стоял Светкин гроб. Как Людке удалось узнать подробности, она рассказывать не стала.

– Так она девочкой и умерла, – завершила свой рассказ Людка.

На следующий день после Володькиного дня рождения Ленка всюду ходила за Адкой и действовала ей на нервы:

– Нет, ты скажи, – говорила она, – что они должны думать о женщинах, о нас с тобой, например, насмотревшись этих фильмов, а? Они ж готовы камеру себе до самого живота натянуть, чтоб все увидели, что у них там делается. А вот что: что может одна, то может и другая. Не так, что ли? Вот мне интересно, как они после этого по своему городу ходят и что видят, когда на женщин смотрят?

– Ну ты, старая, даешь! Чё ты на меня-то наседаешь? – защищалась Адка от Ленкиных приставаний. – Сама-то у стола перед телевизором вертелась. Будто эти бабы без мужиков снимаются. Что они – о нас, то и мы – о них.

Так началась для Ленки жизнь.

Следующим летом Володька приехал в деревню и проводил с Ленкой много времени. Примерно тогда же Павел Семенович окончательно перебрался в свой дом на озере. А через год с небольшим Володька и Ленка поженились.