Текст книги "Агент его Величества"

Глава третья
Нежданные встречи

В помещении было темно и пыльно. Сквозь заколоченные окна утром просачивался свет, но уже с полудня всё погружалось в полумрак. Как видно, комната выходила на восток. Костенко сидел на старом провалившемся диване и потирал шишку на затылке. Ударили его от души. Хорошо хоть, череп не раскроили. Кормили плохо, два раза приносили какую-то баланду с чёрствым хлебом и давали стакан воды. Это было всё, что он ел за последние сутки. Во всяком случае, ему так казалось. Он не знал, сколько пролежал без сознания, но голодное урчание в животе подсказывало, что срок прошёл немалый. Он пытался прислушиваться к звукам с улицы, однако там стояла такая тишина, что можно было подумать, будто он на кладбище. Возможно, так оно и было.

Он не видел своих похитителей. Когда ему приносили еду, Костенко должен был стоять лицом к стене и не оборачиваться. На все его вопросы похитители молчали. Скоро Семён Родионович совсем извёлся от тоски и неизвестности.

Наконец, к нему пришли для разговора. Это произошло где-то на третий день его заключения, по очень примерным выкладкам Костенко, который не мог видеть восходов и закатов, а потому опирался на свои внутренние часы. Лиц он опять не увидел. Ему велели отвернуться к стене, завязали глаза, затем посадили на кровать. Он услышал, как в комнату вошло несколько человек. Повисла тишина, вошедшие молча разглядывали его. Затем кто-то произнёс:

– Вы – чиновник по особым поручениям министерства иностранных дел России.

Это был не вопрос. Говоривший просто констатировал факт. Костенко не счёл нужным подтверждать его слова. Вместо этого он спросил:

– Кто вы?

– Это не важно, – последовал ответ. – Важно то, что сейчас вы находитесь в наших руках. От нас зависит, будете вы жить или умрёте.

Поставленный перед этим выбором, Семён Родионович решил промолчать.

– Вы прибыли на русской эскадре, – продолжал тот же голос.

«Что за странный акцент?» – подумалось Костенко. Американцы не говорят так. У них более мягкое «р», а звуки словно размазываются по слову. Здесь же всё было наоборот, как будто голос принадлежал иностранцу. Или же выходцу из какой-то американской глубинки, где были свои правила произношения.

– Нам известно, что вы имеете задачей борьбу с польским капёрством. Вы обращались по этому поводу к госсекретарю и руководству местного отделения Демократической партии. Мы также знаем, что вы намерены действовать на морских коммуникациях в случае войны с Великобританией или Францией.

«Интересно, кто нас продал? – подумал Костенко. – Неужели Стекль?».

Голос выдержал паузу.

– Вы подтверждаете мои слова?

– Кто вы такие? – опять спросил Костенко и тут же получил мощный удар поддых. У него перехватило дыхание, в груди разлилась сильная боль, а в глазах запрыгали искры.

– Отвечайте, пожалуйста, на мои вопросы, – вежливо попросил голос.

– Вы правы, я – русский чиновник, – с трудом выговорил Костенко, глотая ртом воздух. – Что вам от меня надо?

– Нам нужны те данные, которыми на сегодняшний день располагает ваш капитан, а также планы его действий. Желательно, с картами. Нам также нужна информация относительно намерений вашего внешнеполитического ведомства и полная картина расстановки сил во властных структурах России.

– У нас нет никаких властных структур. У нас есть государь.

Послышался снисходительный смешок.

– Даже в такой отсталой стране как Россия монарх не один управляет страной. У него есть министры. Они оказывают на него влияние – кто больше, кто меньше. Нам бы хотелось поподробнее узнать об этом.

– Тут я вам не помощник. Найдите кого-нибудь поважнее.

– Тогда расскажите нам о планах адмирала Лесовского, – помедлив, сказал голос.

«Чёрт побери, ну что же это за акцент?» – опять подумал Костенко.

– Я не вхож в капитанскую рубку, – ответил он, и немедленно получил новый удар. На этот раз – в левый бок.

– Семён Родионович, не морочьте нам голову, – мягко посоветовали ему. – Так будет лучше и для вас, и для нас. Ведь вам вручили какие-то инструкции в Петербурге, верно? И вы общались по этому поводу с господином Лесовским. И ездили в Вашингтон к вашему послу. Видите, нам многое известно. Так что не заставляйте нас прибегать к насилию. Поверьте, нам бы этого очень не хотелось.

Отпираться было бесполезно.

– Да, я говорил с Лесовским по поводу польских капёров, – прохрипел Костенко, мучаясь болью в брюшине. – И ездил к барону Стеклю. Это он вас навёл на меня?

Теперь удар пришёлся в челюсть. У Костенко хрустнула левая скула, он повалился на диван и застонал.

– Семён Родионович, прошу вас, – ласково обратился к нему голос. – Вопросы здесь задаём мы. А вы на них отвечайте. Без дерзостей, пожалуйста.

Костенко промолчал. Он медленно сел и подвигал челюстью. Вся левая часть лица горела как в огне, рот стремительно наполнялся кровью.

– Ладно, – проговорил он. – Слушайте. Я не знаю, что планирует наш Генштаб и военное министерство. Если вы для этого похитили меня, то лучше сразу убейте. Мне неизвестны их планы. Я лишь знаю, что после стоянки в Нью-Йорке Лесовский намерен оперировать в Карибском море против баз пиратов, ежели таковые обнаружатся. Что касается английских и французских кораблей, то эскадре велено избегать столкновений с ними, покуда между державами сохраняется мир.

– Какую информацию собрал адмирал, пересекая Атлантику?

– Никакой. Мы так спешили в Нью-Йорк, что не имели времени на сбор информации.

Ему показалось, что похитители оживились.

– Недавно в Сан-Франциско прибыла ещё одна русская эскадра, – сказал голос. – Вы поддерживаете с ней связь?

– Нет, – ответил Костенко, и он не лукавил. В самом деле, после сообщения об отправке двух офицеров никаких новых депеш от Попова не поступало.

– Семён Родионович, нам бы хотелось слышать от вас правду, – с каким-то сожалением заметил голос. – Если вы будете лгать нам, это очень плохо скажется на вашем самочувствии.

– Чёрт побери, я говорю вам правду! – взорвался Костенко. – Какая связь может быть между двумя эскадрами по разные стороны континента?

И вдруг его осенило. Он понял, кто его похитители. Ну конечно! Как он сразу не догадался? Этот акцент, эта типично русская манера обращения по имени-отчеству, неизвестная людям западной культуры, этот особый интерес к вопросу о капёрах – всё указывало на то, что он попался в лапы полякам. Недаром Стекль предупреждал, что их тут пруд пруди. Как бишь зовут их лидера? Совершенно вылетело из головы…

Открытие это не прибавило ему уверенности. Напротив, он похолодел и застучал зубами от страха. Если от англичан и французов ещё можно было ожидать какого-то снисхождения, то братья-славяне были беспощадны. Наверняка они нахлебались горя от русской власти, и церемониться не станут. В общем, дело было швах.

– Однако вы в курсе прибытия этой эскадры, – полуутвердительно сказал голос.

– Разумеется, – проворчал Костенко.

Он услышал, как похитители его шепчутся. Видимо, они обсуждали, можно ли ему верить. Потом голос произнёс:

– Когда вы узнали о прибытии эскадры в Сан-Франциско?

Это был ловкий вопрос. Если бы Костенко ответил: в августе, то возникло бы подозрение, что действия Лесовского и Попова были согласованы. А если бы он ответил: в сентябре (то есть уже будучи в Нью-Йорке), тогда выходило, что он лгал, говоря, будто между эскадрами нет никакой связи. Но и так, и так получалось, что он не говорил всей правды. Сообразив всё это, Костенко покрылся испариной.

– К-когда прочли в Нью-Йорке американские газеты, – нашёлся Семён Родионович.

Повисла пауза. Его мучители тихонько совещались. Затем прежний голос сказал:

– Нам бы хотелось знать, какие действия собирается предпринять Россия в случае, если она не получит поддержки Соединённых Штатов в борьбе с капёрством.

– У адмирала Лесовского есть приказ идти в Карибское море. И он выполнит его вне зависимости от ответа американского правительства.

– Насколько серьёзны ожидания в России на поддержку Америки?

«Что за чёрт? – подумал Костенко. – Я ведь уже ответил им».

– Мы рассчитываем на помощь американцев, но готовы обойтись и без неё.

– Ухудшит ли российско-американские отношения негативный ответ Вашингтона на русский запрос?

– Вероятно. Но не слишком. В России понимают, что американцы сейчас завязли в своей войне, и им не до польских капёров.

При этом Семён Родионович подумал: «Ни дать ни взять – беседа двух дипломатов». Он поводил языком по сломанным зубам.

– Намерена ли Россия оказать военную помощь США в случае их согласия на сотрудничество в деле борьбы с капёрами?

– Россия готова оказать эту помощь даже в случае отказа Вашингтона сотрудничать.

– Поясните ваши слова.

– Что именно?

– В каком виде Россия намерена оказать военную помощь США? Действиями на море, военными поставками, или, может быть, финансовыми займами?

– Всем вышеперечисленным.

– Чушь, – вмешался вдруг другой голос. – Откуда у России столько денег? Она сама побирается по чужим дворам.

Костенко пожал плечами.

– Я не работаю в финансовом ведомстве. Мне это неизвестно.

Голоса опять зашушукались.

– Сколько военных кораблей осталось у России на Чёрном и Балтийском морях?

– Не имею представления.

Послышался шаркающий звук, и в его челюсть снова врезался мощный кулак. Семён Родионович упал навзничь, пронзённый дикой болью в правой скуле, а неизвестный мучитель ещё добавил удар в живот. Костенко почувствовал, что задыхается. Не помня себя, он принялся сдирать с глаз повязку, но та была прикручена крепко и не поддавалась.

– Хватит, хватит, – поспешно сказал первый голос. Последовала короткая тирада на незнакомом языке, затем голос продолжил. – Вам не следует снимать повязку, Семён Родионович. Иначе нам придётся вас убить.

– Вы меня и так уже почти убили, – прохрипел Костенко, отнимая, однако, руки от лица.

– Поймите, вы сами виноваты, – терпеливо втолковывал ему голос. – Уверяю вас, если бы вы честно и правдиво отвечали на наши вопросы, не было бы нужды прибегать к столь грязным мерам. Обещайте впредь не вилять.

– Хорошо…

– Очень любезно с вашей стороны.

Послышались какие-то шаги, Костенко помогли сесть, затем к губам его поднесли кружку с холодной водой. Он пил, почти не открывая рта; челюсть ныла неимоверно. Вода была солоноватая, перемешанная с кровью.

– Итак, вернёмся к последнему вопросу, – произнёс голос, когда Костенко напился. – Сколько русских военных судов находится сейчас на Чёрном и Балтийском морях?

– Я – сотрудник министерства иностранных дел, а не военно-морского ведомства. Мне неизвестны размеры российского флота, – слабо ответил Семён Родионович. – Загляните в справочники. Наверняка англичане и французы уже всё подсчитали.

Произошёл короткий обмен репликами на каком-то славянском языке, затем голос сказал:

– Хорошо, оставим это. Насколько серьёзно оценивает министерство иностранных дел России возможность интервенции в случае продолжения боевых действий против повстанцев?

– Интервенции куда – в США или Россию?

– В Россию.

– Этот вопрос обсуждался князем Горчаковым с государем. Судя по ответу на меморандум держав, такая возможность была признана маловероятной.

– А чиновники министерства тоже так считают?

– Да.

– Заметны ли в России военные приготовления?

Костенко облизнул разбитые губы.

– Я не покидал Петербурга последний год, поэтому ничего не могу сказать. В столице таких приготовлений не заметно. Разве что…

– Разве что?

– Обновили укрепления Кронштадта. Я видел это собственными глазами.

– Обсуждалась ли возможность превентивного удара по Копенгагену для уничтожения капёрского флота?

– Не знаю. По-моему, этот флот – чистая выдумка.

Он задержал дыхание и зажмурился, ожидая очередного удара, но его не последовало.

– Есть ли у России планы заключения военного союза с США?

– Да.

Всё-таки к героям Костенко не относился. Получив несколько раз по морде, он решил ничего не скрывать и перестать уходить от ответов.

– В какой форме замысливается этот союз?

– В форме широкого сотрудничества против общих врагов.

– Вплоть до совместного вооружённого выступления?

– Именно так.

– Как барон Стекль смотрит на перспективу заключения такого союза?

– Не знаю. Я передал ему все бумаги касательно данного вопроса, он обещался хлопотать. – Эта маленькая ложь была ложкой мёда в огромной зловонной бочке предательства. Костенко понимал это и не очень радовался, водя за нос своих мучителей.

– Вы говорили по этому поводу с руководством Демократической партии?

– Нет. Это – государственная тайна.

– Не лгите нам, Семён Родионович, – мягко посоветовал голос. – Сенатор Оделл собирается поднять перед правительством вопрос о польских капёрах. И после этого вы будете утверждать, что не говорили на эту тему в Таммани-Холле?

– Я действительно говорил там о польских капёрах, но ни словом не обмолвился о заключении военного союза с США.

– Какова ваша миссия здесь?

– Моя лично?

– Да.

– Передать инструкции государя барону Стеклю.

– Это всё?

– Да.

…Допрос длился около полутора часов. Неизвестный вопрошатель оказался большим искусником по части задавания каверзных вопросов. Снова и снова возвращаясь к одним и тем же темам, он обмусоливал их так и этак, словно проверял Костенко на честность. К концу этой пытки Семён Родионович едва ворочал языком и перестал понимать, где заканчивается реальность и начинается бред помутнённого сознания. Всё перемешалось в его голове. Образы Нью-Йорка сменялись воспоминаниями о родной Харьковщине, голос допрашивающего всё более сливался с голосом князя Горчакова. Поняв, что многого от него уже не добиться, мучители его отступили. Костенко услышал, как они вышли из комнаты, поблагодарив напоследок за ответы. Русского агента повернули лицом к стене и сняли с него повязку. За спиной его раздался какой-то скрежещущий звук, потом хлопнула дверь, и всё стихло. Костенко повернул голову. Посреди дощатого никогда не крашеного пола стояло корыто с водой. Семён Родионович усмехнулся – гуманисты, однако! Он подошёл к корыту и принялся смывать с лица кровь, выплёвывая осколки зубов. Душа его набухала злостью. Странно, но во время допроса он не был зол, скорее – напуган. А теперь, когда его оставили одного, мысли наполнились мечтою о мести. Он отхаркивал кровь и представлял, как поступит с этими негодяями, когда выберется отсюда. Мечты его были жалки и смешны, и он понимал это, но ничего не мог с собою поделать. Боль в скулах не ослабевала, растравляя душевную рану. Никогда в жизни его так не унижали. Даже когда в министерстве он при всех был оскорблён одним юным секретарём – наследником крупного состояния – самолюбие его не было так уязвлено. Подумать только – попасться в лапы каких-то проходимцев! Он, представитель Российской державы и доверенное лицо князя Горчакова, вынужден терпеть насилие со стороны презренных эмигрантских крыс! Сознавать это было тяжко и невыносимо.

Он не знал, сколько провёл времени в своём узилище. Может быть, неделю, а может, три дня. Не имея тюремного опыта, он слишком поздно сообразил, что мог бы считать время по числу принесённых баланд. Но память подсказывала, что кормили его не более десяти раз. Причём кормили, судя по всему, дважды в день, ибо чувство голода преследовало его неотступно. Скоро Костенко готов был выдать любую тайну за кусок хлеба. Право слово, если бы его хозяева были поумнее, они бы допросили его сейчас, а не через три дня после похищения.

Но у них, как видно, были свои планы на его счёт. Однажды Семёну Родионовичу снова завязали глаза и куда-то повели. Поначалу он подумал, что идёт на расстрел. Тело его, и без того ослабленное, всё задрожало от такой догадки, ноги подкосились, а голова зашумела в предчувствии обморока. Он зашатался, чуть не падая, но двое охранников успели подхватить его под руки, при этом один произнёс что-то неприязненным тоном, а другой засмеялся. Этот смех придал сил Костенко. Он решил, что больше не даст им повода для шуток, чего бы это ему не стоило.

Его вывели на улицу (он понял это по дуновению свежего воздуха) и посадили в повозку. Он услышал фырканье лошадей и почувствовал запах их тел. Охранники разместились по бокам от него, повозка тронулась. Должно быть, стояла ночь, потому что никаких других звуков, кроме стука копыт и понуканий кучера, Семён Родионович не уловил. Да и эти звуки казались ему приглушёнными, словно голова его была обёрнута плотным одеялом. Данное наблюдение вкупе с ощутимой затхлостью окружающей атмосферы привело Костенко к выводу, что его везли в закрытом экипаже. Ничего удивительного – было бы странно, если бы похитители поступили наоборот. Минут через пятнадцать после отправления, убаюканный монотонностью дороги, Семён Родионович заснул. Организм его, непривычный к передрягам, в очередной раз подвёл своего хозяина.

Его разбудили резкие голоса. Охранники о чём-то громко переговаривались на незнакомом языке, который Костенко с большой долей вероятности идентифицировал как польский. Потом откуда-то раздался короткий окрик, и они замолчали. Тот, что сидел справа, вышел из экипажа. Наступила тишина, лишь где-то вдалеке слышались шаги и негромкие голоса. Костенко засопел. Он был почти уверен, что судьба отсчитывает последние мгновения его жизни. Однако секунды бежали за секундами, а ничего не происходило. Несколько ободрённый этим, и в то же время полный уверенности, что терять ему нечего, Семён Родионович мрачно ухмыльнулся.

– Я вижу, у вас такие же проволочки, как у нас, – сказал он своему стражу по-английски.

Тот ничего не ответил.

Наконец, за ним пришли. Выведя из экипажа, неизвестные провожатые взяли Семёна Родионовича под локти и поволокли по хлипкому деревянному полу. Он услышал звук открываемых дверей – сначала одной, потом второй. Страха в нём не было – тот куда-то улетучился, уступив место усталости и какому-то отупению. Муки последних дней сделали своё дело, вселив равнодушие к смерти. Он знал, что его сейчас убьют, но почему-то не боялся этого. Ему было до такой степени всё равно, что он даже не сотворил предсмертной молитвы Господу. Почему-то это не пришло ему в голову. Может быть, подспудно он верил в спасение, а может, до того исчерпал все силы, что не мог вспомнить слов.

Так или иначе, его блуждания закончились через пять минут. Стражи его остановились, крепко держа Костенко за локти, и Семён Родионович чуть не порвал одежду, рванувшись по инерции вперёд. Повисла пауза, кто-то подошёл к нему, постоял немного. Семён Родионович ощутил запах изысканного одеколона.

– Хорошо, – коротко произнёс обладатель одеколона, и русского агента легонько толкнули вперёд. Он пошатнулся и сделал шаг. Тут же другие руки подхватили его, дёрнули на себя. «Что это они замышляют? – недоумённо подумал Костенко. – Никак повесить меня вздумали?». Мысль эта обожгла его ужасом. Умирать, болтаясь на верёвке, ему вовсе не хотелось.

Но события вдруг приняли неожиданный оборот. Послышалась какая-то возня за спиной, сдавленные голоса и короткие удары, словно выбивали ковёр. Затем некий новый голос произнёс:

– Этот человек – наш.

– Вы не имеете права его забирать, – возмущённо откликнулся владелец одеколона.

– Мы имеем право на всё, – внушительно ответили ему. – Это – наша страна, и мы решаем, кому жить и кому умереть.

– Это неслыханно!..

– Вы отдадите его по-хорошему, или нам придётся применить силу?

– Но ведь мы обо всём договорились! Как джентельмены с джентельменами…

– Мне плевать, с кем вы договорились. Этот человек – наш. Понятно?

– Я этого так не оставлю…

– Как угодно.

Семёна Родионовича развернули и опять повели куда-то. Он снова услышал двойной скрип дверей, в нос шибанул знакомый запах сырости, по сторонам раздавалось сопение провожатых, откуда-то спереди доносился тихий стук шагов. «Неужели не убьют?» – думал он. Не без удивления он смаковал эту мысль, полный какого-то восторженного опьянения.

– Кто вы? – осмелился он спросить.

– Вам этого знать не нужно, – ответили ему.

Такое обращение несколько озадачило Костенко, но он решил не придавать ему значения, полный признательности своим спасителям. Те, однако, оказались не слишком любезны. Едва Семён Родионович вышел на свежий воздух, как получил сокрушительный удар по голове и потерял сознание.

Когда он очнулся, то подумал, что попал в рай. Кругом висели белоснежные простыни, было тихо и светло, он лежал на мягкой кровати под тёплым одеялом, отдохнувший, свежий и страшно голодный. Голова его была перетянута бинтом, ноги нежились в кальсонах. «Если таков рай, то он очень напоминает наш лазарет», – подумал Костенко, начиная ощущать позывы переполненного мочевого пузыря.

– Эй, кто-нибудь! – крикнул он. – Где я?

На всякий случай он повторил эту фразу по-английски. Левая простыня одёрнулась и в проёме повисла могучая фигура медбрата.

– Проснулись, ваше благородие?

Господи, до чего же сладким показался ему сейчас этот голос!

– Где я, голубчик? – спросил он, улыбаясь.

– На «Александре Невском», ваше благородие.

– Давно я здесь?

– Со вчерашней ночи. Как привезли вас полицейские, так у нас и пребываете неотлучно… Прикажете позвать доктора?

– Да-да, зови. И вот ещё что: гальюн у вас далеко?

– Никак нет. Тут же, рядышком…

– Рядышком, – повторил Семён Родионович. Он облизнул губы и ещё раз повторил, отстранённо глядя в потолок. – Рядышком…

Простенькое русское словцо обдало душу какой-то теплотой и уютом. Он прикрыл глаза и чуть не заплакал.

– Ну-с, как вы себя чувствуете, Семён Родионович? – осведомился судовой доктор Илья Николаевич Хастатов, вплывая в импровизированную палату.

– Здравствуйте, Илья Николаевич, – осклабился Костенко. – Как же я рад вас видеть!

– Хм… Не сомневаюсь. Наделали вы шуму, нечего сказать. Так как же насчёт самочувствия?

– Превосходное! Если не считать звериного голода и одной низменной потребности совершенно неотложного характера…

– Я вижу, чувство юмора вам не изменило, хе-хе. Это отрадно. Значит, скоро встанете на ноги. Милейший, проводи господина Костенко до гальюна, – попросил врач матроса.

Семён Родионович сел на кровати, спустил ноги на пол.

– Как голова, не кружится? – осведомился доктор.

– Ничуть.

– Это хорошо. Но если будет кружиться, обязательно сообщите. У вас было сотрясение мозга, а это, знаете ли, чревато…

– Всенепременно.

Сопровождаемый медбратом, Костенко направился в гальюн. Его слегка мутило, к горлу подкатывал комок, но вскоре недомогание ушло, и он сумел без посторонней помощи добраться до цели. Однако на обратном пути тошнота опять настигла его, и, весь позеленевший, он добежал до палаты и плюхнулся на кровать.

– Вам плохо? – спросил доктор.

– Да… тошнит.

– Это ничего. Скоро пройдёт. Вашей голове здорово досталось, а это без последствий не остаётся.

– Дайте мне воды, – попросил Костенко, тяжело дыша.

Хастатов повернулся к медбрату.

– Любезнейший, принеси воды Семёну Родионовичу.

Матрос ушёл и вскоре вернулся с жестяной кружкой воды. Костенко жадно припал к ней.

– Мы пока оставим вас. Ешьте, спите, отдыхайте, – сказал Илья Николаевич. – Обед вам принесут. И никуда не отлучайтесь из лазарета. Прогулки вам пока противопоказаны.

– Хорошо. – Он поднял глаза на врача и добавил. – Спасибо, Илья Николаевич.

– Да за что же спасибо? Это в некотором роде моя обязанность – лечить людей.

– И всё равно – спасибо.

Врач посмотрел на него и грустно усмехнулся.

– Отдыхайте, – повторил он, исчезая за простынёй.

Обед в самом деле скоро принесли, но Семён Родионович к своему удивлению не смог даже взглянуть на него. Тошнота неустанно донимала его, хотя живот урчал и требовал пищи. Не в силах бороться с организмом, Костенко закрыл глаза и мгновенно заснул.

Вторичное его пробуждение было уже не таким сладким. Стояла темнота, палуба ощутимо покачивалась – видимо, на море было сильное волнение. Голод донимал столь неистово, что Семён Родионович готов был вонзить зубы в собственную руку. Обед уже унесли, и это страшно разочаровало Костенко. Он скривился от голодных спазмов, закатил глаза. В голове возник образ баланды, которой кормили его похитители. Вкус этого блюда показался ему теперь верхом кулинарного искусства. Он прикусил губу и застонал. Что и говорить, эта ночь была не из приятных.

Зато утром он словно возродился к жизни. Во-первых, принесли сытный завтрак. Во-вторых, пищевод больше не наполнял глотку рвотными позывами. Ну а в-третьих, проведать его заявился не кто иной как сам Степан Степанович Лесовский. Адмирал был хмур и чем-то озабочен. Полюбопытствовав для порядка о здоровье, он принялся выспрашивать Костенко о подробностях его похищения. Семён Родионович подробно рассказал, что с ним происходило с момента выхода из Таммани-Холла и до момента пробуждения на палубе «Александра Невского». Адмирал внимательно слушал его и не прерывал. Его странное молчание и неотрывный взгляд, которым Лесовский сверлил Семёна Родионовича, вселило в того неуверенность. Костенко подумал, что адмирал не слишком верит ему.

– Вот и всё, что я могу вам поведать об этом, – подытожил своё повествование Семён Родионович.

– Вы, стало быть, убеждены, что вас похитили поляки? – спросил Лесовский.

– Да, я так полагаю.

– А кто же вас в таком случае освободил?

– Не имею ни малейшего представления. Кстати, мне так и не объяснили, каким образом я очутился на эскадре.

– Полицейские привезли вас. Вы лежали без сознания возле одного участка, с вами была записка с разъяснением, кто вы такой.

– На английском языке?

– Да.

– Удивительно.

Лесовский опять внимательно взглянул на него.

– Нью-йорская полиция завела дело о вашем похищении и изъявила желание потолковать с вами.

– Что ж, потолкую… если вы не против.

Адмирал перевёл взгляд куда-то в сторону.

– Потолкуйте, почему нет. – Он вздохнул, поднялся и оправил мундир. – Позвольте откланяться, Семён Родионович. Выздоравливайте, я ещё загляну к вам.

Сопровождаемый доктором, он вышел из палаты. Врач вскоре вернулся, похлопал Костенко по плечу.

– Ну как, беседа не слишком утомила вас?

Костенко схватил его ладонь.

– Илья Николаевич, мне показалось, что его превосходительство испытывает какое-то недоверие к моему рассказу. Это правда?

Доктор смутился.

– Почему вы так думаете?

– Не знаю… Он так странно вёл себя, так смотрел…

– Ну что вы, Семён Родионович! Вам показалось, уверяю вас.

– Что ж, хорошо, если так.

Доктор помолчал, затем добавил:

– Поначалу, не скрою, его превосходительство и впрямь склонен был думать, что вы загуляли с местными бездельниками. Он даже намеревался списать вас с корабля от греха подальше. Подозреваю, что подобные мысли не отпускали его до последнего дня. Но теперь у него нет никаких причин думать подобным образом, и вы можете быть совершенно спокойны.

Заверения Хастатова не слишком убедили Костенко. Он явственно видел, что адмирал испытывает неприязнь к нему. Однако спорить с врачом не стал и поменял тему.

– Скажите, а как посол отнёсся к моему исчезновению?

– Был весьма обеспокоен, – ответил Илья Николаевич. – Ежеутрене отправлял нам телеграмму с запросом. Поднял на уши нью-йоркскую полицию и даже хотел обратиться в детективное бюро Пинкертона. Как только узнал о вашем обнаружении, примчался на корабль, хотел увидеться, но я, естественно, не пустил его. Вы спали и лишние переживания вам были ни к чему. Впрочем, не беспокойтесь – уже сегодня днём или вечером он наверняка опять навестит вас.

– Приятно видеть такую заботу, – пробормотал Костенко.

– Местные власти тоже всполошились, наводнили всю пристань полицией, которая вела себя довольно бесцеремонно, пробовала проникнуть на наши суда, но адмирал, разумеется, не пустил её сюда.

– Может быть, поэтому он так досадует на меня?

– Он вовсе не досадует на вас.

Костенко посмотрел на Хастатова и промолчал.

– Приходили посыльные от каких-то здешних шишек, – продолжал доктор после паузы. – Весьма интересовались вашим местонахождением…

– От каких шишек?

– Не знаю. Я не вхож в капитанскую рубку, вы знаете. Слышал, что его превосходительство имел объяснение с кем-то из местных политиков по поводу его назойливости…

– Вероятно, с Твидом. Или с каким-нибудь другим демократом, – задумчиво проговорил Костенко.

– Может быть. Я не силён в здешних раскладах.

Они поговорили ещё немного, и врач ушёл, оставив Костенко переваривать новые факты. Обмысливая своё положение, Семён Родионович всё более убеждался в неизбежности скорого отзыва из американской экспедиции. Никакого проку от него до сих пор не было, зато хлопот он принёс немало. Его необдуманные действия уже обратили на себя внимание барона Стекля, и скоро, несомненно, дойдут до сведения князя Горчакова. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять: посол, и без того недовольный прибытием эскадры, воспользуется этим случаем для избавления от неугомонного агента. Будущее рисовалось Семёну Родионовичу в самых мрачных красках.

Однако встреча со Стеклем прошла куда теплее, чем ему представлялось. Взбудораженный и растерянный, посол ворвался к нему в палату, долго тряс руку и осведомлялся о здоровье. На лице его было написано такое искреннее участие, что Костенко засомневался: действительно ли Стекль – такой холодный дипломат, как о нём говорят в России? Поведением своим посол демонстрировал самую неподдельную тревогу за судьбу Семёна Родионовича. Подробно расспросив его об обстоятельствах исчезновения, он принялся ахать, заверяя Костенко в своей решимости разобраться в этом деле.

– Ох уж эти поляки, – говорил он, качая головой. – Ведь я предупреждал вас, Семён Родионович: будьте осторожны. Но вы меня не послушались, и вот результат. Ах, ах, какое несчастье! Какой чудовищный казус! – Он вдруг оборвал поток своих причитаний и посмотрел на Костенко. – Кстати, Семён Родионович, вы знаете, что Моравский убит?

– Ка-ак? – изумлённо выдохнул Костенко.

– Да-да, выстрелом в голову. Возле собственного дома. Среди местной Полонии большой переполох.

– Когда же это произошло?

– Вчера.

– Получается, он непричастен к моему похищению?

– А почему вы думали, что он причастен?

– Ну как же – поляки, капёры…

– И что с того?

Костенко недоумённо уставился на посла.

– А у вас, стало быть, есть другая версия?

– Ничуть. Я лишь предполагаю, что Моравский мог быть непричастен к этому делу.

– А кто же тогда похитил меня?

– Не знаю. Англичане, южане, местные бандиты, наконец.

– Но они говорили на каком-то славянском языке!

– Это лишь доказывает, что среди похитителей были славяне.

– Они выспрашивали о польском мятеже.

– Возможно, тот, кто организовал ваше похищение, нанял нескольких поляков, чтобы нарочно пустить вас по ложному следу.

– Вы так говорите, словно защищаете их, – пробурчал Костенко.