Текст книги "Посмотри в лицо смерти"

Посмотри в лицо смерти
Вадим Россик

Посвящается семье Поль

© Вадим Россик, 2017

ISBN 978-5-4485-9084-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие автора

После выхода романа «Страна падонкаф» я получил много читательских отзывов. Очень разных. Некоторые писали мне, что не могут читать – слишком много грязи и ужасов. Другие возмущались – не мне, живущему за границей, критиковать Россию. Были и такие, кто честно признавался, что романа не читал и читать не будет, но он им не нравится. Одна читательница заявила, что грязи и ужасов хватает в повседневной жизни, поэтому она предпочитает книги о чистой любви, цветах и животных. Что ж, каждый из нас ежеминутно делает выбор, из которого складывается его жизненный путь. Но автор не виноват, он ничего не выдумал. К огромному сожалению, все персонажи, их облик, речь, поступки и окружающая среда – это рисунок с натуры. Наверное, приятнее читать о чистой любви, цветах и птицах, но гораздо полезнее иногда посмотреть на себя в зеркало. Может быть, тогда в нашей жизни станет меньше грязи и ужасов. Эта книга для тех, кто хочет изменить свою страну и свою жизнь в ней к лучшему.

Автор предупреждает, что все совпадения с реальными лицами или объектами являются лишь плодом вашего воображения.

Наш путь извилист, но перспективы светлые.

Мао Цзэдун

Основные действующие лица:

Витас, студент медицинского института

Иван-Йоханнес Кирш, житель Мюнхена

Аннушка, дочь Кирша

Отец Пётр Батутин (он же Петька-поп), сельский священник

Таисия Фёдоровна Батутина, попадья

Оля Батутина (она же Оля-маленькая), дочь отца Петра и Таисии Фёдоровны. Сокурсница Витаса

Пашка Турбодур, весёлый парень с гитарой и младший брат Оли-маленькой

Перегнат Петрович Сиводедов, бывший парторг леспромхоза

Дотнара, «дочь трудового народа» и Перегната

Анатолий Николаевич Шеводранов (он же Толян), муж Дотнары и победитель районной олимпиады по химии

Оля-большая, рослая подруга Оли-маленькой

Дед Валентин, дедушка Оли-большой

Костя Ядерный, создатель экологического поселения. Отсутствует

Илларион, художник-оформитель из Санкт-Петербурга. Сторожит экологическое поселение отсутствующего Кости Ядерного

Алёнка, подруга Иллариона

Вовка Горохов (он же Горох), очень криминальная личность

Серёга Градобык, бывший лесоруб, а потому ну очень здоровый!

Рафаэль Хачапурян, хозяин придорожной шашлычной

Асмик (ударение на «а»! ), верная жена и преданная помощница Хачапуряна

Флюра, энергичная бизнесвумен и хозяйка гостиницы

Капитан Николай Иванович Огурцов (он же Жираф), участковый

Настя (она же мадам Помпадур), жена и руководитель Огурцова

Сайфулла (можно Сайфулка), пастух

Занзигулька, дочь Сайфуллы

Славик Конюхович, чересчур упитанный юноша и технический гений

Чертовка, старушка неопределённого возраста и рода занятий

Виктор Александрович (он же Виксаныч), директор школы

а также:

жители Тюрлюка

Кони, коровы, овцы, козы, собаки, кошки, куры

Целых три пролога

Пролог первый. Сказ о Розе и Васильке

Давно это было, ещё при царях. В те стародавние годы на одном из уральских горных заводов служил приказчик из немцев. Карл Иваныч его звали. Этот приказчик в большой славе и богатстве был, но жил одиночкой. Жена Карла Иваныча померла при родах, оставив ему дочку по прозванью Роза. Нездешнее, конечно, прозвание. Приказчик был человеком строгим, гораздым на битьё. Что ему не по нраву – ногами затопает, руками замашет, враз русский язык запамятует, что-то по-своему, по-басурмански, залопочет и всё – кажи спину. Спуску не давал. Одно слово – немец!

А Роза характером не в батю пошла – смешливая, словоохотливая, бойкая. На месте усидеть не могла. Любое дело у неё горело. Не девка, а ртуть.

Как-то Карл Иваныч взял к себе в дом одного сиротку с завода – помогать по хозяйству. На приказчичьем дворе прибираться, коров пасти. Всякую такую работу работать. Того парнишку кликали Васильком. Долговязенький да тощенький, в чём душа держится. Стал Василёк за скотиной ходить, в лесу травы и корешки собирать, которые от надсады, которые от ломоты, которые от зубов помогают. Это он для одной старушки старался. Была, сказывают, на заводе старушка такая. На горе в лесной чаще жила. Народ её Чертовкой прозвал. Поговаривали, что та старушка с нечистой силой водится. Чертовка Васильку говорила время, когда трава полную силу имеет, он и собирал, а она из трав и корешков отвары варила, настойки готовила, мази мешала.

Долго ли, коротко ли выросла Роза девкой видной. Коса – ссиза-чёрная, алой лентой заплетённая. Глаза – зелёные, словно малахит, яркие. Росту она была среднего, из себя ладная. К той поре, как Роза заневестилась, Василёк на свежем воздухе и парном молочке тоже выправился. Вырос высокий да румяный, кудрявый да весёлый. С лица чистый, глаза бирюзовые, улыбка белозубая, ласковая. Не парень, а девичья сухота.

Многие заводские девушки заглядывались на Василька, но он глаз не сводил с Розы. Ну и, знамо дело, слюбились они. Карл Иваныч дочь в строгости держал, поэтому влюблённые стали встречаться по-тихому, гулять там, где никто их не увидит. Но добрая весть на улите едет, а злая молва на крыльях летит. Прознал про дочкину любовь Карл Иваныч, прознал и чуть рассудка не лишился. Перво-наперво посадил он Розу под замок, потом велел доставить к нему Василька. Однако, пока дворовые искали пастуха, приказчик чуть остыл, жадность в нём взыграла. Запороть-то наглеца до смерти дело не хитрое, а вот какую пользу он сможет из этого извлечь? Думал-думал и придумал.

Вскорости привели Василька. Бледного как снег парня поставили перед Карлом Иванычем. А тот глядит весело, скалит зубы по-волчьи и говорит шуткой:

– Ты что же это, нищеброд, на девичью красу даром глаза пялишь? За погляд-то ведь деньги берут. Иди-ка поближе. Поговорим маленько.

Ну, уселись они за стол. Карл Иваныч всё скалится:

– Вот что я решиль. Найдёшь мне золотую жилу – отдам за тебя дочь, а не найдёшь – быть тебе битым. Даю три дня. Потом не взыщи – шкуру спущу. А Розу замуж выдам за купца. Пшёль!

Выскочил от приказчика Василёк ни жив ни мёртв. Где же искать ему золотую жилу? Тут-то и вспомнил он про Чертовку да скорее к лесной старушке. Так и так, обсказал ей Василёк условие Карла Иваныча. Та и призадумалась. Василёк тоже молчком сидел, на цветки, корешки да травы таращился, что по всей избёнке навешены. Сам же их собирал.

Вдруг Чертовка проскрипела:

– Гляжу, не сладко тебе, дитёнок, житьишко-то задалось. Открытые цветы тут не помогут. Тебе нужен неоткрытый цветок. Слыхал про папору?

– Нет, бабушка.

– Папора – цветок колдовской. Он знает, где золотые самородки в земле лежат. Клады им открывают. Цветёт папора на Иванов день и всего один миг. Нужно успеть сорвать, пока черти не помешали. Сорвал, спрятал за пазуху и беги без оглядки.

Взмолился Василёк:

– Ты ведь, бабушка, всякий цветок в наших местах знаешь. Подскажи, где же мне папору искать? Ведь Иванов-то день как раз завтра!

– Ищи в траве на берегу реки.

– Как же я пойму, что это колдовской цветок?

– Увидишь – поймёшь. Но запомни, для человека он вредный.

– Чем вредный-то?

– Этого я и сама не знаю. Так моя прабабушка сказывала.

Вот на другой день к вечеру отправился Василёк к реке. По дороге насобирал целый веник листков да цветков, но всё больше из объеди: багульник да черемицу, омег да дурман-цветок, да резунов всяких.

Всю ночь ползал Василёк по берегу, рвал траву, искал колдовской цветок. Целое поле выполол руками, а всё напрасно. Лишь когда наступило утро, увидел Василёк посреди голой земли куст в половину своего роста. Куст был покрыт золотистыми бутонами в виде подков. Это взошла папора, указывающая, где золото родится.

Кинулся к кусту Василёк, себя не помня от радости, протянул уж было руки к нему, но то ли сам споткнулся, то ли нечистый ножку подставил, а только упал Василёк. Протёр запорошенные пылью глаза, проморгался, глядь – нет папоры! Не успел!

Вдругорядь отправился Василёк к Чертовке. А та уж знала о его беде. Сначала-то выбранила его, конечно. Потом сменила гнев на милость. Всё же Василёк много ей сноровлял. Проскрипела с укоризной:

– Осталось у тебя два дня, непутёвый. Папору ты проворонил, значит придётся Манючку использовать.

Проскрипела и достаёт из-за печки особенное существо – червяка в виде подковы с присосками.

– Зачем же мне этот урод, бабушка?

– Экой ты, дитёнок, бестолковый! Это манючный червь. Он тебе что хошь под землёй найдёт. Ну, всё как есть – золото, платину, самоцветы. Пустишь его ползать, а он там, где клад закопан, радужным цветом нальётся.

Не теряя времени, поспешил Василёк подальше в лес, шёл пока смеркаться не стало, наконец, выбрал поляну пошире, положил Манючку на землю. Сам сел рядом и наладился ждать, хоть и умаялся – ночь же не спал – когда диковинный червяк золотую жилу отыщет. Пока ждал, соскучился, прилёг на мягкую травку да незаметно для себя и заснул. И приснился Васильку удивительный сон. Будто стоит он на поляне, дивится. Под ногами его трава колышется золотая, тонёхонько позванивая. В золотой траве цветы растут каменные – лазоревые, зелёные, белые, чёрные, красные… ну всякие. Которые из мрамора, которые из малахита, которые из змеевика-камня. Над цветами козявки разные огоньками сверкают, трепыхаются, как пляшут. Диво дивное, чудо чудное!

Стоит Василёк, разинув рот, глядит на это волшебство. Вдруг голос приказчика как гаркнет: «Не по той половице ходишь, нищеброд! Выбрось мою Розу из пустой головы!» Василёк-то разом и проснулся. Вскочил на ноги. Уже совсем темно в лесу, а во тьме будто звёздочка светится. Пошёл он на этот свет. Гляди-ка, Манючка в сторонке ползает и горит, словно радуга. Обрадовался Василёк. Неужели нашёл-таки червяк золотую жилу? Приметил Василёк место, сунул урода в котомку и ну бежать на завод. Да только слишком далеко забрался. Всю ночь плутал Василёк по горному лесу. А может, его нечистый водил? Как знать? Лишь к обеду добрался Василёк до приказчичьего дома. Зашёл он на двор и обомлел. Видит, неладное что-то. Плотник гроб мастерит, а рядом Карл Иваныч стоит чернее тучи. Заметил приказчик Василька и оскалился недобро:

– Опоздаль ты, нищеброд. Сегодня четвёртый день пошёль.

Василёк еле вымолвил помертвевшими губами:

– Кому гроб-то, барин?

– Роза ночью вылезла в окошко, поднялась на скалу над рекой и бросилась вниз. Как нашли её – уж не дышала.

Услыхав про такое горе, помутилось в голове у Василька. Отчаянно закричал он, выхватил у плотника топор и одним ударом развалил приказчику голову. А после ушёл в лес да там и сгинул. Никто не посмел его остановить. С тех давних пор много смельчаков искало золотую жилу, из-за которой Василёк свою любовь проспал. Правда, никто так не нашёл. Многие из них пропали в дремучих лесах, а немногих находили мёртвыми. Вот заводские и запоговаривали, что это Чертовка приставила Василькову тень ту жилу золотую стеречь.

Пролог второй. Рыцари ночи

Вечером пал туман. Он надёжно спрятал под своей белесой пеленой и трассу, и крутые склоны гор-великанов, заросшие густым замшелым лесом, и небольшую площадку, на краю которой притулилась шашлычная. В этот поздний час площадка пустовала, лишь перед самой шашлычной стоял одинокий автопоезд с казахстанскими номерами. Погода вогнала бы в депрессию даже счастливого идиота, выкурившего суперкосяк – темнота, плотный туман и холодный дождь. Начало осени больше походило на её конец. Громадные сосны мокли под потоками небесной воды, раскачиваясь и скрипя от порывов ледяного ветра, словно парусники в штормовом море. Во мраке торчали кусты, похожие на чудовищные траурные букеты. Впрочем, такая мерзопакостная погода для осеннего Урала – дело обычное.

– Желаете что-нибудь ещё?

Асмик, толстая, словно реклама средства для похудения («такой она была до…»), подмигнула покупателю лукавыми глазками, подёрнутыми влажной плёнкой. Непонятно, как ей удавалось подмигивать сразу двумя, но вот как-то удавалось. Покупатель – грубо отёсанный пожилой мужик с казахским лицом – скуластым и неподвижным, будто нарисованным на матрёшке – в ответ проворчал:

– Два блока сигарет покрепче.

– Рафик, два блока «Пегаса»!

Из подсобки вынырнул хозяин шашлычной Рафаэль Хачапурян – полный, солидной внешности представитель армянской диаспоры. Его макушку давно захватила обширная лысина, окружённая серебристым венком курчавых волос. Под мышкой Хачапурян держал два белых блока с крылатым жеребцом. Асмик принялась рассчитывать клиентов: сигареты, минералка, синтетические рулеты.

– Не шалят тут у вас рыцари ночи? – спросил Хачапуряна второй покупатель – юноша, похожий на пожилого казаха, как сын на отца.

Хачапурян растянул губы в фальшивой улыбочке:

– Не без этого. Будьте осторожны. А вы далеко путь держите, уважаемые?

– В Костанай.

– Далеко. Может, остались бы? Мы не закрываемся до полуночи. Поужинаете у нас, переночуете в своём «камазе», а как туман развеется и поедете.

– Спасибо, но нам нужно торопиться. Видите, какая погода, а плазма боится сырости.

– Не болтай, Эльмир! – оборвал словоохотливого юношу казах. – Пошли, нам пора.

Водители вышли из шашлычной, сели в красный «камаз», завели его и растаяли в тумане. Когда шум автопоезда стих, Хачапурян достал из кармана сотовый телефон. Асмик боязливо сморщила носатое лицо:

– Будешь звонить Гороху?

Не отвечая, Хачапурян повернулся к супруге спиной и быстро проговорил в мобильник:

– Привет, дорогой. Красный «татарин», Казахстан, телики. Работаем.

В двух километрах от шашлычной в лесу у начала длинного, как кишечный тракт травоядного животного, подъёма притаился микроавтобус с потушенными огнями. Самый обычный «увазик-буханка». На обоих бортах неброская славянская вязь: «Упокой-сервис». Номера покрыты толстым слоем глины. Внутри находились трое. Двое в салоне курили. Водитель грыз семечки, вглядываясь в туман.

Получив наводку, Горох отключил мобильник.

– Внимание, пацаны! Красный «камаз» из Казахстана с телевизорами. Всё, как обычно. Я за рулём, ты, Градобык, вынимаешь, а ты, Турбодур, принимаешь. Как говорится: лучше сорок раз по разу, чем ни разу сорок раз.

Не договорив, Горох поперхнулся и зашёлся мокрым кашлем. Когда-то он был отличным спортсменом – чемпионом колонии по нардам. В связях не порочащих его замечен не был. Образован: знал слово «калокагатия11
  Калокагатия – в древнегреческой культуре – гармоничное сочетание физических и нравственных достоинств.


[Закрыть]», но думал, что это научное название поноса. Год назад у старого каторжанина обнаружили туберкулёз – тубик. Теперь Горох медленно загибался. Вряд ли кто-либо сумел бы точно определить возраст этого человека. Когтистые руки в синих татуировках. На шее толстая золотая цепь. Седые с лисьей рыжинкой волосы напоминали тлеющие под пеплом угли. Несмотря на крайнюю худобу, постоянное выражение едва сдерживаемой ярости придавало ему опасный вид.

– Тихо, братан! Кажись, едет, – пробасил Градобык – обросший, как мамонт, брюнет баскетбольного роста. Косматая борода, нависшие надбровные дуги, мощные выпирающие челюсти, «клюв вдовца» над низким лбом. Сразу видно, что не сверхинтеллектуал.

Горох прижал бумажную салфетку к серым зарослям усов. Остальные насторожились. Действительно, послышался рокот мотора. Через минуту, раздвинув кулисы тумана, появилась красная кабина. Впрочем, во тьме она казалась почти чёрной. Натужно ревя, «камаз» стал медленно подниматься в гору. Когда он миновал «увазик», Горох включил ближний свет, выехал на трассу и пристроился позади «казахстанца». Тяжелогружённый автопоезд едва полз, рыча и стреляя густым дымом. По сигналу Гороха здоровяк Градобык выскочил наружу через боковую дверь салона. Самый молодой – Турбодур – занял место в открытой двери и закрепил её, чтобы не болталась. Теперь можно было работать.

При слабом свете фар «увазика» Градобык повозился с полуприцепом и распахнул одну из створок его дверей. Полуприцеп был доверху забит большими плоскими коробками. Не мешкая, Градобык начал хватать коробки и в бешеном темпе передавать Турбодуру, который складывал их в «увазике».

– Давайте быстрей! Подъём скоро закончится, – крикнул Горох парню. Тот махнул Градобыку – мол, закругляйся. Градобык захлопнул створку и залез обратно в «увазик». Здоровяк с трудом переводил дух. На нём не было сухой нитки.

– Переоденься, – велел Горох. – Слышь-ка, Турбодур, плесни ему водки. Пусть выпьет, а то ещё помрёт от простуды.

Автопоезд, наконец, достиг верхней точки подъёма и начал спускаться. «Увазик» некоторое время ехал за ним, постепенно отставая, а потом, никем не замеченный, свернул на боковую дорогу.

Пролог третий. Иван-Йоханнес

Иван проводил глазами, проехавший в темноте мимо окна заляпанный грязью «увазик» с надписью «Упокой-сервис» и усмехнулся: «А вот интересно, встретить ночью машину для перевозки покойников – это плохая примета?» До чего же дошёл прогресс! Представить только, ещё утром он, Йоханнес Кирш, был у себя в Мюнхене, а вечером он, Иван-блудный сын, сидит в горном уральском селе в бревенчатой избе, курит горький «Беломор» и любуется замызганной труповозкой.

– В общем, располагайся, – перебил мысли Ивана отец Пётр. – Переночуешь один. Завтра дочка должна приехать. И не одна, а с хахалем! – отец Пётр дурашливо потянул себя за жидкую бородёнку. – Оленька надумала погостить с недельку. У неё занятия в институте начинаются в октябре. Вот завтра и соберёмся вместе да посидим как следует. Не бойся, не с мёдом и акридами. Моя разлюбезная Таисия Фёдоровна пельменей налепит, бутылочку зелёного змия поставит. Там и поговорим обо всём. И о твоей золотой жиле тоже. Ну, Ванька, истинно удивил! Мы же с тобой двадцать лет не виделись. Так как тебе такая программа? Договорились, сын мой?

– Договорились, отец мой!

Засмеявшись, Иван хлопнул священника по плечу. С Петькой Батутиным они дружили с детства. Вместе ходили в школу, лазили по окрестным горам, собирали грибы и ягоды, ловили ящерок. Играли, ссорились, мирились, иногда дрались.

– Дождь вроде бы кончился, – глянул в окно отец Пётр. – Вот и славненько! Пойду-ка я к своей матушке Таисии. Пора почивать от трудов праведных. Храни тебя Господь, герр Йоханнес.

Священник перекрестил Ивана и вышел в сени. Хлопнула дверь, протопали шаги к воротам, скрипнула калитка. Всё, ушёл. Пережидая, пока старый друг отойдёт подальше, Иван отыскал в чемодане письмо, которое и привело его в родное село, бережно расправил, спрятал во внутренний карман пиджака. Так, теперь папиросы, зажигалка. Он пойдёт прямо сейчас. Зачем откладывать в долгий ящик то, ради чего приехал? Всё равно уснуть он не сможет.

«Зря я, наверное, сболтнул Петьке про золотую жилу, – мелькнуло запоздалое раскаяние. – Хоть и друг детства, но… Деревня же. Теперь начнутся пересуды. Ладно, сказанное не воротишь».

На улице Иван прислушался. Ночную тишину полуночного часа нарушали лишь обычные звуки деревни: размеренная трель сверчков, лай собак, унылый хор лягушек у реки. Река-то вот она – рядом. Выйди из ворот, перейди через дорогу и окажешься на берегу. Хорошо хоть тумана нет. По радио говорили, что на трассе туман.

Зябко передёрнув плечами от холода, Иван двинулся вдоль улицы. С одной стороны тянулась вереница сырых заборов, с другой журчали ледяные воды. Луна, казалось утратившая свою материальную природу, превратилась в один тусклый свет, который едва освещал спящее село. Опять начал накрапывать дождь. Неприютно, мрачновато, прохладно. Иван замедлил шаг. Спешить тоже ни к чему. Нужно ещё собраться с духом.

ЧАСТЬ I. Оля-маленькая

Первый понедельник

Гул двигла напористо долбился в уши. Витас брезгливо стряхнул с коленей белесый порошок и с неудовольствием уставился в окошко автобуса. После вчерашнего ливня скупое уральское солнце всё-таки успело просушить дорогу, посыпанную какой-то светло-серой дрянью. Колёса автобуса вздымали эту дрянь в воздух и она невесомой пылью проникала в каждую щель, покрывая всё и вся тонким слоем. Салон провонял выхлопными газами. Добрая половина пассажиров всю дорогу лузгала семечки, интеллигентно сплёвывая шелуху в кулёчки, экспромтом свёрнутые из газеты. У кабины туристы нестройно канючили под гитару о далях, туманах, кострах, рассветах и закатах. На заднем сиденье пьяная компания гогоча резалась в карты. Дополнительный нервяк доставлял истошно оравший грудничок.

Чтобы изолировать себя от неблагоприятной окружающей среды, Витас вставил в уши наушники и включил Найт Раннер – трек из «Небольшого ДТП». Мрачная музыка донельзя соответствовала его настроению. А что? Не баррикады же строить и коктейли Молотова метать?

Оля-маленькая сладко посапывала, привалившись кудрявой головкой к плечу Витаса и смотрела карамельные сны. Между её плотно сжатых ног торчала гитара в чехле. Витас вздохнул. Оле-маленькой вся эта экзотика нипочём. Местная. А он устал, проголодался и дико хотел курить. В голове зарождалась тупая боль. Они были в пути уже свыше шести часов. Ход событий: сначала одним ржавым механизмом для перевозки многалюдей из Мухачинска до райцентра, потом другим ещё ржавее – из райцентра в Тюрлюк. Зря он дал себя уговорить однокурснице провести неделю в горах. Тем более, что и мать была против. Он поехал просто из дурацкого чувства противоречия. Ну не живётся ему спокойно! Сидел бы сейчас дома, играл в компьютерные игры или слушал музыку, а мать бы готовила бешбармак. Тепло, светло и мухи не кусают, но нет – видите ли захотелось вдохнуть чистого деревенского воздуха, полюбоваться горящими в печке дровами, выпить чаю с вареньем из крыжопника, послушать кукареканье петухов. В общем, глупые фантазии интоксицированного заводскими выбросами горожанина. Тьфу!

Автобус тряхнуло. Оля-маленькая открыла глаза, уселась прямо и потянулась, жутко треща суставами. Витас покосился на свою спутницу. Невысокая, сбитенькая, короткие каштановые кудряшки, смешливая с вечной улыбкой на остреньком личике и, когда не спит, уж такое крутое колесо – на месте не посидит ни секунды. Отличница, спортсменка, староста группы. Вообще-то, ничего особенного, но она нравилась Витасу. Впрочем, как нравится молодому парню каждая симпатичная девушка. Они сблизились на последнем курсе, стали встречаться. А что думала Оля-маленькая о нём, Витаса интересовало мало. Он выключил плеер и вынул наушники из ушей.

– Оля, долго ещё будут продолжаться наши покатушки?

Оля-маленькая посмотрела на наручные часики.

– С полчаса.

Витас скривился:

– Я не выдержу ещё полчаса в этом газенвагене.

Засмеявшись, Оля-маленькая ткнула его кулачком.

– Держись, студент. Ты же мужчина! Зато увидишь настоящие Уральские горы. Седой Урал. Там так классно! Я обожаю Тюрлюк! Это ведь моя родина!

– Часто там бываешь?

– Летние каникулы провожу с родителями и на Новый год всегда приезжаю. Знаешь, как здорово здесь зимой? Видишь тех туристов? В Тюрлюк приезжают любители дикой природы даже из Москвы, не говоря уж о соседних областях. Живут в палатках или в гостиницах. У нас штук шесть гостиниц открыли и всё новые строят.

Витас поморщился. Из-за чего такие неумеренные восторги? Пока что он не видел ничего достойного внимания. Узкая гравийная дорога, изначально гладкая, но теперь усеянная ямами, ямками и ямочками, словно воронками от снарядов лилипутской артиллерии, нарезала бесконечные повороты среди густого леса, одетого в жёлто-зелёный наряд. Причудливое сочетание сосен, берёз, осин, елей, пихт, ив, можжевельника. Впрочем, весьма тоскливое, однообразное зрелище. Осенняя однотонность уже сменила летнее пестроцветье. Гор, кстати, вообще не видно. Ну и отчего здесь пищать от восторга ультразвуком?

Рыча, автобус продолжал преодолевать километр за километром. Лес за окнами всё мелькал и мелькал, будто разматывался огромный рулон туалетной бумаги. Вдруг деревья расступились. Оля-маленькая показала на обширную поляну, заросшую высокой травой.

– Смотри. Раньше на этом месте была деревня в полста дворов. В ней родились мои дедушка и бабушка. Потом они перебрались в Тюрлюк.

– Ты говорила, что мы остановимся у твоей бабушки?

– Да, только бабушка умерла. Дом пустует. Я всегда живу в нём, когда навещаю родителей. Не хочу их стеснять да и за старым домом нужно приглядывать. – Оля-маленькая улыбнулась. – Предупреждаю, жить мы будем не одни. Вчера должен был приехать из Германии один папкин старый друг и папка хотел поселить его тоже в доме бабушки.

– Что ещё за друг?

– Иван Кирш. Папкин одноклассник. Он давным-давно уехал из Тюрлюка в Германию. С того времени Иван ни разу здесь не был. Они с папкой лишь обменивались открытками по праздникам, а тут он вдруг надумал приехать. Ностальгия замучила, что ли?

– А у него родственников здесь нет?

– Никого нет. Иван и родителей забрал в Германию.

Тем временем, автобус выехал на перекрёсток. Устало отдуваясь, он медленно свернул налево. Здесь лес освободил пространство для ерошившихся кочками выгонов. Выгоны огораживали покосившиеся плетни. За плетнями бродили задумчивые коровы. Среди крупного рогатого скота возвышался верхом на лошади скуластый пастух в треухе и сером выцветшем ватнике. Несмотря на затрапезный вид, всадник внушал уважение своей окаменелостью. Настоящий сын степей. А вкруг по всему горизонту поднимались горы.

– Ну вот. Почти добрались. Налево – Тюрлюк, направо – Кордон, – проговорила Оля-маленькая, жадно вглядываясь вперёд. – Видишь дома?

Витас не ответил. Он во все глаза смотрел на горы. В фантазиях они представлялись ему этакими великанами в белых малахаях, но эти горы были больше похожи на ободранные стены. Никакой романтики.

– Это Нургуш, там Зигальга, там Иремель. А на той стороне за Иремелем уже Башкирия.

– Ну и названия.

Оля-маленькая расхохоталась:

– А ещё есть Синяк, Большая Сука и Большой Шантрапай!

Витас вздохнул. Во мгла!

***

Сайфулла не обратил внимания на автобус – дымящую рухлядь, отравляющую воздух Тюрлюка два раза в день. Обветренное лицо Сайфуллы с кожей подобной растрескавшейся корке вулканической лавы, оставалось неподвижным. Крошечными островками жизни в этой намертво выжженной, безнадёжной корке оставались лишь глаза – почти чёрные с коричневой каёмкой. В них можно было различить тот отблеск гордости, то сияние силы, которое делает мужчину мужчиной и к которому инстинктивно тянутся женщины. На губах Сайфуллы застыла невозмутимая полуулыбка. Полуулыбка прятала двусмысленность. Что это – доброжелательная ухмылка или злобная усмешка? Не поймёшь.

Сайфуллу занимали житейские заботы. Коров в селе с каждым годом становилось всё меньше. Его пастушьи доходы сильно припали, а на жизнь требуется много денег. Жильё, питание, дочь вот приехала. Занзигулька растёт. Скоро надо будет выдавать замуж. Тоже немалые расходы.

Конь вскинул голову и переступил ногами. Сайфулла похлопал Шевролета по шее. Замри, скотинка! Дело прошлое, но это из-за него Сайфулле сломали три ребра, выбили два зуба, рассекли щёку… Прошло два года, а шрамы до сих пор не зажили да и не заживут уже никогда. Особенно шрамы на сердце.

Сайфулла вспомнил ту страшную ночь, когда он попытался украсть Шевролета. Стал вором, конокрадом. Как он дошёл до жизни такой? Очень просто. Жена выгнала его из дома. Велела ему больше на глаза не показываться. Сам виноват, конечно. Пить надо было меньше. Но что сделано, назад не вернёшь. Так оказался Сайфулла на улице. Бомж. Пришлось ему побродяжить. Хлебнул он тогда лиха. Пешком протопал от родного Башкортостана до Тюрлюка. Через горы. Хорошо, что было лето. Зимой бы точно замёрз. В ночной тьме он прокрался в село. Ноги горели, словно поджаривались на мангале, подгибались от усталости и голода. А тут конюшня. Слышно было, как за стеной фыркает конь. Наверное, шайтан шепнул ему на ухо, что это его шанс. Дальше можно не ковылять, морщась от боли. Он поскачет, словно хан. С лошадьми-то Сайфулла, можно сказать, вырос. У родителей была пара добрых коников. Забрался в конюшню, накинул уздечку, хотел вывести Шевролета по тихому, ан нет – почуял проклятый чужую руку, заржал, встал на дыбы, начал биться. На шум примчался хозяин коня Перегнат Сиводедов, поднял крик. Сбежался народ и ну дубасить Сайфуллу. Обычное дело. Спокон веку на Руси конокрадов били смертным боем. Сначала-то врезали пару раз, как бы нехотя, но постепенно мужики разогрелись, разъярились да ещё Перегнат орал, будто безумный судья: «Убейте татарина!» Тогда принялись бить всерьёз. Особенно старался Серёга Градобык. Это он рёбра сломал. Сайфулла, конечно, тоже не хлюпик, но куда ему, полумёртвому от усталости, было выстоять против Градобыка с сотоварищи. Он уже прощался с жизнью, но его спас Петька-поп, как все тут за глаза называют священника. Петка-поп с трудом остановил побоище, довёл Сайфуллу до своего дома, уложил на лавку. Сайфулла прошептал разбитыми губами, что ему нужна шкура. Какая угодно – лошадиная, коровья, собачья. Лишь бы свежая. На его счастье, кто-то из соседей недавно резал скот. Сайфулла завернулся в коровью шкуру, остро воняющую кровью, страхом, смертью и затих на сутки. Никто не верил, что конокрад выживет, но через два дня он встал. Через неделю был почти здоров.

Сайфулла хотел покинуть негостеприимный Тюрлюк как можно быстрее, однако Петька-поп уговорил односельчан нанять бомжа пасти коров. Прежний-то ковбой сгорел от водки. Сельчане рискнули и Сайфулла начал карьеру пастуха. Жить он стал на отшибе в сарайчике за кладбищем, который он переоборудовал в жилое помещение – законопатил щели, перестелил полы, починил крышу, установил железную печку. Стал работать на общество. Постепенно привык, обжился. К водке не притрагивался. Как-то осенним вечером стало так одиноко, что написал домой. Честно сказать, хотел узнать, можно ли вернуться. Альфия не ответила. А полгода назад к нему приехала Занзигулька. Оказывается, дурочка поругалась с матерью. Шестнадцать лет – трудный возраст. Приехала да так и осталась. Иногда помогает отцу, а чаще без дела болтается. Да и что ей здесь делать? В общем, обжился в Тюрлюке Сайфулла, привык, а про Перегната не забыл. Его крик «Убейте татарина!» так с тех пор в ушах и стоит. Петька-поп учил Сайфуллу, что нужно за зло платить добром. Нет уж. Если платить добром за зло, то чем тогда платить за добро? Добром нужно платить за добро. Дело прошлое, но Аллах даст, Сайфулла ещё отомстит. И мало не покажется. Первое большое горе уже настигло Перегната. Первое, но не последнее. Сайфулла об этом позаботится.

***

Преодолев длинную улицу, автобус вполз на площадь перед церковью и остановился возле хлипкой будки, как видно изображавшей остановочный павильон. В глубине будки крупными коричневыми мазками было криво намалёвано: «Все бабы – козлы и пидорасы!». Кроме основного вывода стены украшало множество шаржей и надписей на тему «ниже пояса». На остановке кучковались встречающие. В стороне девочки прыгали через скакалочку. Детишки помладше с воплями гонялись друг за другом. У кучи мусора возились тощие пришибленные собаки.