Текст книги "Офицерский гамбит"

Валентин Бадрак
Офицерский гамбит

ВЫПУСКНИКАМ РЯЗАНСКОГО ВОЗДУШНО-ДЕСАНТНОГО УЧИЛИЩА ПОСВЯЩАЕТСЯ…

Пролог

Если хочешь отдыха – веруй, если ты жаждешь истины – ищи.

Фридрих Ницше

(Москва, явочная квартира Главного разведуправления Генштаба РФ, апрель 2005 года)

Ключ в двери с синхронным металлическим хрустом дважды провернулся, нечаянно спугнув тишину и вечный полумрак лестничной площадки, и Виктор Евгеньевич, легко толкнув дверь вперед, повернулся со слащавой, пластилиновой улыбкой:

– Прошу…

«Как всегда, лаконичен и улыбчив, как будто учился у американских менеджеров по сбыту какой-нибудь мелкой, никчемной продукции», – подумал Алексей Сергеевич, толкая дальше тяжелую, очевидно со стальной пластиной, дверь и входя в такую же сумрачную, кажется несколько удивленную чьим-то визитом, прихожую. Виктор Евгеньевич ловко и по-кошачьи неслышно проник внутрь и щелкнул выключателем.

– Алексей Сергеевич, раздевайтесь, – сказал он, расплывшись в искусственной улыбке, когда дверь затворилась, – будьте, как дома. Даже проще.

Наконец-то Виктор Евгеньевич стал больше похож на себя, заговорил, подумал Алексей Сергеевич. Хотя какой он реальный, пожалуй, не знает никто. Разве жена… В ответ Алексей Сергеевич тоже улыбнулся, и тоже неестественной, не сердечной улыбкой, – посещение этого необжитого помещения не сулило ничего хорошего. За съемными, циклично меняемыми явочными квартирами всегда нависала тень неопределенности и смутной тревоги. На третий этаж они поднимались в полной тишине, и округлая спина Виктора Евгеньевича впереди во время молчаливого движения выглядела мрачноватым и даже зловещим предзнаменованием. В представлении Алексея Сергеевича его прямой куратор Виктор Евгеньевич Круг являлся в виде серии различных масок, чаще всего непроницаемых, недоступных для прощупывания даже ему, специально обучавшемуся заглядывать в чужие души. А может быть, у Алексея Сергеевича образ полковника Главного управления разведки Генштаба так затуманен из-за того, что тот не объект изучения, а прямой начальник? Может быть…

Они быстро, как будто куда-то спешили, скинули свои пальто, сверху влажные от растаявших на них снежинок, и прошли в большую просторную комнату.

– Не были здесь? – заботливо спросил Круг, и уже другая, победоносная улыбка отпечаталась на его круглом лице.

К чему спрашивать, если и так знает, что он тут не мог быть. Очевидно, явочная квартира для специальных встреч со своими крышевиками. Но он тут не мог быть потому, что он нигде не мог быть без Виктора Евгеньевича. Полковник Круг, этот статный, всегда идеально выглядевший, отутюженный человек с короткой военной стрижкой и ласково поглаживающими окружающих глазами, был в течение последних лет его поводырем. Незаменимым посредником в отношениях с темным, подвальным, всесильным миром. И Алексей Сергеевич по его поступкам, обрывкам фраз по сотовому телефону и принимаемым решениям вполне догадывался, какой лукавый демон скрывается за бархатно-мягкой кожурой его внешней оболочки.

– Не был, – так же учтиво ответил начальнику Алексей Сергеевич, с притворным любопытством оглядывая комнату.

– В таком случае обживайтесь. Пока я приготовлю некоторые формальности для встречи.

И с многозначительным ударением на последнем слове Виктор Евгеньевич исчез в проеме двери, предусмотрительно прикрыв ее за собой и как бы ненавязчиво ограничив перемещение Алексея Сергеевича.

Оставшись один, Алексей Сергеевич подошел к шкафу с книгами. На него смотрели ровные, красиво уложенные кирпичи, с монументальными именами классиков, отличаясь лишь переплетами да цветом краски для надписей. Ободок шкафа был в крапинках пыли. На стене напротив шкафа висела картина – странная, наводящая уныние фантасмагория в виде несуразной, плотно сплетенной паутины. Это и все остальное – угловатый, по-советски добротный диван, нелепые массивные кресла, тяжелые от пыли шторы с настоящей, едва видимой паутинкой в дальнем углу, – выдавало отсутствие жильцов и безнадежную заброшенность жилища, отдавало казенщиной и затхлостью застоявшегося воздуха. Единственным приятным элементом очерствелого быта являлся изысканный журнальный столик со стеклянной поверхностью и изогнутыми оленьими ножками. Да еще пышный ковролин, пройдя по которому в мокрых, напоминавших о заснеженной мостовой, туфлях, Алексей Сергеевич озадаченно взглянул на оставленные следы. За этим занятием и застал его полковник Круг.

– Об этом не беспокойтесь, – музыкально промурлыкал он, как всегда явившись тихо и незаметно.

Да, разумеется, тут убирают, но редко, поскольку даже уборщица наверняка привозится своя.

– Давайте мы с вами немного поработаем над обстановкой, – Виктор Евгеньевич любил говорить намеками. В этот момент он окидывал затаившуюся комнату прищуренным взглядом дизайнера. Алексей Сергеевич не представлял, что именно намеревается сделать его шеф, но знал по опыту, что спокойное выжидание прояснит ситуацию. Всякий раз, когда полковник Круг говорил подобным образом, Алексей Сергеевич внутренне напрягался, потому что не знал, интерпретировать ли ситуацию как мелкую проверку, или же начальник говорит иносказательно просто по привычке. Порой его раздирало любопытство: а что, если Круг и дома так разговаривает?

– Столик переставим в центр, кресла… вот сюда… вот так… – приговаривал он, немного кряхтя, когда они вдвоем передвигали грузные, упирающиеся в пол кресла, – так… нормально.

Несколько вмятин на ковролине предательски сообщали о проведенной перестановке. Виктор Евгеньевич внес две бутылки минеральной воды. Потом блюдо с фруктами, маленькую тарелочку с орешками. Еще небольшое блестящее блюдо с печеньем. Сахарницу. Пепельницу.

И опять исчез, чтобы через несколько секунд вынырнуть в проеме с той же улыбкой и четырьмя стаканами для воды. Затем заварил свежего крепкого чаю и извлек откуда-то из недр шкафа четыре на удивление чистые чашки. Глядя на них, Алексей Сергеевич мимо воли подумал, что, верно, чашки парадные, которые достают не для каждой встречи. Да, встреча не рядовая, неординарная. После этой мысли он глубоко и несколько тяжеловесно вздохнул, несмотря на комичность разыгранной интерлюдии. Но все-таки забавно было видеть полковника ГРУ суетящимся…

– Из того, что мне известно о будущем разговоре, могу сообщить следующее: речь пойдет об очень конкретных задачах на ближайшее будущее. – Полковник Круг говорил, ловко нарезая лимон и то и дело поглядывая на своего подопечного. – И, если не ошибаюсь, задачи эти поставил Сам.

«Сам» – это кто? Начальник военной разведки России Корабельников или, может быть, сам Путин? Алексей Сергеевич с удовольствием задал бы такой вопрос. Но если уж невозмутимый Круг слегка нервничает, значит, что-то слишком серьезное, чтобы раньше времени соваться с вопросами. И от этой мысли Алексей Сергеевич до боли напряг мышцы ног, как будто хотел вдавить стопы в пол. Так незаметно для окружающих он снимал нарастающее напряжение. Вдруг раздался требовательный, хозяйский звонок в дверь. Круг радостно бросился открывать.

Не прошло и минуты, как дверь широко распахнулась, и в комнату широкими уверенными шагами вошел моложавый кряжистый человек с седыми, аккуратно уложенными волосами, зачесанными на прямой пробор, волевым, резко очерченным подбородком и кремниевыми глазами. Подбородок и скулы были украшены короткой профессорской бородкой, отчего его легко можно было бы принять за университетского профессора. Он решительно, как привык, прошел прямо через половину комнаты к спешно поднявшемуся со стула Алексею Сергеевичу и протянул руку.

– Анатолий Всеволодович, – рукопожатие было крепким и резким, глаза в это время вонзились в Алексея Сергеевича. На него хлынул поток холодного ветра.

– Полковник Артеменко Алексей Сергеевич, – коротко отрапортовал он в ответ, понимая, что это совершенная глупость. Ведь этот пришелец знал о нем гораздо больше, чем он сам. Но рапорт не изменил выражения лица высокого гостя.

После этого Анатолий Всеволодович, не колеблясь, прошел именно к тому креслу, которое готовил для него Круг, и, на ходу расстегнув пуговицы пиджака, утонул в его мягких просторах.

А Алексей Сергеевич теперь встречал второго вошедшего. Этот был выше первого на голову, более грузен, с выдающимся под пиджаком солидным брюхом. Ладонь его была большой и пухлой, и лишь где-то в глубине рукопожатия улавливалась грубая мужская сила. Он, вероятно, стеснялся своих, затянутых слоем медвежьего жирка, размеров при коротышке-начальнике, потому что голова его по большей части оставалась склоненной, словно сутулостью он намеревался скрыть богатырский рост. Большие и, как показалось Алексею Сергеевичу, мутные, широко посаженные глаза, с некрасивым бельмом на левом, санями прокатились по нему всему с некоторым любопытством и иронией. Второй рукой он придерживал раздутую от бумаг папку. Услышав скрипучий, невнятный бас этого человека, назвавшего себя Вадимом Вадимовичем, Алексей Сергеевич так же коротко отрапортовал.

Наконец, за большим силуэтом Вадима Вадимовича, усадившего себя на диван, показался подвижный и живой Круг, с умным и преданным взором, обращенным к Анатолию Всеволодовичу.

– Чаю?

– Пожалуй…

Виктор Евгеньевич разлил всем чаю, не спрашивая остальных, хотят ли они его. От Алексея Сергеевича не ускользнуло, что в присутствии приехавших людей Виктор Евгеньевич стал особенно галантен и предупредителен. И от понимания непреложности уже несколько чуждых ему законов субординации, совершенно не схожих с сапоговыми, армейскими и оттого более лицемерными, ему сделалось неприятно и немного стыдно.

– Включите телевизор, – бросил Анатолий Всеволодович короткое распоряжение.

Алексей Сергеевич удивился: даже в проверенной явочной квартире этот человек предпочитал перестраховываться. Фарс? Профессиональная привычка?

– Времени немного, сразу перейдем к делу, – начал Анатолий Всеволодович.

Все устремили взгляды на него, и Алексей Сергеевич видел теперь только дорогой в мелкий белый горошек темно-синий галстук штатского генерала и крупную, несуразно смотрящуюся на его не лишенном благородства лице, выглядывающую из-за нечеткого края бородки родинку у левого угла губ.

– Алексей Сергеевич, мы детально проанализировали вашу предыдущую работу, особенно выполнение важных поручений в Алжире и во Франции, приняли во внимание ваши административные способности – я имею в виду создание фонда «Россия-2050». Есть мнение поручить вам новую, крайне важную, я бы сказал – жизненно важную для нашего государства задачу.

Анатолий Всеволодович на миг приостановился, так что все отчетливо слышали теперь только звонкий женский голос, который источал выпуклый экран старомодного телевизора.

– Речь идет об Украине. Причем особую ценность сегодня приобретает даже не информация – наш традиционный профиль, а влияние в пространстве наших интересов. Наша цель отныне заключается в изменении решений высших эшелонов власти других стран. Путем прямой вербовки или использования влиятельных в государстве персон вслепую взамен за реализацию их интересов – не важно.

При этих словах Алексей Сергеевич похолодел, что-то тяжелое и ужасное навалилось на него сверху, стало вероломно подступать к горлу и душить… Не может быть! Никак не может быть такого! Но внешне у него не дрогнул ни один мускул, ни одна жилка. А генерал продолжал, и его выпуклая, как пуговица, родинка опять зашевелилась от движения тонких, упрямых губ.

– Скажу прямо: мы начали терять страну, которая всегда играла ключевую роль для Руси, для всего славянского мира. Цели, намеченные новой украинской властью, вступают в резкое противоречие с нашими жизненно важными интересами. Они подрывают русский дух на всем континенте… – генерал опять сделал многозначительную паузу. – Одним словом, высшим военно-политическим руководством России принято решение о проведении активной работы с целью отказа Украины от продвижения на Запад и изменения режима. Нам нужно закрепить Черноморский флот в Крыму на веки вечные и возвратить заблудшую республику в фарватер нашей внешней политики…Короче, сорок семь миллионов зомбированных демократическим вирусом людей надо поставить в историческое стойло… И работа эта должна быть проведена филигранно.

Анатолий Всеволодович опять остановился, – он был напряжен и доволен собой. В том числе потому, так, во всяком случае, показалось Алексею Сергеевичу, что опасался завестись и проявить какие-либо излишние эмоции. От внимания Артеменко не ускользнуло, что генерал Лимаревский назвал Украину республикой. Анатолий Всеволодович между тем обвел присутствующих пылающим взглядом, в котором присутствовала энергия солнца, – если столкнуться с ним, то глаза неминуемо начало бы резать от невидимого света. После такого взгляда хочется отбежать на два-три метра и спрятаться за угол. То был даже не взгляд учителя, смотрящего на еще незрелых учеников. Взор вождя, невозмутимого и ничем не сдерживаемого, незамедлительно отправляющего организованные толпы на баррикады.

Вадим Вадимович большой пятерней вытер отчего-то взмокшую, покрасневшую лысину, а затем громко отхлебнул чаю из чашки, прижавшись к ее краю полными губами. Звук этот был по-русски убедителен. Алексей Сергеевич мельком взглянул на него и отметил, что широко распахнутые большие глаза с бельмом придавали ему нечто циклопическое, пещерное.

А Анатолий Всеволодович продолжил свой пространный монолог, оказавшийся длинным и утомительным. Пока генерал толковал о его, Алексея Сергеевича, личной роли и задачах в этой новой большой игре, мимо почему-то поплыли знакомые поля с налившимися колосьями пшеницы, большие хвойные лапы и крепкие остовы дубов, затем вдруг сияющие золотом купола Софии и Лавры, почти необъятное водное пространство Днепра, разлившегося когда-то по глупости инженеров. И почему-то мраморный бюст ухмыляющегося Сократа из Софиевского парка в маленькой, отсталой Умани, который он долго, с любопытством рассматривал еще с отцом, крепко держась за его жилистую руку. Но потом из тумана миражей вдруг появилась родинка-пуговка и стала расти до невероятных размеров, расплываясь перед глазами, заполняя все пространство. Артеменко вернула к действительности заключительная фраза начальника.

– И наконец, самое главное: Украина, доверенная вам и вашим коллегам, стала участком борьбы номер один!

Суконная речь генерала Лимаревского еще некоторое время звучала в комнате. Но все, сказанное после, было уже не важно для полковника военной разведки Алексея Сергеевича Артеменко. Опытный офицер ГРУ все прекрасно понял: начинается новая война, готовятся грандиозные сражения нового типа, сокрушительные атаки, скрытые от неискушенного взора, начинается новый этап его карьеры и жизни…

Часть первая Проект «Империя»

Народ появляется тогда, когда возникает некая матрица, которая затем из столетия в столетие производит одни и те же психотипы, на основе уже единого этноса. [….] Создание единого русского народа в течение ближайших 10–20 лет – это реальность.

Александр Самоваров, один из идеологов развития русского национализма начала XXI века

Глава первая

(Киев, апрель 2006 года)

1

Стояли ватные от теплой влаги последние дни украинского апреля 2006 года, и Алексей Сергеевич, который уже добрых месяцев восемь болтался между двумя столицами, явно упивался душистой пряностью города на Днепре. Откровенно говоря, переезды не доставляли ему особых неудобств: во-первых, все было основательно продумано, добротно организовано и полностью оплачено; а во-вторых, невзыскательность, инфантильное спокойствие и какое-то провинциальное добродушие Киева его умиляло. Киев после агрессивной толкотни Москвы был невыразимо уютным, и это всякий раз вступало в диссонанс с привычной помпезностью и футуристическими настроениями первого города советской империи. Тихие ритмы умиротворяющей колыбели славянства и навечно застрявшая между Подолом и Печерском христианская смиренность наполняли Алексея Сергеевича неуемно притягательным спокойствием, как будто он попал в детский парк с многочисленными, соблазняющими глаз качелями. Снятая за старым Ботаническим садом довольно респектабельная квартира с высокими потолками и стильной мебелью его более чем удовлетворяла, – она с легкостью выполняла функцию и офиса, впрочем пока почти не посещаемого. Но вместительные и дорогие по местным меркам апартаменты являлись частью программы захода в страну, – его могучее ведомство не жалело средств на соответствие правилам игры. Официально, как исполнительный директор набирающего обороты фонда «Россия-2050», Алексей Сергеевич Артеменко организовывал всевозможные, как он считал, глупости. За плечами уже был несусветный форум славянской дружбы, абсолютно ненужные ему деловые контакты и утомительные конференции в различных аудиториях. Он даже успел поучаствовать в финансировании некоторого околонаучного заседания невнятных личностей, увенчавшегося презентацией каких-то малопонятных брошюр, во славу которых ему пришлось произнести диковатую хвалебную речь. Одним словом, он старательно исполнял предписания Центра: непрерывно создавал вокруг себя круги на воде, внешне безобидные, порой даже полезные, но в целом ничего не значащие. Он еще не дорос до публичной жизни, но и эта ее форма была совершенно не похожа на рыбью, чрезмерно молчаливую, которой он жил раньше. Конечно, система незаметно поддерживала его по всем возможным каналам, всеми возможными негласными средствами – алхимия образов с элементами частушечной бравады всегда была исконно русским коньком любой шахматной партии. Система дала ему входной билет через все те двери, до которых дотягивались ее длинные щупальца. А дотягивались они так далеко, что у полковника дух захватывало. Артеменко посещал приемы, организованные посольством в Киеве, но даже посол, а тем более атташе по вопросам обороны, не имели ни малейшего представления о реальной миссии руководителя какого-то там российского фонда. Ему надо было, как у них говорили, «светиться», то есть быть на виду, при деле, чтобы свободно перемещаться и непринужденно знакомиться с десятками людей. Заботясь лишь о том, чтобы хотя бы один из нескольких десятков новых знакомых оказался тем драгоценным поводырем, который способен привести к исполнению главного, тщательно камуфлируемого, упрятанного за декоративной ширмой его муравьиной активности. Впрочем, это главное только-только начинало приобретать контуры полноценной тайной миссии, все еще слегка расплываясь в тумане паркетных встреч и декоративной имитации действительности. И потому слишком часто ничто не мешало ему наслаждаться воздухом дивного города на Днепре, растворяясь в его чарующей ауре богоугодного благородства. Хотя Киев Алексей Сергеевич любил еще со времен детских экскурсий, когда вместе с другими незадачливыми школьниками завороженно взирал на массивную гробницу Ярослава, на могущественно охватывающего взором горизонт Владимира-Крестителя, на святые мощи в душном подземелье Лавры, только теперь стал относиться к городу осознанно, проникшись его встревоженной недавними событиями душой.

Сам Киев к появлению в нем Алексея Сергеевича пережил уже несколько этапов переосмысления, и оранжевый цвет минувшей революционной эйфории у слишком многих давно уже не вызывал безудержно восторженного ликования. Если первоначально он походил на поднятую с гнезда птицу, беспокойную и отчаянную, наделенную невообразимой решимостью, то теперь птица взгромоздилась на свое прежнее место, и лишь какие-то едва уловимые электрические вихри напоминали о витающей в воздухе тревожности. Артеменко не мог не отметить необратимых изменений массового сознания, однако не взялся бы дать произошедшему однозначную оценку. Он видел: там, где некогда был дремучий лес, теперь зияла пустота основательной, безжалостной вырубки. Демонтаж прежних устоев оказался для многих столь же болезненным, как кровохарканье; выплевывая свою психическую недостаточность и забитость, жители этого новоявленного государства никак не могли дотянуться до европейских канонов. Ситуацию усугубляла грубая сучковатость в действиях «оранжевой» власти, оказавшейся во всех отношениях не готовой к исполнению миссии. Ее идеализация очень скоро сменилась любопытствующим наблюдением за постылыми скандалами и разборками внутри власти, постепенно вырождаясь в вакуум интереса. Впрочем, жители Киева и всей Украины еще с упоением смаковали последнее чудо «оранжевой» революции – свободу слова. Но и тут интерес к политическим телешоу с одними и теми же лицами, назойливо примелькавшимися, точно большие, зловредные, невероятно активные мухи, к моменту приезда Алексея Сергеевича давно был переполовинен. Эти лица либо уныло, либо с экзальтированным воодушевлением обличали, клеймили позором, предупреждали, но… странным образом зловеще порочный круг оставался незыблемым. Никто ни за что не страдал, борьба обещаний, лозунгов и удачных публичных уколов никак не отражалась на жизни всей остальной страны. Политические силы и их электорат давно научились жить отдельно друг от друга, вынужденно пересекаясь лишь во время голосования, чтобы высечь очередную искру во вновь перепаханном сознании.

И все-таки Алексей Сергеевич находил на своей удалившейся родине какие-то смутные очаги просветления, неясного озарения, которое его, хрестоматийного космополита нового времени, радовали и забавляли. Когда он прошелся ранней весной по каштановому, с бесподобными запахами Крещатику, свернул на Прорезную, чтобы насладиться скульптурными композициями символов советского кинематографа, Киев показался ему новым европейским раем. Дух, витавший тут, был вовсе не похож на переброженный парижский или затхлый брюссельский. Он был даже чище вечно сумасбродного, пропитанного рогатой чертовщиной духа Амстердама. И уж конечно, полковнику Артеменко тут было уютнее, чем в проржавевшей, высокомерной Москве. Киев оставался городом, хотя уже непомерно большим и часто пыльным. Москва давно стала территорией, плотно заселенной человеческими массами. Киев он застал врасплох, раздраженным от политики, тогда как остальная Украина все еще пребывала в состоянии сенситивной инерции. Но в Киеве он нашел нечто совершенно новое и непривычное: многоликость, многоголосие, многогранность взглядов. В Москве же все давно привыкли к трону, бронзовому лицу и к тому, что лицо это одно.

Алексей Сергеевич, перелистывая по утрам столичные таблоиды, часто мимолетом вспоминал инструкции, дивясь талантам кремлевских провидцев предвидеть ситуацию. Или, может быть, моделировать, программировать? Он пока не мог дать полноценный ответ на этот вопрос. Но с каждым днем становилось ясно, что сигнал действовать поступит со дня на день. Солнечный и беспечный, Киев уже созрел, чтобы стать его милым, притягательным пленником. Только одна мысль, спорадически всплывая, вызывала его досаду: в блистательном, но черством Париже с его претенциозными французами он хорошо знал, против кого он борется; в дымчато-сладком Киеве он не мог привыкнуть к необходимости столь глубокой инверсии. Профессионально следя за текущими событиями, Артеменко знал: вот-вот начнутся нехорошие перемены, рычание, озлобление, плевки, а ему так не хотелось думать об этом. Трафареты врагов на родине, пусть и бывшей, все-таки выходили нелепыми. Артеменко нередко размышлял об этом, наблюдая в сквере напротив сочно-красного университета за беспокойными и взъерошенными студентами, пытающимися поймать жизнь за узду. Он слушал непривычную украинскую речь и удивлялся: люди так быстро перестроились, так резво говорят на языке предков, как будто так было всегда. А ведь сам он, с детства используя для общения исключительно русский, даже не представлял, что украинским так естественно пользуется столь много людей. Он ясно видел, что даже сейчас Россия и Украина живут двумя разными, непересекающимися жизнями, как будто и не было той многовековой дружбы, о которой так шикарно, с пафосом было написано в школьных учебниках почившей эпохи. Два государства порой казались ему птицами, живущими на разных высотах. А иногда рыбами, обитающими на разных глубинах. А что будет, когда сменятся три поколения?! Невообразимо! Потому он принимал нынешние расхождения за нелепость. Недопустимое, странным образом случившееся отклонение, которое следует устранить. Он хотел видеть себя со стороны автомехаником, который будет отлаживать автомобиль с вмонтированной инородной системой. Но это удавалось не всегда. Убеждение самого себя, явление какой-то новой для сознания, тлетворной суггестии временами позволяло принять в сердце необходимость работы тут, а временами отказывалось. Возникали странные, непостижимые образы, съедающие его аргументы, с которыми постоянно приходилось бороться при помощи иных аргументов – шлагбаумов из полученных инструкций. Его отправили в качестве опытного лоцмана корректировать курс Украины, таинственным образом затерявшегося в тумане корабля, движущегося с неисправными приборами совсем не в том направлении. Хотя, по правде говоря, у него давно не было абсолютной убежденности, что и сама Россия движется правильным курсом, – уж слишком все было запутано даже для него, весьма осведомленного и компетентного спецслужбиста.

А что ж говорить о жителях какой-нибудь глубинки? После короткой поездки в Умань к матери, нескольких беглых бесед со старыми знакомыми, просто внимательных взглядов на блеклую, лишенную ярких мазков, а кое-где и откровенно слезливую картину провинциальной жизни, в голове Артеменко зрела сложная дифференциация происходящего. Она частенько подталкивала его к провокационной мысли, что результаты кремлевского воздействия принесут тут больше пользы, чем вреда… Мысль эта была туманной, нечетко оформленной, но зато она стимулировалась постоянными электрическими разрядами в виде распоряжений и задач от Центра. И Алексей Сергеевич пытался смотреть на Украину глазами генерала Лимаревского, а осязать руками выдающего инструкции неутомимого Виктора Евгеньевича. В самом деле, все, что было за пределами Москвы там и за пределами Киева тут, виделось ему одинаково козловатыми, горемычными суррогатами жизни, пусть и совершенно несхожими друг с другом. Впрочем, схожести имелись. И тут и там до беспамятства пили, живя в своем очень тесном законсервированном мирке. Как отдельные семейства подслеповатых кротов, контактирующие, в лучшем случае, с соседними семействами. К концу апреля наэлектри-зованность стала возрастать, и Алексей Сергеевич мимо воли ощутил привычное напряжение надвигающегося действия. Как в театре, только он был среди актеров – то тенью одного, то тенью другого. Вот-вот он получит первое представление о своей новой миссии, хотя порой он и содрогался от боязни спутать Божье благословение с впрыскиванием в вену наркотического зелья…

2

…Наконец пришло конкретное задание Центра. Пребывание в старом, наполненном уморительными миражами кино закончилось так же внезапно, как и началось…

В Пуще-Водице была запланирована одна из тех особенно важных встреч, ради которых он, собственно, и находился в Киеве. «День, который кормит год», – бросил ему в аэропорту Виктор Евгеньевич перед тяжеловесным рукопожатием. Обычно тихий, приглушенный голос куратора на этот раз причудливой вибрацией раздвинул и заслонил характерный шум порта. Еще бы, подумал Алексей Сергеевич, сомнений нет. Впервые с начала проекта его выдернули в Москву столь резким рывком, и впервые на один день. Намечалась нерядовая встреча с руководством одной украинской политической силы, когда-то поднявшейся в заоблачные выси украинской политики, а ныне ослабевшей, пролетевшей мимо парламента и оттого готовой на очень многое ради возвращения хотя бы части былого влияния. Насчет людей, с которыми ему предстояло говорить, Алексей Сергеевич получил исчерпывающие инструкции, успел ознакомиться с несколькими стопками секретных донесений и даже просмотреть около десятка дисков с видеоматериалами о некоторых подробностях общественно-политической и частной жизни этих определенно известных в стране людей. Домой заскочить он даже не подумал и, только расставшись с Виктором Евгеньевичем, в вакууме между ожиданием посадки в самолет и взлетом ощутил неприятное и навязчивое жжение, переросшее в тягучее желание позвонить Але, сообщить, что он в Москве, и просто поговорить о неважных мелочах. Но, взяв свой сотовый, он вдруг передумал. Его мозг уже основательно перестроился на конкретную задачу, и Алексей Сергеевич теперь опасался искусственным переключением сбить эту настройку.

К моменту встречи полковник Артеменко ехал к людям, которых уже отменно знал, включая их смены настроений, склонности, привязанности – ну, в общем, все, что необходимо для выполнения задачи. Он отметил про себя безукоризненную сосредоточенность на предстоящих переговорах. Забитый автомобильными пробками город медленно плыл мимо его сознания в тонированном стекле, и он лишь машинально отмечал свое местонахождение. Только в одном месте, увидев на большом рекламном щите изображение крупным планом нового политика в национальной вышиванке, Алексей Сергеевич будто бы очнулся от своего транса. Это широкое мясистое лицо, очень похожее на характерный облик одного поющего на сцене университетского ректора, беззастенчиво зазывало в новую партию. Артеменко отметил про себя: ну и наплодилось же тут партий и кандидатов в лидеры. Один бездарнее другого. Винченко… Так, кто такой этот Винченко? Ах да, вспомнил. Ну как же, был министром, обыкновенная серая, примитивная личность, отягощенная шлейфом темных делишек… Разве можно народ считать проснувшимся от спячки, если такие полипы все еще собираются делать политику?! Уж лучше «Путинский призыв», и все строем, без возможности отклониться от маршрута, делать новую империю…

Ладно, ввяжемся в бой, а дальше посмотрим, подумал он про себя, когда хлопнула дверца оставляемой им машины; в отражении слегка запыленного автомобильного стекла он увидел статного, по-военному подтянутого мужчину в добротном костюме, украшенном модным галстуком. Глаза этого мужчины показались полковнику Артеменко зоркими и проницательными. Как и было оговорено, он оставил свою машину на стоянке на Львовской площади, где его ожидало ранее вызванное им же такси. Оно и доставило миссионера к людному месту неподалеку Бессарабского рынка, где, щедро расплатившись с водителем, он еще посидел некоторое время в салоне такси, пока не подъехал черный, как лесной ворон, большой японский автомобиль с затемненными стеклами и вызывающе блестящими поверхностями литых дисков. Он с мягкой ловкостью приостановился на подъеме бульвара, носящего имя великого Кобзаря, в том самом месте, где частенько ловкие гаишники ловят неискушенных столичных водителей, и Алексей Сергеевич тотчас покинул салон такси и переместился на заднее сидение джипа.