Текст книги "Разность заразы"

Глава VIII
Совет да любовь

Коту показалось, что он домой не приехал, а прилетел. И дело не в стремительности, а в ощущениях – таких же, как в детских полётах во сне: ничего не мешает, ничего не держит – свобода! Он и про лифт в подъезде не успел вспомнить, как уже вспорхнул на свой этаж и нажал кнопку звонка… Не забыв про ключ, нет! А просто возжелав, чтобы жена ему дверь открыла и впустила его в дом. Чтобы было так – не сам он, а она с радостью и любовью!

– У тебя что, ключа нет?!

Кота не сбило с настроя даже высказанное женой недовольство.

– Есть… Но я хотел, чтобы ты мне открыла!

Он объявил это так, словно предложение опять сделал – профанфарил. Жена с подозрением – но уже не злым! – присмотрелась к одухотворённому мужу:

– Ты что, выпил?

– Нет.

– А что тогда? – она уже улыбалась, заинтригованная ожиданием приятного сюрприза.

– Просто я соскучился…

Жена понемногу расцветала – даже закокетничала глазками, словно бы тоже увлеклась вновь разгорающимся романом с интересным молодым человеком. Она невольно встала в игривую позу в двери комнаты, да так умело, что даже ножка мелькнула и застыла в меру призывно в приоткрывшемся, привычном Коту, домашнем халате.

– И что? Это повод, чтобы срывать меня с дивана, когда идёт мой любимый сериал?

В обычный день она бы это сказала, сверкнув глазами от раздражения. Но теперь!.. Её глаза блестели от счастья слышать и видеть то, что стирается привычкой совместной жизни.

– Да-а! – не сказал, а прошептал Кот, показательно срывая страстью дыхание, захлопнув ногой входную дверь, и обняв жену за талию, резко, но нежно, прижал к себе, нырнул рукой под халатик.

Жена закрыла глаза, приготовившись к поцелую и услышала продолжение шёпота, шелестевшего теперь ей прямо в ушко:

– Хочу-хочу-хочу…

Она с готовностью обмякла, падая ему на руки и улетая на них к звёздам, которые видны в такие минуты и с дивана тоже, и даже при работающем телевизоре…

Когда жена объявила, что хочет есть, Кот удовлетворился ещё и морально, поняв, что ей понравилось, и в ней взыграло женское обыкновение.

– А что у нас на ужин? – Вообще-то ему было всё равно, но интереса это не снижало – так всегда: когда хочется есть, заранее узнать меню – это как будто аперитива принять – аппетит разыгрывается ещё больше от вполне конкретных уже представлений о том, что будет на тарелке. Даже слюна выделяется с будто бы соответствующей именно этому блюду химической формулой – это даже по вкусу самой слюны ощутимо. А может действительно так и есть? Надо будет у Боба спросить…

Умиротворение… Хорошо! Телевизор, правда, уже начал раздражать, когда жена ушла на кухню и крикнула оттуда, чтобы он столик приготовил. Кот, подумавший было, что неплохо бы свечу зажечь, отвлёкся от этой мысли, переключая каналы, и жена уже вкатила сервировку.

– Ну во-от! – игриво капризничая, надула она губки. – А мой сериа-ал?

– Лапа моя, ты же знаешь, что я не люблю эту дрянь.

Кот ответил, тоже играя каприз в голосе и интонации, а потому удивился совершенно серьёзному ответу жены:

– А чем, интересно, моя дрянь хуже твоей?

– Но-овости, лапа… – Кот по инерции ещё поиграл в каприз.

– Да, конечно! Сказка… Только моя сказка и называется сказкой – на правду жизни не претендует. А твоя сказка? Это даже не сказка, а враньё! Ни слова правды даже в том, что на самом деле вдруг окажется правдой.

Кот взглянул на жену с испугом даже больше, чем с уважением. Ему тут совершенно уместно вспомнился слоган, начертанный у них над дверью конторы: «Мы добиваемся не правды, а эффекта», и он тоже стал серьёзен и строго объявил:

– Мне надо смотреть – это моя работа!

Жена тоже добавила газу в раздражении:

– Вот на работе и смотри!

Сама она демонстративно и безучастно смотрела на экран, не выказывая, впрочем, попыток взять пульт и переключить программу – она ждала словесных возражений мужа, чтобы снова ему ответить в том же духе. Даже подобралась и напряглась готовая к продолжению… И даже… Может быть… Скандалу! Кот вдохнул-выдохнул – тоже демонстративно – мол, скандала не хочет, и спокойно – даже чересчур спокойно и раздельно – сделал новое заявление:

– Я на работе не смотрю – некогда… Я на работе как раз сочиняю то, что другие должны смотреть… А сейчас я хочу увидеть-услышать результат работы… Моей, кстати, в том числе!

Жена перестала жевать и повернулась к мужу. Глаза её сверкнули… Тем самым – блеском раздражения! Она заговорила с показным сочувствием:

– Боже, Костя! Как ты можешь ЭТО называть работой? Работа – это когда делают что-то полезное…

– А я и делаю полезное! – Кот уже не справлялся с нервами – она цепляла их немилосердно…

– Кому?! Кому от этого польза?

– Те-бе!!! – он таки взорвался. – Ты что, от моей зарплаты отказываешься?! На неё живёшь, между прочим…

Железно! Пуленепробиваемо! Жена заткнулась как будто бы на полслове – выдохнула только молча. Стала есть – ковыряться в тарелке. Кот видел, что последний аргумент при всей своей бронебойности её лишь разозлил, ибо был, по сути, ударом ниже пояса, то есть табу не только в мужском боксе, но и против женщины… Скорее даже – тем более против женщины! Против жены. И Кот теперь разозлился ещё больше – на себя в том числе.

По телевизору в новостях показывали репортаж о встрече президента с министром иностранных дел и директором службы внешней разведки. Повод для встречи прозвучал в размытой фразе ведущего «о неблагоприятных тенденциях в развитии международной обстановки» – они, ведущие новостей любого канала, всегда так говорили, когда сказать нечего. Лица статусных мужчин, словно бы подогнанные под текст, а не наоборот, на экране были озабоченные, но оптимистичные. Президент в «синхроне» заявил обоим подчинённым, что «всё под контролем, но расслабляться нельзя – мы в кольце врагов», и снова заговорил закадровый ведущий.

Кот, поостыв от жениной вкуснятины и искреннее желая её увлечь, проговорил слегка высокомерно и насмешливо:

– Отфотошопленные такие сидят… Ва-ажные!

И хотя жена не отреагировала – обиделась, мол, однако чувствовалось, что напряжение, повиснувшее было в комнате, исчезло – исчавкалось вместе со вкусным – истинно так! и муж показывал уже полное удовольствие! – ужином.

Кот в разрежённой атмосфере продолжил набивать себе рот и машинально добирать значимости собственной информированностью – принадлежностью к доверенному кругу посвященных в высшие секреты, дескать, чтоб жена не так уж сильно его работой пренебрегала:

– И встреча была не сегодня… И даже не вчера… А ещё раньше… И съёмки, кстати, не было…

Жену проняло последнее замечание:

– А что же тогда показывают?

Она снова смотрела на мужа, но теперь уже с реальным интересом.

– …А старую картинку показывают. Текст вообще ни о чём – под любой официоз подойдёт с этими рожами…

Теперь глаза жены выражали жалость:

– Господи, Костя! В какое дерьмо ты там у себя ныряешь…

Кот аж поперхнулся и закашлялся. Растерялся. Потом сразу же снова разозлился. На всех и на себя в том числе. За неожиданность и точность замечания. За свою растерянность от него. За искреннюю жалость жены к нему.

– Ты бы лучше прибралась в доме…

Жена – спокойно:

– Я же вчера уборку сделала!

– Да? А телевизор?! В пыли вон…

– Где? – она отвернула, наконец, от него налитые жалостью, как оскорблением, глаза.

Кот пультом выключил «ящик», и сразу же стала хорошо видна запылённость верхних углов экрана.

– Во, блин! – жена совершенно изумилась. – Откуда это?

И, заинтересованная, встала, сходила за тряпкой-салфеткой и подошла к телевизору.

– Это не пыль, Костя… – прозвучало через пару секунд. – Это… плесень, что ли?

Она не успела даже договорить последнее слово, как в Кота словно вонзили что-то, причём не поперёк тела, а вдоль – с конечной точкой проникновения в голове, и следом по спине Кота озорно – без стеснения! – пробежали шаловливые мурашки. Он испугался, что сейчас что-то такое с ним произойдёт непоправимое – вроде инфаркта или, скорее, инсульта. Он даже смог бы если не диагноз своего состояния, то уж причину-то – точно, определить. Ему вспомнилась в мгновение – только на уровне ощущений, безотчётно! – вся та нелепица, которая происходила в квартире Боба, когда тот пригласил его понаблюдать за грибками через микроскоп…

На этот свет его вернула жена испуганным голосом:

– Ты чего, Костя?! Костя!

Кота даже передёрнуло, он машинально снова нажал на пульте кнопку включения. Экран разноцветно засветился, но Кот смотрел не в него, а на жену, подскочившую к нему и тараторившую:

– С тобой всё в порядке? Костя! Что с тобой?

Она щёлкала пальцами перед его носом, сомневаясь, что он что-либо осознаёт. Тем временем Кот аккуратно взял её за талию и нежно отодвинул в сторону. Кивнул на экран – смотри, дескать. Жена повернулась и застыла…

Картинка на экране перестала быть выверенной – она стала как будто любительской и показывала совершенно испуганного президента, вжавшегося в угол кабинета, будучи явно не в себе – не в привычном образе, и причитавшего «Заговор! Заговор! Охрана! Охрана!». За столом заседаний сидели остолбеневшие инодел и главшпион и таращили в ужасе на президента глаза, не зная, что делать.

Кот и его жена, тоже окаменевшие в полуобъятии от неожиданности, ожили, только когда на экране за посетителями закрылась дверь президентского кабинета, и снова возник оптимистично строгий ведущий новостей. Но он был уже неинтересен.

Жена повернулась к Коту. Её лицо выражало недоумение… Весёлое недоумение!

– Что это было? Твоя работа?

Кот откровенно «тормозил» и смотрел, забыв закрыть рот, на жену таким же взглядом, каким только что на экран. Жена развеселилась ещё больше и немножко протрясла мужа:

– Ну! Кос-тя-а! Оч-нись…

Когда тот пришёл в себя, закрыл рот, судорожно сглотнул и шумно задышал, поворачивая голову то на жену, то обратно на телевизор, она сказала с таким же озорством, с каким давеча по нему мурашки пробежали:

– Сомневаюсь, конечно, что это и есть твоя работа, но хорошо было бы… Интересно!

Отпустила его плечи и стала собирать посуду со стола.

– Ла-па мо-я! – услышала голос оставшегося в прострации мужа.

– Что такое? Что, миленький? – пуще развеселившись, в режиме «ути-пути» повернулась к нему.

– Там… Оп-пять…

– Что? Что опять? – жена радостно потрепала мужа по голове и чмокнула в щёчку.

Кот снова выключил телевизор.

– Там оп-пять… П-пле-с-сень… Смот-ри…

Она повернулась – и точно, после как ни в чём не бывало ведущего новостей углы экрана опять покрылись плесенью.

Телевизор сегодня они решили больше не включать… Даже на сериалах.

Глава IX
Осадное положение

Министр пропаганды по дороге к президенту по его вызову попытался проанализировать свой страх перед ним. Не теперешний – ясный как божий день, когда телевизор вышел из-под контроля… Из-под его, минпропа, контроля!.. А всегдашний – безотчётный. Ведь казалось бы, столько лет знакомы – с юности, когда гормоны уже созрели, а мозги ещё даже не выросли, когда энергия молодости пёрла наружу, и хотелось – безотчётно! – выброса адреналина и победных впечатлений, погоня за которыми частенько проходила по самому краю пропасти с уголовным кодексом на дне. Однако же не падали… А если и срывались пару раз, то летели неглубоко – до ближайших выступов нежёсткого административного законодательства. Кроме того, учились, вроде как… Потом служили, вроде как, в опричной структуре, приглашение в которую не предполагало отказа, да и воспринималось, откровенно говоря, как удача проникновения во власть с её сладостным ощущением превосходства над теми, кому ещё недавно завидовал и кто теперь по определению принятого в стране способа жизни будет тебя бояться…

Друзья? Если и можно было так назвать, то – раньше… Теперь – нет! Теперь – госслужба на самом верху, где дружба не живёт – ей там дышать нечем, кислорода не хватает. Поэтому только взаимные интересы в рамках иерархии.

Но и она не была уж совсем жёсткой – сказывалось-таки прежнее знакомство и доверие. Минпроп и министром-то стал, благодаря тому, что кореш его выбился (надо же! – кто бы мог предположить! – воистину страна чудес и абсурда!) в президенты… Ну-у, не совсем выбился… Вернее, не сам… Да и не выбился… Но и не важно! Пусть так – нелёгкая вынесла… Однако же вынесла! Что это, если не божий промысел? Стало быть, грех не воспользоваться. Он – кореш – и пользуется… А чтоб безопаснее себя чувствовать он старых своих друзей в подельники и собрал. Так что выходило, что он не только опекун, но и опекаемый – чётко выстроенная система.

Чего ж бояться? А того, что адекватность кореш теряет. И это становится всё более очевидно: то с величием страны перебирает – денег на него не напасёшься, то подтверждения собственного величия жаждет, а с недавних пор он вообще одно величие без другого уже и не допускает и все ресурсы государства (а их ведь немного, откровенно-то говоря!) бросать в эту топку начал. Сначала в шапке Мономаха снялся для пиара – прошло на ура у неискушённого в изяществе электората. Затем в императорской шляпе Бонапарта, в которой тот, по легенде, в Москву входил… А пока электорат переваривал двусмысленность сюжета, то есть ждал, когда ему придворные летописцы разъяснят всю однозначную торжественность поступка в его чёткой патриотической направленности, некие западные писаки пронюхали, во сколько на аукционе Сотбис эта шляпа обошлась российскому бюджету, и чуть ли не скандал поднялся – оплаченный госдепом США, разумеется! Пришлось суетиться – так называемый народный гнев размазывать. Хорошо, заранее побеспокоились и завели себе громоотвод для ненависти электората в виде витринных богатеев… Нагнули одного – подтвердил, что он дескать, раскошелился для России, мол, встающей во весь рост, как после победы над Наполеоном. Поэтому место этой шляпе – здесь как трофею! Красиво отмазались, ничего не скажешь!.. Но дальше-то – больше! Президент теперь отцом всех народов хочет стать… И вообще – всемирным паханом!.. И если кто не согласен с его отцовством, так сразу воевать лезет… Везде и всюду! А на какие шиши, спрашивается? Так не-ет, разговор о деньгах в этом контексте – низость, мол… Грех! И окорота не признаёт, чуть что – сразу в крик: вы мне, дескать, завидуете, до своего уровня опустить хотите, а я… А я!.. Совсем берега презик теряет – это очевидно. И любой прокол по работе может привести к истерике – то бишь, непредсказуемому решению. Вот что конкретно пугало минпропа. Да и то сказать: взбесившийся телевизор – это действительно серьёзно!

А ведь как поначалу было хорошо! И не министром, по сути, был минпроп, а советником. Буквально говорил – велел даже, пользуясь заслуженным доверием, а не советовал! – как голову повернуть, как бровь поднять или нахмурить, когда и где торс оголить… Впрочем, нет, голый торс – это, всё-таки, дизайнер в фотошопе постарался… Возраст у президента, знаете ли… Не то чтобы старый он… А так как-то… Время ведь идёт… И ему, времени, всё равно – президент ты, император или фараон… В общем дизайнер – молодец! Даже такое на седьмом десятке президентских лет у электората на ура прошло. А уж лицо! С лицом-то никакой дизайнер не работал… Так только – пластические хирурги… Но это уж совсем не в счёт – это теперь как к стоматологу сходить! И с речью никто ничего… Голос, интонация – никакого моделирования! Президент сам работал над собой по его, минпропа, советам-инструкциям. На ходу учился, можно сказать. А уж с лексикой какие чудеса проявлял! Импровизировал даже, как когда-то в прошлом – в период их босяцкой хулиганской молодости. Восторг был у публики полнейший, электорат ведь сам такой – шпана. В общем, отличником себя президент в деле самообразования показывал – вон какой рейтинг…

Был! Был, мать его… Кого его – президента мать-то или рейтинга? Если про мать рейтинга речь, так ведь не было у рейтинга матери… Матерей сколько угодно – бабы падки на грамотно представленную туфту – не пьёт, не курит по легенде – суровый взгляд, брутальные речи… Матерей глупых у рейтинга, выходит, много, а отец – один! Он – министр пропаганды собственной персоной. Он этих всех матерей рейтингом и оплодотворил. Так что нет отдельной матери у рейтинга.

Тогда, стало быть, мать его – президента? О, ужас! Разве можно так-то?.. Он ведь не просто гражданин своей страны – рядовой, завалящий гражданинишка… Он – символ! Как герб и гимн. И ругать его мать, значит ругать его – страну то есть… Нельзя… Табу!..

Но ругать хотелось… Так и пёрли ругательства: мать его да мать его… Хорошо хоть не вслух… Хотя! Тоже ведь не факт – водила-то дрессированный – виду не покажет. Отгородиться надо от него на всякий случай… Впрочем, может быть уже и поздно – если услышал, то обязательно доложит…

А что доложит-то? «Мать его, мать его…»? Ну и что?! Личность президента к ругательству не привязана была… Так? – Та-ак! Если рассуждения про «чья мать» последовали, значит ругательство изначально было безадресным… Ха! Докладывай, водила, докладывай – сейчас везде по кабинетам начальства и не такие ругательства звучат!

«Да-а, телевизор – это серьёзно… Поэтому и еду… Уже приехал! Тьфу-тьфу-тьфу…»

К удивлению минпропа его на пороге остановил охранник и велел ждать на улице, как будто не узнавал совсем.

– Как это так? Вы в своём уме?! – министр даже не попытался сдержаться, чтобы не показывать своего высокомерия.

Но рекс был не только непреклонен – он даже оскалился, словно знал что-то такое, что позволяло ему рычать на хозяев. Это испугало ещё больше, и минпроп мгновенно понял, кто тут, на крыльце, главный, и сменил тон с возмущённого на просительный:

– А в чём дело, вы можете объяснить?

– Вы всё узнаете, ожидайте… – смягчился и рекс.

Хотелось подумать – хороший человек!.. Но подсознательная тревога призывала молиться, ибо верить доброте рекса – это нонсенс. Минпроп и помолился – не как в церкви, а искренне: «Неужели всё? За что?! Господи пронеси!..»

Пока он так с закрытыми глазами (правда, без сложенных ладошками перед грудью рук – это было бы слишком) творил молитву, больше похожую на заклинание – так ему было привычнее: не в разнообразии слов и образов дело, а в частоте повторений – в дверях началась суета – президент. Это было вопреки появившемуся у того при должности обыкновению – минпропа уроки! – заставлять ждать себя до последнего отчаяния последнего из ждущих.

Выход Самого предварял охранник, кодовой абракадаброй пробурчавший что-то в невидимый микрофон и вставший, как высокий маяк для тяжело подъезжавшего бронированного микроавтобуса. Кроме брони автобус был облеплен кубиками-сотами реактивной защиты и выглядел отнюдь не изящно, зато надёжно. Нещуточный автобус – штабной, президентский.

А вот и Сам… Президент… Вроде бы… Кому ж ещё-то быть в замкнутом кольце крупных каменнолицых мужчин, для выхода кольцом которых рассуетившийся рекс-привратник открывал вторую створку дверей!

Президент был спрятан не только рослыми телохранителями, но и прорезиненным длинным брезентовым плащом с накинутым на голову капюшоном, внутри которого подпрыгнувший от профессионального любопытства минпроп увидел не лицо, а марлевую повязку под чёрными очками.

Пока Сам усаживался, минпропа отгородили бетонным забором своих плеч от возможности прямого выстрела в микроавтобус два телохранителя, не выражавших лицами ничего до такой степени, что лиц у них как будто совсем не было – минпроп даже если бы захотел их запомнить, то не смог бы.

Наконец пригласили – без слов, жестом – пальчиком поманил один из охранников и пальчиком же указал в автобус. Никакого почтения! Не к добру…

В салоне воняло какой-то санитарной химией так, что минпроп от неожиданности поморщился. Но сразу же испугался этой своей мимики, не видя реакции на закрытом наглухо лице президента – вдруг что-то не то подумает, и расплылся в машинальной улыбке показного удовольствия от встречи с президентом, которого не видел – подумать только, как долго! – целых пару дней.

Ехали молча. Куда? Зачем? – Непонятно…

И полезли в бедную голову минпропа разные страшные мысли…

А вдруг это не президент рядом с ним едет – с чего бы тому так маскироваться от старинного дру… сорат… това… прия… подельника?!

И впрямь вид у того был точь-в-точь как на картинке о средневековой казни. Только маска на лице была не с прорезями для глаз… Но какая разница?! Палач… Боже, у презика совсем крыша съехала! Но как же?! Без следствия, без допроса… Пусть даже с максимальным режимом устрашения! Они же должны что-то выяснить, чтобы избежать этого впредь…

А вдруг они уже всё выяснили – даже то, чего и сам-то минпроп не знает ещё…

И не узнает теперь уже никогда! Боже пронеси!..

А как, интересно, они казнить задумали?

Не иначе – четвертовать…

И министру сами собой представились сцены отвлечённой расправы… даже не над ним пока – над кем-то… на лобном месте при большом скоплении народа. И это входило в программу любимых в России «народных гуляний» по какому-то случаю…

«Какой сегодня праздник? Вернее, праздник чего?.. Или кого? А чёр-рт! Сам их столько поназначал, чтоб народу голову задурить, что и не упомнишь! Или это от волнения?.. Не от волнения, а от страха – на казнь же еду! Этот вон молчит… Даже, вроде как, и не дышит…»

Министр закрыл глаза и, как мазохист, стал упиваться собственным страхом от представления предстоящих мучений.

Убивать-то будут не сразу. О банальном расстреле нечего и мечтать! По частям будут казнить – конечности отрубать: правая рука – левая нога, левая рука – правая нога… И в конце уже – голову.

Но тут в эту самую без пяти минут отрубленную голову минпропа бесстыдно влезла абсолютно хулиганская мысль про отрубленный член – тоже ведь конечность. Конец!

«Интересно, каким по очереди он пойдёт к отсечению? Наверное, первым… Чтобы мужества перед смертью меня символически лишить… А может и не символически, а реально – кастраты вон, тембр голоса меняют с мужского на женский…»

И нет бы минпропу задуматься, рядом с кем ему хотелось бы упокоиться, после того, как мука закончится (хоронить-то будут всё равно с почестями, сор из властной избы не принято на электорат выносить): лёжа – в гробу или стоя – в урне на главном кладбище страны, что расположено на главной же площади главного же города, на ней разные ритуалы проводятся – и парады, и концерты, и даже встречи Нового года и Рождества, но разная пустая хреновина в голову только и лезла…

«Новый год – хорошо… Шампанское, объятья, поцелуи… Пожелания нового счастья… Можно подумать, что от старого уже все устали… Можно подумать, что оно было – старое-то счастье… Можно подумать, что оно вообще было – счастье-то… Подличали, врали, изворачивались… Стоп! Почему во множественном числе? В единственном надо – во множественном так и останется в настоящем времени: врут, подличают, изворачиваются, воруют… Они… Без меня теперь. А ради чего? Ради счастья, вроде как… Счастья власти… А было оно у меня? Счастье-то это?..»

Додумать минпроп не успел – приехали.

Дверь микроавтобуса открылась, и словно бы тяжесть её брони с неё спала – такой открылся взору солнечный простор, что минпроп снова сморщился. Но теперь уже пугаться не стал, а улыбнулся открытому полю совершенно искренне. Хорошо, когда свободно!

– Надеюсь, ты понимаешь, почему мы сюда приехали? – заговорил палач и оказался по голосу таки президентом – уже легче…

Он уселся прямо посреди поля на поставленный на услужливо примятую охранником траву раскладной стульчик и стал теперь похож не на палача, а на рыболова, только без удочки.

«Он рыбу не ловит – он её динамитом глушит!» – снова залезла в голову минпропа очередная хрень. Он даже сплюнул сухо от досады себе под ноги.

И вот теперь уже опять испугался по-настоящему, не успев даже ещё как следует расслабиться от неожиданной и солнечной свободы.

– Извини, – пробурчал машинально и подумал, что хорошо, что получилось на «ты» – близость подчёркивалась – должен же тот хоть что-то человеческое чувствовать. Уселся на поставленный тем же охранником такой же второй стульчик.

Президент, как оказалось, не особо впечатлился плевком и совершенно не ждал ответа на поставленный вопрос. Он ответил сам, и довольно нервно:

– А потому мы сюда приехали, что там работать стало невозможно! Я не знаю, в каком ещё виде меня твоё чёртово телевидение покажет!

Минпроп привычно настраивался на рабочий лад, забывая постепенно о дурных мыслях и образах.

– Видел? – не проговорил, а пролаял президент вопрос, который теперь явно требовал ответа.

Но минпроп уже настроился на совещательную волну, а потому не напрягаясь «включил дурака»:

– Что?

– Не что, а кого… Меня видел?

– Где?

– В телевизоре, мать твою!

– Когда?

– Тьфу ты!!! – заставить президента плевать в бессилии – это уметь надо, минпроп, обретя дух, умел. – Как эмвэдэшник, честное слово…

– Я не эмвэдэшник… Я – минпроп.

– Да какая разница! – воскликнул президент, и по безотносительности этого возгласа несмотря на его эмоциональность минпроп понял, что казнить его не собираются… Во всяком случае прямо сейчас. – Тот такой же: что, где, когда… Знатоки, мать вашу! И другие – такие же! Все вы одинаковые! Набрал вас на свою голову… Никому веры нет! Предадите ведь…

И президент в сердцах сорвал с лица чёрные очки. По его сверлящим душу глазам минпроп понял, что последняя фраза – это ещё не утверждение, а вопрос. Опять хорошо…

– Ну что ты?! – максимум искренности не только в новом «ты», но и в интонации. – Что ты? Что случилось-то? Что тебя беспокоит?

Президент откинулся на спинку стула и вздохнул – по привычке театрально:

– Судьба России меня беспокоит!

И посмотрел вдаль миссионерским взором.

– А вы!.. Соратники называется… Значит так… Телевидение запретить.

Сказанная спокойно последняя фраза заставила минпропа не то что обеспокоиться, а даже вздрогнуть от ужаса, мгновенно затмившего разум подсознательным пониманием своей тогда ненужности. Это было какое-то животное предощущение гибели, в которую собрался ввергнуть его жаждущий выживания во власти подельник. Минпроп понял, что им готовы пожертвовать. Он, говоря их языком, пошёл под раздачу. Причём сотворить её он сам себе и должен.

– Н-но как же?..

Теперь президент «включил дурака»:

– Что как же?

– Без телевидения-то? Оно же ведь… основа, так сказать… Что люди скажут?

– Кстати про «скажут»… Радио тоже запретить… Превентивно!

Радио после телевидения совсем, казалось, не затронуло минпропа за живое. Он лихорадочно искал способ остаться в привычных условиях существования:

– Есть же какие-то способы… Видеомонтаж там… Я не знаю…

– Вот именно, что не знаешь! – Президент презрительно сморщился. – Совсем разболтались… Видео… Понима-ашь, монтаж… Хоть бы знал, о чём говоришь… Эх, ты!

Но взглянув на просительно – умоляюще даже! – сквасившееся лицо подельника, президент невольно разжалобился и заговорил как добрый наставник, желающий сохранить педагогическую строгость:

– Вызвал я твоих подчинённых – директоров телеканалов… Призвал их к ответу под страхом статьи за государственную измену… – Слово «государственную» он проговорил с выделением каждого отельного звука! – …На коленях вот здесь вот ползали, слёзы раскаяния утирали, весь плащ засморкали… Этот – другой, новый… Рассказали, что сами не понимают, как такое может быть… Чтоб без камер, без микрофонов – и картинка и звук… Пробовали, говорят, уже видеомонтаж – один хрен!.. – Последние слова произнесены с искренним в своём отчаянии усилием! – …Понима-ашь! Не по-мо-га-ет. Всё равно всякая чертовщина в эфир выходит… Запретить!

Минпроп и сам не понял, как сумел просвистеть:

– Н-но пос-сыпетс-ся ведь вс-сё-о!

Президент взорвался:

– А что ты предлагаешь? Конструктивно!

Но и предложить так сразу было нечего, да и состояние минпропа стало таким, что одна только мысль в голове, сожрав все остальные, жила: «Вот она – казнь! Состоялась-таки…»

Президент, видя его дрожащую нижнюю губу, и сам встревожился – добрый всё-таки… где-то… как-то… человек! – вдруг у минпропа удар апоплексический случится. Решил разбавить кошмар надеждой хеппи-энда и заговорил, как с обиженным болью ребёнком:

– Пока запрети… Пока! Яйцеголовым умникам уже дали команду… Сейчас разберутся, откуда у этой диверсии ноги растут… И как она работает… Нейтрализуем вражескую вылазку против нашей Родины – снова включишь… И опять всё будет хорошо… Привычно, по-старому… Потерпи пару лет, и опять заживём!..

И хотя логика совещания-аудиенции закончилась, но начавшая-таки в экстремальных условиях работать голова минпропа подсказывала ему, что всё ещё только начинается.

– Разработай план-программу действий твоего ведомства в новых условиях, – продолжал заканчивать президент в привычном уже ключе выдачи поручений. – Наглядная агитация… Контрпропаганда – это обязательно! А то ведь все кому не лень теперь в интернет полезут… Чтоб цены провайдеры подняли… Там подключение усложнили… Ну, ты знаешь! И спутникового телевидения касается, кстати – никаких тарелок на стенах… Довольно! Думай… Быстро! Чтоб всё было учтено… Понял?

Министр кивнул.

– Ну всё тогда… Я уезжаю… А ты свою машину вызови – мне ещё тут надо кое-куда…

– А куд-да вызывать-то? Где мы?

– Ха! В России пока…

Президент подозвал охранника:

– Покажи ему, где мы.

Тот достал навигатор.

– Вот ещё, кстати! – президент ловко поймал за хвост улетающее в архив памяти совещание. – Спутниковую навигацию тоже запретить… На всякий случай… И не только Джипиэс, но и Глонасс… От греха подальше… В России любой полицейский дорогу может безо всяких спутников подсказать. Впрочем, это вроде же не по твоему ведомству? Ладно, я сам… Ну пока. Будь здоров.

Загрузился в своём безразмерном плаще в микроавтобус, по ощущениям снаружи бывший маленьким для такого громоздкого пассажира, и укатил. Без мигалки. Без сирены. Без сопровождения. Тайно! На войне как на войне.

Когда минпроп вернулся в город, то с радостью почувствовал, что проголодался – здоров значит… В смысле, психически. В кабинет не стал заказывать, а отправился в буфет Совета министров самолично – посмотреть на непричастных людей, послушать их – развеяться.

Официантка ещё не успела принести комплекс, как к нему за стол подсел министр внутренних дел – этот среди людей по буфету шарахался не для расслабления, этот обстановку в стране мониторил.

– Привет. Ты можешь мне объяснить, что происходит?

Минпроп не мог понять, в кайф ему, что тот подсел, или наоборот, поэтому ответил по своей привычке нейтрально:

– А что происходит?

От неудовольствия сморщился как раз внудел:

– Брось! Скажи сразу: твои штуки?

– Допустим, – минпроп тянул время, чтобы понять, про какие именно «штуки» тот знает и насколько глубоко.