Текст книги "Посмотри в лицо смерти"

– А вы не допускаете, люди, что в вашем таёжном углу объявился серийный убийца?

Первая среда

Наутро Витас совершенно не помнил, как он вчера покинул арт-студию Кости Ядерного, мутировавшую в помойку. Слишком много было пива, курева и разговоров. Оля-маленькая довела его до дома сквозь союз дождя и ночи. Благо, идти было недалеко. Свалившись на кровать, Витас уснул так быстро, словно раскусил ампулу с цианистым калием, но пробуждение оказалось крайне тяжёлым. За ночь болезнь одержала новые победы. Слизистая была воспалена, кашель, по телу гуляла слабость, зато голова, будто отлитая из чугуна, весила центнер. Витас изнемогал под этой непомерной тяжестью. Дисгармония организма. И речи не было о том, чтобы встать. Посмотрев с сострадаем на несчастного Витаса, Оля-маленькая велела ему оставаться в постели, а сама сбегала к родителям за народным средством от простуды.

– Ничего, прорвёмся! Будешь каждый час пить тёплый чай с сушёной малиной, – строго сказала Оля-маленькая, подавая Витасу чашку. – К обеду будешь как новый. В общем, пока лежи, выздоравливай. Я побегу обратно к мамке, помогу ей пельмени лепить. Учти, ты таких пельменей ещё не пробовал!

Она исчезла. Витас допил чай и смежил веки. В мозгу неуправляемо крутились призрачные лица. Несокрушимый могильщик Градобык. Пашка со своими повадками пустоголового нахала. Грибник-пьянчуга Толян. Две разнокалиберные Оли. Славик с пузом и зрачками навыкате. Алёнка тоже с пузом, прямолинейная, как атака быка на корриде. Илларион с не очень связной речью. Пастушья дочь Занзигулька. Даже кошка Лизýшка, присасывающаяся к голой коже.

Снаружи доносился мягкий плеск речной зыби, навевающий мысли о каникулах. Иногда его перебивало коровье мычание, козье меканье, свиное хрюканье или собачье гавканье. Наперегонки кукарекали петухи: «И, и, и, и-и-и! И, и, и, и-и-и!» Мерно тикал круглый будильник на комоде. Убаюканный этими звуками Витас снова погрузился в сон, который на время изъял его из бытия в небытие.

Проснувшись во второй раз, Витас приоткрыл глаза и был ослеплён лучистой улыбкой яркого солнца.

– Как ты? – тоном сестры милосердия спросила Оля-маленькая, появляясь из солнечного света.

Витас пошевелился. Он был весь в поту, но горло почти не болело, голова стала на порядок легче. Очень хотелось есть. Видимо, кризис миновал.

– Лучше.

– Тогда вставай. Родители ждут на обед.

Приходской священник отец Пётр жил в двухэтажном доме под синей крышей, прятавшемся за церковью. Когда ребята оказались в трапезной, там сидели сам отец Пётр и Пашка. Слышно было, как Таисия Фёдоровна хлопотала на кухне.

– Добро пожаловать. Гость в дом – бог в дом, – приветствовал вошедших отец Пётр. Он говорил странным голосом – высоким, ломким, навевающем мысли о чём-то хрупком, как жизнь новорождённого. Рослый, но тщедушный, в слишком широкой чёрной, словно китайская тушь, рясе из льна, отец Пётр походил на картонную фигуру знаменитости, рядом с которой фотографируются туристы. За его очками угадывалось знание, копившееся ещё со времён египетского рабства и вавилонского пленения. Старательно ухоженная редкая бородёнка. Недавняя плешь отражала свет лампы, включенной, несмотря на дневное время. Впалую грудь скрашивал тяжёлый крест на серебряной цепи, который священник старательно натирал каждое утро бархатной тряпочкой.

– Здравствуйте, – скованно отозвался Витас. Он чувствовал себя не в своей тарелке. Не знал правил общения с лицом духовного звания. Может быть, попам положено руку целовать, как делали мушкетёры своим дамам сердца?

– Знакомься, папулечка. Это Витас, мой однокурсник и друг, – засмеялась Оля-маленькая, стирая неловкость, и Витасу: – Садись, студент, что ты мнёшься. Мамулечка, тебе помочь? Мы умираем с голода.

Попадья издала утвердительный возглас и Оля-маленькая ускользнула в кухню. Витас занял место возле Пашки, который сердечно потряс ему руку. Осмотрелся. Иконы, полотняные полотенца, предметы из меди и бронзы, чистая скатерть на столе. Ароматы спокойствия, благодушия и ладана. Резкий контраст с замызганной бабушкиной избой резал глаз.

– Ну как вам наши палестины, молодой человек? – задал вопрос отец Пётр, благожелательно смотря на Витаса. Тот пожал плечами и промямлил в ответ что-то невразумительное.

Священник, напротив, оживился:

– Вы ещё не были в нашей церкви? Между прочим, это памятник архитектуры – образец деревянного храмового строительства с элементами древнерусского зодчества. Она была возведена в конце позапрошлого века.

– Петя, оставь юношу в покое, – оборвала мужа дородная попадья, внося в трапезную большой круглый поднос с горой дымящихся пельменей. – Лучше ешьте, пока горячие. Скоро вторая закладка подоспеет.

Витас раньше не видел таких пельменей – размером и формой напоминавших пирожки.

– Мы всегда едим пельмени с уксусом, но, если хочешь, у нас есть сметана, – сказала Таисия Фёдоровна и крикнула в кухню: – Оленька, принеси сметану!

Отец Пётр добавил:

– И бутылочку с зелёным змием прихвати!

В трапезной появилась Оля-маленькая, неся банку сметаны и бутылку водки. Пока попадья ставила на стол чашки с солёными огурчиками, помидорчиками и кислой капусткой, а священник с недовольной миной разглядывал крошечные стопки, Пашка шустро разлил водку. Когда всё было готово, отец Пётр пробормотал короткую молитву – что-то про хлеб насущный. Все, кроме Витаса, перекрестились, опрокинули в себя стопки, крякнули, продышались и приступили к еде.

– А вы видели, как упал метеорит? – поинтересовался отец Пётр, делая знак Пашке, чтобы тот наливал по второй.

– Нет, я на окраине живу, – в спешке обжёгшись горячим пельменем, еле выговорил Витас.

Оля-маленькая спросила:

– Скажи, папулечка, что случилось с Иваном?

Священник пожал худыми плечами.

– Откуда я знаю? Ваня куда-то отправился тем вечером, а утром его с разбитой головой нашёл Сайфулка. В полиции сказали, что Ваня упал и ударился виском о камень. Несчастный случай.

«Весь ваш Тюрлюк – несчастный случай», – подумал Витас, но вслух ничего не сказал.

– Упокой Господь его душу, – вздохнула Таисия Фёдоровна, крестясь. – Пашенька, сына, наливай.

– И что теперь будет с телом? – задал вопрос Витас.

Запустив пятерню в бородку, отец Пётр принялся нанизывать своим высоким голосом сочащиеся слезами слова:

– В понедельник я послал телеграмму Ваниной семье в Германию, а вчера позвонил им из райцентра. Тяжёлый был разговор. Мы все пребывали в состоянии глубокого горя. Сообща решили похоронить Ваню здесь в Тюрлюке. В следующий понедельник. Раньше полиция тело не отдаст. С «Упокой-сервисом» я уже договорился. Горох заверил, что всё будет на уровне. Да и ценник у него не такой смелый, как у других. Павлик, давай-ка ещё по одной. Могий вместити да вместит.

– А из родных Ивана на похоронах никого не будет? – спросила попадья.

– Почему же никого? Из Мюнхена прилетит его дочь.

***

На площади перед церковью было многолюдно. Девочки прыгали через скакалочку. Вокруг остановочного павильона носились детишки. Визжа и вопя, они бросали друг в друга пригоршни грязи. Рядом копались в заглохшем мотовелодрандулете чересчур упитанный Славик Конюхович и чересчур тощий Илларион. Впрочем, копался один Славик. Илларион, глубокомысленно нахмурившись, следил за толстяком, который ремонтировал железного коня одним молотком. Свои длинные волосы художник-оформитель собрал в хвост, руки сунул в карманы и помогал советами. Возле молодёжи беседовало о своём старшее поколение Тюрлюка: директор школы Виктор Александрович с портфелем – его все называли Виксаныч, Перегнат Сиводедов в чёрной китайской куртке из кожзаменителя да хромой дед Валентин с клюкой – вечная затычка ко всем местным бочкам. Дед Валентин был так стар, что казалось, будто он появился одновременно с горами. Высокий, но сутулый старик, облезлый и худой как скелет. Костлявое лицо. На грудь спускалась неопрятная борода, а на макушке – напротив – последняя седая прядка собиралась покинуть хозяина. Свою бабку дед Валентин давно похоронил. У забора дружно мочилась местная похоронная команда – Горох с Градобыком.

– Здравствуйте, мужчины! И вы здесь, Перегнат Петрович? – удивился участковый Огурцов, подходя к собравшимся. – Никак в дом божий собрались? Вы ж коммунистом были, даже вроде парторгом?

– Я и сейчас коммунист, – проворчал Перегнат. – Убеждений не менял и партбилет не выбросил как некоторые.

Бывший парторг говорил спокойно, но уголки обычно плотно сжатого рта слегка подёргивались. Короткая седая стрижка придавала Перегнату вид отставного военного, ещё достаточно крепкого для своих лет.

Дед Валентин мелко захихикал, прикрывая ладошкой дряблый рот. Побагровев, директор школы послал Перегнату кривую улыбку:

– Это вы на меня намекаете, Перегнат Петрович? Так тогда время было такое – все были коммунистами, а теперь время другое.

– Раньше в Тюрлюке жили люди-человеки, а теперь одни козлы и дровосеки, твою медь!

Перегнат длинно сплюнул. Обиженно сморщив бледную физиономию, Виксаныч отвернулся от грубияна. Дед Валентин направил клюку на участкового.

– А скажи-ка нам, мил человек, что с немцем случилось? Общество интересуется.

Огурцов пожал плечами.

– Что тут говорить? Не повезло герру Киршу. Навернулся на камнях и убился. Похороны назначены на понедельник. Его дочь приедет.

Горох гнусно осклабился:

– Если в башке фарша нет, то и сала не добавишь. Не сиделось ему в своей Германии. Пил бы сейчас баварское пиво, а не лежал в морге.

Из-за угла вынырнул Толян с лукошком на локте. Завидев учителя химии, Виксаныч помахал ему рукой. Толян приблизился. Директор школы вздохнул. Наружность и исходивший от Толяна душок были вполне уместны возле пивнушки, но никак не в школе. Самоходный памятник пропащим выпивохам.

– Вы не забыли, Анатолий Николаевич, что завтра начало учебного года? – спросил директор школы сухим тоном. – Надеюсь, вы готовы?

– Готов, – пробормотал Толян, стараясь дышать в сторону и излишне не качаться.

– Заметно, что готов, – ухмыльнулся Горох. Градобык хохотнул, как пролаял.

На площади появился Сайфулла, верхом на Шевролете. Пастух сидел согнув спину, словно прижатый к седлу тяжестью свинцового неба. К себе он прижимал свёрнутый баулом ватник.

– Здорово, Сайфулка, – поздоровался Огурцов. – Что у тебя там?

– Ежа поймал.

– Зачем он тебе? Съешь?

– Обидеть хочешь, начальник? Отдам Занзигульке. Пусть играется.

Кивнув пастуху, участковый повысил голос:

– Слушайте, мужики. Коль уж вы тут собрались, у меня ко всем есть вопрос. Кто-нибудь знает, зачем в Тюрлюк приехал Иван Кирш?

Огурцов обвёл присутствующих строгим полицейским взором, но они принялись жаться, переглядываться, отрицательно качать головой. Один дед Валентин произнёс с загадочным видом:

– Я, может, чего и знаю.

– Уверен? И чего же?

Дед Валентин подмигнул участковому.

– Вот приедет дочка немца, я ей и скажу.

Горох рассмеялся:

– Да не слушайте вы его, гражданин начальник. Ну что может знать этот старый пень?

Не досмеявшись, Горох зашёлся в припадке разрывающего кашля. Это туберкулёз напомнил о себе. Дед Валентин выпучил небесно-голубые глаза на чахоточного наглеца и сердито выпалил:

– От ёжтыть! Да старики-то поболе вашего знают, умники сраные! Слыхал про золотую жилу? То-то и оно, что все в наших краях про неё слыхали, да никто найти не смог!

– А причём здесь Кирш? – удивился Огурцов. – Ладно, деда, не кипешись. Если что знаешь, так выкладывай.

Но дед Валентин стукнул клюкой по земле, раздавив замешкавшегося навозного жука.

– Приедет дочка немца, ей и открою тайну великую! Вот и весь мой сказ!

Возле собравшихся затормозил большой чёрный внедорожник, покрытый толстым слоем белесой пыли. Чьим-то недрогнувшим пальцем на машине было выведено: «Помой меня! Я вся чешусь!» Боковое стекло опустилось и из окошка выглянула круглолицая женщина. Флюра – хозяйка гостиницы «Лесной отель».

– Ну и мужики у нас в селе. Вместо работы стоят средь бела дня и судачат, как бабы. Люди в тюрьме меньше времени сидят, чем вы тут кудахтаете.

Мужчины насупились. Дед Валентин даже погрозил насмешнице клюкой. Один Огурцов обрадовался:

– О, привет, Флюра! Ты сейчас куда?

– К себе в отель.

– Есть время? Мне нужно с тобой поговорить.

– Тогда садись. По дороге поговорим.

***

Прислушиваясь к разговору на площади, Нежилец наблюдал, как приезжий блондин вместе с дочкой Петьки-попа покидает дом священника. Нежилец уже третий день преследовал парня. Пока безрезультатно. К сожалению, неплохая попытка с подмытой сосной не удалась. А минуту назад он узнал, что на исполнение приговора у Палача осталось всего четыре дня.

***

Вернувшись из гостей, Витас опять почувствовал себя неважно – разболелась голова. Оля-маленькая уложила его в постель, велела поспать и вышла на улицу покурить. Витас закрыл глаза. Тьма за веками всё плотнее сдавливала мозг, словно боль обрела цвет ненастной осенней ночи. Некстати вспомнились слова Алёнки о серийном убийце. Здесь в этой богом забытой сумрачной дыре? Это был бы полный пипец! Кто его остановит в этой глуши? Участковый по прозвищу Жираф с огурцом в кобуре? Витас однажды уже столкнулся с подобным чудовищем, казалось пробившимся в Мухачинск прямиком из ада. Невыразительный маленький человечек, считавший себя неуязвимым, свирепый зверь, наслаждавшийся городскими газами, грязью, кровью и пороками, задушил верёвкой пять девочек. Многие люди полагают, что маньяков нужно отдавать в руки народа для самосуда. Витасу довелось присутствовать на таком самосуде, устроенном родственниками и друзьями жертв монстра. Это зрелище потрясло его до глубины души. Жестокость, на которую невозможно смотреть. Ему потребовалось очень много времени, чтобы забыть страшную картину. Но, если честно, совсем забыть такое нельзя. Нет-нет да и вспомнится. Бррр!

Витас так и не смог уснуть. Когда Оля-маленькая вернулась в избу, он лежал, заложив руки за голову, и разглядывал потолок. Присев на край постели, девушка спросила:

– Ну что, тебе лучше?

Витас поморщился:

– Так себе.

– Папка сказал, что в понедельник дочь Ивана прилетит. Она примерно нашего возраста. Жаль, что мы в понедельник уже уезжаем. Интересно было бы познакомиться с настоящей немкой. Небось, какая-нибудь фифа, – Оля-маленькая неожиданно вздохнула: – Что-то меня подтряхивает. Неужели Алёнка права и в Тюрлюке действительно появился маньяк? Вдруг Дотнару с Иваном убили?

Витас рывком уселся рядом с девушкой.

– Ну что ты выдумываешь? Наслушалась вчера ужастиков своей подружки-каланчи? Допустим даже, что их убили, но какое отношение это имеет к нам с тобой? Через четыре дня мы уедем, забудем этот колхоз «Сорок лет неурожая» и душевное равновесие вернётся к тебе.

– А ты уверен, что та сосна в лесу на нас упала случайно? И если не случайно, то кого хотели убить – тебя или меня?

Оля-маленькая жалко усмехнулась. Витас вернул ей усмешку.

– Маньяки не мочат всех без разбора. В нашем микрорайоне был один такой дятел, крепыш-недомерок, так он охотился на девушек. Пятерых успел грохнуть, скотобаза, прежде чем его самого угомонили.

Витас старался говорить спокойно, но обострившиеся черты его лица выдавали внутреннее напряжение. От этого напряжения резче выступили скулы, а серые глаза на мгновение стали острыми, как наконечники стрел. В испуге, Оля-маленькая прикрыла рот ладонью.

– Жесть!

***

В этот раз Хачапурян навёл рыцарей ночи на фуру, до отказа набитую оргтехникой. Ограбление прошло гладко – ночь, туман, безлюдная трасса. На подъёме Горох незаметно пристроил «увазик» сзади еле ползущего дальнобоя, и Градобык с Турбодуром рьяно принялись за дело.

– Теряемся, пацаны! – скомандовал Горох, когда фура начала спускаться с горы. Градобык на ходу запрыгнул в «увазик», Турбодур захлопнул дверь. Через минуту Горох свернул на Тюрлюк.

– Ну вот! Жизнь стала краше, жизнь стала веселей, – засмеялся Турбодур, похлопав по коробкам.

– Ага, шея стала тоньше, зато длинней, – отозвался из кабины Горох. – Слушай, Турбодур, базар есть.

– Что за базар? – насторожился парень.

– Лезь ко мне.

Турбодур перебрался в кабину и сел рядом с Горохом.

– В понедельник будут похороны немца.

– Знаю.

– Серёга выкопает могилу, но чтобы нести гроб, требуется четыре человека, а нас всего трое. Проблема.

– Лучший способ справляться с проблемами – их игнорировать, – лучезарно улыбнулся Турбодур. – Но, вообще-то, нам же Славик Конюхович помогает таскать гроб.

– На этот раз пухлый не поможет. В понедельник его не будет в Тюрлюке.

– Значит?

– Значит, нужно найти другого Славика Конюховича.

Турбодур присвистнул.

– Вечно у тебя всё делается через подмышку, шеф. В последний момент ставишь титанические задачи, будто не знаешь, что у нас в селе молодёжи почти не осталось.

– Масть – не лошадь, к утру повезёт. Ты побазарь с тем пацаном, который с твоей сестрой приехал.

– С Витасом что ли? Фигня вопрос. Побазарю. Правда, я не заметил в нём никакой жажды приключений. Студент-ботаник.

– Вот и перетри со студентом это дело завтра же. Наш «Упокой-сервис» понты не колотит. Мы обязаны похоронить немца по первому классу, иначе будет мне ата-та от твоего бати.

***

Дождавшись, когда изгвазданный «увазик» проследует мимо кладбища, Сайфулла щелчком отбросил окурок, целясь в сверкающую под луной лужу, и тихонько тронул Шевролета следом. С недавних пор у пастуха появилась надежда покончить со своим иррациональным и безысходным существованием в этой глуши.

Труповозка в ночной тьме миновала Тюрлюк и направилась прямиком в лес. Сайфулле пришлось пришпорить Шевролета, чтобы не отстать. Задрав хвост, конь бодро поскакал следом за рубиновыми стоп-сигналами «увазика». Под копытами Шевролета ломались длинные тени. Угрюмые горы угрожающе надвигались со всех сторон. Дорога быстро превратилась в пародию на саму себя – сплошные камни и грязь – но «увазик» упорно полз вперёд. Казалось, пронеслись века, прежде чем глубокая осклизлая колея привела опять к реке. Здесь под колючими сводами «увазик» остановился. Резкое хлопанье дверей разодрало мрак. Замельтешил свет фонарей. Грубые голоса нарушили тишину и спокойствие леса. Три тёмные фигуры, сгибаясь под тяжестью ноши, двинулись по берегу Тюрлюка дальше в чащу.

Сайфулла привязал Шевролета к дереву и принялся осторожно красться следом за фигурами, продираясь сквозь густой кустарник, втискиваясь между стволами, запинаясь о муравейники. Вдоль реки никакой маломальской тропы не было. Пошёл дождь. Это тучи, весь день дувшиеся за какие-то свои обиды, вдруг разразились потоком слёз. Холодные струи лизали стволы стоящих по стойке смирно сосен и заполняли канавы.

В самом сердце первобытного леса трое сделали остановку. Спрятавшись за деревом, Сайфулла постарался превратиться в безобидную частичку леса, навроде еловой шишки. Так как занять себя здесь особо было нечем, он изо всех сил стал таращиться в темноту, но в сумрачном свете луны видно было плохо. Сайфулла знал это место. Ларкино ущелье в трёх километрах от села. Оно было названо по имени мельника, когда-то построившего здесь водяную мельницу. Бурный поток, падая с отвесной скалы, крутил огромное мельничное колесо. Тогда Тюрлюк быстро превратился из скромного выселка близлежащего горного завода в зажиточное село с большой красивой церковью, добротными домами, основательными мостами, переброшенными через реку. Но со временем всё пришло в упадок. Тюрлюк обеднел. Ларкину мельницу разобрали на дрова, церковь опустела, брошенные жителями дома разрушались. Только создание при советской власти леспромхоза вдохнуло в Тюрлюк новую жизнь. Но это была уже совсем другая история.

Ларкино ущелье издавна пользовалось скверной славой. Оно и днём-то не радовало, а ночью и вовсе нагоняло чёрную тоску. По рассказам стариков, именно здесь можно было встретить дивных людей и тому подобную нечисть. Ходили слухи, что мельник водил с ними нечестивую дружбу.

Дождь прекратился так же резко, как начался. В воздухе ещё больше похолодало, опустился туман. Сначала между деревьев появились почти прозрачные лоскуты, затем они быстро слились в единую белую лавину, которая накрыла спящий лес. В таком густом тумане ничего разглядеть было нельзя. Да и голоса стихли. Теперь лишь шелест ветра в сосновых кронах заполнял паузы мёртвой тишины. Сайфулла разочарованно цокнул языком и решил возвращаться к Шевролету.

***

– Ну докладывай, капитан Огурцов, где был сегодня?

Участковый постарался избежать требовательного взгляда жены. Отвёл слипающиеся глаза в сторону. Ему совсем не хотелось говорить о работе. За день так накувыркался… Проглотив за ужином стакан водки, Огурцов устало развалился на супружеском ложе. Кровать была такой величины, что на ней вполне мог выступать хор Турецкого. Участковый ещё не достиг своей кондиции, но уверенно приближался к излюбленному состоянию. В печи потрескивали дрова. В изножье басовито мурлыкал Шурик. Хотя большая комната, которую Настя церемонно именовала гостиной, пропахла лекарствами, в ней было уютно. Особенно, когда по железной крыше с барабанным грохотом бил холодный ливень.

– С утра ездил в райотдел. Собирали всех участковых. До нас довели ориентировку. Кто-то дерзкий дербанит фуры на трассе.

– Трасса длинная. Ты-то тут при чём?

– Предположительно, на моём участке. Впрочем, не обязательно.

– А кто проводит расследование?

– Этими грабежами занимаются все кому не лень, а значит, никто. У семи нянек дитё без глаза. Я хочу присмотреться к армянской шашлычной. Есть такая на трассе. Одно время в ней повадились собираться ребята из ГиБыДыДы – проводили там свои собрания, так сказать, прямо на рабочем месте, – но хозяин их турнул. Может, боялся, что гайцы что-нибудь заметят?

– А ты выяснил, зачем приехал Кирш?

– Пока нет.

Участковый ожидал от жены снисходительной усмешки, но его ответ особого презрения не вызвал.

– Почему, Огурцов?

– Некогда было, Настюша. Я же вчера весь день проторчал в райотделе с отцом Петром. Он звонил от нас в Германию. Родные разрешили похоронить Кирша в Тюрлюке. На похороны приедет его дочь. Я с Флюрой уже договорился, чтобы она позаботилась о девчонке. Всё же иностранка. Наверно и по-русски-то ни бельмеса, ни гу-гу.

– А батюшка не знает, зачем Кирш приехал?

– Нет. Я читал показания отца Петра. Он пояснил следователю, что Кирш намекал на какую-то золотую жилу. Мол, упустил её в молодости, но сейчас обязательно найдёт. В общем-то, ничего толком Кирш ему сказать не успел.

– А может, Кирш у нас с криминалом связался?

– Не считая этого приблуды Сайфулки и самогонщика Толяна, настоящий криминал тут только Горох. Правда, если он убийца Кирша, то я испанский лётчик. Горох же мелкий урка, по воровской статье проходил. Это здесь он пальцы гнёт.

Настя хохотнула:

– А вдруг Горох так себе работу создаёт? Совмещает приятное с полезным? Сам убивает и сам хоронит.

Вяло пожав плечами, Огурцов хотел уже сдаться неодолимой апатии, но жена не позволила – задала новый вопрос:

– А после обеда, что ты делал?

– Потолковал с мужиками у церкви. Между прочим, дед Валентин что-то знает о Кирше.

– Что знает?

Огурцов поглядел на Настю с видом победителя, удивлённого тем, что фанфары звучат слишком тихо.

– Понятия не имею. Старый хрыч тряс бородой и орал, что откроет тайну великую только дочке немца.

– Так поговори с ним с глазу на глаз. Капитально. Если бы ты нашёл золотую жилу, то мы могли бы вырваться из этого захолустья! А я – вылечить ноги.

– Завтра поговорю.

Посчитав разговор законченным, Огурцов закрыл глаза. Настя подкатила к кровати и тряхнула его за плечо.

– Да подожди ты дрыхнуть! Слушай, я тут подумала. Дотнару ведь нашли с наполовину обстриженной головой?

– Точно. Её причёска послужила доказательством, что женщина находилась в неадекватном состоянии, – участковый печально сморщился. – Да, довёл Толян свою жену.

– А отрезанные волосы нашли? Или хотя бы ножницы, которыми она это сделала?

– Нет. Я сам присутствовал при обыске усадьбы Толяна. Ножницы там были, конечно, а волос не нашли. Честно сказать, мы особо и не искали. Следователь сказал, что и так всё ясно. Суицидальный тип. А волосы скорее всего Дотнара сожгла в печке или выбросила в реку.

Настя не удержалась и всё же окинула мужа снисходительным взглядом.

– «Следователь сказал!» А свои мозги есть? Ну сам подумай, Огурцов. В состоянии аффекта человек аккуратно собирает волосы и уничтожает? Как такое может быть? Возможно, наполовину обстриженная голова Дотнары – это единственное указание на то, что её убили.