Текст книги "Всё, что было"

– Но всё, что со мной только что произошло, было цветочками, а ядовитые ягодки уже вызрели. Мне, «конторские» молодцы, не давали возможности проработать в одной организации более года в Нефтеюганске, как меня неожиданно вызывал начальник управления, предлагал написать заявление об увольнении по собственному желанию и смущаясь добавлял, что ему звонили из одной организации, но сказать из какой не может, и предлагали меня уволить. Я понимал кто звонил и увольнялся по собственному желанию. Так я аллюром проскочил три организации, и меня не стали принимать на работу не в одну из них, хотя вакансии были. Капкан захлопнулся. Городок в то время был маленьким, производственных организаций можно было пересчитать по пальцам и устроиться на любую работу у меня уже не было никакой возможности. И вот самый драматический момент в нашей жизни настал. Неожиданно уволили с работы жену, корреспондента местного радио без всяких причин, лишь по указанию горкомовской партийной кобры. Сгоряча жена попыталась устроиться в школу преподавателем иностранных языков, где до этого работала, не приняли, затем обратилась в другую, результат тот же, хотя вакансии были в обеих школах. Наконец устроилась грузчиком по отправке и приёму посылок в почтовое отделение, но по звонку из той же «конторы», начальница, с нескрываемой злостью предложила ей срочно написать заявление об увольнении по собственному желанию, иначе уволит по инициативе администрации. Выхода у неё не было, заявление написала. В отчаянии отправилась в горком к чопорной партийной чинуше, которая её уволила с должности корреспондента радио и попросила объяснить за что она так с ней поступила, хотя раньше не раз хвалила за хорошую работу. Та вспылила от её настойчивости узнать правду о своём незаконном увольнении и в повышенном тоне сказала, чтобы она с семьёй уезжала из города, куда-нибудь, подальше, мол вы с мужем нигде и никому не нужны будете. С чего она взяла, что мы ей надоели и никому не будем нужны, ведь мы ни разу не бывали у горкомовских чиновников, а нужны были прежде всего своим детям, да и другим людям, которые нас знали и хорошо к нам относились, а надоесть ей могли только чекисты, видимо, распространявшие о нас различные бредни по доносам стукачей. Жена заплакала и, давясь слезами, просила обратить внимание, что в нашей стране отмечается год ребёнка, а её дочери нет и годика и уезжать семье некуда, да ещё в зимнюю пору. Кобра не на шутку вспылила и закричала, чтобы она не спекулировала высокими понятиями, которые её семьи не касаются. Надо же, у кобры, оказывается были высокие понятия, ну кто бы мог до этого додуматься, но вот почему эти высокие понятия о годе ребёнка, отмечаемом в нашей стране, по её мнению, не касаются учительницы, матери троих детей, остаётся за пределами человеческого разума. И вот мы сидим на диване в своей квартире, жена не может успокоиться, плачет после разговора с партийной садисткой, я подавленно молчу, понимая свою вину перед семьёй и не знаю, что ещё нужно мне предпринять, чтобы выйти из тяжелейшей ситуации. Жаловаться прокурору было бесполезно, наверняка вспомнит, что меня надо бы расстрелять, хотя Ф. Кузнецова к тому времени перевели в Сургут прокурором города. Но я не знал этого, да какая разница, кто был тогда прокурором в Нефтеюганске, карательная система у нас всюду работала безотказно с момента её создания на всей территории страны, а тогдашний суд, как, наверное, и сегодняшний беспрекословно бы выполнил указание горкомовской кобры и спасения у нас не было, хоть удавись. Сыновья притихли, занятые своими ребячьими делами и озабоченно на нас поглядывали, готовые расплакаться. Они своим умишком уже понимали, что в нашу семью пришло горе, раз их мама плачет, и подошли к ней, прижались, будто хотели её защитить от настигшей беды, потом её обняли и тоже заплакали. Меня беспрерывно угнетало томящее бессилие найти выход из этой безвыходной ситуации, что вконец меня измотало и свалившаяся беда на мою семью надолго во мне застыла болью, как вода, скованная льдом. Что и говорить, славно поработали бравые молодчики из «конторы», загнали нас в самый тёмный угол и спасения, казалось, не было. У них радость от успеха в работе, у нас горе. А вообще – то говоря, можно ли человеку в здравом уме радоваться чужому горю? Вроде бы нельзя, это противоречит православной религии и нравственным нормам, присущим культурному человеку. Не зря же наш известный поэт и писатель назвал одно из своих стихотворений «Чужого горя не бывает», но с огорчением признаемся, бывает и примеров тому тьма, но опричников это не трогает. И понять невозможно, что это были тогда за мужики-гэбисты, устроившие настоящую охоту за женщиной, матерью троих детей, лишившие её возможности зарабатывать на жизнь, чтобы содержать семью, но спросить об этом тогда мне было не у кого, как и сейчас. Много горюшка они ей доставили в двух словах и не расскажешь. Они умеют хранить тайны своих преступлений и до них никто, в ближайшем будущим, не докопается. Однако, об этом я подробно написал в книге «Исповедь о сыне» и повторяться нет смысла. Да какую же опасность для государства представляла многодетная мать, еле сводившая концы с концами на свою зарплату и мужнину, представить было невозможно, но чекисты делом ответили, что можно не только представить, но и своей шкурой нам ощутить, как смертельный ожог от их заботы о государственной безопасности. На этот, неприятный для них вопрос, вполне могли бы сегодня ответить свидетели, а возможно и организаторы издевательства над моей семьёй в Нефтеюганске гэбэшники той поры. Спрашивается, а в здравом ли уме были гэбисты, устроившие надо мной и женой экзекуцию, с запланированным возможным трагическим исходом для нас? Не берусь дать точный ответ на этот вопрос. Могу лишь с уверенностью сказать только о себе, что я психически был здоровым человеком, что не раз подтверждал медицинскими документами. Дело в том, что, будучи охотником, я каждые четыре года проходил медицинское освидетельствование на право владения и ношения охотничьего ружья, как источника повышенной опасности. Кроме того, около тридцати лет я имел в личном пользовании автомобиль и каждый год, будучи пенсионером проходил такое же освидетельствование на право управления автомобилем, тоже источником повышенной опасности. И надо бы им помнить, что я довольно успешно окончил юридический институт, а не совпартшколу и неплохо себя зарекомендовал на практической работе. Не учитывать этого и не верить психиатрам и наркологам, подписавших эти справки ни у кого не было оснований, в том числе и у гэбэшников и у милицейских сотрудников. А что было в остатке, дающее им право установить за мной тотальную слежку? Только идеологическая причина, ими придуманная с подачи шныряющих за мной, по их заданию, стукачей. По моим скромным подсчётам всего их было 17 иудушек, следивших и писавших на меня доносы более полувека, лишь внешне похожих на нормальных людей, но никого из них нормальным человеком я не могу назвать. Скорее всего, кто-то из них подслушал мои, возможно, нелицеприятные высказывания в нетрезвом виде о тогдашней жизни, или анекдот о советской действительности, либо о вождях страны Советов, но возможно сработал подслушивающий приборчик, заранее установленный в моей квартире. Да, но анекдотов подобного рода было в то время множество и не рассказывали только ленивые. Но при чём здесь моя жена и малолетние дети? А в том, что каратели с небывалым усердием искореняли, предполагаемую во мне червоточину по надуманной версии, искореняли вместе с моей семьёй, чтобы мокрого места от нас не осталось. Это именно та причина, которую невозможно сегодня никому из них опровергнуть. Однако есть, есть на свете невидимая сила, помогающая честным и добрым людям преодолевать нагрянувшую беду и, даже избавляющая человека от неожиданной смерти, подготовленной убийцами. В этом я не раз убеждался на собственном опыте. Приведу один пример из своего недалёкого прошлого. Случилось это, если мне память не изменила, в летнюю пору 1976 года, когда я, рано утром, возвращался на своём жигулёнке из Свердловска. Кто, возможно, помнит, как проехав аэропорт Кольцово в сторону Тюмени, начинается прекрасная дорога с односторонним движением, прямая, как струна, без щербинок и трещин и входит в сосновый бор, как в огромный зелёный шатёр, а по обеим её сторонам, будто на параде торжественно застыли высокие желтеющие стволами высокие сосны, темнеющие в верху густой зеленью хвои, как мохнатыми шапками. Восхитительная красотища открывалась моим глазам, какая бывает только на Урале, больше нигде такой красоты мне встречать не приходилось. По такой дороге можно было гнать со скоростью километров под 150, но я привык водить машину не выше 100 и в этот раз ехал с такой же скоростью. Жена, с дочерью четырёх лет, дремали на заднем сидении, доносился ровный шум двигателя и свистел ветер, как неожиданно, будто по чьей-то команде, я резко нажал на тормоз и скорость упала до 35-40 километров в час. И тут, впереди меня, метрах в двадцати, выскочил, из близко прилегающих к шоссе густых зарослей, трактор Беларусь и, как вкопанный на миг остановился поперёк дороги. Через стекло кабины тракторист уставился на меня с испуганным удивлением, потом недовольно белозубо ощерился в досадной ухмылке, круто развернул трактор по ходу моей машины и проехав несколько метров резко свернул с дороги и скрылся в сосновом бору. Всё это происшествие длилось какие-то секунды и, когда я остановил машину, жена очнулась и тревожно спросила, что случилось? Я её успокоил, сославшись на непредвиденную минутную заминку. Раздумывать о случившемся происшествии на дороге, не имело смысла, и я тронулся с места. В тяжёлых раздумьях, осторожно ехал я весь оставшийся путь до дома и меня не покидало ощущение загадочности в моей упреждающей реакции на неизбежное столкновение с трактором. Кто же мне подал неслышную команду резко сбавить скорость и нажать на тормоз, ведь в машине кроме дремавших жены с дочерью больше никого не было, но я послушно предпринял нужные меры, чтобы избежать аварии, и своей возможной гибели, а может, и всех вместе? Никаких других помех на дороге и вблизи неё не было. Ответ на этот, мучивший меня вопрос, снова дала знакомая мне прихожанка после службы в церкви. Услышав от меня эту историю, она сказала, что меня спас от верной гибели мой Ангел-Хранитель, неужели ты не догадался? Я признался, что даже не подумал об этом. Возвращаясь из церкви домой, сопоставлял подобные случаи, ранее случавшиеся со мной, и к моему удивлению они складывались в логическую цепь событий, кем-то, заранее спланированных и случайными происшествиями их нельзя назвать. Об одном из таких событий я подробно написал в книге «Исповедь о сыне», когда булыжник, брошенный из кузова встречной грузовой машины в мою пролетел мимо моей головы в двух-трёх сантиметрах, в противном случае моя гибель была неизбежна, но кто-то меня от смерти спас. Удар булыжника был столь оглушительным, что от неожиданности я на миг оцепенел, но он пришёлся в уплотнитель лобового стекла и чуточку в кузов и на стекле образовались три небольших трещины, расходящиеся лучиками с верху вниз. Кому и почему нужна была моя гибель именно таким способом, характерная для уголовников, покушающихся на жизнь человека, я не понимал и в мою голову это безумие не вмещалось. Дальнейшие события слежки за мной и сыном указали мне кто был организатором покушения на меня убийством. Вспомнил, как во время моей работы на севере, я частенько выезжал в командировку в Москву, а отдыхать ездил, почти, каждое лето в Сочи, или в санатории вблизи него, и каждый раз меня сопровождали «топтуны» из оперативного отдела Омского управления лагерей, следуя за мной буквально по пятам. Не могу сегодня назвать своих бывших коллег по работе в колонии, даже приятелями, устроивших мне и моей семье кромешный ад в жизни, после моего увольнения и в полной мере насладившихся результатами своей садистской работы. Это, возможно, не без доносов бывших коллег по работе в колонии, за мной и была установлена тотальная слежка, длящаяся более полувека. Они в тот момент были поразительно похожи на сумасшедших, сбежавших из дурдома, не иначе, как мне тогда казалось. Ведь им, моим землякам и коллегам по бывшей работе, гораздо проще было ко мне подойти и спросить, что их заинтересовало в моём поведении, или образе жизни, и я бы искренне им ответил. Но нет, их завлекала безнаказанная слежка за мной, они получали за это награды, повышение званий, должностей, она была для них увлекательной игрой в Штирлица, продолжавшаяся более пятидесяти лет, и вряд ли и сегодня закончилась. Чуть выше я написал, что моя жизнь, описанная в книге, на первый взгляд кажется слишком мрачной, но с учётом дальнейших воспоминаний у меня сложилось другое мнение. Скорее всего, происшедшие события, вместе взятые во всём их многообразии, похожи на лихо закрученный детектив, с невероятно крутыми поворотами сюжета, который наверняка может успешно соперничать с выдающимися произведениями этого жанра, ныне популярного.

– Но вернусь к драматическим событиям Нефтеюганского периода моей жизни, когда мы с женой остались без работы и всякой надежды её найти. Неожиданно жена, всё-таки, нашла работу по специальности, в только что открытой школе-интернате, хотя директору уже успели позвонить из пресловутой «конторы», чтобы он её на работу не принимал, а когда он принял рекомендовали уволить. У него хватило смелости их ослушаться, поскольку хорошо был с ними знаком и частенько общался. Однако, через месяц нагрянула проверка из городского отдела народного образования с целью найти недостатки в её работе в качестве вновь принятого учителя. Жена просила инспектора дать ей возможность проработать, хотя бы, два месяца, но та была неумолима, сославшись на указание ГОРОНО учинить ей тщательную проверку. К счастью, серьёзных недостатков в работе, только что принятой на работу учительницы, ей обнаружить не удалось, а иначе и быть не могло. Дело в том, что дотошный инспектор не владела ни одним иностранным языком и в методике его преподавания ничего не понимала, а как истукан сидела на уроках, тупо уставившись на учителя и лишь изредка озиралась по сторонам. На первый взгляд чёрный юмор, а по существу наглое издевательство в поиске открытого повода для увольнения учительницы с работы по указанию своего начальства. Напрасно старалась эта сварливая дама найти повод для её увольнения. Через несколько месяцев после этого, жену пригласили на окружное совещание лучших преподавателей иностранных языков в школах округа в г. Х-Мансийск, где ей присвоили звание методиста высшей категории, за лучший доклад, а фактически за научную работу, которую она готовила целый год, но были предложения присвоить ей звание заслуженного учителя, но горкомовские кобры взъерепенились. Не надо бы ей тогда присваивать никакого звания, а лучше освободили бы меня от слежки спецслужб, и наш старший сынок был бы живым. Да, я был виноват в своём увольнении, но почему каратели решили мстить моей жене за мой проступок, многодетной матери, не могу понять до сих пор, хотя знал, что от них можно ожидать всего. Они были тогда наделены государством большими властными полномочиями для его безопасности и обладали своими специфическими ценностями в миропонимании, сродни крокодилу, если заглотят конец всему. Но похоже, госпожа удача, будто нехотя, начинала к нам приближаться, вселяя надежду на лучшую жизнь, какая была возможна в нашем положении. Вскоре и я устроился на работу в аэропорт, правда не по специальности, но другой работы мне тогда было не сыскать. Начальник аэропорта, принимая меня на работу, не знал какого «врага» он принимает, видимо чекисты этот момент просмотрели, а когда спохватились я успел себя зарекомендовать с самой лучшей стороны и увольнять меня с работы не было достаточных оснований, да и им, видимо, уже надоело меня гонять, как зайца, по разным организациям. Надо признать, что начальник аэропорта, узнав от них, кого он принял на работу, вначале проявлял ко мне самые скверные стороны своего неуравновешенного характера, но потом смягчился и моя репутация добросовестного и трудолюбивого работника была не раз им отмечена в приказах благодарностями, премиями и он стал хорошо обо мне отзываться. А поначалу, чего только я не наслушался от него в свой адрес, и матюгов, и оскорблений, и публичных унижений, но терпел, молчал, как рыба, а возражать, оправдываться мне было нельзя. В Нефтеюганском аэропорту я проработал пять лет и перевёлся в строительный трест главным диспетчером, а затем был переведён, по моей просьбе там же, старшим юрисконсультом. После пяти лет работы в тресте, меня неожиданно пригласил на работу многоопытный начальник нефтегазодобывающего управления Мамонтовнефть, в то время самого крупного в министерстве, что находился в городке Пытьяхе, в пятидесяти километрах от Нефтеюганска, на такую же должность, но с более высоким окладом.

– До пенсии мне оставалось чуть более четырёх лет, высокая зарплата для меня не была лишней, и я согласился. К тому же, вскоре, обменяв квартиру на Пытьях, я переехал туда с семьёй, где нашлась работа и для жены, в средней школе. В первое время нам казалось, что в нашей жизни наступил самый спокойный период и можно было этому только радоваться, но мы ошиблись. Провокации в отношении жены продолжались, исходили они в основном от директора школы и одной учительницы, на какое-то время, ставшей нашим близким другом, но не стеснявшейся заходить к руководителю организации, где я работал и устно ему доносить о нас фантастический бред, ею придуманный. К его чести, он кое-что мне передавал из её болтовни и жена, узнав от меня об этом, прямиком высказал ей всё, что та заслуживала. К нашему изумлению, «друг семьи», даже не смутилась о своей позорной роли иудушки и заявила, если бы не она следила за нами, то другую бы нашли для слежки, а в покое нас не оставили. Вспоминать сейчас об этом тяжко, а как всё это удавалось тогда пережить и сохранить при этом спокойствие, сегодня не укладывается в голове. У меня на работе дела складывались более чем удачно во всех отношениях. Кроме успешной работы юрисконсультом, меня избрали секретарём партбюро аппарата управления и заместителем секретаря парткома. К тому же, на городской партийной конференции, к моему изумлению, меня избрали в ревизионную комиссию горкома партии и делегатом на окружную партийную конференцию. Внешне всё, вроде, было хорошо, но спецслужбы продолжали меня прессовать, где только могли, но уже не с таким рвением, как раньше. На какое-то время я стал двуликим Яном. С одной стороны, полное доверие ко мне коллектива предприятия и коммунистов города, а с другой, спецы из карательных органов, видимо, по-прежнему считали меня скрытым «вражиной», за которым нужен неослабный пригляд. Мне казалось, что они чуть поутихли, но ошибся, даже не предполагал, что при переезде в Тюмень на меня и мою семью они снова обрушатся со всей яростью садистов, на какую были способны. Каюсь до сих пор, что дал тогда согласие трудовому коллективу предприятия, где я работал, баллотироваться кандидатом в депутаты Тюменского областного совета. Подготовка к выборам для меня была необычно тяжёлой, из-за постоянных мелких провокаций, которые мне устраивали ребята, с чистыми руками, пламенными сердцами и отмороженными мозгами. За неделю до выборов меня стал сопровождать на работу и обратно, это семь минут ходьбы, сотрудник милиции в звании капитана, которого я даже остерегался спросить о причине, побудившей его так тщательно меня охранять, в чём я не нуждался и никого об этом не просил. Ночью после подсчёта голосов, кто-то из членов избирательной комиссии, меня поздравил с победой, и я, довольный результатом выборов, легко заснул победителем. Каково же было моё удивление, когда утром, придя на работу, но уже без сопровождения опричника, я услышал от начальника мой начальник, что победу одержал мой соперник. Чуть позднее, ко мне в кабинет зашёл мой приятель и рассказал, как члены избирательной комиссии пачками кидали в урну бюллетени, пока не обеспечили победу моему сопернику. Сгоряча я написал жалобу в прокуратуру, но ничего изменить уже было нельзя. Прокурорский работник, пронырливая женщина, проверяющая факты нарушений, изложенные в жалобе, хорошо знала, какой нужно давать ответ жалобщику и в этом преуспела. У них привычно восторжествовал воровской принцип: что с воза упало, то пропало. Да-а, вынужден признаться, что ума у меня тогда было с два пима, как говорят у нас в Сибири и это на пятом десятке лет, когда ранее был жестоко битый перебитый партийно-чекистской братией, казалось, живого места на мне не было. Мог бы и поостеречься, не совать свою голову туда, где её наверняка отшибут. После мне назидательно выговаривал мой хитрющий начальник управления, что незачем было соваться во власть, где заранее было предусмотрено, сам знаешь кем, кто должен был победить на этих выборах и был уже подобран костяк администрации мэра города. Пойми, говорил он мне, я ведь тоже получил указание от руководства объединения, чтобы утром, с началом голосования, все бригады отправлял на объекты, мимо избирательных участков, и не выполнить его не мог, а ты глупец на что-то ещё надеялся, не посоветовавшись со мной. Решительно ничего я не мог сказать своему начальнику, бессовестно предавшему своего кандидата, выдвинутого трудовым коллективом, хотя он мог бы и отблагодарить меня за то, что я ранее буквально спас его в трудный момент от увольнения, когда на этом настаивал секретарь парткома с одобрения горкома партии и в его снятии никто не сомневался. Жаль, но я тогда забыл, что доверчиво оказанная, кому-то, услуга в прошлом никогда и ничего после не стоит. Хорошо помню, что незадолго до выборов, я случайно встретился на улице, в Нефтеюганске, с кандидатом в областной совет и будущим мэром города Владимиром Петуховым, и мы коротко обменялись мнениями о наших шансах на предстоящих выборах в городе и районе. Он довольно оптимистично высказался о своём успехе по итогам выборов и на этом мы расстались, чтобы никогда больше не увидеться. Уже, переехав в Тюмень, я услышал печальную весть о его убийстве. Исполнителей выявили, а заказчиков до сих пор не нашли. Не сомневаюсь, меня постигла бы такая же участь, как и Петухова, окажись я победителем на тех выборах, но судьба и на этот раз была ко мне милостива. Спасибо фальсификаторам из счётной избирательной комиссии, они славно поработали.

– Иногда думаю, что я родился неисправимым оптимистом, как бездумно увлекающийся мечтатель, воспринимающий тяготы жизни, как временные. Не помню с чего зародилось во мне с детства, и принесло так много огорчений и страданий, что нормально, без потрясений, прожить жизнь я не смог. Или это привычное невезение любого неудачника? Да вряд ли. При выходе на пенсию я переехал из Пыть-Яха на постоянное место жительства в Тюмень, и слежка за мной местных опричников приняла издевательский и тотальный характер. Стоило мне на своём автомобиле выехать из пригородного посёлка, где я жил, в город, как сзади пристраивалась машина с весёлыми лоботрясами, уже знакомыми по внешности, а навстречу мчался примелькавшийся уазик с такими же весельчаками и порой выезжал на встречную полосу, имитируя таран, но в последний момент отворачивал. Они забавлялись своим издевательством надо мной, как садисты, уверенные в своей безнаказанности и я терялся, не мог сообразить, какие меры мне можно предпринять для избавления от них. Хорошо понимал, что над моей головой занесён меч и рано или поздно он неумолимо опустится на мою голову, но за себя не боялся, прожив семьдесят лет, душа болела за сына, страдавшего по моей неизвестной вине. С тяжёлым чувством пошёл я на приём к начальнику областного УВД Башарину, записавшись на приём заранее. Коротко объяснил ему суть дела, попросил разобраться и избавить меня от слежки. Выслушав мою просьбу, он откинулся от стола, с удивлением на меня посмотрел и спросил, а факты о слежке у вас есть? Я ответил, что фактов у меня нет, их истязатели – профессионалы не оставляют, но они будут, если я врежу, кому-нибудь, из них по морде, а в ответ они меня отметелят. Если врежете, кому-то из них, по морде, посадим ответил он и весело рассмеялся. Дальнейший разговор с ним терял смысл, и я вышел из кабинета. В его приёмной, как и при входе в кабинет, стояли трое сотрудников в зелёной форме из оперативного отдела областного управления тюрем и лагерей, искоса за мной наблюдали и с нескрываемой издёвкой ухмылялись. Они – то хорошо были осведомлены о цели моего посещения высокого начальника и заранее знали, чем оно для меня закончится. Этот миг, что они понаблюдали за мной, доставил им моральное садистское наслаждение, при виде страдающей жертвы, за которой они охотились много лет, по материалам, полученным от омских коллег, с которыми я имел несчастье поработать три года и заработал тотальную слежку, о чём подробно написал в книге «Исповедь о сыне». А что нахожусь под наблюдением спецслужб узнал после разговора с Нефтеюганским прокурором. Это меня тогда не на шутку встревожило, но по своей привычке, в который раз, легкомысленно понадеялся, что, со временем чекисты во всём разберутся и слежку прекратят. Господи! Да какая непростительная наивность и доверие к людям жила во мне с детских лет, принесшая мне в жизни так много горя и страданий, что и в преклонном возрасте всё ещё надеялся на доброту людей, даже из наших карательных органов. Наивность непростительная.

– Думаю, со мной многие согласятся, если скажу, что вся наша правоохранительная система по своей сути является консервативной и проводимые властью в ней реформы не всегда бывают успешными. Причин много и главная из них живучесть традиций из далёкого и недавнего прошлого, с восторгом воспетых в нашей литературе и в различных средствах массовой информации, особенно в героизация борьбы с врагами народа в годы массовых репрессий. Эти закостенелые в их сознании традиции, видимо, невольно, передаются сотрудниками из поколения в поколение. Они несмываемой тенью накрыли всю правоохранительную систему на долгие годы. Можно по – разному относиться к частично проведённым реформам в милиции её бывшим министром Нургалиевым Рашидом Гумаровичем, но назвать их можно не только бестолковыми, но и другими словами, более резкими. Судите сами, какой же смысл можно увидеть в замене издавна привычного слова ГАИ, всем понятного и легко произносимого, на утяжелённое по смыслу слова ГИБДД, которое любой заика не сможет выговорить, умается и вынужден будет писать его либо на бумажке, либо изображать на пальцах, если сумеет. Не пощадил Рашид Гурамович увечных граждан, сидящих за рулём автомобиля, не проявил гуманности, свойственной добрым людям, особенно нужной чиновникам любого ранга, при исполнении ими служебных обязанностей. А замена милицейской формы на новую вызывает ещё большее недоумение. На моей памяти это, если не ошибаюсь, третья замена формы сотрудникам МВД и, думается не последняя, во многом зависящая от разгулявшейся фантазии её министра. Да неужели реформатор Р. Нургалиев не знал, что государственная казна у нас не так богата, как хотелось бы и, что в старой форме сотрудники милиции могли также успешно исполнять свои обязанности, как и в новой. А сокращение штатов в этом министерстве по планам бывшего министра – реформатора, это отголосок из социалистической эпохи с присущими ему особенностями, но писать об этом я не намерен. Наверное, символично, что на горизонте, возрождающейся России, недавно появился и вскоре сплыл вышеописанный реформатор, о котором и думать не хочется. Бесспорно, что сегодняшняя полиция нуждается в коренных преобразованиях в соответствии с жёсткими требованиями настоящего времени, но её проведение не нужно доверять руководству полиции. Пусть этим вначале старательно позанимаются учёные – тюрьмоведы, учёные из сословия юристов, психологов, социологов, медиков и политиков, а потом можно и реформы проводить согласно их наработкам и, возможно, они будут удачными. Недавно по телевидению передали информацию, что сегодняшней полиции доверяют лишь 14 % россиян, но ведь это же катастрофа для нашего общества, иметь полицию, которой большинство россиян не доверяют. И невольно задумываешься, да куда же, наконец, запропастились настоящие реформаторы, так нужные сегодня, именно в правоохранительных органах власти?

– После неудачного посещения Башарина, я решил до конца выяснить причину тотальной слежке за мной и тем издевательствам и глумлению надо мной и моим сыном сотрудниками Тюменских спецслужб. Не надеясь на положительный результат, я всё же обратился к сотруднику областной прокуратуры, Субботину, осуществлявшего надзор за работой спецслужб. Он был несколько удивлён моей жалобе на них и сказал, что меня могут привлечь к уголовной ответственности и посадить за подобную жалобу без предоставления фактов слежки за мной. В свою очередь я тоже был удивлён и чуть растерян его реакцией на мою жалобу, тупо соображая, туда ли я обратился со своей жалобой. Да неужели он не понимает, раздумывал я, что ФСБ следов слежки не оставляет, а иначе это не спецслужбы и привести факты их слежки, которые было бы невозможно опровергнуть, я не могу. На мои доводы, он лишь пожал плечами, и я понял, что моя последняя надежда выяснить причину слежки, чтобы избавиться от неё, с треском провалилась. Уходить из прокуратуры с таким ответом мне не хотелось, и я попросил его оказать содействие во встрече с одним из руководителей подразделения, осуществляющего слежку. Он нахмурился, чуть подумал и пообещал это сделать. Как назло, его вскоре перевели на работу в Генеральную прокуратуру, и он отбыл в Москву. Обращаться повторно к сотруднику, его заменившего, я не стал, надоело. Однако, там Суботин, по какой-то причине, не прижился, и вернулся в Тюмень, но к нему я тоже не стал повторно обращаться, чувствуя отвращение от бесполезности моих усилий избавиться от слежки. Было во всём этом деле для меня, что-то грязное, липкое, до омерзения отвратительное и мне казалось, что моя душа ими была измарана вонючей грязью, и я решил больше по этому вопросу в Тюмени ни к кому не обращаться, но на всякий случай написал челобитную Президенту Ельцину, как гаранту Конституционных прав граждан новорождённой России. Наивно полагал, что уж он то даст поручение своим подручным во всём разобраться и меня защитит от произвола местных карателей. О результате своей жалобы я подробно написал в книге «Исповедь о сыне» и повторяться не буду. На первый взгляд я принял, вроде бы, все меры, чтобы избежать трагических последствий, обрушившихся на мою семью, но недостаточные и, как результат, сына убили.