Текст книги "Все извинения сразу"

Артем любил легкие деньги, легкие сигареты и легких на подъем женщин. Поэтому года два назад каким-то образом устроился порноактером и сейчас прекрасно себя чувствует. Каждый раз, когда мы встречаемся, он рассказывает смешные случаи со съемок. Историй у него много, и чем больше я их узнаю, тем меньше я хочу узнавать новые. Их порностудия славится тем, что работает исключительно на американский рынок по заказу. На сайте есть фотографии девушек, которые у них работают. Заказчики заходят, читают анкеты и заказывают с конкретными людьми конкретные действия. Артем говорит, что от заказа до производства фильма редко проходит больше двух дней. Поэтому работы у него много. Фильм – это ролик в 22 минуты, который снимается 22 минуты. За день таких роликов у Артема бывает по три, за каждый ему платят по 150 долларов. Помимо съемок он еще любит девушек в клубах и барах.

Мы познакомились с ним на дне рождения общей подруги. Тогда он всем рассказывал о себе, а ему рассказывали обо мне, вот он и заинтересовался. Сошлись на том, что я придумал ему псевдоним для его фильмов, за что он до сих пор благодарен.

– Ты сегодня что делаешь? – спросил Артем.

– Иду из отделения, думал зайти домой – помыться и поспать.

– Ты же фотографируешь хорошо?

Когда-то я действительно неплохо фотографировал, но потом камеру продал, деньги потратил, а новую так и не купил.

– Заработать хочешь? У нас оператор пропал куда-то, а надо снимать. Вот прям сейчас надо. Это судьба, что я тебя встретил.

– Снимать что – порно?

– Порно, друг, качественное петербургское порно. Сегодня снимаем три сета, за каждый по 100 долларов. Если справишься, можно будет потом подумать, как тебя использовать. Да там ничего сложного, сюжеты одни: сидит девушка, заходят парни, и понеслась. Как планы брать, я тебе покажу.

«Снова 300 долларов», – подумал я и сел к нему в машину.

Музыка играла так громко, что я так и не расслышал ни одного слова. Всю дорогу Артем мне что-то рассказывал, часто расплывался в улыбке и постоянно курил.

Прямо по Невскому проспекту через Дворцовую площадь мы выехали на Английскую набережную.

Артем заглушил двигатель, и мы вышли.

Лет 150 назад в этих дворцах жили самые богатые люди страны. Ежедневные балы в роскошных залах с живой музыкой к вечеру превращались в публичный дом. Офицеры, поэты и художники упивались шампанским до такого состояния, когда любые нормы приличия казались чем-то несуществующим. Женщины в красивых платьях и с высокими прическами были не против. За полтора века мало что изменилось, каменные дворцы по-прежнему терпят человеческую похоть, единственное, что раньше это не снимали на видео, а женские лица потеряли аристократическую бледность.

Парадная лестница была раскинута на два крыла полукругом и вела на второй этаж. Подниматься по ней было приятно. На стенах висели портреты не известных мне людей. Все мужчины были с усами, а женщины – с белыми волосами. Они сидели в своих комнатах и смотрели на меня. Я шел и думал, что мог бы влюбиться в девушку при дворе. Которая была бы из знатной семьи, на французском говорила лучше, чем на русском, и по утрам яйца ела бы из специальной подставки. Я бы за ней долго ухаживал, перед тем как взять за руку, а она учила бы меня играть на рояле.

Мы зашли в большую белую комнату с потолками под самый свод. За резным столом красного дерева сидел молодой парень с белым ноутбуком и что-то делал. Еще один парень сидел на диване с точно таким же компьютером.

– Это чья квартира? – спросил я

– Тимура, но это не его, снимает специально под работу. Мы же профессионалы, по коммуналкам больше не снимаем. Пойдем, он здесь, сейчас познакомлю, – Артем засмеялся.

Из этой комнаты мы прошли в другую. За стеклянным столом сидели две молодые девушки, обернутые в белые простыни на голое тело. У одной была видна грудь, у другой – все остальное. В кожаном кресле напротив покачивался Тимур, на нем одежды не было вовсе.

– Хорошо снимаешь? – спросил Тимур и пересел к девушкам за стол.

– Раньше хорошо фотографировал, сейчас не знаю, – сказал я.

– Бухаешь? У двери бар стоит, налей, что хочешь. Сейчас начнем, девчонки разогреются, – сказал Тимур.

Я повернулся и обнаружил довольно большой барный столик, заставленный начатыми бутылками разного цвета. Я подошел и налил виски, в этот момент у одной девушки пошла из носа кровь, она закричала.

– Сука, сколько раз говорил, утрись, – Тимур бросил ей полотенце.

Было видно, что так это полотенце используют не первый раз.

В комнату вошел парень с белым ноутбуком, в руках он держал камеру.

– Rec, Stop, Zoom тут, – он отдал мне камеру и вышел.

– Пошли, – Тимур хлопнул в ладоши, и все встали.

Мы прошли в другую комнату. Там стояла большая кровать и осветительные приборы, из-за них было жарко.

Артем быстро рассказал сюжет. Идея была в том, что девушки занимаются лесбийским сексом, а потом в комнату входят он с Тимуром и присоединяются. Артем объяснил, что откуда появятся парни, никого волновать не будет и этот момент они не прорабатывали. Кто что будет делать в кадре, уже было обговорено.

Я включил камеру и посмотрел в видоискатель. Девушки начали целоваться, Тимур с Артемом встали за моей спиной. На часах было 12:12 дня.

Они были молоды и красивы, блондинка и брюнетка, с длинными прямыми волосами, высокие и стройные. Такие женщины должны выбирать по каталогам мебель для загородных домов своих мужей. К такой хочется вернуться после рабочего дня и долго сидеть за обеденным столом, смотреть и думать, как тебе повезло с ней. Такие женщины рожают тебе красивых детей, которые прекрасно учатся в школе и поступают в престижные университеты. Таких любишь всю жизнь.

Я стоял и смотрел в камеру, как они целуют друг друга, ласкают и стонут. Я стоял и думал, как мне удалось пропустить момент, когда все стало не по-настоящему. Неужели такой женщины нет для меня. Неужели такая женщина будет меня целовать, только если я ей за это заплачу.

В кадр вошли Тимур и Артем, они уже были голые. Они действительно знали, что делать, мне было достаточно следить объективом за происходящим.

В 12:35 последняя сцена была снята, я выключил камеру и налил виски.

– Ну как я тебе? – Артем хлопнул меня по плечу и сел на диван, одеваться он даже не думал.

В комнату зашел парень с белым ноутбуком, забрал камеры и дал мне 100 долларов одной купюрой.

– Все, вечером это уже будет в Штатах, и местные будут любоваться на мой зад, – Артем засмеялся. – Часа через полтора будем еще снимать.

– Слушай, я пойду прогуляюсь, куплю сигарет, – я убрал деньги в задний карман и вышел. Парни с ноутбуками так же смотрели в свои мониторы и на меня не реагировали.

Портреты красивых людей со стен так же смотрели на меня, они были неживыми. Все живые люди здесь занимаются совсем не красивыми вещами.

Я вышел на набережную и закурил. Достав телефон, я начал пролистывать записную книжку в поисках того, кому можно позвонить. За последние два года номера из нее только удалялись. Из полтысячи контактов осталось только 72, но и им звонить было непонятно зачем. Что ты можешь сказать человеку, которого не видел и не слышал год? Давай встретимся, поговорим? Как дети, как жена? Кто умер? А на работе? Ну давай, как-нибудь обязательно встретимся, на выходных, только прям точно!

Из таких точных встречаний на выходных мы не встречались ни разу.

У меня в руке лежал телефон с уникальным номером, единственным в мире. И любой из шести миллиардов может позвонить мне когда угодно и услышать мой голос. Он может позвонить и спросить, как у меня дела. Он может набрать 11 цифр и быть уверенным, что именно я, и никто другой, скажет «Алло». Никто не звонил мне, никому не звонил я. Так мы и остались все вместе в полной тишине.

Недалеко от Английской набережной недавно открыли после реконструкции единственный искусственный остров Петербурга «Новая Голландия». Он появился в начале 18 века, когда между Невой и рекой Мойкой для нужд судостроителей были прорыты два канала. Двадцатью годами позже известному архитектору поручили построить сеть бассейнов и ряд складов по периметру острова для нужд судостроителей Галерной верфи. Потом здесь была тюрьма, потом что-то еще, а потом все сгорело. Власти не знали, что делать дальше, и поэтому остров ото всех закрыли. Это породило массу слухов и легенд вокруг «Новой Голландии». Местные сталкеры на лодках переправлялись на закрытую территорию и, не обнаружив ничего интересного, возвращались домой с выдуманными историями. Сам остров и строения на нем действительно уникальны, но красоты в них нет. Спустя много лет его выкупили и открыли для свободного посещения. Все строения также закрыты, зато растет трава и стоят футбольные ворота. Единственное интересное место всего острова – это ресторан в круглом доме. Он рассчитан на иностранцев, а значит, там можно было платить долларами.

Я думал, что если там будет очень дорого, то я буду пить пиво, а если не очень дорого, то виски.

Нева летом напоминает парк развлечений. Сотни речных трамвайчиков зазывают туристов прокатиться по каналам города и послушать рассказ о памятниках. За 15 долларов целый час уставший гид будет рассказывать, какой дом кому принадлежал, где повесился Есенин, и в конце покажут, где живет Боярский. Дом Михаила Сергеевича всегда оставляли напоследок, потому что одинаковые дома, переходящие из рук в руки купцов весь 19 и 20 века, их мало волновали.

В «Новой Голландии» оказалось не очень дорого, поэтому я заказал и пиво, и виски. Потом снова пиво и виски. Узнав об этом, администратор настоял на том, чтобы я принял комплимент от заведения в виде четырех сэндвичей. Есть не хотелось, но, понимая, что не обедал уже больше суток, я решил поесть.

В ресторане никого не было, кроме двух англичан, которые что-то обсуждали и все время показывали друг другу картинки на своих карманных компьютерах.

Я медленно пил пиво и думал, что надо ехать к Максиму. Увидеть Катю, поговорить с ней, послушать голос нормальных людей, вырваться из этого затянувшегося дня. Англичане иногда посматривали в мою сторону, один из них сфотографировал меня на телефон. Через несколько минут ко мне подошел официант и сказал, что я могу выбрать любой коктейль от их столика. Коктейлей не хотелось, поэтому я взял пиво и виски и приветственно поднял бокал в сторону иностранцев. Их лица потеряли очертания еще после первого заказа, на втором они потеряли тени, а сейчас и вовсе поплыли.

Я сидел и пытался настроить фокус. Официант подошел и сказал, что ресторан использует свое право отказать мне в продаже алкогольных напитков, все остальное из меню можно.

Я посмотрел на него, пытаясь понять, это красивый парень или некрасивая девушка, заказал эспрессо и банку колы. Оказалось, это красивая девушка. Она принесла заказ и сказала: «Ваш счет, включая кофе и колу, оплатили наши гости из Великобритании».

Ей было лет двадцать, и ее кожа была совершенно белой, а лицо усыпано веснушками. Отсутствие косметики делало ее совершенной. Высокая, в черной юбке до колен и белой блузке. Длинные белые волосы собраны в хвост, и голос, который может быть только у героинь книжных романов. Я смотрел на нее тяжелыми похмельными глазами и подбирал слова, чтобы сказать, какая она красивая. Я перебирал все комплименты, которые знал, и понимал, что они недотягивают, чтобы это ей сказать. Она ушла.

От Кати пришло sms с адресом больницы и номером палаты. Я вышел с острова, поймал такси и показал водителю сообщение на телефоне, машина тронулась, и я закрыл глаза.

Перед глазами стояла Вера, она смотрела на меня, одетая в прозрачное голубое платье. Ее длинные каштановые волосы развевал ветер. Мы познакомились несколько лет назад, когда я сидел один за стойкой бара Fidel на Думской улице. Она подошла ко мне и, вытащив сигарету из моей пачки, закурила. Мы просидели вместе до закрытия, не сказав ни слова. Сначала я покупал нам выпить, когда деньги закончились, выпить покупала она. Мы поднимали бокалы, и никто так и не решился сказать ни слова. Музыка играла так громко, что все равно никто бы никого не услышал. Fidel – это бар в самом центре Петербурга недалеко от Казанского собора. Площадью в 30 квадратных метров, он умудряется в себя вместить человек 200.

Когда деньги кончились и у нее, мы пошли в туалет и занялись сексом несколько раз.

– Вера, – выходя из туалета, сказала она и растворилась в толпе пляшущих людей.

Больше мы не виделись. Но именно сейчас, лежа на заднем сиденье старенькой «волги», я хотел, чтобы она сидела рядом. Чтобы я мог положить ей голову на колени, чтобы она смотрела на меня и ее длинные каштановые волосы, вкусно пахнущие, щекотали мне лицо.

Но я ехал на заднем сиденье старенькой «волги» один, где пахло бензином и дешевыми сигаретами, а водитель не обращал на меня никакого внимания.

Машина остановилась у больницы, я заплатил и вышел.

Это только в американских фильмах всем посетителям выдают белый халат и проводят в палату, мне лишь продали бахилы и махнули в сторону лестницы.

Катя сидела на стуле рядом с Максимом. Его голова была полностью перебинтованная – белые свежие бинты и улыбка.

– Ну куда ты меня завел? Да, хорошо погуляли, – сказал Максим и улыбнулся. В его голосе не было и ноты осуждения. Было видно, что он не винит меня в произошедшем.

– Как ты, что говорят врачи? – я подошел и пожал ему руку.

– Как на собаке заживает. Небольшое сотрясение, даже четыре шва сделали, кожа лопнула на щеке от удара. Был бы трезвый, может, и не говорили бы сейчас. Так что в любом случае спасибо Jack Daniels за наше светлое будущее, – сказал Максим, и мы улыбнулись. В понедельник буду уже на работе, так что ты готовься к трудовым будням, работать начнем. Сейчас тебя все равно в офис не затащишь. Только тебе надо будет съездить к новым заказчикам, поговорить с ними, узнать, что хотят, какой бюджет. Я так понял, что им нужны плакаты к выборам, но ты все равно узнай все подробно. Катя тебе адрес даст.

– Давай чуть позже, я тебе позвоню, расскажу, – сказала Катя и взяла Максима за руку.

Она первая приехала к нему после драки и провела с ним всю ночь, пока он не очнулся. Ее лицо было первое, что Максим увидел, открыв глаза. Вытянутое Катино лицо с маленькими ямочками на щеках улыбалось ему, а он сквозь головную боль улыбался ей. Жене она сказала, что Максим срочно уехал в Москву на неделю, но у него украли телефон, и позвонить он сможет только завтра. Жена не стала ничего уточнять, такая ситуация была для нее вполне привычна и приемлема. За то, что Максим оплачивал ей безбедную жизнь, она научилась многое не спрашивать.

Мы попрощались. Я пообещал, что обязательно съезжу на встречу, пожал руку Максиму и поцеловал Катю в щеку. Раньше я этого никогда не делал, мы всегда держались немного на расстоянии, но сложившаяся ситуация как-то нас сблизила.

Я вышел из больницы и закурил. Здание располагалось на набережной реки Фонтанки рядом со Старо-Калинкиным мостом, и до ближайшего метро было далеко.

Когда я переходил дорогу, передо мной со свистом остановилась машина, еще бы 10 сантиметров, и меня бы сбили. Я дошел до парапета и обернулся. Переднее пассажирское окно опустилось, и я увидел ее.

– А от тебя не скрыться. Ты что, решил умереть сегодня? – сказала она и засмеялась.

Я сразу узнал ее длинные рыжие волосы. Сутки назад мы проснулись вместе.

– Тебя подвезти?

– Нет, спасибо.

– Ты же еле стоишь, садись. Куда тебе ехать?

– Ехать мне далеко, но туда я пойду пешком.

Шатаясь, я смотрел на нее через боковое окно ее маленькой красной машины. Длинные рыжие волосы, светлое облегающее платье, идеальный макияж и голос. Больше всего на свете именно сейчас мне хотелось сесть к ней в машину, чтобы уехать из этого города как можно дальше. Чтобы она забрала меня к себе. Чтобы проснуться завтра в чистой постели в ее объятиях. Чтобы мы вместе позавтракали в открытом кафе. Я бы ей рассказывал, как путешествовал по Сибири, а она бы смеялась и говорила, как рада, что встретила меня. Мы бы расплатились с официантом, поднялись в ее номер и расправили постель.

Но завтра мне принесет одиночество, пыльную комнату, похмелье и желание со всем этим покончить раз и навсегда. Мне нужно сесть в ее машину, нужно просто открыть дверь. Она просто мне очень нужна. Но я слишком пьян, чтобы все сделать правильно.

Я натянул улыбку и свернул в арку.

Часть вторая. За 5 лет до этого

Да, тебе явно это понравится

Ванна приобрела розовый оттенок, дальше цвет не изменится, кровь кончалась, порезы на руках перестали кровоточить. Тепло и как-то приятно, все дело в адреналине, выделяющемся во время обильной потери крови. Сегодня не вышло, отложим до лучших времен. Выхожу из ванной, пересекая комнату, натыкаюсь на кресло, там сидит мой старый друг в белом костюме.

– Ну как?

– Да как-то не получилось, может, разрезы были слишком малы, ладно, попробую потом еще раз.

– Я уже заждался тебя.

– А ты что, приготовил что-то новенькое?

– Да, тебе явно это понравится.

Он встал с кресла, уступив место мне, поставил рядом стул. Поймав мой взгляд, вытащил из левой глазницы искусственный глаз. Лицо стало напоминать ландшафт с вулканом, из отверстия текла кровь. Вытащив из заднего кармана спички, он стал поджигать и совать их в лицо туда, где только что был глаз. Комната наполнилась запахом серы и жженого мяса.

– Больно?

– Да, очень, такое ощущение, что мозг поджаривается, моя нервная система, наверно, сейчас в панике.

Закончив со спичками, он достал из сумки индейский топорик и попросил меня снять кожу со своей головы. Я сделал большой надрез на лбу и затылке, ухватившись за кусок оставшейся кожи, начал потихоньку отрывать ее. Когда скальп был снят, я снова уселся в кресло и закурил.

Он стоял посреди комнаты без кожи на голове и без левого глаза, откуда торчали горелые списки и шел дым.

– Что еще?

– Можно удалить мышцу с бицепса.

– Это поможет?

– Не знаю, давай попробуем, а там видно будет.

Взяв все тот же топорик, я два раза сильно ударил по его правой руке, но так, чтоб лезвие уперлось в кость, не повредив ее. Ухватился за мышцу и сильно потянул, все, что по природе соединяло ее с организмом, перерезал топориком. Спустя минуту она была уже у меня в руке, а он, упав на колени, начал плакать единственным глазом.

Было очень много крови, и казалось, что в комнате уже нет места, где бы ее не было.

– Это было очень больно?

– Очень, поверь.

– Что я еще могу для тебя сделать, друг?

– Вырви мне язык, им слишком много было уже сказано.

Он протянул мне плоскогубцы и лег на спину, открыв рот. Встав на его плечи, я зажал его язык и, сжав ручки, со всей силы рванул на себя. Спустя мгновенье его вербальный орган был отсоединен от основного тела. Он задергался в судорогах, но недолго.

Я вытащил перышко из подушки, лежавшей на диване, и начал щекотать ему гортань. Его вырвало, все нутро полилось наружу. Я упал на колени, наклонил голову вбок и молча смотрел на него, затем помог встать. Он с трудом поднялся и выглядел очень плохо. Одна рука болталась, как шнурок, голова блестела красным на свету, рот был открыт, и из него обильно лилась кровь.

Рабочей рукой он подтер остатки рвоты с уголков губ. Я уступил ему кресло, сам сел на стул. Протянув ему карандаш и бумагу, стал ждать, что он напишет. Он долго пытался что-то выцарапать на листе. Закончив, протянул его мне. На нем было еле видно из-за крови слово «ванна».

– Хорошо.

Я встал и отправился в ванную комнату. Набрав свежую теплую воду, лег и наткнулся взглядом на ее письмо мне, лежавшее рядом на стуле. Не знаю, в какой раз я его читал, но так и не понял из него ни слова. Она просила все это прекратить, описывала свои чувства, делала признания. Я складывал буквы в слова и ничего не желал понимать, сейчас у меня совсем другая цель. Достав новое лезвие из коробки, я сделал разрез, как и планировал.

«Еще пять минут, и все будет закончено», – подумал я, когда услышал отчетливые удары по батарее. Это была морзянка, мы выучили ее в детстве, когда играли в военные игры. Фраза SOS повторялась с периодичностью в 20 секунд. Я встал из ванны, перевязал руки эластичным бинтом, натянул халат и вышел. Зайдя в комнату, увидел, как он лежит, скрючившись на полу, и все тем же топориком высекает звуки из батареи. Заметив меня, он улыбнулся так, как это было возможно, весь рот был измазан кровью. Посмотрев в мои глаза, он понял, что у меня снова не получилось.

Мне стало понятно, что он расстроился еще больше меня, но как-то очень старался не показывать вида. Я подошел и помог ему усесться в кресло. Рядом с ним лежал лист, на котором было неразборчиво нацарапано «штопор».

– Что, какой еще штопор? Принести штопор?

Он закивал и закрыл глаза, вид у него явно был уставшим. Очень выматывает, когда ты по десять раз на дню проделываешь такие вещи. Я пошел на кухню. Она находилась почти в конце квартиры, как будто строители, когда уже закончили строительство дома, вспомнили, что забыли ее построить, – прилепили сбоку. На кухне было дымно и приятно пахло пирогом.

– Ну как?

– Ничего не выходит. Он уже весь кровью умылся, а все никак, а еще он попросил штопор, где он?

– Вот, возьми, а зачем?

– Не знаю, что там еще ему пришло в голову, но мне кажется, что после того, что мы пробовали, уже ничего не поможет.

– Слушай, я не пойму, мне вам оставлять пирог или нет?

– Ты знаешь, мне кажется, оставляй.

– Мне тут скучно одной, все пластинки уже надоели, когда вы там закончите?

– Минут через десять, еще немного подожди.

– Хорошо, мне не привыкать, это единственное, что я привыкла делать уже на протяжении месяца.

Взяв штопор, я отправился обратно к нему. Он снова лежал на полу, тело не шевелилось вообще, только пульс на шее выдавал в нем жизнь. Я положил его на спину и задрал футболку.

– В живот?

Он снова улыбнулся и закивал. Я приставил острый конец к месту, которое когда-то соединяло его с матерью и является единственным, что у него после нее осталось, и медленно начал вкручивать. Странно, но крови почти не было. Он очень судорожно начал раскрывать рот, тем самым, наверно, пытался имитировать крики, но получалось только извергать новые порции крови, перемешанной с рвотой. Когда я вкрутил почти до самой ручки, наклонился к его уху и спросил:

– Дернуть?

Он посмотрел на меня, и в этом глазе было так пусто и чисто, что ответ «да» был очевиден.

– Прости, друг, но я делаю это для нас обоих, если кому-то из нас это удастся, то у второго будет надежда.

Он продолжал смотреть на меня, не отрывая взгляда, и я заметил, как его глаз начал менять цвет с зеленого на голубой.

– У тебя глаз цвет изменил, слышишь, теперь он голубой.

Я знал, что это ему поднимет настроение. Он всегда хотел именно голубые, чтоб мы были еще больше похожи. Он снова поднял на меня взгляд и улыбнулся. Я положил ладонь к нему на лоб и сказал:

– Все будет хорошо.

И в эту же секунду рванул на себя деревянную ручку.

Внутри бур, наверно, прошел сквозь желудок и примотал его к себе. Я стоял, одной рукой держал его за лоб, в другой сжимал куски его плоти. Он закрыл глаз, развернулся и задержал дыхание. Я отбросил штопор в сторону и снова отправился на кухню.

– Что вы еще там придумали?

– Я вогнал ему штопор в живот и резко вытащил.

– Боже мой, как он все это терпит, как ты позволяешь себе делать с ним такие вещи?

– Ты же знаешь, что это для всех нас.

– Ну, сколько это еще может продолжаться, я не могу смотреть на вас. Вы постоянно носитесь по квартире с ножами, иглами, я не знаю, еще с чем, мне страшно заходить в комнату, там всё в крови. Можешь ты понять – мне страшно жить рядом с вами, я не знаю, чем это еще может обернуться. Ты вообще представляешь, что будет, если сюда кто-нибудь зайдет, что нам тогда делать, что делать мне?

– Прости, я думаю, если сегодня ничего не выйдет, то мы придумаем что-то другое. Тогда уже будет очевидно, что это все не поможет, но нельзя опускать руки, только не сейчас, это единственный шанс, больше у нас ничего нет.

– У вас есть я, у тебя есть я, или ты забыл это за своими проблемами, ты вообще помнишь, когда в последний раз прикасался ко мне, говорил со мной на темы кроме своих с ним занятий?

Она права, я давно уже не подходил к ней ближе, чем на метр, я даже ни разу не спросил, надо ли ей помочь. Черт, я все забыл за своими проблемами. Но откуда в ней столько сил все это терпеть?

– Прости, но мне немного неловко, я весь в крови, я не хочу испачкать твою одежду.

– Какая может быть одежда? Разве это не ты мне говорил о том, насколько все материальное мелочно и не достойно не то чтобы говорить об этом, а даже сама мысль недопустима?

Она отвернулась к окну и закурила.

– Ты простишь меня, дашь мне еще один шанс исправиться?

Она посмотрела на меня, как будто я сказал что-то очень знакомое.

– А у меня есть выбор, разве ты оставил мне выбор? Конечно, я дам еще один шанс, а потом еще один, и еще, я все прощу и сделаю вид, что этого ничего не было.

Она стояла спиной к окну, и солнечный свет четко описывал ее силуэт, и она еще больше стала похожа на чистый глоток кислорода, которому единственному под силу наполнить мои легкие жизнью. Если и есть в мире совершенство, то это она, и я готов благодарить любого, кто приложил руку к ее созданию.

– Спасибо, это очень важно для меня.

– Ладно. Иди, проверь, как он, а потом возвращайся, пирог готов.

Я зашел в комнату. Он сидел возле батареи и плакал, стирая слезы рабочей рукой, чтоб никто их не заметил. Вокруг него разлилась лужа крови. Я решил ничего не спрашивать, и так все было понятно.

– Хочешь пирог? Там все готово.

Он посмотрел на меня, и было видно, что ему сейчас далеко не до пирога. Он замотал головой в разные стороны.

– Посидишь один, я пойду к ней ненадолго, может, уговорю, и она придет поздороваться с тобой. Ты же хочешь ее видеть?

Он закачал головой и, не удержав равновесие, завалился набок, придав оставшимся чистым участкам кожи на лице красный оттенок.

– Я скоро.

На кухне уже был накрыт стол.

– Он не придет, ему сейчас не пирог нужен.

– А что?

– Он хотел бы увидеть кого-нибудь кроме меня.

– Ты же знаешь, я не вмешиваюсь в ваши с ним дела, меня только от одной мысли, что там у вас происходит, бросает в дрожь. Но ему, наверно, там сейчас не очень, так что я сделаю это ради вас.

Она положила руку на запястье и спросила:

– Больно?

– Да, немного вначале было больно, потом привыкаешь.

– А нельзя как-нибудь это все делать гуманней к себе?

– Нет.

Я ответил настолько грубо, что мне показалось, что она даже немного испугалась. И я решил быстро загладить свою резкость.

– А с чем пирог?

– С капустой.

– Ты помнишь. А который сейчас час?

– Двенадцатый примерно.