Текст книги "Наблюдатель. Фантастическая правда, или Второе пришествие Христа"

Дневник раба. Первая часть

Разные жизненные обстоятельства, о которых я по некоторым причинам не стану распространяться, привели меня на рынок, увы, в качестве раба. Это случилось поздней весной, когда потоки вешней воды с Армянского Тавра унесли с берегов божественного Евфрата все, что накопилось на них за год, когда буйными цветами и зеленью покрылась вся прилегающая к реке долина, а финиковые пальмы созревающими плодами. В тот день я стоял с непокрытой головой на рыночной площади и ожидал покупателя – нового хозяина. Трое моих кредиторов не в первый раз пытались от меня избавиться, но у них ничего не получалось, потому что объявляли чрезвычайно высокую цену. Впрочем, в их оправдание замечу, запрашиваемая сумма была не выше той, которую я им задолжал.

Месяца два назад в Харран прибыла большая группа переселенцев-хабиру с низовий Евфрата, и мои кредиторы рассчитывали, что среди них может оказаться покупатель. Дело с продажей меня осложнялось еще и тем, что я ничего не умел делать руками, кроме как переписывать старые гимны, песни, сказания, по заказу градоначальника описывать городские истории и составлять договоры продавцов и покупателей. Лишившись этой работы, я никому не стал нужен. Один из кредиторов, а именно, судья, был настолько великодушен, что прикармливал меня остатками со своего стола, отвел уголок в доме возле мавзолея-гробницы. Я обязан был раз в неделю делать генеральную уборку трехэтажного дома и учить его внуков грамоте. Моя работа у него, безусловно, стоила ночлега и скудного питания и все же судья тяготился мною. По двум, на мой взгляд, причинам. Первая заключалась в том, что он испытывал неловкость, поскольку в недавнее время мы были с ним на равных, одинаково почитаемыми в городе, а теперь я пал до уровня раба и он не знал, как себя со мной вести. Вторая причина: его донимали двое других кредиторов, считая, что он напрасно благоволит ко мне, к тому же извлекает хоть и малую, но пользу, а они остались с носом. Бывший мой коллега и кредитор, тоже писец, настаивал на том, чтобы передать меня ему, но судья под разными предлогами оттягивал эту меру, справедливо полагая, что тот буквально сдерет с меня шкуру. Вот в какой ситуации я оказался, стоя под палящим солнцем на рыночной площади в ожидании нового господина. Морально я был готов ко всему и испытывал одно желание: опустошить большую кружку холодного пива. Несбыточная мечта в моем положении!

Подошедший к нам хабиру был высок, седеющая борода его прощалась с последним локоном рыжеватых волос, на плечах халат из дорогого полотна, но уже поношенный.

– Что умеет делать твой раб? – обратился он к продавцу, управляющему судьи.

– Ничего такого, что пригодилось бы тебе, – ответил тот.

– Ты изначально ко мне недоброжелателен, о причинах твоего отношения не знаю, но догадываюсь. Однако ты не хозяин этого раба, ибо если бы был хозяином, ты вел себя с потенциальным покупателем иначе. Поэтому я обращусь непосредственно к самому рабу: «Что ты умеешь делать?»

– Господин, спроси об этом судью, собственностью которого я являюсь. Ибо я могу как переоценить себя, так и недооценить. Поистине, человек знает о себе самом меньше, чем случайный прохожий, бросивший один-единственный взгляд на него.

– Мудрый ответ мужа в отличие от болтуна и забияки. Веди меня к судье, – повелительно сказал он управляющему и тот, вдруг сникнув, без слов повиновался ему.

Какой состоялся разговор у судьи, я не ведаю, поскольку не присутствовал при их беседе. Однако по косвенным признакам, а также из слов Аврама (так звали моего нового господина), сказанных позже, я понял, что судья дал объективную характеристику, не умаляя моих способностей, с одной стороны, а с другой, не скрывая моих слабостей. Когда сделка наконец состоялась, мне было сказано, что я в основном займусь прежним делом: перепиской древних текстов, а также записями разных историй под диктовку господина. При этом на исходе каждой недели я должен буду показывать таблички, которые Аврам сам просмотрит и прикажет тот или иной эпизод изложить по-новому, изменить имена действующих лиц, указать новые места, где случилось то или иное событие.

Так он и поступал. Примером его вмешательства может служить изложенная на древней табличке трагедия, случившаяся в Уре и его окрестностях во время разлива Евфрата. Я имею в виду то, что назовут потопом. Аврам, я уверен, не раз слышал шумерскую историю о потопе от отца, священников и писцов. И знал ее, пожалуй, назубок. Перескажу и я ее. Раздосадованный преступлениями людей, Энлильвызвал поток вод с Армянского Тавра, добавив к нему ливень, продолжавшийся шесть дней. Волна достигала высоты двадцати метров, она сносила все, что попадалось на ее пути: поля, дамбы, дома, деревья и, конечно, людей. Спасся лишь благочестивый царь города Шуруппак Зиусудра, его семья, животные и семена растений, которые царь погрузил в четырехэтажный корабль. Семья царя высадилась на горе Нисир, названной позднее Араратом. О предстоящем потопе царя предупредил бог мудрости Эа. Поздним вечером сердобольный Эа, скрывшись в тростнике, прошептал: «Слушай, человек из Шуруппака, слушай. Построй большой корабль, забери свою семью, животных и семена растений и спасайся». Благочестивый царь тут же приступил к сооружению огромного корабля. Так он спасся сам и спас все человечество. За это Эа ходатайствовал перед другими богами о даровании Зиусудре бессмертия.

Когда мой господин прочитал табличку, на которой я добросовестно изложил древнюю историю, он долго молчал, потом положил на мое плечо руку, сказал: «Нам, хабиру, известна другая история, ее поведал потомок Сима Евер своим сыновьям, а те сыновьям своим, и так десяти поколениям вплоть до моего отца Фарры и меня. Мне лично ее рассказывали прадедушка Серух и дедушка Нахор, в честь которого отец назвал одного из своих сыновей, брата моего – Нахора».

Что же это за история, поинтересовался я.

И Аврам изложил ее так… Будто в старые-престарые времена некий бог без имени (не Энлиль!) взглянул на землю и людей и увидел, что они полны зла и только о зле и думают, и стало у него на сердце грустно. «Я уничтожу всех людей, которых создал на земле; уничтожу и всех животных и все, что ползает по земле, и всех птиц в небе, ибо сожалею о том, что создал все это». Но один из людей, а именно Ной, был угоден Богу, сказал Аврам и многозначительно поднял указательный палец в сторону небес. У Ноя, продолжил он, было три сына: Сим, Хам, Иафет. Бог принял решение спасти Ноя, его сыновей с женами, а также животных, приказав Ною построить лодку длиной 150 метров, шириной 25 и высотой 15 метров. Как только Ной исполнил божий наказ, через семь дней Бог послал на землю ливень, который продолжался сорок дней и ночей. На семнадцатый день потопа вскрылись все подземные ручьи, вода поднялась так высоко, что под нею скрылись самые высокие горы. На сороковой день вода накрыла самую высокую гору и поднялась над нею на семь метров. Лодка без управления блуждала по водной глади, съестные запасы и для людей, и для животных иссякали, но Ной крепко верил богу. И не напрасно. Бог не забыл его. Он послал на землю ветер и вода стала убывать. Всего она покрывала землю 150 дней, затем еще 150 дней спадала, пока не показалась суша. Высадившись на землю, Ной первым делом разбил виноградник, приготовил молодое вино и хорошенько выпил, улыбаясь окончил рассказ Аврам. И добавил с той же улыбкой: «Но об этом, мой друг, умолчим. Да, умолчим, дабы и малая тень не упала на моего великого предка. Что же касается сыновей Ноя, то лишь Сим достоин нашего внимания. О Хаме и Иафете поговорим в другой раз, если будет в этом крайняя необходимость».

И я исполнил волю господина, хотя мне было неприятно это делать, поскольку, грубо говоря, господин просто-напросто слямзил у шумеров сюжет и занес его в Палестину. Он попытался распространить свою байку и в Египте, но там лишь посмеялись над ним.

Я долгое время не понимал, зачем Аврам переделывает на свой лад всем известные клинописные сочинения и свидетельства и с какой целью создает свой миф.

Предложение Елены Петровны

Осень 2020 год. Подмосковье, Кратово

Действительно, с какой, подумал Андрей Иванович и услышал стук в дверь.

– Заходите, открыто, – прикрывая летопись раба салфеткой, громко откликнулся он.

– Это я, Андрей Иванович. Можно?

– Прошу, прошу, Елена Петровна. Заждался вас.

– Не меня, а вот этот яд, – пробурчала гостья, выставляя на стол две бутылки «Царской» и снедь. – Эх, Андрей Иванович, не бережете вы себя. А годков-то, поди, немало. И живете один-одиношинек, если что, стакана воды подать некому.

– Так в чем дело, Елена Петровна, выходите за меня замуж, – пошутил Кручинин.

– Ну, замуж-не замуж, а сегодня вот что надумала сказать: переезжайте ко мне. Или, если вам удобнее, я к вам. Мешать не стану, с разговорами не полезу. И мне и вам полегче будет. А то хожу туда-сюда, а ножки-то тоже немолодые. А главное, беспокоюсь о вас. Дом у меня справный, теплый, газ, электричество, как положено, а на зиму печь русская с лежанкой. Протапливаю ее для духа, особенно когда снег идет. Воздух – не надышишься.

Андрей Иванович чуть смутился, но вида не показал. Такое искреннее, простое и одновременно глубоко человеческое предложение могла сделать только деревенская женщина, не знавшая, что такое умысел, расчет. Она рассудила просто и практично, как, в общем-то, и должно быть. Однако Андрей Иванович не мог и представить себе постоянное присутствие в доме постороннего человека: ходить при нем в пижаме, пить кофе за одним столом, принимать туалет. И он решил ответить так же просто и без утайки:

– Поздно, Елена Петровна. Всю жизнь после того, как не стало отца, я прожил в одиночестве, даже кошки не завел. И так привык к такому порядку, что любой другой меня погубит. Спасибо, Елена Петровна, за предложение. Большое спасибо. Ну, а если вам тяжело… Может, посоветуете кого-либо вместо себя?

Женщина, опустив лицо в ладони, пока Андрей Иванович объяснялся, согласно кивала:

– Я и не надеялась, Андрей Иванович, а сказать, что сказала надо было. Не по-людски вот так взять и уйти, потому и сказала. – И добавила по-деловому. – Набивается тут одна молодуха, сорока лет нет. Без мужа, сын в армии, сама медсестра в нашей больничке. Все будто бы хорошо: постирать, приготовить на стол, а нужно будет и укол сделает. Одно плохо: больно хваткая баба, своего не пропустит и на чужое может позариться. Мне-то, по совести, ничего не надо. А у нее сын… Это я вам как на духу говорю. Предупреждаю. А там смотрите сами.

– Жалко, Елена Петровна, привык я к вам.

– Ну, что ж поделаешь? Уставать я стала. Я ведь по молодости пять лет на торфяниках проработала, а там водища ой-е-ёй!.. Бывало, промокнешь до нитки, а согреться, посушится негде. Ноги-то нынче и припомнили их, торфяники-то.

Тяжело поднялась со стула:

– Пойду я. Надумаете что – скажете.

Андрей Иванович настежь открыл окно, хотя, судя по раскачиваемым вершинам его любимых сосен, дул сильный ветер и, кажется, с «гнилого угла» – с северных морей Скандинавии, а туда из Арктики. И это надолго, подумал Андрей Иванович. Ветер гнал днем белые облака, к ночи они соединялись в тучи и тучки, из которых шел с перерывами холодный дождь. Облепила сосну стая ворон, громко и противно каркали: то ли ссорились из-за чего-то, то ли предупреждали его о чем-то. Андрей Иванович открыл летопись раба.

Дневник раба. Часть вторая

Как-то поздним вечером, когда работать из-за тьмы стало невозможно и я готовился ко сну, в шатер зашел Аврам и поманил меня пальцем. Замечу попутно: отношение его ко мне в последний год претерпело значительные изменения. Он как бы давал мне понять, что я не раб его, а соратник в важном деле, которое он направляет, а я ему помогаю в этом. Конечную цель он передо мной не ставил, ограничиваясь намеками. Так было до сегодняшнего вечера.

Мы поднимались в гору на каменистое плато, горячее днем и прохладное ночью. Я любил бывать здесь. Сквозь щели залитой когда-то раскаленной лавой каменной плиты пробивались пучки травы, ближе к скале из щелей пытался пробиться кустарник. Ничем не загороженное фиолетовое небо было густо заполнено мерцающими звездами-светлячками, а на западе, повыше границы земли и неба, ровным светом сияла моя любимица, богиня Инанна. Поверх нее и левее плыла рогатая лодка – тонкий месяц, он мне напомнил изящный браслет Сары, супруги Аврама. Свет от него все же не мог соперничать с зеленоватым сиянием вечерней звезды – Инанны, во всяком случае так казалось лично мне. В свете месяца скрыта, по-моему, смерть, в свете Инанны – торжество любви. Недаром шумеры отправляли Луну в преисподнюю, где она восстанавливала силы и нарождалась вновь.

Поднявшись на плато, мы прилегли на плиту. Трещали без умолку цикады, издалека, где были выстроены загоны для овец и коз, иногда доносилось их блеяние. Я взглянул на господина; он, не отрываясь, глядел в небеса и мне показалось, прислушивается к шепоту звезд.

– Вчера я всю ночь провел здесь, – тихо сказал, – и мне явился Он.

Я не понял и переспросил:

– Кто «он»?

– Господь мой. Он сказал: «Покинь свою страну и свой народ, покинь семью своего отца и отправляйся в страну, которую Я тебе укажу. Я произведу от тебя великий народ, благословлю тебя и возвеличу, и люди будут благословлять друг друга твоим именем. Я благословлю благословляющих тебя и прокляну клянущих тебя и благословлю через тебя людей на земле».

Я с трудом скрыл удивление – в этом мне помогла ночь. Ну, во-первых, как бездетный господин может произвести не просто род, а целый народ? Во-вторых, какую-такую страну может подарить ему Господь, если земля уже занята и поделена людьми? И вообще, что это за бог, который готов вступить в спор со всеми другими богами, оберегающими другие народы?

– Какое имя у твоего бога, господин?

– Его имя, – ответил он, – тайна. Но не моя, а самого Господа. Он пока не пожелал открыть свое имя мне.

И тут я неожиданно для самого себя засомневался, здоров ли мой господин? В последние дни он утратил свойственную ему подвижность, энергию, постоянно был погружен в думы. Позавчера один из пастухов потерял трех молодых овечек (их унесли волки), прежде господин не один раз прошелся бы плетью по его спине, а на этот раз ограничился строгим взглядом. И даже не отреагировал на крик Сары, требующей отхлестать плетью разиню. Твоя доброта, – кричала она супругу, – разорит нас! Скоро от наших отар останутся рожки да ножки. Знаешь ли ты счет стадам Аврама: овцам, козам, ослам и верблюдам, хотелось мне спросить ее, но, разумеется, не спросил, потому что эта вздорная женщина совсем взбесилась бы.

Прошел месяц после признаний Аврама на плато, и он вновь обратился ко мне со словами, которые меня еще более удивили. Он сказал, что повидался с отцом и сообщил о своем решении отправиться по дуге Плодородного Полумесяца на юго-запад в страну хананеев и делает это по призыву Господа. Фарра очень рассердился:

– Чего тебе еще надо, сын? Посмотри в небеса на порванные ветром белые облачка, напоминающие стада овечек и барашков – в твоих стадах их больше, чем звезд на небе. Все люди смертны, покинешь мир и ты, кому достанутся стада и твое золото?! Я умру, кто похоронит и оплачет меня?

– Зачем ты, отец, увел меня из Ура?

– Я говорил тебе: шумеры при смерти, на их землю придут волчьи племена и народы с востока, и они не пощадят и нас, потомков Евера. Поэтому я ушел сам и увел тебя. Харран – чудное место, здесь не жарко и не холодно, город и окрестности густо заселены нашими соплеменниками. Ты спрашивал меня, где наша родина. Она здесь, Аврам. Ибо нам здесь хорошо.

Внутренне я был согласен с доводами Харры. Я родился и вырос в Харране, полюбил город. Он расположен на восточном берегу речушки Балих, текущей к югу миль на шестьдесят и впадающей в Евфрат в верхнем его течении. До северо-восточной окраины Средиземноморья меньше двухсот миль. Через Харран веками шла бойкая торговля между северо-западом и юго-востоком Полумесяца. С северо-запада везли металл, древесину, прежде всего, кедр, с юго-востока хлеб. Благодаря этому город разбогател. Он давно заселен разными племенами, народами, которые научились терпимо относиться друг к другу и к чужим богам. Прав Фарра, что еще нужно Авраму? Я недоумевал.

Вскоре мой господин вновь позвал меня на плато. Около скалы, нависшей над плато, я заметил в сумерках какое-то сооружение, напоминающее стол, и одного из рабов, придерживавшегося подмышкой барашка.

– Господь требует жертвы, посему рассечем агнца пополам и оставим части на алтаре напротив друг друга и подождем Его, – пояснил Аврам.

Мы совершили неприятную манипуляцию с ягненком и прилегли на теплые камни в ожидании реакции аврамового бога. Сомнения в психическом здоровье Аврама не покидало меня. Невольно я сравнивал сооруженный им алтарь, представлявший собой груду камней, сложенных друг на друге, и величественные храмы Шумера, посвященные их богам, и спрашивал себя: если боги и правда испытывают благодарность за лесть людей, то скорее боги шумеров узрят великолепие храмов, чем небрежно сложенную груду камней. Пожалуй, они даже посмеются над Господом Аврама, если он и впрямь есть.

Мы долго лежали молча, глядя, как и в прошлый раз. в небо. Инанна скрылась за горизонтом, чтобы утром, умывшись небесной росой, взойти на востоке. Молчание нарушил Аврам:

– Отец мой совсем сошел с ума. Привел в свой дом трех наложниц и обещает разделить свое состояние между ними. Каждый день пьет вино, не может самостоятельно подняться со стула: то ли с пьяни, то ли ноги отказали.

– Может, он ждет большего внимания твоего, господин, – неосторожно заметил я.

Аврам резко повернулся ко мне:

– Разве ты не замечаешь, раб, что я нахожусь между двух огней, отцом и женой? День и ночь одни претензии. Только претензии.

Помолчав, добавил:

– Весной свернем шатры и отправимся туда, куда укажет Господь. Отныне я верю лишь Ему.

Переполох

1750 лет до н. э. Точка творения мира

Инициатором совещания Малого консилиума выступил Берд. На Земле, говорил он, творится черт знает что. «Черт знает что» – в буквальном смысле. Люцифер совсем распоясался. Он подзуживает царей шумерских городов воевать друг с другом, ослабляя таким образом друг друга. Он науськивает горцев на любовно выращенную Саваофом шумерскую цивилизацию, заманивает их богатством и роскошью черноголовых, золотом и серебром, а шумеры как бы не замечают эту опасность. Шумер, заключил он, накануне трагедии и необходимо срочно принимать меры.

Вступительное слово Берда прервал, можно сказать, бесцеремонно, Эйн. Я не устану говорить о том, запальчиво заявил он, что люди должны быть исключены из процесса развития живой материи. Сотни миллионов земных лет на Земле шел естественный отбор и все было расчудесно: кто-то вымирал как вид, кто-то, вживаясь в новые условия, совершенствовался. Никаких хлопот, минимум вмешательства в проект Саваофа. И вдруг появляются эти козявки (обычное название людей у Эйна) с претензией на осознание творения Саваофа. А что означает осознать творение? Это означает постичь законы Саваофа и, следовательно, сравняться с Творцом. Да, пока люди далеки от цели, легкомысленны, а по правде говоря, глупы. Но что будет через пять-десять-пятнадцать тысяч лет? Эти козявки возомнят о себе, цитирую Берга, черт знает что.

Тут вступил в разговор Архангел Михаил, ответственный секретарь Малого консилиума, совещательного органа при Саваофе. Как всегда одетый с иголочки, при галстуке и в белых перчатках, он начал с того, что не следовало бы Эйну забывать, что автор проекта «Человек и Разум» никто иной, как сам Саваоф и никому неведомо, что он, творя человека и наделяя его способностью познавать сотворенный мир, имел и имеет в виду. Поэтому следует исходить из той данности, которую мы имеем, а данность такова, что человек стремительно развивается и при этом совершает чудовищные преступления, заключил Михаил.

– Я бы добавил: совершает злодеяния не без участия Темной силы, – включился в разговор Гавриил. – Люцифер днюет и ночует на Земле. Без него не начнется ни одна война, ни один грабеж, ни одно воровство, ни одно убийство, ни одно прелюбодеяние. Он везде тут как тут. Где Люцифер, там зависть, алчность, гнев, обман, месть, ненависть, лицемерие. Завлекая в свои сети, он раз…

– Ну, ты у нас известный путешественник, – вяло заметил Эйн. – Всю Вселенную исколесил.

Гавриил не обратил внимания на реплику Эйна и продолжил:

– Падший действует нагло, решительно и изобретательно. Приведу пример… В Харране я встретил бывшего писца в одном из шумерских храмов, а теперь раба некоего Аврама из племени Хабиру. Интересная личность!

– Кто «личность»: Аврам или раб? – вновь прервал коллегу Эйн.

Гавриил был невозмутим:

– И тот, и другой. Аврам долгие годы шел с юга Шумера, дошел до Харрана и застрял там на несколько лет. По свидетельству его раба, бытописателя, Аврам проникся идеей личного бога, который благотворил бы исключительно только ему и его племени. Аврам рассуждает так: если есть боги у шумеров, аккадцев, хеттов, то почему бы не иметь своего бога и ему, потомку Евера, то есть, еврею?

– Что ж, логично, – заметил Эйн.

– Согласен, однако послушайте, какие намерения на самом деле имеет хабиру Аврам. Вот что рассказал его бытописатель: «Мы отправились из Харрана на юго-запад, в земли, занятые хананеями. Пройдя по ханаанской земле, добрались до города Сихема, до дубравы Море. И здесь, по словам моего господина, вновь явился ему Господь и заверил, что отдаст эту землю его потомству. Я уже опасался уточнять детали визитов аврамового Господа, поскольку господин нервничал и раздражался. В дубраве у Море Аврам соорудил еще один алтарь из камней и поклонился Господу. В тот миг будто бы и явился ему Господь, подтвердив свое намерение отдать эти земли потомству Аврама. Откровенно говоря, меня удивляла и назойливость Господа: ну, принял решение, известил об этом, что же при каждом случае повторять одно и то же?»

– Излюбленный прием Люцифера, – как бы между прочим заметил Гавриил. – Он будет до тех пор вдалбливать в человека мысль, пока тот не признает, что эта мысль принадлежит ему самому. И тогда уж вытолкать ее из себя почти невозможно.

– На что ты намекаешь, Гавриил? Этого парня, как его… Аврама, ведет Падший? – спросил Михаил.

– А почему бы не допустить такую возможность? Во всяком случае обещание отдать земли, на которых живут другие племена и народы, провоцирует войны и прочие беды, духовное разложение людей. А это – цель Тьмы.

– Мы обязаны учитывать и другие обстоятельства, – вступил в разговор Дар. – В частности, желание Саваофа предоставить человеку свободу выбора. Без свободы бессмысленно существование человека. Прекращается его развитие, а, стало быть, утрачивается смысл самого творения. Можно, конечно, обложить человека всяческими инструкциями, повелениями, указами, но, повторяю, чтобы обеспечить его развитие, необходима свобода. А это означает признание его права на ошибки.

– И на преступления? – подал голос Берг.

– За преступления Саваоф карает, – пожал плечами Дар. – Эпидемии, ледники, извержения вулканов, засуха… А самое главное – душевные муки. Муки раскаяния. Но если бы ты, коллега, спросил меня, не стоит ли в таком случае принять меры к искоренению самой возможности преступать, я бы ответил «нет». Пусть учатся на собственных ошибках. Правда, как мы все знаем, Саваоф мягкосердечен и часто прощает неразумное дитя. На мой взгляд, слишком часто. Вообще, по-моему, человек для него по силе любви на втором месте после Иисуса. Однако, не станем ревновать…

По поводу последних слов Дара Михаил выразил неудовольствие:

– Коллега, давайте не будем измерять силу любви Саваофа. Бесспорным фактом является тот, что далеко не всё тварное отвечает ему той же любовью и благодарностью. В том числе и человек. Но Саваоф мирится с этим, ибо видит, на каком уровне развития находятся люди. Он ждет. В связи с этим у меня вопрос Бергу, поднявшему тему и настаивающему на совещании Малого коллоквиума, а также к Гавриилу: на Земле случилось что-то неординарное, побудившее вас забить в набат? Какую угрозу несет желание кочевника… забываю имя…

– Аврам, – напомнил Берг.

– Какую угрозу несет кочевник Аврам, пожелавший иметь личного бога? На Земле тысячи ложных богов. Одним меньше, другим больше… При этом напомню, Саваоф рассматривает данный процесс, я имею в виду многобожие, как приближение к Истине, то есть, к нему, Творцу всего живого и неживого. Надо дать время человеку осознать это.

– Я не смогу дать полную формулировку сути угрозы, – ответил Берг, – однако есть косвенные признаки ее. Стремление иметь личного бога само по себе не хорошо и не плохо. Но какого бога желает иметь этот человек? Бога-захватчика? Вы знаете, те же шумеры в отношениях к природе (так они называют окружающий их мир) никогда не употребляют местоимений «я», «ты», «он», а только «мы». Это означает, что они осознают не только внешнюю, но и внутреннюю связь между собой и физическим, животном миром. Они видят себя внутри данного Саваофом мира, являясь его частью. Отсюда привязанность к тому месту, где родился, где покоятся предки. Облагораживание его. Они называют это «родиной». А как ответил отец Аврама Фарра на вопрос сына, где их родина? «Там, где нам хорошо» – таков был ответ. Итак, личный бог Аврама призывает его порвать с родиной, семьей и двигаться в занятые другими народами и племенами земли, занять их и создать империю от Средиземного моря до реки Евфрата. Но это же невозможно без насилия. И это намерение бога Аврама, как мне кажется, в полной мере согласуется со стремлением Люцифера ставить палки в колеса проекта «Человек и Разум». В заключение напомню выражение: «Каков бог, таков и человек, поклоняющийся ему». Вот почему я настаиваю на необходимости осуществления контроля за действиями пары: Аврам и его безымянный бог.

– Не разумнее ли в самом начале прервать опасный замысел (если он, действительно, есть) путем, скажем, организации нападения двух-трех волков на кочевника? В конце концов, волки, как и люди, тоже хотят кушать, – усмехнулся Эйн.

– Ты невыносим, Эйн, – рассердился Михаил. – Уж лучше бы ты продолжал дремать, чем говорить глупости.

– Я дремлю, потому что мы выносим на Малый коллоквиум подобные мелкие вопросы.

Михаил, задетый за живое, ударил по столу рукой:

– В таком случае жду от тебя предложений, достойных обсуждения на коллоквиуме.

Чуть успокоившись, Михаил поинтересовался мнением участников, стоит ли обсужденную ситуацию доводить до Иисуса. Он объяснил свой вопрос тем, что Иисус трогательно относится к Земле и землянам и новость может его огорчить. По мнению Берга, это следует сделать, но после дополнительных исследований и наблюдений. Михаил остался довольным таким исходом, сняв перчатки, с удовольствием потер ладони. Он не переставал оберегать Иисуса от невзгод и неприятностей. Иисус для него продолжал быть ребенком.