Текст книги "Страна падонкаф"

Лену запоздало начало трясти.

– Что у тебя за трабл с Дашкой? – спросила Аня, доставая сигареты. По вечернему времени она была одета в джинсовую безрукавку, белую рубашку с кружевами, темно-оливковые капри. На шее легкий муаровый шарфик, на ногах – белые кроссовки с красными вставками. Скромно и изящно. Лена в который раз позавидовала подруге. Врожденный вкус. И на высоких каблуках умеет ходить.

– Да она вообще какая-то запарная стала, – ответила Лена, удерживая внутри себя гадкую дрожь. – Хочет, чтобы все при ней делали бэп!

– А зыбо мы ей вставили, – встрял Мандинго.

– Давайте покурим, – предложила Аня. – Жига есть?

Зажигалку дал Мандинго. Все трое закурили.

Стало совсем темно. «Сметана» опустела. Мелкие ушли в соседний двор. Гонять мяч в коробке с баскетбольными кольцами. Спортивная Россия… Витас, Валерик и Мостипан отправились пить пиво. Карен с Димкой тоже исчезли.

– Очкуешь? – усмехнулась Аня, заметив, как трясутся Ленкины руки. Лена молча кивнула.

– Не ссы, прорвемся! – решительно заявила Аня, обнимая подругу. – Дашка сама накосячила. Пусть теперь сама и стремается.

– Ладно, девчонки. Сколько можно это вафлить? – заметил Мандинго. – Поздно уже. Мне домой пора.

– Дай хоть накуриться, – попросила Аня, поспешно затягиваясь.

Мандинго наступил на свою сигарету каблуком и вдавил ее в землю.

– Смотри, не спались. Вот мать узнает про твое курение…

Аня, докурив до фильтра, тоже бросила окурок на землю.

– Мама, конечно, не разрешает, но у меня же методы…

Телефон! От неожиданности обе вздрогнули. Забойный ритм. Корейский попрыгунчик Псай, Gangnam style. Лена взяла свой мобильник. Мама… Волнуется…

– Да, мамуля. Я у Ани. Конечно. Я знаю. Скоро приду.

Девочки сидят в Аниной комнате, не зажигая большого света. Только несколько свечей в разномастных подсвечниках. Бесформенные пятна шевелятся на стенах. Впечатление, что комната полна жизнью. Бестелесные сущности теней. Куклы на кровати. Кактусы на окне. Из проволочной клетки блестит глазами-бусинками Арик. Лена много раз была у Ани, но когда вот так, при свечах – все необычно, все незнакомо, все как в первый раз.

Это не спальня. Храм. Памяти Жоры Согреева. Суперзвезды. Юного гения, покончившего с собой двадцать пятого мая прошлого года. Скоро год, как Жоры нет. Остались только его песни. И поклонницы. Фанатки.

Аня и Лена – фанатки. Этот храм – тайна. Здесь у Ани собраны все диски Жоры. На стенах плакаты с улыбающимся артистом. Полстола занимает фотография Жоры в траурной рамке. Это алтарь. Перед фотографией – лампада и букетик сухих цветов. Бессмертники.

Лена ценит, что Аня доверила ей свою тайну. Она ни за что на свете не предаст подругу. Никогда в жизни! Она понимает Аню. Так хочется любить! Так хочется быть верной! Нужной… А мама говорит: еще маленькая! И у подруги мама не лучше. Лене легче – у нее есть Аня. На крайняк – Мандинго. У Ани – только бумажные плакаты.

Аня включила музцентр. Жора. Любимая Анина песня: «Солнце-любовь». Нежная мелодия. Трогательный голос. Сразу слезы в горле…

Лена, увидев, что подруга под впечатлением, придвинулась, взяла за руку. Ане внутри стало больно, страшно и одновременно хорошо. Как будто могучий великан громадной ладонью сдавил ее душу. Сжал сильно… И нежно…

Слезы солеными струйками сами собой потекли по Аниным щекам. Ленка тоже заплакала. Манящий тенор Жоры томил, звал. Так и сидели обе и рыдали в два голоса. Как дуры.

Аня очухалась первая. Из колонок шла уже «Моя дикарка». Ане не очень нравилась эта вещь. Как-то не цепляла. Она выключила музыку. Плакать уже не хотелось. Но сидеть рядом с Ленкой было так классно…

– Вытри нос. У тебя сопля, – сипло сказала Лена.

Аня высморкалась сама и подала чистую салфетку подружке.

Все домашние в гостиной. Женька в наушниках у компьютера. Играется в бродилку или в стрелялку. Мама с дедушкой перед телевизором. Еженедельная викторина. Ведущая всегда тупит не по-детски. Зомбирует.

– У отчима скоро день рождения. Мамуля даст денежку. Поедешь завтра со мной за подарком? – спросила Лена.

– Куда?

– Где в нашем быдлограде можно купить сиреневую рубашку? На Зеленом, конечно, у китайцев.

– Значит, сразу после уроков в центр, на Зеленый базар, – согласилась Аня и добавила: – Только своего масая с собой не бери.

– И ничего он не мой, – возразила Ленка, покраснев. – Лишь бы Мандинго сам за нами не увязался.

– А почему именно сиреневую рубашку? – спросила Аня.

– Дядя Коля хочет сиреневую.

Аня замолчала. Не мигая, уставилась на огонь свечи. Она все никак не могла признаться Ленке. Сказать о своем решении. Не находила подходящее время. Сомневалась. Уже неделя прошла, а она все держала это в себе. Наконец, вздохнув:

– Помнишь, когда два года назад мы были на концерте, Жора говорил залу: «Я люблю вас». Понимаешь, что это значит? Он любит нас. И ждет. Там…

Ленка непонимающе уставилась на Аню. Ждала. Та, наконец, решилась:

– В следующую пятницу я хочу уйти к нему, к Жоре.

Молчание. Потом тихое:

– Как?

Аня пожала плечами.

– Пока точно не знаю. Вернее, не определилась.

Ленка обхватила подругу за плечи. Шепнула в маленькое розовое ушко с тонким золотым колечком-сережкой:

– Я с тобой.

Аня посмотрела Ленке прямо в глаза.

– Тебе не обязательно это делать.

Лена, опустив голову, упрямо:

– Значит обязательно…

Потом они долго сидели молча, обнявшись. Чувствуя тепло друг друга. И, может быть, счастье. Расчувствовались. Опять слезы. Затем вспомнили об уроках. Немного поговорили, облажали Дашку Палашову, осудили целлюлитные ляжки Нинки Курицыной. Посмеялись.

Наступило поздно. Жизнь за окном остановилась. Ленке пора домой. Девочки вышли в прихожую. Поцеловались (Споки-ноки! Чмоки-чмоки!), и Лена ушла в темень пропахшего мочой и бедностью подъезда. Она шла по тихим ночным мухачинским улицам, не замечая чужой враждебной тени, провожавшей ее почти до самого дома.

Жить обеим девочкам оставалось восемьдесят один час тридцать минут.

Вторник, двадцать второе мая

Александра Павловна была обычным российским директором школы. Не Песталоцци, конечно, но отличный организатор и великолепный хозяйственник. И к тому же преподаватель математики. Она всю себя отдавала возделыванию образовательной нивы. Сеяла разумное, доброе, вечное. Была отмечена…

Конечно, ее кипучая деятельность имела и темную обратную сторону. Как-то раз, когда неизвестные злоумышленники обокрали, деликатно не потревожив спящего сторожа, школьную столовую, она не обратилась в полицию, так как не смогла бы объяснить, как в обычной школе на окраине оказались мука, мясо, рыба, сливочное масло, сахар. Да еще в таких неумеренных количествах. Это же не закрома родины.

Зато баба Саша, как называли ее ученики, шагала в ногу со временем и была открыта для всего нового. Ну, или хорошо забытого старого. Так, она однажды пригласила священника, чтобы он освятил школу. Что-то в том году школьная жизнь не задалась. Успеваемость упала. Зарплатные аппетиты у педколлектива нездорово выросли. По недосмотру случился пожар в школьной раздевалке. В полицию поступил звонок о том, что в школе заложена бомба. Балбес из шестого «а» хотел сорвать контрольную работу. У него получилось. Нужно было срочно принимать меры. Асимметричный ответ на директорские невзгоды.

Александра Павловна обратилась в верховную инстанцию. Она сходила в ближайшую церковь и поговорила с батюшкой. Просьба была только одна: святой воды не жалеть. Отче, правда, оказался чуть ли не моложе школьных выпускников. Но свое дело знал. Не обращая внимания на удивленных детей и педагогов, он добросовестно окропил все помещения огромной постройки. Все четыре этажа. После подключения потусторонних сил жизнь в образовательном учреждении наладилась.

В общем, ребятам очень повезло с бабой Сашей. Только они этого не понимали, и им было наплевать.

В девятом «б» заканчивался последний урок. Александра Павловна с выражением чеканила, прохаживаясь между рядами:

– Последний звонок, дорогие ребята – это традиционный праздник школьников, заканчивающих учебу. Щекотруров, не смеши Фрязину! Последний звонок подводит черту, Щекотруров! ставит точку в многолетнем учебном марафоне со всеми его уроками и переменами, контрольными работами и домашними, Фрязина! заданиями. Последний звонок – это большой общешкольный праздник, который адресован выпускникам, Щекотруров, я тебе последний раз говорю, учителям и родителям. Торжественная церемония включает выступления гостей, Щекотруров, я устала от тебя, директора, первой учительницы, родителей, приветствие первоклассников, напутственное слово учеников девятых и одиннадцатых классов. По традиции, Фрязина, девушки надевают белую блузку с темной юбкой. Юноши носят в этот день строгие костюмы. Тебя, Щекотруров, это особо касается. Внимание, девушки! У кого есть, тот может надеть школьную форму образца советского периода с белым передником…

Даша Палашова не слушала Александру Павловну. Бабулька дает копоти. Пусть Щекотруров с Фрязиной побесятся. Дети же! А у Даши своих забот… Вот, например, у Марго послезавтра день рождения. Надо купить подарок. Зайти поздравить. Но нужны деньги.

В спину легко ударился бумажный комок. Опять Калимуллин привлекает к себе ненужное внимание. Даша, не поворачиваясь, показала ему средний палец. Калимуллин – это не айс. У Даши есть мальчик. Она «ходит» с Лущаем. Лущай хотя и гопарь, но не из тех, кто сидит возле шараги на кортах и семки лузгает. Коронная фраза: «Что-то ты не по сезону шелестишь!»

Высунув язык от старательности, Даша принялась рисовать в тетради по алгебре хорошенькие девичьи головки, сердца, пробитые стрелами, и смешных младенцев-пупсиков.

С Лущаем интересно. С ним Даша чувствует себя взрослой. Значительной. Лущай крутит-мутит какие-то дела с серьезными дядьками. Блатными. У него всегда есть деньги. Можно куда-нибудь пойти. В субботу Лущай собирается сводить Дашу в «Деньги на ветер» – лучший ночной клуб Мухачинска. Малолеток туда, конечно, не пускают, но с Лущаем пустят. Он обещал. Надо решить, что надеть в клуб.

Кстати! Нужно разобраться с Куролятиной, этой бесцветной тихоней из параллельного класса. Тоже мне «Мисс Вселенная»! За последнее время у нее выросли зубы до земли. Грубит на каждом повороте. Не забыть перетереть это дело с Лущаем. Пусть с друзьями приедет в тридцать третий микрорайон.

А Витас тоже ничего. Прикольный. И Даша ему нравится. Точно. Лущай, конечно, попроще. Каждый удобный момент использует, чтобы помацать Дашу. Хочется чувствовать себя леди, а чувствуешь чужую руку в своих трусах! Даше это не нравится, но ничего не поделаешь. Мужики все такие. Кобели.

И Витас не лучше. Вчера на «Сметане» предлагал сделать ему минет за три тысячи. Шептал на ухо. Даша отвечала грудным смехом, в котором звучало обещание. Специально тренировала такой смех, когда дома никого не было. Витас прикольный. И главное – деньги нужны. Три косаря! Родители уже давно не дают на карман, им на заводе задерживают зарплату. И увольняют тех, кто отказывается работать бесплатно. Интересно, минет за деньги – это проституция или еще нет?

Даша никогда не делала минет. Весь ее сексуальный опыт сводился к обжиманиям с Лущаем. Заходить дальше было страшновато. Брать в рот эту фигню? Даша поежилась. Фу! С другой стороны… Три штуки на дороге не валяются. Если Витас не будет болтать…

«Позвоню ему на перемене», – решила Даша, обводя свои самые удачные рисунки цветными фломастерами.

Мухачинск появился на карте России в конце семнадцатого века как маленькая казачья крепость. По обоим берегам реки Мухачи лежали нетронутые сохой степи, по которым то казаки преследовали орды диких башкир, то орды диких башкир гонялись за казаками. Кто кого. Чтобы положить конец этой неопределенности, на самом тогдашнем верху было принято решение построить укрепление, в котором казакам можно было бы отсидеться после очередного освободительного похода.

Укрепление построили. Башкирские тумены со временем цивилизовали: заставили ездить на скрипучих телегах, пить самогонку и лузгать семечки. Национальный вопрос получил национальный ответ.

Царский режим Мухачинск вниманием не баловал. Надо прямо признать. За два века было создано всего одно промышленное предприятие – механическая мануфактура Кауфмана. Мануфактура находилась в сарае, насчитывала пятнадцать рабочих и выпускала плуги для окрестного селянства. Что имело огромное значение для развития сельского хозяйства края. Дождь идет, а мы скирдуем…

Главным занятием немногочисленных тогда мухачинцев была торговля. Здесь проходил отрезок Великого шелкового пути. Правда, короткий. В центре крепости расположили рынок, названный Зеленым базаром, и торговали всякой всячиной с этого отрезка. Мухачинцам хватало.

О деятельности революционеров в дореволюционном Мухачинске достоверно ничего не известно. Конспирация…

В Гражданскую войну мухачинцы поддержали красных. Глядя на мрачный сарай Кауфмана, царизма больше не хотелось. Жизнь решили кардинально поменять. Главные улицы нарекли именами никому не известных здесь героев. Чтобы ни вашим, ни нашим. На центральной площади города поставили статую Ленина в кепке, а на привокзальной площади мужика, похожего на снежного человека в казачьей папахе. Назвали нейтрально: «Сказ об Урале». Зеленый базар решили не трогать.

Советская власть феноменально подняла промышленное значение города и самооценку жителей. Было построено несколько заводов и фабрик союзного значения. Среди них танковый завод-гигант. Самый большой в мире. Большой-пребольшой! В Мухачинск «понаехали». Так появилась рабочая аристократия. Если бы Гитлер знал о Мухачинске, он бы еще не один раз подумал, прежде чем нарушать границу у реки. Бесноватый полагал, что напал на страну, а на самом деле он напал на мухачинский танковый завод. В итоге завод победил. После заморочки с фюрером пленные фрицы провели наконец-то к Мухачинску асфальтированную дорогу. Заработали «Детский мир», «Молодежная мода» и колхозные рынки в каждом районе. Зеленый базар едва дышал.

В девяностых мухачинские заводы закрылись за ненужностью, зато открылись ночные клубы, дискотеки и прочие булкотрясы. Их заполнили качки, хлынувшие из подвальных качалок, и школьницы старших классов. Работать стало негде и лень. Зато «отдыхаем хорошо!»

Жизнь еще раз кардинально изменилась. Возникла либеральная идея – поменять местами Ленина и «Сказ об Урале». Но не прижилась. На смену красногалстучной пионерии и позитивным комсомольцам явились угрюмые гоперы, готы, панки, скинхеды, граферы, геймеры, эмо, наци и антифа… Вышли из сумрака. После этого даже тараканы попрятались. Но клопы, правда, остались. Население в это время сокращалось в основном в результате бандитских разборок и алкогольной интоксикации. Зеленый базар обрел второе дыхание и расцвел.

И вот, наконец, наступило время тридцать третьего микрорайона. Тяжелая форма стабильности. Все поголовно начали говорить «ложат» и «звóнят», везде искать всемогущую руку госдепа, упиваться бесчисленными глупыми сериалами про умных ментов и телешоу, на которых убогие били ущербных. Называть себя националистом стало модным. Либералы превратились в унылое говно.

Мусор с улиц убирать стало некому, поэтому приезжие из Средней Азии взвалили эту неприятную обязанность на себя. Не бесплатно, конечно. Деньги же не пахнут! Китайцы начали торговать своим ширпотребом, азербайджанцы – фруктами, а армяне – строить все то, что они никогда не строили у себя на родине. Кроме привычных надписей на заборах «Спартак чемпион!» стали появляться свежие: «чемодан, вокзал, Кавказ!», но пришельцы не читали по-русски и не уезжали.

Возле Зеленого базара, в здании городского музея, открыли церковь, на втором этаже которой ребята в кожаных куртках продавали мягкие уголки.

 
В кривых извилинах старинных городов,
Где даже ужасы полны очарованья,
По воле рока я следить весь день готов
За вами, странные, но милые созданья![1]1
  Шарль Бодлер. «Маленькие старушки». Стихотворение из цикла «Цветы зла» (1857) (пер. Эллиса).


[Закрыть]
 

Убийца снова и снова повторял прилипшее к языку четверостишие. Шарль Бодлер. Вроде «Маленькие старушки» из «Цветов зла». Он вообще-то не любил стихи, но Бодлера ему часто читала мать. Затрепанная старая книжонка. Единственная вещь, случайно оставшаяся на память об отце, ушедшем от матери к другой женщине.

Убийца внимательно наблюдал за друзьями, спешащими в пестрой толпе к входу на базар. Блондинка в красной футболке с дурацкой надписью «Атонидам!» вызывала в нем желание. Он ощутил знакомый уже посыл к действию. Тело напряглось. Внутри нарастала волна темной энергии. Усилием воли убийца загнал ее в какие-то неведомые глубины своего «я». Пока он еще мог управлять собой.

«Нет, сегодня умрет не она», – с сожалением подумал убийца, ощупывая жадным взглядом девочку в красном. Он уже точно знал, чью жизнь оборвет вечером. А на эту блондинку сейчас просто посмотрит.

Под ногами гнил мусор. Со всех сторон звучала музыка. Попса. Пахло шашлыками и чебуреками. Разогрело. Ласковое майское солнце благосклонно улыбалось с неба мухачинцам. Всем: добрым и злым. Весеннее тепло – обещание жаркого лета. Хотя обещать – еще не значит жениться. Аня и Лена – в одних футболках. Куртки сложили в рюкзачки. Мандинго, которому всегда было прохладно, остался в свитере. Африканская кровь на Урале грела не ахти. Он дождался девочек после уроков и напросился поехать с ними на базар. Аня всю дорогу корчила подруге многозначительные рожи.

Ребята купили семечек у входа на Зеленый и смешались с народом. Хотя до закрытия оставалось еще часа два, многие продавцы уже складывали свой товар. Одни ели и пили на рабочем месте, подкрепляясь после тяжкого трудового дня, другие занимали места за столиками в двух кафе, работавших на рынке: «Бишкек» и «Замануха».

– Достали уже эти черножопые, – зло заметил Мандинго, кивая на навязчивых кавказских торговцев турецкой обувью, хватающих за руки проходящих мимо покупателей. «Вай-вай, налетай, разбирай!»

– Уматные рубашки в той стороне, у китайцев – подсказала Аня.

Китайцы давно облюбовали дальнюю часть Зеленого базара. Обнесли ее высокой оградой – наглухо отгородились от кавказцев. Сделали на каждую сторону вход-выход: полукруглые ворота. Чтобы никакой клаустрофобии у посетителей. Внутрь заманивали стилизованные под иероглифы красные буквы: «Китайский вещевой рынок». Грязно, шумно, многолюдно, но все есть. Как в Поднебесной. Собаки это место обходили стороной.

На китайском рынке их окликнул знакомый. Куролятинский сосед по коммуналке. Сержант полиции Салават Баимов. Он занимал две комнаты из трех. На стенах чеканки, на подоконниках герань. Жена – медсестра Фарида, дочь – третьеклассница Эля, сын – маленький Ромка. Обычно Салават сжигал своей энергией все живое в радиусе десяти метров. Гиперболоид. Это трезвый. Пьяный Салават пугал жену своим пистолетом. Имеется в виду – служебным.

Сам похожий на ряженного в нашу форму китайца, толстенький круглолицый Салават ел что-то ядовитое возле пустого прилавка. На ребят пахнуло. Острый корейский салат. Редька, морковь плюс инь и ян. В последнее время Мухачинск заполонили корейские салаты. Секретное оружие Ким Чен Ына. Ему бы ракеты, работающие на редьке, выпускать против империалистов. С сильным выхлопом.

Ребята поздоровались с сержантом, категорически отказались от салата и объяснили, что им нужно на Зеленом. Салават показал рукой.

– Топайте в ту сторону. В тех закутках рубашек немеряно…

Ребята задержались в первом же. Заваленный сорочками столик. Коротенькая женщина с берегов Янцзы или Хуанхэ.

– Сколько стоит? – показала рукой на сиреневую рубашку Лена.

– Тлиста лублей, – улыбаясь во весь щербатый рот, ответила ей китаянка.

– А размер? Большие размеры есть?

– Есть-есть. Тлиста лублей! – усиленно закивала торговка.

– А за двести можно? – вступила в торг Аня.

– Можна-можна! Тлиста лублей, – согласилась китаянка.

– А рубашки в другую цену у вас бывают? – прыснул Мандинго.

– Бывают-бывают. Тлиста лублей! – заверила разговорчивая продавщица.

Ну, что тут поделаешь! Лена прикинула приглянувшуюся сорочку по Мандинго. Щуплый дядя Коля был в плечах ненамного шире. Достала кошелек.

– Пиастров-то хватит? – озабоченно спросил пацан. Как будто сможет добавить!

Не отвечая, Лена расплатилась с продавщицей. Та обмела на удачу заработанными купюрами свой товар, упаковала проданную вещь в прозрачный пакетик и с поклоном подала ребятам.

– Сипасиба!

Уже на выходе с Китайского рынка Лена почувствовала на себе чей-то взгляд. С ней так уже бывало не раз. Идет себе, идет, и вдруг как сверло в спину. Уперлось и сверлит. И непонятно, кто это так. Лена оглянулась. Сейчас-то понятно. Витас. Вон, стоит у киоска с безделушками. Черная водолазка, голубые джинсы. Причесочка. Набычился.

– У, как смотрит! – Аня тоже заметила знакомое лицо. Она вообще жила с Витасом в одном подъезде. Помахала приглашающе рукой. Витас с заметной неохотой подошел. «Привет-привет!» Не спрашивая разрешения, цепанул семок у Мандинго.

– Легкий шопинг? – кивнул на пакетик в руках у Лены.

– Подарок отчиму на день рождения, – обстоятельно объяснила она.

– А ты что здесь делаешь? – в свою очередь задала вопрос Аня.

– Вот, взял недорого… – Витас показал брелок для ключей в виде чертика, играющего на трубе. Все по очереди взвесили чертика на ладони. Оценили. Няшный брелок. Витас сменил тему:

– Сегодня утром ту девчонку хоронили, которую в воскресенье в лесу у могильника мертвой нашли.

– А ты откуда знаешь? – спросил Мандинго, сплевывая шелуху от семечек на асфальт.

– Она через дом от нас жила, – объяснил Витас. – Утром я слышал, как там музыка играла.

– Мы в это время в школе были, – заметила Аня.

– Интересно, кто ее?.. Местный, с нашего района, или залетный? – спросил Витас, игриво улыбаясь проходящей мимо эффектной девушке. Соблазнитель!

Мандинго тоже с интересом посмотрел симпатюле вслед. Лена нахмурилась. И этот туда же! Куда конь с копытом, туда и рак с клешней!

Про Наташу Анохину тут же забыли. Чужая потерянная жизнь ребят не интересовала.

Витас отвалил быстро. У него в центре еще какие-то дела. Аня и Лена, под недовольное ворчание Мандинго, наскоро прогулялись по рядам. Никакой радости ходить по рынку с мужиком! Мандинго сам весь извелся и девочкам все удовольствие испортил. Семечки тоже кончились. Подруги решили возвращаться домой.

На трамвайной остановке встретили еще и Валерика. Что совсем не удивительно. Валерик зарабатывал деньги пением под гитару на улицах и в общественном транспорте. Стритовал за налик. Среднего роста, бледненький брюнет. Длинноволосый, как девушка. Он часто появлялся на «Сметане», но ни с кем близко не сходился.

Валерик существовал в мире звуков. Как Моцарт. Арпеджио, тремоло, пиццикато, мелизмы… Другое его не интересовало. В прошлом году он закончил Мухачинское музыкальное училище, но работы пока не нашел. Романтический мальчик. Ботаник. Ребята его уважали – уж очень хорошо Валерик играл и пел. Под его длинными ловкими пальцами даже дешевая свежесрубленная гитара была способна на все. От легчайшего пианиссимо до максимального форте. Маленькое пианино. Негромкий приятный баритон трогал за душу. Артист.

Пообщаться, правда, не случилось. Не успели подойти. Рядом с музыкантом с лязгом задергался трамвай. До желдорвокзала. Валерик прощально улыбнулся ребятам и, осторожно придерживая инструмент, последним зашел в переднюю дверь.

Дядя Коля перед телевизором ел корейский салат. Новости смотрел. Пятиминутку ненависти. Казалось, что смердячий дух пропитал все на свете: выцветшие шторы на окне, штопаный палас на полу, ворох одежды, висящий на спинке кресла… О, шит! С ума сойти! Лена побыстрее спрятала пакет с подарочной рубашкой в шкаф. Бросила свой рюкзачок под стол. Открыла форточку. Пусть как следует просквозит. Просифонит. Подошла поздороваться Зефиринка. Мамы еще не было. Наиля Рустамовна работала уборщицей в одной конторе и приходила поздно. Мыла там полы после закрытия.

– Здорово, мать! – приветствовал Лену отчим. – Есть будешь?

Лена скорчила капризную гримасу. «Буду, но не этот желудочный фейерверк».

– На кухне в сковородке картошка. В холодильнике молоко.

На общей кухне толстая Фарида гремела посудой. Лена поздоровалась с соседкой, наложила себе полную тарелку жареной картошки, отрезала хлеба, налила в кружку молока. Отнесла в комнату. Уселась за стол, который служил семье универсальным местом приложения сил: уроки, еда, хобби… Дядя Коля за этим столом лепил четки из хлеба или мастерил нарды. Тоже из хлеба. В колонии научился. Если, конечно, не находился в состоянии глубокого алкогольного изумления. Среднем между твердым, жидким и газообразным. В этом состоянии отчим проводил значительную часть своей жизни. Иногда некогда было даже ходить на работу.

Дядя Коля был коренным мухачинцем. Когда-то отчим работал шахтером, давал стране угля в объединении Мухачинскуголь, но за случайную пьяную драку получил срок и на полтора года был удален из социума. Тем временем уголь превратился в неполезное ископаемое. Шахтеров поувольняли, Мухачинскуголь закрыли. Шахтерские бараки Мухачинска разом превратились в территорию тьмы. Депрессивный район. Зато количество пивных здесь утроилось. Бодрячком, пацанчики!

Про свой тюремный срок дядя Коля говорил образно «Один раз – не пидорас!» и воспринимал его не темным пятном, а скорее мелкими темными брызгами на своей репутации. Так как после выхода из колонии все равно надо было что-то хавать, он устроился грузчиком в продуктовый магазин. Поближе к жрачке. Там познакомился с одинокой Наилей Куролятиной и, не откладывая в долгий ящик, переехал из своей барачной комнаты в коммуналку на Металлургическом проспекте. Такая вот одиссея с илиадой.

Новости кончились. Амерский президент опять что-то там такое подписал. Конгресс с ним согласился. Все как всегда направлено против России. Одно слово – Пиндостан! Снова упал самолет. Этот пепелац был наш, но виноваты, похоже, братья-украинцы. Еще у нас и газ воруют! Хороши братья! Евросоюз не согласился с разумными российскими требованиями. Эта угасающая Гейропа верна себе – везде стремится ущемить нашу великую державу. Но держава противостоит. С нами Бог. Цена на нефть растет. Инфляция никнет. Мы подымаемся с колен.

Лена не интересуется новостями. Скукота. Она смотрит только бесконечную мелодраму про воспитанниц Смольного института. Вера, надежда, любовь. Высокие отношения. Юнкера-кадеты. Барышни. Сейчас таких людей нет. Вымерли одновременно с мамонтами. Лена смотрит вместе с мамулей. Каждый вечер, если не сидит у Ани.

Аня делала домашнее задание по литературе. Она торопилась: хотелось успеть вечером на «Сметану». «Евгений Онегин». «Энциклопедия русской жизни». Причины хандры героя… В наушниках нежно ласкался Жора. «Солнце-любовь».

«Олень этот Онегин! Подумаешь, лишний человек! У нас все лишние, и ничего – живем».

Дедушка ушел в ванную комнату. В последнее время вообще крейзит. Несет всякий бред. Про вред больших тарелок и прочее такое. Постоянно твердит, что большие тарелки опасны. Видно, боится в них утонуть. Вчера чистил рыбу картофелечисткой. С помощью телефонной трубки пытался включать телевизор, но безуспешно. В санаторий его не берут. Психбольница на дому.

Аня вдруг вспомнила гадкое. Когда ей было пять лет, мама уговорила ее пойти купаться в ванную с дедом. Аня не хотела идти, но мама была так настойчива: «Тебе понравится. Будешь с ним играть. Вон, Женька обожает с дедушкой купаться»… Ани хватило только на то, чтобы раздеться. Когда она увидела большую сморщенную штуку у деда внизу живота, ее охватил такой ужас, что она убежала к себе в комнату и долго рыдала под одеялом. Никакие мамины уговоры не могли успокоить.

Потом был Рашид. Папин друг. Педофил. Фу, мерзость! Завез ее на машине в лес и изнасиловал. Воспользовался ее доверчивостью и наивностью. Двенадцать лет! Что она тогда понимала? Дурочка из переулочка. Хорошо еще, что никто не узнал об этом. Когда Рашид уехал к себе в Самарканд, Аня, наконец, вздохнула свободно. Можно забыть. Как назло, папа отправился искать этого козла. Большие деньги на кону. Что теперь будет?

Намного лучше общаться с девочками. Никаких неприятных сюрпризов. Все на одной волне. Хотя… Девочки тоже бывают разные. Такие как Ленка и типа Дашки Палашовой. Мозгоклюйка! Палашова-шалашова! Но все-таки это не Рашид. С Дашкой можно и разобраться. Раз и навсегда!

Аня вздохнула. «Какая сложная штука жизнь!» Она посмотрела на фото Жоры. Улыбнулась ему. «Ничего, скоро мы будем все вместе. Жора, я и Ленка»…

Отчим возился с пультом. Переключал каналы. Футбола не было. В телеке пенился российский шоубиз: Таисия Повалий, Жанна Фриске, Филипп Киркоров, Анни Лорак, Варум, Билан, Арбакайте, Меладзе… И каждый: «Я люблю вас! Подымите выше ваши руки! Мы счастливы!» Вынос мозга. То ли дело Высоцкий и Толкунова!

У Куролятиных телевизор выключали только на ночь. Это никому не мешало жить. Лишь изредка по телефону звонила соседка снизу, почти столетняя баба Маня, и визгливо любопытничала:

– Вы там еще не сдохли?! У меня люстра качается!

Это был знак. По необходимости звук убавляли.

Лена задумалась и незаметно объелась. Картошка с молоком. Ей все не давали покоя засохшие царапины на руках отчима. Зефиринка, конечно, не была ласковым и покладистым котенком. Могла в любой момент выпустить острючие когти. Тем не менее…

– Про маньяка, который Анохину убил, ничего нового не передавали? – спросила она дядю Колю. Тот бережливо заворачивал в лист «Мухачинской правды» недоеденный «привет из Пхеньяна».

– По зомбоящику ничего.

– У нее же вроде под ногтями нашли чего-то? – продолжала разговор Лена.

Отчим сделал пренебрежительный жест. Потом засмеялся. Захлебнулся никотиновой мокротой. Закашлялся. Слезы, слюни… Отдышавшись и утершись краем своей майки, ехидно сказал:

– Салават утром рассказывал, что экспертиза установила наличие следов колбасы под ногтями жертвы. Девчонка поела, а руки не помыла. Ребенок! Мать не уследила.

– И что это значит?

– Значит, что никаких улик нет. Девчонку же не колбаса душила!

На секунду у Лены отлегло от сердца. Потом опять навалилась тяжесть. Так еще хуже.

– А дядя Салават точно знает?

– Откуда?.. Он же на Зеленом дежурит. Но в их ментовских кругах болтают такое.

Дядя Коля достал папиросы, зажигалку, мундштук и, выходя (курилы для мужчин у них были раз и навсегда определены в подъезде возле мусоропровода):

– Ты бы поостереглась пока. Поменьше ночером ходи. Неровен час…

Лена пожала плечами:

– Я же только на «Сметане». Да у Ани дома.

Вечер густой вуалью накрыл Мухачинск. Воздух стал плотным и тяжелым. Сумеречные краски легли мелкими мазками. Пуантилизм. Квадратные километры тридцать третьего района опустели. Начинающаяся темнота сосредоточила людей в жилищах. Первые цветки домашних огней раскрылись на фасадах. Тепло.