Текст книги "Ловец кошмаров"

Следующую фразу Слэма я не разобрал, но она и не несла особого смысла, потому что состояла исключительно из мата. Снова шум. Глухие звуки ударов. «С-сука!..» – выдохнул Курт. Кара первой добежала до части зала с двумя сдвинутыми столиками, которые скрывал от наших глаз стеллаж. Я споткнулся о непонятно откуда взявшуюся нить, натянутую между ножками стульев, и замешкался.

– Что вы тут устроили?! – кричала Кара, но её голос потонул в хоре других.

– Мы с пацанами вас защищаем от понаехов! – прорычал Слэм.

– Самые отмороженные в городе как раз вы, членоголовые! Устраиваете поножовщину и избиения всех, кто вам не нравится, – это уже Серый. – кто защитит от вам подобных Некрюка? Вербу? Вряд ли ты всех в городе предупредил «эти мои, этих не трогаем».

– Слэм, Серый, прекратите! – Радуга, кажется.

– Господи, Курт, твоё ухо!

Когда я подбежал к компании, то застал такую сцену: Радуга и Грифон держали Курта, а Логика, Некрюк и Верба повисли на разъярённой туше Слэма. Кара металась между ними, пытаясь отгородить друг от друга и не зная, что делать. И без того толстые губы Слэма теперь совсем распухли и заливали кровью оскаленные зубы. Также у него была рассечена бровь. Серому порвали рубашку, а пирсинг в его ухе… отсутствовал вместе с частью мочки. Кровь резвой струйкой текла по щеке, оставляя на синей клетчатой рубашке чёрную дорожку.

Я бросил взгляд на пол и увидел, что чуть не наступил на окровавленный кусочек с двумя металлическими колечками и чёрным гвоздиком в форме паука. Горло стиснул рвотный спазм.

– Какой же ты смелый, когда настоящей опасности нет, – выплюнул Серый.

– Вот только попадись нам с парнями на улице…

– О чём и речь. Умеешь нападать только толпой, а один на один ссышь.

– Ты забыл, кто мой отец?!

– Да-да, папочке тоже поплачь.

Слэм снова рванулся вперёд, и его друзья чуть не попадали на пол. К счастью, я вышел из ступора, подбежал и помог его держать.

– Где Рин с Уной? – прошипел я на ухо Вербе.

– Рин вышла покурить, Уна за компанию, – ответила та, и крикнула Слэму прямо в ухо: – успокойся, слон ты бешеный!

– Может, и со мной перестанешь общаться? – спросил с другой стороны Логика. – По твоим критериям тоже выгляжу «ненатурально». А Верба и Некрюк недостаточно «арийской расы». Очнись, ты свой человек в «ПП», хотя по твоей философии здесь почти все «враги народа». Может, она просто… неверна?

Слэм отвлёкся на Логику:

– Да ты тоже жопу подотри своими дредами и местоимениями!

При каждом звуке из его рта вылетали крошечные капельки крови. И тут Слэм замолк на полуслове. Да и мы все потеряли дар речи. По голове словно ударило огромной подушкой из загустевшего воздуха.

– Так, что здесь происходит? – спокойный хрипловатый голос Рин показался оглушительным в наступившей звенящей тишине. – На минуту вас оставить нельзя. Слэм, ты уходишь.

– Но Курт…

– Немедленно. И не возвращаешься.

– Рин, я…

– Ты знаешь правила «Паучьего подвала». И все здесь присутствующие знают. Никаких драк. Уходи.

Его руки со вздувшимися мускулами и венами тут же поникли, яростный огонь в глазах потух, и Слэм, как заколдованный, направился к выходу. Но на полпути к лестнице всё же оглянулся, и, как бы очнувшись, начал:

– А знаешь что, сраная ты педовка…

Но тут лицо его побелело, а глаза расширились от страха. Зал заполнился едва различимым шелестом. Мне потребовалась секунда, чтобы понять: смотрит Слэм не на Сирин, а выше – на Ловец позади неё. Ещё секунда, чтобы решиться проследить его взгляд. Но когда я тоже посмотрел на Ловец, он уже выглядел, как обычно. Слэм больше ни разу не обернулся, резво взбежал по лестнице и вышел из бара, хлопнув входной дверью. Остальные члены «Вербного потрясения» в молчании скучковались за столиком в дальнем углу. Они были потрясены. Особенно Верба. В один миг её мечта о записи в профессиональной студии и популярности распалась вместе с группой. Без барабанов они не смогут нормально играть даже в барах.

Ундина и Док, оказывается, всё это время стояли у лестницы. Видимо, именно Док догадался позвать владелиц бара. Ишь ты, сообразительный какой. Увидев ранение Серого, он собирался приблизиться к нему, но Рин ещё не закончила вершить суд.

– Курт, ты тоже уходишь. Зализывай раны, жди полчаса, чтобы вы не пересеклись, и уходи. Если когда-нибудь можно будет вернуться, я сообщу.

– Сирин, ты совершаешь ошибку, – робко подала голос Радуга.

– Ловец превыше всего, – отрезала Рин, – я не позволю отравлять душу «Паучьего подвала». Этот бар – наша с Уной жизнь.

– Вот именно! Как ты восстановишь баланс, если две самые популярные местные группы перестанут тут играть?

– Вы переоцениваете свою уникальность. Я и так позволяла вам очень много. Может, даже слишком.

– У нас концерт в следующую субботу, – глухо проговорила Кара, – Ловец выдержит волну разочарования?

– Выступят «Суррогатные сурикаты». «Тайный Сатана», «Полтора литра в час», «Труп погибшего мертвеца» – да кто угодно. А вы сыграете не здесь.

– Уна, ну хоть ты скажи ей…

– Кара, не нужно, – перебил Серый. Это был второй раз в жизни, когда я слышал, что он говорит спокойно и тихо, – я сделаю, как ты сказала, Рин. Прости.

– Можно я уже обработаю его ухо? – спросил Док. У него уже были наготове перекись, вата и бинт.

– Вперёд, – кивнула Рин.

Курт едва заметно шатаясь подошёл к ближайшему столику, сел на стул. Он был очень бледен. Док начал обрабатывать рану своими умелыми руками. Преодолев отвращение, я поднял кусочек мочки за колечко пирсинга, потому что кроме меня его до сих пор никто не заметил.

– Курт, тебе нужны твои… вещи? – спросил я, чувствуя себя ужасно глупо.

– А оно обратно не прирастёт? – почти жалобно спросил Серый у Дока.

– Не думаю.

– Тогда забей, Палочник. Другое проколю.

– Дай, – Кара без малейшей брезгливости отняла у меня часть Курта и полезла с ней на барную стойку.

Я поймал себя на мысли, что происходящее сейчас в баре – полный абсурд. Артхаусный спектакль, поставленный в психушке. Встав на цыпочки и вытянувшись во весь свой скромный рост, Кара тщательно привязывала странное подношение к Ловцу, косясь на Рин. Рано или поздно органика иссохнет, и в переплетении нитей останутся только два серебристых колечка и чёрный паучок.

– Какая-то секта у вас тут что ли? – спросил Док.

– Вроде того. Хуекта, – одновременно ответили Рин и Кара.

– Пожалуй, я больше не приду.

– Дело ваше. Скатертью дорога, – одновременно ответили Рин и я. Не хватало ещё, чтобы он в «Паучий подвал» заваливался, как к себе домой. Признаться, я уже ощущал что-то вроде ревности: к бару, к Сирин и Ундине, к Курту.

ГЛАВА 7. НИТИ НАТЯГИВАЮТСЯ

«Вот вам и чаепитие», – подумал я, оплатил ещё час и взял чашку крепкого кофе.

Я задержался в «Паучьем подвале», когда ушли все члены «Вербного потрясения», Док-Милфхантер, а потом и Курт, поддерживаемый Карой и Радугой. Мне хотелось остаться наедине с владелицами бара, чтобы расспросить о его создании. Это могло многое прояснить о природе Ловца и и правилах «Подвала». Правда, Рин ходила за своей стойкой мрачная и напряжëнная, как тигр в клетке, так что к ней я лезть не рискнул. Лучше перехватить Уну, вытиравшую с пола последствия внезапного конфликта.

– Ундина? Если есть минутка, просветишь ньюфага в истории «ПП»? Кажется, Кара говорила, что он уже лет восемь существует. Вы с Сирин основали его вместе?

Степенное лицо Уны расплылось в мечтательной улыбке. Она отставила швабру и присела рядом со мной.

– Знал бы ты, как я люблю рассказывать эту историю! Посетив «ПП» в будни ещё пару раз, ты бы и так еë от меня услышал. Наверняка. Я отточила еë, как моноспектакль. В общем, восемь лет назад год для меня выдался… Не очень удачный. Я только приехала из села, поступив в кулинарный колледж, и жила в общежитии. Особенно не удачной была зима.

– У меня тоже… – невольно сказал я, – прости, что перебил.

– Да такое ощущение, что у всех. И у Рин в том числе. Я перессорилась с соседками по общежитию и преподавателями… Не смотри так, Палочник, я умею ссориться. Просто предпочитаю по возможности этого не делать. Отчисление дышало в спину, до стипендии оставалось денег ровно на один хрен без соли. С подработки я всё отправляла семье: маме одной было бы трудно прокормить младшую сестру, брата и бабушку. В тот вечер я просто… Устала. Совсем. Бродила по улицам в осенней куртке, без шапки, не замечая, как снег тает на волосах, а лужи просачиваются в рассохшиеся берцы.

У меня перед внутренним взором возникли белые хлопья, пахнущие сырой безнадёжностью, чëрные голые ветки, звучащие, как пост-панк в моих наушниках. Я также бродил в ту зиму. По тому же городу. Возможно, в те же самые вечера. Кто знает, не прошëл ли я мимо крупной светловолосой девушки, так и не подняв на неë глаз.

– …И тут я услышала тоненькое жалобное «мяу». Не знаю почему, оно резануло меня прямо по сердцу и выдернуло из омута, в котором я плыла, бездумно подчиняясь подводному течению. В селе я постоянно притаскивала домой бездомных котят и щенят, несмотря на мамимы и бабушкины протесты, кое-как доставала им корм, пристраивала. Но куда бы я дела кошку тогда, если учесть, что меня саму вот-вот выгонят из общаги за неуплату? Об этом я не думала. Просто замерла, ожидая следующего жалобного писка, и как только услышала, сразу пошла на звук. Оказалось, что голосок котëнка доносится из полуподвального помещения со сломанной дверью. Дом был обшарпанный, район вокруг старый, с узкими безлюдными улочками… Как ты понял, я наткнулась на вход в помещение, где мы сейчас находимся. Только восемь лет назад внутри было темно, хоть глаз выколи, холодно, страшно, и пахло…

– Там пахло блевотиной.

Я аж подпрыгнул. Рин умудрилась подкрасться не слышно, как призрак. Похоже, она уже давно стояла у меня за спиной.

– Вообще много чем противным, но этот запах был свежее, потому что меня вырвало несколько часов назад. За пару лет до того я была обычным офисным планктоном: работала менеджером во второсортном ресторанчике, и ненавидела эту работу всей душой. Снимала квартиру, по выходным ходила по клубам и иногда находила друзей на неделю или партнёров на одну ночь.

Потом умерла моя бездетная тëтя, оставив мне в наследство небольшую двушку на окраине города и заброшенное полуподвальное помещение. Она когда-то собиралась открыть в нëм парикмахерскую, маникюрный салон, или ещё какую-то бьюти-хренотень. Я поселилась в одной комнате, вторую сдавала. Осознав, что у меня достаточно денег, чтобы ничего не делать несколько месяцев, я уволилась с работы, набившей оскомину. После этого моя жизнь почему-то не наполнилась счастьем по мановению волшебной палочки. Алкоголь, трава и таблетки превратились из вещей, снимающих стресс по выходным, в моих верных и единственных друзей.

Она замолчала, чтобы перевести дух. Тонкие веснушчатые пальцы завязывали узелки на бахроме пончо. Эта привычка явно не вчера появилась: узелки исчислялись сотнями. Я слушал Рин внимательно, иногда осмеливаясь отхлебнуть остывший кофе. Хрустеть печеньем под такую историю, пожалуй, было бы неуместно.

– Когда деньги закончились, – со вздохом продолжила Рин, – я попыталась собрать себя в кучу и начать лечиться, но, как ты понимаешь, из этого ничего не вышло. Иначе бы я не оказалась в тот вечер в своëм подвале. Я была слишком неадекватна, чтобы вернуться в квартиру: боялась, что соседка вызовет скорую, да и стыдно было пугать еë своим видом. Без понятия, как я вообще вспомнила адрес подвала и добралась до него: раньше я была там всего пару раз и решила, что мне это помещение нахрен не сдалось. Почему я не завалилась к кому-то из приятельниц? Не знаю. Возможно, подсознательно хотела замëрзнуть там насмерть. Меня вполне устраивал такой исход, казался заслуженным.

– Рин…

Уна накрыла еë руку, начавшую мелко дрожать, своей большой тëплой ладонью.

– А теперь пора рассказать, что я до смерти боюсь пауков.

– А так и не скажешь! – вырвалось у меня.

Она усмехнулась.

– Может, я как Бэтмэн с летучими мышами. Так вот, забравшийся в подвал лохматый котëнок превратился в моëм воспалëнном мозгу в огромного паука. Видимо, зверюшка просто пыталась согреться об меня, лежавшую на пуховике в собственной рвоте. Но я так завопила, будто меня заживо режут.

– И тут я со своим «кис-кис-кис»! – подхватила Ундина. – Пробираюсь в полной темноте, так как даже мобильник разрядился, пытаюсь нащупать котëнка, и тут этот крик, как будто демоны вырвались из ада… Я начинаю орать, махать руками, Рин тоже вскакивает (откуда только силы взялись!), пытается побить меня своими мелкими кулачками, кошка шипит, запрыгивает на нас, царапается и ссытся… Сражение века!

– И как мы только не поубивали друг друга, три дуры сумасшедшие, – смех Рин был похож на клëкот сойки, – когда более-менее успокоились, я осветила зажигалкой Уну, спросила, кто она, и зачем сюда забралась. Она показала на котёнка, забившегося в угол. Пока мы его вылавливали, он чуть ли не по стенам лазал – и правда, как паук. Поэтому назвали Тарантулом. Наконец Уна смогла поймать его и запихать за пазуху. Предложила проводить меня до дома, спросила, где живу. Я сначала отнекивалась, но у Уны большой опыт принудительной заботы: щенки, котята, цыплята, братья-сëстры младшие. В общем, дотащила она меня до дома, в больницу не повезла по моей просьбе, сама сходила за всякими сорбентами, отпоила, выходила.

– Мы пожили у Рин пару недель, пока еë не перестало ломать, и не прошла простуда, которую она подхватила, провалявшись вечер в холоде, – Ундина продолжила историю, как только Сирин смолкла, будто они телепатически распределили сцены между собой, – потом решили открыть в подвале кафешку или бар, раз уж он всё равно принадлежит ей. Оказывается, вода и электричество туда были подведены, но ремонт всë равно требовался. Чтобы всё закупить и открыться, Рин пришлось вернуться на работу, а мне – найти вторую подработку. Это были трудные месяцы.

– Но почему-то нам было гораздо легче, чем до этого. Тарантул жил с нами, и вскоре выяснилось, что он Тарантелла. Тогда она уже тарахтела. До сих пор не понимаю, как Уне удалось её приручить!

– Это ещё что! – Уна добродушно подмигнула ей. – Тогда у меня под боком была ещё одна, ещё более дикая кошка. Людей сложнее приручить, и кусаются они больнее.

Я заметил, что веснушчатые скулы Рин тронулись румянцем.

– Когда мы устроили в подвале генеральную уборку, то обнаружили еë ошейник, но владельцев найти не смогли. В этом ошейнике уже пауки паутину сплели, – Сирин медленно подняла голову, – мне показалось, что выглядит стильно, к тому же символично. Мы убрали паутину, оплели ошейник нитками, сделав ловец снов. Мы «вплетали» в него каждый наш успех, даже самый маленький: конфетти со дня открытия, пробку от первой откупоренной бутылки и первую заработанную купюру, мишуру с первого нового года. Струну, порванную на первом концерте местной группы, предложившей выступить на нашей сцене. Потом и посетителям предложили внести что-то своë. Основа Ловца – ошейник – до сих пор висит там, в глубине, но его уже несколько лет не видно за новыми слоями.

– А когда Ловец начал, так сказать, жить своей жизнью? – спросил я.

– Сложно сказать. Сначала мы списывали странности на то, что «Паучий подвал» – наше место силы. Но после первой ночëвки в петлях, занявшей в обычном пространстве не больше часа… Сначала мы испугались. Потом полюбили это место с новой силой. Это было лет пять назад. Рин, как прирождëнный делец, увидела в этом выгоду. Мы обустроили в ближних петлях комнату, в которой живëм до сих пор, а квартиру Рин продали. На вырученные деньги расширились, выкупив соседние помещения и частично сломав перегородки, увеличили ассортимент, сцену и купили хорошее оборудование. В общем, постепенно сделали «ПП» таким, каким ты видишь его сейчас.

– Спасибо, что поделились, – искренне поблагодарил я, – обещаю, что ваша история не дойдëт до лишних ушей.

– Конечно, не дойдёт. Тебе ж никто не поверит, – беззлобно фыркнула Сирин.

– А не знаете, есть ли ещё подобные заведения?

– Без понятия. А что, тебе подвала мало?

Уна наморщила лоб.

– Вроде я слышала про бар, который назывался не то «Пещера», не то «Логово»… Но он был в другом городе, мы с друзьями из посëлка иногда туда выбирались ещë школьниками. В город, конечно, не в бар. Бар закрылся, насколько помню, ещё до того, как зародился «ПП». Так что всё, что я о нëм знаю – слухи. Может, и были там какие-то аномалии, а может, просто пойло забористое.

– Да ещё что-то из-под полы – для усиления эффекта, – со знанием дела кивнула Рин.

Уна хотела что-то добавить, но отвлеклась на телефон. Несколько секунд читала с экрана, и еë и без того светлое лицо сначала побледнело ещё больше, а потом раскраснелось.

– Да чтоб вас! – я и не думал, что Ундина может так злиться.

– Уночка, что там? Что-то с сообществом?

– Да… Его совсем закрыли! Кто-то слил материалы, написал донос… Или типа того. И теперь мне надо явиться в суд.

– Вот же сволочи! – Рин вскочила со стула, и пончо всколыхнулось, как крылья. – Заняться им нечем, только художниц штрафовать!

– Хорошо, что к нам с обыском прийти некуда, – вздохнула Уна, – не переживай, Рин. Всё образуется. Помнишь, как у нас отобрали лицензию на продажу алкоголя? Как нам объявила бойкот главная группа, привлекавшая народ? Как полиция приходила по поводу бедолаг, ушедших в петли с концами? Как в пандемию даже на выходных приходило полтора человека? Где наша не пропадала – прорвёмся и сейчас.

Она тяжело поднялась и снова взялась за швабру. Увидела лужицы на полу, и проследила их до Тарантеллы, Как-то уныло свернувшейся в своей нише.

– Свозишь еë к ветеринару, если суд выпадет на тот же день?

Рин кивнула. Ловец печально забряцал какими-то стекляшками, хотя сквозняка не было и в помине. Я понял, что пора уходить.

***

Защиту курсовой работы принимала комиссия. «Неужели преподам настолько нечего делать, что они хотят выслушивать втроём одно и то же? – думал я, отираясь среди однокурсников возле аудитории. – Они знают, что мы всё списали из интернета, мы знаем, что они знают… Зачем вообще было затевать всю эту защиту? Вроде и не нападает никто». Время текло слишком быстро, но вместе с тем мучительно медленно. Скоро десять тридцать.

Я в очередной раз попытался что-нибудь повторить, но буквы плыли перед глазами, а слова складывались в бессмысленную бесконечную череду. «Нормативы нормативов, бла-бла-бла, отчёты учётов, бла-бла-бла, специалисты специалистов…». За три с половиной курса у моего мозга, похоже, выработалась аллергия на учёбу. Я зевнул со стоном, до слёз. Проморгавшись, стал искать глазами Кару, но она до сих пор не пришла. Неужели проспала? Я начинал беспокоиться.

А вот и она: ещё более растрёпана, чем обычно, лицо опухло, и под глазами залегли синеватые круги, руки зябко обхватывают тело и прячутся в глубоких карманах. Кара шла медленно, как под водой, иногда неловко сталкиваясь со снующими туда-сюда нервными однокурсниками. Похоже, она не спала всю ночь. Я, конечно, знал, что в душе она очень волнуется, несмотря на демонстративный пофигизм, но чтобы настолько… Кара рассказывала, что карманных денег ей особо не дают: кормят, одевают, из дома не выгоняют – и на том спасибо. Поэтому от наличия и размера стипендии зависит, насколько у неё будет весёлая жизнь в следующем семестре (одними концертами сыт не будешь). А оценка за курсовую идёт в зачётку.

Я хотел сказать Каре что-нибудь ободряющее, но тут высокая, обитая дерматином дверь в кабинет распахнулась. Вызвали первых десять человек на защиту. Студенты, до этого проявлявшие нетерпение, теперь шмыгнули врассыпную от двери, как рыбёшки от китовой пасти, и переминались с ноги на ногу, косясь друг на друга.

Пара человек нерешительно выступила вперёд. Тем временем Кара, не сбавляя скорости, добралась до аудитории и, словно зомби, зашла в неё.

– Это только первая партия, можно пока повторить… – зашептал я ей в спину, Но Кара не отреагировала. Она будто вообще меня не заметила. Наверное, решила побыстрее отстреляться. Надеюсь, у неё не нервный срыв.

Я нервничал не меньше неё, а может, и посильнее. Если плохо сдам, мама опять заведёт свою шарманку: «Мало того, что не работаешь, весь день непонятно чем занимаешься, так ещё и учёбу забросил!..». Может даже встать вопрос о моём выселении «в воспитательных целях». Поэтому, каюсь, когда я в составе второй партии зашёл в аудиторию, мысли о Каре улетучились из моей головы. Впрочем, как и весь материал, который я повторял. Осталась только звенящая пустота.

Не помню в деталях, как я рассказывал свою тему, дрожащими руками листал слайды презентации, заикался, краснел и прятал глаза, нёс ахинею в ответ на дополнительные вопросы. Просто в какой-то момент в звенящую черепную пустоту упало слово «Хорошо», и запрыгало, как медная монетка.

– Что хорошо? – глупо спросил я.

– Оценка «Хорошо», в смысле, четвёрка, – терпеливо объяснила наша ведущая преподавательница. Заведующий кафедрой закатил глаза под сень косматых бровей. Аспирантка сидела в телефоне.

– А-а… Спасибо, – промямлил я, протягивая зачётку.

– За оценки не благодарят, – веско сказал зав. кафедрой, я лишь кивнул и на ватных ногах вышел в коридор.

Кара, должно быть, уже ушла, по крайней мере, в общем коридоре её не было. По сравнению с тишиной в кабинете, где проходила защита, я будто нырнул в водопад. Многоголосье, взрывы нервного смеха, топот и шарканье, цветные куртки, рюкзаки с картинками и надписями – всё вокруг перегружало моё зрение и слух. Я отлично понимал Кару, которая после подобных мероприятий предпочитала спускаться по безлюдной и прокуренной боковой лестнице, и решил в этот раз поступить также.

Закрыв за собой столетнюю деревянную дверь, тяжёлую, как крышка саркофага, я оказался на лестничной площадке. Там было холодно, а застарелый дым ел ноздри. Я вставил в уши наушники, включил подходящую музыку и попытался в танце спуститься по лестнице. Но ноги всё ещё плохо держали, поэтому на середине пролёта я поскользнулся и съехал по ступеням на мягком месте. Пожалуй, хватит акробатики на сегодня. Остаток пути я проделал, просто прищёлкивая пальцами в такт, а в конце наткнулся на Кару.

Она сидела на второй снизу ступеньке первого пролёта, прямо посреди грязных следов. От щелястого окна её отделял только горшок со скелетом давно засохшего фикуса, поэтому сначала я подумал, что она дрожит от холода. Но вынув наушники, с ужасом понял: Кара плачет навзрыд.

– Что стряслось?! – я кинулся к ней, чуть не споткнулся о провода наушников, наклонился… Но почему-то не решился прикоснуться и нелепо замер, как раскинувший крылья стервятник.

Кара подавила стон с таки звуком, будто сейчас захлебнётся, всхлипнула ещё пару раз и затихла.

– Я могу чем-то помочь?

Она с усилием помотала головой.

– Ты не защитилась? Что тебе поставили?

Она посмотрела на меня с тупым удивлением, будто я спросил какую-то бессмыслицу вроде «по чём килограмм ежей на Марсе?».

– За курсач, – растерянно пояснил я.

– А… – на лице Кары застыла странная эмоция, нечто среднее между безразличием и страданием, – «отлично».

– Тогда в чём дело? Они тебе нагрубили?

– А… – повторила она, – ты же не знаешь. Тебе неоткуда было узнать. Серого задержали. На демонстрации у завода. Вся полиция города в кармане у нашего «заводчанина», отца Слэма. А Курт мало того, что с плакатом был… – Кара запнулась, – дурак этакий… Так ещё и кого-то отбивать полез. Теперь пытаются пришить это… Сопротивление сотруднику…

Она зашипела, как воздушный шарик, из кого выдавливают воздух, и уткнула лицо в ладони. Я лихорадочно думал, что ответить, как её приободрить. Хотя у самого сердце упало.

– Ну… у него же есть адвокат?

– Угу, – всхлипнула Кара.

– Вряд ли его посадят. Максимум дадут пятнадцать суток за какое-нибудь… Хулиганство, – если честно, я плохо представлял, как работают судебные процессы, поэтому плёл на ходу.

– Тоже ничего хорошего. Знаешь же, как с ними обращаются… Маме Курта позволили в ним увидеться. Он рассказал, что его били в автозаке. И в участке потом. На лице большая гематома, глаз едва открывается… – она поёжилась. – в волосах корка засохшей крови. Кусок зуба откололи. Это может его сломать.

– Курта?! Да ты что, он же панк как-никак. Бунтарь, рок-звезда и анархист.

– Да какое там, – Кара грустно усмехнулась, и смешок тут же снова перешёл во всхлипы, – это он на словах такой эпатажный, припанкованный. Плюс просто ветер в голове. А так он даже особо не дрался. В детстве я часто его червяками пугала.

– Червяками? – я думал, что ослышался.

– Ну да, дождевыми червями. До слёз. Набирала их в горсть и…

Кара стала лихорадочно искать что-то по карманам и протяжно шмыгать носом. Я догадался без слов и подал ей пачку салфеток. Когда она отняла салфетку от лица, на ней была кровь.

– Жесть! Тебе норм? Позвать кого-нибудь?

– Это же просто кровь из носа. Со мной такое часто бывает, когда посморкаюсь.

Запрокинув голову и не глядя на руки, Кара оторвала от салфетки половинку, доведёнными до автоматизма движениями скатала тампон и вставила в правую ноздрю. Другой салфеткой вытерла струйку крови с губ и подбородка. Похоже, привычные действия её немного успокоили. Пока Кара была занята своим носом, я говорил:

– Мы не дадим Курту особо переживать. Если всё-таки закроют на пятнадцать суток, будем носить ему передачки, письма… Это же вроде можно, да? Он будет знать, что не один, и точно вывезет. И ты тоже не одна – вы же группа! Грифон, Радуга… Я тоже буду с тобой, помощник из меня не ахти какой, но моральную поддержку могу оказать.

Несколько минут мы просидели молча. Кара сменила салфетку, вытащив из носа длинный кровавый сгусток, при одном взгляде на который у меня задрожали коленки.

– Вот видишь. Ты брутальная.

– Я нежное соевое ссыкло, – ответила Кара гнусаво, но непреклонно.

– Не согласен. И думаю, Грифон и Радуга тоже так не считают. Ты на некоторое время их лидер.

– Пожалуй, ты прав… – Кара с усилием вытирала слёзы основаниями больших пальцев, – я буду сильной хотя бы ради Радуги и Грифона. Ну и Серого, конечно.

– И меня? – рискнул предположить я.

– И тебя.

Вот теперь я почувствовал, что самое время её обнять. Только сначала – нежно заправить за ухо прядку, одновременно погладив по щеке. Это было наше фирменное успокаивающее движение.

– Ты говоришь «прах к праху»,

Но нам с тобой ещё рано.

Давай без сомнений и страха

Станем самыми-самыми странными… – пропел я строчки из «нашей» песни.

– Зажжём свой собственный свет,

Когда не видно ни зги, – ответила Кара строчкой из припева.

***

Кара долго не соглашалась идти в «Паучий подвал», но я настаивал, что нужно развеяться, и в итоге договорился заскочить на часок и выпить по одному пиву. Она говорила, что хочет поделать уроки и отдохнуть, но я подозревал, что она всё-таки в обиде на Рин и Уну, за то что те выгнали Серого. Правда, сейчас он и так не смог бы ходить по барам – отбывал тридцать суток, которые влепил ему щедрый судья.

Поскольку был вечер субботы, на сцене «ПП» выступала местная андерграундная группа – «Сурикатные суррогаты» или как-то так. Играли ребята неплохо, но на мой вкус гитары были слишком грязные и перегруженные, да и тексты не отличались осмысленностью. Людей на них пришло меньше, чем на «Депрессивное бессознательное» или «Вербное потрясение». И всё-таки пустым бар было не назвать.

Ловец снова неуловимо изменился. Сначала я думал, что дело в моей синестезии: ненавязчивый запах весенних цветов исчез. Потом украдкой дотянулся до свисавшего с потолка ландыша и понял, что он искусственный. Примитивная пластмассовая подделка. Зато само тело, «грибница» Ловца стала больше: она оплетала декор на верхних полках, вилась по настенным постерам, как сеть трещин на старинных фресках, а в углах спускалась почти до самого пола.

Было несколько мест, где Ловец особенно разросся. Одним из них был столик «Бессознательного». За ним мы застали только Грифона, и судя по размашистым неуверенным движениям и глазам в кучку, он находился здесь уже давно.

– Ты теперь живёшь что ли в баре? – достаточно холодно спросила Кара.

– Да я так-то зашёл утром кофе выпить. Стоит дунуть, смерть как тянет выпить кофе, а у нас даже чайник не поставить. Нам с пацанами электричество отключили.

– Почему? – удивился я.

– Потому что мы за него не платим, – честно объяснил Грифон.

– То есть на бухло у тебя есть деньги, а на электричество – нет? – уточнила Кара с сарказмом.

– А ты моя мамка что ли?

Я знал, что она на взводе всю последнюю неделю, поэтому попытался потушить конфликт до того, как он разгорелся:

– А что за пацаны? Ты снимаешь квартиру с друзьями?

– Ну не прям друзьями. Они снимают хату, я и ещё всякие чуваки иногда туда заваливаются, иногда мы платим за ночлег или просто приносим бутылку. Ну и тусим. Там дом такой… – Грифон поводил руками в воздухе, подыскивая подходящий эпитет, – всратый.

– Вроде это сквот называется?

– Да что ты докопался до меня! – неожиданно разозлился Грифон. Думаешь, ты теперь свой? Думаешь, тебе всё можно?

Он залпом допил бурду из стоявшего на столе стакана.

– Думаю, тебе уже хватит, – процедила Кара, – или ты решил, что раз Серого пока нет, то можно совсем себя запустить? Что некому тебе мозги вправить?

– А чём ещё заняться? – вскинулся он. – Выступать мы не можем, репетировать не можем, песни писать не можем. Вон вместо нас каких-то «Силиконовых пасюков» на сцену выпустили.

– Мы сможем репетировать.

– Без соло-гитары? Без вокалиста?

– Петь может Радуга, она и так иногда за бэк-вокал. Гитара Серого есть в записи.

– Не тот вайб…

– Сначала наконец-то научись попадать в ритм! Вайб ему, ишь! – похоже, Кара разошлась не на шутку.

– Ну ладно тебе, ну Карочка, неизбежная моя, небесная, ну извини-и-и! – Грифон резко сменил тон с едкого на канючащий и попытался её обнять.

Кара отодвинулась, насколько позволял диван. Тогда он упал на бок, уронив голову ей на колени. Так резко, что она охнула.

– Сириусу больше не наливать, – без улыбки произнесла Кара свою любимую поговорку.

Грифон схватил её руку и притянул к своей голове. Кара брезгливо выдернула руку: ей явно не хотелось трогать сальные спутанные волосы. Он продолжил ловить её предплечье и ныть:

– Опять ты злюка-а. холодная и колючая. Мы всё-таки согруппники и друзья. И не только…

– Мы уже давно только согруппники и друзья! – отрезала Кара.

Я не знал, как реагировать. Вроде бы шуточные подкаты Грифона считались в «Депрессивном бессознательном» нормой. Но сейчас Кара явна была не в настроении поддерживать эту игру.

Уна заметила нас и направилась к нашему столику. Пока я отвлёкся на неё, Грифон всё-таки поймал руку Кары и принялся целовать пальцы с неприятным хлюпающим звуком. В перерывах он бормотал: