Текст книги "Экономическая социология в России: поколение учителей"

– Иными словами, Гвишиани стал фактически основателем нового направления?

– Основателем? Трудно сказать. Сам Гвишиани не думал об экономической социологии, пока это словосочетание не было произнесено в 1983 году. Думаю, что ее основателем, «матерью», была все же Татьяна Ивановна Заславская…

– Я имею в виду социологию управления.

– Да, он стал зачинателем этого направления.

Вторая книга Гвишиани (уже на основе докторской диссертации)[12]12
  Гвишиани Д.М. Организация и управление. М.: Наука, 1970.


[Закрыть] была более проработанным, глубоко осмысленным продолжением того, о чем он писан в «Социологии бизнеса». Ведь автор уже имел опыт работы в качестве зампреда Государственного комитета по науке и технике, а до того возглавлял в нем одно из структурных подразделений. Эти работы заложили серьезные предпосылки для дальнейших исследований социологии управления в СССР. Они знакомили с ключевыми фигурами западного, в первую очередь американского, менеджмента (Тейлором, Файолем, Фолетт, Мэйо и др.).

– Так возникло направление, связанное с социологией управления. Немного перескакивая, хотел спросить Вас о том, что меня давно интересует: а что стало с этим направлением впоследствии? У меня такое впечатление, что где-то к 1980-м годам от него осталось мало, и в частности социология организаций развивалась не очень активно. Сначала вроде бы некоторое движение в ней наблюдалось, а потом она стала сходить на нет. Или у меня неправильное представление?

– Это обусловила некая совокупность причин. Направление не сошло на нет, но было отодвинуто на второй план. А вот почему и как – это отдельный вопрос, и к нему мы еще вернемся.

Если продолжать разговор о предпосылках, то второй труд, близкий к экономической социологии, – это «Человек и его работа» А. Г. Здравомыслова, В.А. Ядова, всей ленинградской школы социологии труда [13]13
  Человек и его работа / под ред. А.Г. Здравомыслова, В.П. Рожина, В.А. Ядова. М.: Мысль, 1967.


[Закрыть]. Труд – это и экономическая категория, по отношению к которой применялись именно социологические методы исследования.

Еще одной из предпосылок экономической социологии стали работы В.Г. Подмаркова «Социальные проблемы организации труда» и «Промышленная социология», вышедшие в конце 1960-х – начале 1970-х годов[14]14
  Подмарков В.Г. Социальные проблемы организации труда. М.: Мысль, 1969; Подмарков В.Г. Введение в промышленную социологию. М.: Мысль, 1973.


[Закрыть]. Они сыграли выдающуюся роль на этом, скажем так, «предпосылочном» этапе. Их все знали, читали.

Мне кажется, экономическая социология – это широкое направление, в котором соприкасаются многие аспекты социологии труда, социологии управления и других течений. Экономическая социология – это мейнстрим или основная парадигма некоего мейнстрима. А рядом с ней, выходя из нее, ответвляясь и пересекаясь, идут разные течения…

– Отрасли.

– Да, отрасли, подотрасли. Что-то выходит на первый план, что-то отодвигается на второй. Словом, то, что называется социологией труда, является мощной предпосылкой современной экономической социологии. Другая предпосылка связана с исследованием социальных проблем промышленных предприятий, шире – деловых организаций. Это направление получило название «социологии организаций».

Собственно, я начинал с социологии труда. Мое первое исследование называлось «Роль поощрений и наказаний в первичном производственном коллективе» и проводилось на заводе швейных машин в Подольске. Это исследование ориентировалось на изучение того, как поощрения и наказания воспринимаются рабочими и их руководителями. Вначале мы изучали набор тех мер, которые реально применяются на предприятии. Затем – как оценивают эти санкции рабочие, бригадиры, мастера, начальники цехов. Другой аспект – реальное значение применяемых мер, их эффект (положительный или отрицательный). И вновь: как оценивают их применение разные группы работников? Каков их совокупный эффект? Иными словами, был реализован рефлексивный подход: как одно и то же явление отражается в сознании разных групп работников, и к чему это приводит.

Мы обследовали 27 участков. Втроем опросили около 500 работников – всех, кто не был в отпуске или не был болен, т. е. до 90 % персонала. Попутно провели почти полную социометрию (по каждому участку, где трудились от 20 человек в две смены). Напомню, это был 1966 год. Именно результаты этого исследования я и повез в ГДР (мы обследовали также и текучесть кадров, поэтому мне было что сказать на симпозиуме).

В Институте конкретных социальных исследований Г. В. Осипов сначала возглавил, а затем передан мне руководство генеральным проектом «Социальная организация промышленного предприятия: соотношение планируемых и спонтанных процессов»[15]15
  Спустя много лет результаты исследования были опубликованы в книге: Социальная организация промышленного предприятия: соотношение планируемых и спонтанных процессов. Генеральный проект И КСИ АН СССР (1968–1973). Первая публикация / сост. и общ. ред. Н.И. Лапина. М.: Academia, 2005.


[Закрыть]. В результате я переключился с весьма конкретной проблемы поощрений и наказаний на исследование широкого круга проблем – социальной организации промышленных предприятий. Но рефлексивный подход сохранился: в определенный момент стало ясно, что косыгинскую реформу глушат, но исходная ее ориентация на развитие процессов и отношений самоуправления в производстве подспудно сохраняется.

– Что позволяло работать в данном направлении…

– Да, на макроуровне экономика оставалась центрально-планируемой, а на микроуровне – на предприятиях – трудовые коллективы стремились расширить свои права – от участия в планировании своего социального развития до самоуправления (вначале в бригадах, а затем и на предприятии в целом, вплоть до выборности директоров). Некоторые директора не возражали против расширения прав трудовых коллективов, они видели в этом предпосылку своей самостоятельности, укрепления своих позиций. Они поддерживали социальное планирование, выступали за развитие прав трудовых коллективов, но тем самым отстаивали и собственные интересы. Как это ни странно, даже в начавшемся развитии автоматизированных систем управления (АСУ) они видели некий элемент своей самостоятельности, потому что АСУ на предприятиях в то время не были подконтрольны министерствам.

Словом, то, что противодействовало официальной линии, вызывало живой исследовательский интерес. Поэтому и была выдвинута в центр проблема соотношения планируемых и спонтанных процессов. Она лежала в русле структурно-функционального подхода: это ведь те же явные и латентные функции Мертона. Мы уже тогда были знакомы с трудами Парсонса благодаря их внутриинститутским переводам, которые делали в секторе Левады, – он давал задания аспирантам, а мы пользовались их переводами. Тогда же эти переводы издавались по линии Советской социологической ассоциации, в серии «Переводы и рефераты». Здравомыслов, например, внес свой вклад в их издание[16]16
  См., например: Структурно-функциональный анализ в современной социологии: в 2 т. Вып. 1 / отв. ред. А.Г. Здравомыслов; Вып. 2 / отв. ред. Ю.А. Левада, Л.А. Седов. М.: ССА, 1968.


[Закрыть]. Лишь через десятилетия тексты Парсонса были опубликованы в виде отдельной книги[17]17
  Парсонс Т. О структуре социального действия / под ред. В.Ф. Чесноковой, С.А. Белановского. М.: Академический проект, 2000.


[Закрыть].

– Вы упомянули ЮЛ. Леваду. Он ведь как раз в тот период (в найме 1970-х) писал что-то и про экономическую социологию.

– Я говорю о конце 1960-х годов, до разгрома «Лекций» Левады. Он руководил Отделом теории и истории социологии ИКС И. По его инициативе с 1968 года в институте широко пошел процесс самообразования: Левада читал лекции по истории социологии, И.С. Кон – по социологии личности, Б.А. Грушин – по организации эмпирического исследования. Кстати, этот уже подзабытый курс был очень практичным, я полностью прослушал его и использовал при организации генерального проекта «Социальная организация предприятия». Были лекции В.А. Ядова по методологии социологического исследования. Читали краткие курсы польские социологи, которые часто приезжали к нам. Словом, в конце 1960-х годов все худо-бедно занимались самообразованием.

В это время И.В. Блауберг, В.Н. Садовский, Э.Г. Юдин заявили о необходимости системного подхода в социологии. В двухтомнике «Социология в СССР» [18]18
  Социология в СССР: в 2 т. / ред. – сост. Г.В. Осипов. М.: Мысль, 1965.


[Закрыть] была опубликована большая статья Садовского[19]19
  Садовский В.Н. Методологические принципы исследования объектов, представляющих собой системы // Социология в СССР. X 1.


[Закрыть]. Осипов тогда проводил очень полезную работу. Как президент ССА он получал массу литературы, и мы иногда пользовались его библиотекой.

На Эвианском конгрессе многие наши участники безбожно «зачитывали» выставленные книги, и тамошние наблюдатели попустительствовали этому, закрывали на это глаза… У них, наверное, была негласная установка: пусть берут, потому что другого способа достать зарубежную литературу у нас не существовало. Купить? Такой вопрос вообще не стоял: денег на книги не было совсем.

Но вернемся к проекту о социальной организации предприятия. Мы предполагали охватить порядка 70 отраслей, для этого собрали данные статистики, проработали шесть программ по проекту, по каждому из них провели от пяти до пятнадцати микроисследований. Но перед началом широкого эмпирического исследования рухнула исходная стратегия всего ИКСИ.

Сначала был совершен разгром «Лекций» Ю.А. Левады. Я сменил его в качестве секретаря партбюро, по его же рекомендации. Нам удалось предотвратить исключение Левады из партии, хотя в М ГУ его лишили звания профессора.

Затем директор ИКСИ, вице-президент АН СССР по общественным наукам академик А.М. Румянцев был снят с этих постов. Мне пришлось временно исполнять обязанности директора, и я всячески стремился спасти Институт от полного разгрома. Все было подготовлено для того, чтобы директором ИКСИ стал Г.Л. Смирнов: он был зам. зав. Отделом пропаганды ЦК КПСС, активно помогал Таганрогскому проекту (Б.А. Грушину и др.) и в целом позитивно относился к развитию эмпирической социологии в стране. Но консервативные работники Отдела науки ЦК сумели изменить подготовленное решение – директором Института был утвержден М.Н. Руткевич.

Он заявил, что «социология организаций» – не марксистский термин, а буржуазный (так же как, по его мнению, «мобильность» и ряд других терминов западной социологии). На «обновленном» Ученом совете ИКСИ в марте 1973 года забаллотировали проходивших по конкурсу трех руководителей программ проекта «Социальная организация»: А.И. Пригожина, Н.Ф. Наумову, ЭМ. Коржеву. Фактически их уволили из института. В знак протеста я сам подал заявление об уходе из ИКСИ. Вчетвером мы оказались в Институте проблем управления (автоматики и телемеханики) ГКНТ и АН СССР.

В силу сложившихся обстоятельств не состоялась эмпирическая часть проекта. И в целом по идеологическим соображениям проблематика социальной организации была отодвинута на периферию внимания научной общественности. Сам термин «социальная организация» стал употребляться редко. Однако многие участники проекта продолжали работать в прежнем направлении. Сначала в ИПУ, затем во ВНИИ системных исследований мы развернули проект «Нововведения в организациях». Всего за последующие три десятилетия появилось более 600 публикаций на соответствующую тематику, из них около 30 книг.

– Вы имеете в виду в том числе книгу А.И. Пригожина, которая так и называлась – «Социология организаций»?[20]20
  Пригожим А.И. Социология организаций. М: Наука, 1980.


[Закрыть]

– Да, Пригожин работая в моей лаборатории, и мы делали совместные проекты. Он человек целеустремленный: поставил задачу и сделал книгу.

Можно привести и другие примеры публикаций по указанной тематике. Я участвовал в подготовке методических рекомендаций «Планирование социального развития отрасли промышленности»: подготовил два параграфа в заключительный раздел о социальных задачах при проектировании новых предприятий[21]21
  Планирование социального развитая отрасли промышленности. Методические рекомендации /отв. ред. Д.А. Керимов. М.: Профиздат, 1979. Разд. VIII.


[Закрыть]; в подготовке этого раздела принял участие также Ж.Т. Тощенко. Издание отраслевых рекомендаций требовало многих согласований и затягивалось. Я показал свой текст В.Г. Подмаркову, который вел в журнале «Социологические исследования» раздел «Промышленная социология». Он тут же опубликовал этот текст[22]22
  См.: Лапин Н.И. Социальные проблемы проектирования новых производств // Социологические исследования. 1977. № 11.


[Закрыть]. После выхода «Методических рекомендаций» Ж.Т. Тощенко и Н.А. Айтов задумали подготовить книгу и пригласили меня участвовать в ней – так появилась книга «Социальное проектирование»[23]23
  Тощенко Ж.Т., Литов Н.А., Лапин Н.И. Социальное проектирование. М.: Мысль, 1982.


[Закрыть].

Теперь я постараюсь акцентировать институциональную составляющую социологии организаций того времени. В 1970 году, на VII Всемирном социологическом конгрессе в Варне, благодаря рекомендации А.А. Зворыкина[24]24
  А.А. Зворыкин (1901–1988) – известный советский ученый, д.э.н., вице-президент Международной комиссии ЮНЕСКО по истории научного и культурного развития человечества, зав. сектором ИКСИ, автор многих публикаций по социальным проблемам труда, научно-технической революции, личности, образования, науки.


[Закрыть], я стал одним из основателей Международного исследовательского комитета (ИК-17) по социологии организаций. Он располагался в Париже, инициатором создания Комитета был известный французский социолог Мишель Крозье [Michel Crazier], который затем приезжал в Москву, в ИКСИ, где выступил с докладом.

Участие в Международном исследовательском комитете помогло мне создать в ИКСИ в 1971 году исследовательскую секцию ССА «Социология организаций». Она стала организационным центром развития этой новой области социологического знания в стране: на ее базе мы проводили ежегодные конференции, к нам приезжали ученые из Новосибирска, Ленинграда, Прибалтики, отовсюду. Секция успешно функционировала до конца 1980-х годов.

– После 1980-х она прекратила свое существование?

– В 1984 году я перешел в Институт философии АН СССР, руководителем секции стал А.И. Пригожим; впоследствии он трансформировал ее в Ассоциацию консультантов по организационному развитию, которую до сих пор благополучно возглавляет. Однако секция «Социология организаций» перестала существовать; я надеюсь, что кто-то возьмется ее воссоздать, она необходима.

– Итак, ясно, что экономическая социология возникла не в 1990-е годы, и много интересного было до того. Какие наиболее значимые изменения, на Ваш взгляд, произошли в постсоветское время?

– Этот вопрос хорошо бы рассмотреть в широком контексте. Российская экономическая социология, под которой я подразумеваю постсоветскую экономсоциологию (но к ней относится и советская), все еще остается в противоречивом состоянии. Советская экономическая социология, самоопределившаяся после новосибирского манифеста и учебника Т.И. Заславской и Р.В. Рыбкиной[25]25
  Заславская Т.И., Рыбкина РВ. Социология экономической жизни. Новосибирск; М: Наука, 1991. Текст доклада 1983 года приводится в книге: Заславская Т.И. Социетальная трансформация российского общества: деятельностно-структурная концепция. М.: Дело, 2002.


[Закрыть], утратила свой объект, коим была централизованная плановая экономика. И конечно, потеря объекта привела к некоторой растерянности. Тем не менее российской (постсоветской) экономической социологии очень повезло, что она успела возникнуть в советское время.

– Да, новая экономическая социология в России возникла не на пустом месте.

– Если бы в советское время не возникла экономическая социология, растерянность исследователей была бы тотальной. А потерю объекта исследования в свою очередь можно расценивать не только как минус, но и как плюс российской постсоветской социологии. Ведь в результате появилась «полная свобода» выбора тематики, предмета, объекта исследований. И эта свобода была полной потому, что этому предшествовало освобождение от идеологического диктата, которое во времена Горбачева, перестройки стало фактом. В постсоветское время все области знания, в том числе и экономическая социология, освободились от этого диктата, появилась свобода идеологической и научной ориентации. Исчезновение прежнего и возникновение нового объекта исследований создало уникальную ситуацию свободы выбора. Каждый мог изучать то, что его интересовало.

Правда, и в условиях такой свободы существовали серьезные ограничения – финансовые, организационные. Например, появлялись новые экономические структуры, которые на первых порах не позволяли проводить у себя независимые исследования. Если постепенно стало допускаться проведение исследований, то возможность публикации результатов все еще ограничивалась. Тем не менее, сознательно или вынужденно, но исследователи стали обращаться к глубинным пластам хозяйственной жизни и деятельности социально-экономических акторов, чего не делали до того. Ведь в советский период ученые, занятые научными исследованиями, не имели возможности (и по своей ценностной ориентации, и по факту) проникнуть во многие латентные структуры и процессы. Далеко не своевременно был осознан сам факт системного кризиса, в котором оказался Советский Союз.

– А «в стол» никто не писал, без надежды на опубликование?

– Кто-то, наверное, писал.

– В Санкт-Петербурге, например, А.Н. Алексеев[26]26
  А.Н. Алексеев – известный ленинградский социолог-экспериментатор и аналитик. В 1980-х годах, работая на заводе, провел натурный эксперименте помощью метода «наблюдающего участия» и описал его как опыт экспериментальной социологии.


[Закрыть].

– Конечно, А.Н. Алексеев писал до поры «в стол», но он был ограничен локальной областью своего включенного наблюдения. Наверное, были работы и других авторов. Хотя, мне кажется, к настоящему моменту все, что лежало в столах, уже увидело свет. Но появившиеся работы все-таки не внесли радикальных изменений в характеристику социологии того времени. И только теперь, наверное, рассуждая об обратимости-необратимости, реформируемости-нереформируемости прежней системы, мы понимаем, что даже если и были возможности для ее реформирования, например, в сторону «социализма с человеческим лицом», то они были ограничены временными рамками, заданными созреванием, закреплением, окостенением какой-то структуры. Иными словами, фатальной необратимости не существует, но возможность для преобразований ограничена конкретными фазами жизненного цикла объекта.

Вернусь к примерам из советского прошлого. Во второй половине 1950-х годов была вполне возможна крупная аграрная реформа, направленная на частичную, так скажем, приватизацию земельных отношений, особенно в Европейской части России (я ее лучше знаю), т. е. в исторически коренной ее части. Потому что тогда в деревне еще были люди, способные самостоятельно вести частное товарное хозяйство (при наличии потребительских кооперативов) за пределами колхозов. Я помню, например, выступление Д.Т. Шепилова [27]27
  Д.Т. Шепилов – кандидат в члены Президиума ЦК КПСС с февраля 1956 по июнь 1957 года. На июньском (1957) Пленуме ЦК КПСС был освобожден от должности секретаря ЦК, выведен из состава кандидатов в члены Президиума ЦК и из состава ЦК КПСС как «примкнувший к антипартийной группе». В 1957–1960 годах работал директором Института экономики АН Киргизской ССР. В 1960 году был исключен из рядов КПСС и лишен звания члена-корреспондента АН СССР.


[Закрыть] (примкнувшего к известной «антипартийной», точнее – антихрущевской группировке) на партхозактиве МГУ, проходившем в огромном зале. Эта группировка тогда еще не была осуждена, и внутри Политбюро ЦК КПСС шла борьба между «целиной» и «не целиной». «Одна задругой у нас возникают проблемы в сельском хозяйстве, но есть простое решение, – говорил Шепилов и предлагал: – Давайте мы дадим больше свободы крестьянам, предоставим им возможность иметь собственную лошадь…» (Ведь в центральной части России – не представляю, как это было возможно в азиатской или кавказской частях, – нельзя было иметь лошадь в частной собственности. Единоличники, которые до войны имели лошадей, потеряли их, потому что лошадей забрали в армию.) Для этого нужно было создать соответствующую юридическую основу, т. е. не считать имеющих собственность крестьян «кулаками» и наладить производство сбруи, телег, плугов. Ведь ничего этого тоже не осталось в собственности. Победил в то время Н.С. Хрущев со своей идеей подъема целины для решения зерновой проблемы. На деле освоение целины означало двойную катастрофу в сельском хозяйстве. Сначала стал погибать аграрный европейский центр страны, потому что еще остававшаяся здесь рабочая сила вместо того, чтобы использоваться по месту жительства, была направлена на целину. А целинные земли, которые нельзя глубоко обрабатывать, через два-три года стали засоляться и опустыниваться.

Эта ситуация – пример того, что в 1950-е годы еще можно было что-то исправить, а теперь уже нельзя, даже при всех свободах и вольностях. Похожий случай был и в истории промышленности. Речь идет о реформах Косыгина, точнее о попытке проведения таких реформ на базе экономических концепций А.М. Бирмана. Реформа носила управленческий характер и должна была предоставить дополнительную свободу одновременно директорам предприятий и трудовым коллективам, работникам. Тогда, в первой половине 1960-х годов, это можно было сделать. А вот после событий 1968 года пришло разочарование в возможности построения «социализма с человеческим лицом», затем и в самом социализме в целом. Вектор повернулся в другую сторону. Кульминацией стали события в Польше, падение Берлинской стены… В 1960-х годах реформы были возможны, после – уже нет.

Сегодня ведутся дискуссии о том, возможен ли был другой вариант развития событий в нашей стране, можно ли было избежать шоковой терапии. На мой взгляд – да, другие способы действия были возможны, но раньше, а не в 1990-е годы, когда все окостенело и стало нереформируемым. Важным симптомом в этом контексте были действия Ю.А. Андропова. Он попытался закрепить то, что уже сильно шаталось. И его последователи продолжали действовать в том же направлении. Когда же М.С. Горбачев стал окончательно расшатывать систему, оказалось, что либо нужно снова жестко ее закреплять, хотя бы на какое-то время, либо она совсем развалится. Когда из этой системы вынули стержень – сначала идеологический, а затем и организационно-партийный – все составляющие, нанизанные на этот стержень, рассыпались, и система рухнула. Так что, повторю, преобразования возможны, но не всегда, не в любой фазе жизненного цикла объекта.

Я это говорю потому, что в последнее время меня очень волнует вопрос: а не находимся ли мы сейчас в похожей ситуации? Нечто начало закрепляться с перспективой (пусть и относительной) стать необратимым на достаточно продолжительный срок. Мои размышления не абстрактны, они опираются на реальные эмпирические данные. Сейчас мы интенсивно ведем анализ результатов пятой волны мониторинга «Наши ценности и интересы сегодня», который проводится с 1990 года (данные всех волн сопоставимы)[28]28
  Всероссийский мониторинг «Наши ценности и интересы сегодня» проводится с 1990 года под руководством Н.И. Лапина. Проведены пять волн: в 1990, 1994, 1998, 2002, 2006 годах. Результаты опубликованы в коллективных трудах «Ценности социальных групп и кризис общества» (М.: Ин-тфилософии АН, 1991), «Кризисный социум: наше общество в трех измерениях» (М., 1994), «Динамика ценностей населения реформируемой России» (М.: Эдиториал УРСС, 1996), а также в монографиях и статьях Л.А. Беляевой и Н.И. Лапина.


[Закрыть]. Пятая волна была проведена в 2006 году. И есть такие наблюдения.

В 1990 году в анкету мониторинга был введен вопрос: «Как вы представляете ближайшую перспективу Советского Союза?» Варианты ответа: «Продолжение того, что было раньше, т. е. до реформ»; «Продолжение реформ»; «Откат назад»; «Распад страны, кризис, коллапс». Результаты опроса в 1990 году показали, что 31 % респондентов наиболее вероятной видели перспективу распада страны. Мы тогда же опубликовали эти результаты. В декабре 1990 года я заявил в докладе на заседании Отделения философии и права АН СССР, что страна находится в состоянии общего кризиса. В мой адрес тогда посыпались скептические вопросы. Скепсис заключался в том, что я-де применяю аналогию с общим кризисом капитализма, а к плановой экономике это не может относиться по определению. Затем я опубликовал свои результаты в «Вестнике Академии наук СССР»[29]29
  Лапин Н.И. Тотальное отчуждение и общий кризис раннего социализма // Вестник АН СССР 1990. № 5. С. 15–23.


[Закрыть], охарактеризовав сложившуюся ситуацию как общий кризис раннего социализма, по аналогии с ранним капитализмом. В общем, «обнародование» таких результатов оказалось несвоевременным. Тогда нам не поверили.

В 2002 году мы сделали другой четкий вывод: кризис-хаос миновал, страна вступила на путь стабилизации во всех отношениях. Я об этом докладывал, в том числе на ежегодном симпозиуме «Пути России», который Т.И. Заславская вела в МВШСЭН, и на прочих мероприятиях. (Так совпало, что моя книга 2000 года тоже называлась «Пути России»[30]30
  Лапин Н.И. Пути России: социокультурные трансформации. М., 2000.


[Закрыть].) Однако мой вывод о том, что кризис-хаос миновал, опять был встречен очень скептически: «Слишком оптимистично; люди хорошо помнят 1998 год; это еще бабушка надвое сказала, что происходит». Сегодня стабилизация – это банальный факт.

И вот в 2006 году мы находим все новые подтверждения тому, что энергичная стабилизация продолжается. И на наш взгляд (хотя у меня есть некоторые сомнения в правильности диагноза), такая тенденция означает закрепление практически всех легитимных институтов: они обретают жесткость, устойчивость, консервируются. И главный вопрос в том, что именно консервируется.

С социологической, социально-экономической или социокультурной точек зрения (я не вторгаюсь ни в собственно экономическую, ни в политическую области), получается, что консервируются социальные контрасты. Из чего следует такой вывод? Есть два эмпирических факта. Первый состоит в том, что сегодня в России довольно комфортно чувствует себя высший слой, вместе с семьями составляющий 11 % населения. (В него не входят сверхбогатые, олигархи, которые в нашу в выборку не попадают. Да там и так все ясно. Специалистом по этим категориям является О.В. Крыштановская.) Следовательно, высшее общество чувствует себя хорошо, уверенно. А что происходит с низшими слоями населения, под которыми мы подразумеваем бедных и нищих, т. е. тех, кому регулярно не хватает средств на то, чтобы дожить до зарплаты, и тех, кто, хотя и укладываются в этот минимум, все же считают себя бедными (мы исключаем бомжей, так как анкетирование проводилось на дому; наркоманами и прочими подобными группами, как и олигархами, специалисты занимаются отдельно)? В 2002 году россиян с такими характеристиками было 36 %, а в 2006 году стало 33 % (учитывая специфику самооценок, эти проценты выше, чем дает официальная статистика). Иными словами, слой бедных и нищих, – куда попадают люди, которые себя так ощущают, – сохраняется, консервируется. Между низшими и высшими стратами находятся несколько средних слоев (по оценкам Л.А. Беляевой, это необеспеченные и обеспеченные; их неверно отождествлять со средним классом); здесь, в отличие от крайних групп, наблюдается вертикальная (вверх и вниз) и горизонтальная (между регионами) мобильность. Средние слои постепенно увеличиваются, они уже составляют около половины населения и в целом настроены оптимистично – это весьма позитивный факт.

Тем не менее по краям имущественной дифференциации происходит закрепление, или консервация, социальных контрастов. Следовательно, если и дальше будет проводиться социально-экономическая стратегия, которая реализовывалась в 2002–2006 годах, это состояние еще жестче закрепится. А это опасное состояние, потому что 33 % бедных и нищих (пусть и по самоидентификации) – слишком много для современного цивилизованного общества. Это один вывод.

Второй вывод, который можно сделать по данным о социальном самочувствии общества, состоит в том, что наблюдаемый рост во многих направлениях, по многим параметрам асимметричен. Одни составляющие довольно быстро растут, а другие, не менее важные, – стагнируют. В экономике указанные тенденции тоже несложно проследить. О них свидетельствуют отсутствие структурных изменений, сохраняющаяся сырьевая ориентация, и т. д. В политике – то же самое.

Что можно сказать о социальном настроении населения? Уровень оптимизма («сейчас мы живем лучше, чем вчера») и уверенность в том, что «завтра будет еще лучше», за четыре года выросли в полтора раза; оптимистов уже больше, чем пессимистов. Позитивную динамику демонстрирует и показатель удовлетворенности населения своей жизнью в целом. В результате социологи, которые судят о социальном самочувствии населения по этим двум параметрам – уровню оптимизма и удовлетворенностью жизнью, – находятся в некоторой растерянности. Почему население чувствует себя так хорошо? На самом же деле вопрос в том, какие параметры его самочувствия измеряются.

Мы с 1990 года замеряем еще два аспекта социального самочувствия населения. Во-первых, учитываем уровень социальных рисков или социальных опасностей, которые ощущают люди. Речь идет об угрозах жизни со стороны преступности, об опасности бедности, об экологических опасностях и, что особенно важно и редко подчеркивается, об опасности злоупотребления властью со стороны чиновников (рядовых, массовых чиновников, занятых в региональных и муниципальных органах власти, в правоохранительных органах, МВД, ГИБДД и прочих структурах такого рода, а также в судебных органах). Если судить по уровню опасностей, то к 1994 году (по сравнению с 1990 годом) этот уровень резко возрос. Сейчас он снижается, но очень медленно, и остается более высоким, чем в 1990 году. В целом сохраняется очень высокий уровень социальных опасностей.

Во-вторых, мы определяем степень самостоятельности людей при решении их жизненных проблем (касающихся дохода, жилья, образования, медицины). И вот неожиданно в тренде уровня самостоятельности появились показатели, которые трудно интерпретировать: по понятным причинам самостоятельность людей резко выросла с 1990 по 1994 год, затем продолжала медленно расти до 2002 года, а к 2006 году вдруг стала снижаться. Почему? Сыграли ли здесь свою роль, например, серьезные инвестиции в форме национальных проектов? Финансирование в такой форме может способствовать возрождению настроений государственного патернализма и снижению уверенности населения в собственных силах. Безусловно, сегодня эта уверенность гораздо выше, чем в 1990 году, и тем не менее она впервые снизилась. Может быть, такой результат случаен (хотя он получен при минимальной статистической погрешности в 3 %). Но есть основания подозревать, что это не случайность. Мы не знаем, что будет дальше, и пока воспринимаем этот результат как тревожный факт. Возможно, здесь скрыты какие-то латентные факторы, которым пока не уделяется достаточного внимания.

– Николай Иванович, есть один сюжет, который мне очень хотелось бы обсудить. В постсоветский период произошла формальная институционализация экономической социологии. А ведь, в общем-то, этого могло и не случиться. Тем не менее она закрепилась в качестве официальной «ВАКовской» дисциплины. Мало кто знает, как это произошло. Насколько мне известно, Вы причастны к этому. Не могли бы Вы рассказать, когда и как это случилось? Как экономическая социология попала в официальные списки (что, естественно, потом сильно помогло ее дальнейшему развитию)?

– Шел 1987 год. Для меня закончился полугодовой испытательный период в качестве «и.о. директора», и меня утвердили директором Института философии АН. В это же время решением ЦК КПСС была создана комиссия по совершенствованию списка специальностей ВАК (Высшей аттестационной комиссии). Председателем этой комиссии был назначен академик А.А. Ишлинский. Прежде я не был знаком с ним, но быстро убедился, что это очень порядочный и ответственный человек. Человек слова и дела. В комиссии мне, естественно, поручили присмотреться к философским специальностям. Сказали, что от меня, как и от других, ожидают внесения «косметических» изменений – «что-то добавить, что-то убавить, уточнить». В ответ я промолчал, хотя с самого начала был ориентирован на другое. Я сообщил Ишлинскому (в узком кругу) о своей идее ввести в официальные списки ВАК не просто новые специальности, а две области знания – социологические науки и политические науки. Мое заявление вызвало волнение. Нижинский сказал, что вряд ли это пройдет, и посоветовал обсудить предложение в партийных инстанциях. Я пообещал это сделать.

У меня был четкий план действий. В первую очередь я обратился к Т.И. Заславской, которая в тот момент возглавляла Советскую социологическую ассоциацию, да и вообще была в фаворе, «вхожа» в высшие инстанции с идеей о развитии социологии. Татьяна Ивановна двумя руками поддержала мою идею, и было подготовлено письмо с расшифровкой предлагаемых ВАК специальностей по социологическим наукам. В их числе была и экономическая социология.

– Письмо направлялось в ЦК КПСС?

– Нет, оно было направлено в комиссию по модификации специальностей ВАК и было написано от имени Советской социологической ассоциации.

Второй мой шаг (в отношении политических наук) был аналогичен первому. На этот раз я обратился к Г.Х. Шахназарову, который был президентом Ассоциации политических наук и одновременно помощником М.С. Горбачева. Он тоже поддержал мою идею и сказал: «Поможем». Было подготовлено аналогичное письмо от имени Ассоциации политических наук. Предполагаю, что близость Шахназарова к первому лицу государства оказалась решающей.