Текст книги "Наблюдатель. Фантастическая правда, или Второе пришествие Христа"

Одно огорчение: она не способна была рожать. Халдей и продал ее из-за этого. Оказывается, и его жена страдала тем же недугом. Но обо всем этом я узнал, когда халдей покинул Ур. Мне рассказал о нем человек, который пас у него стада. Он называл его шейхом, богатство которого можно сравнить чуть ли с богатством царя. Он же назвал и имя халдея. Его звали Аврам.

Андрей Иванович не успел попрощаться с плотником, столяром и корзинщиком, учителем и влюбленным в свою «птичку». Проснувшись, он отметил, что болезнь отодвинулась. Простынь сухая, ломота в теле ослабла, горло почти не болело. Но слабость еще чувствовалась; лень было поднять руку, перевернуться на другой бок, натянуть на себя одеяло. «Ничего-ничего, – успел он подумать, – утром проснусь огурчиком. А сейчас на площадь, где меня ждут новые встречи!»

Картина пятая

Вечерело, жара неохотно спадала, с далеких гор на северо-востоке тянуло едва заметной прохладой. Помимо молодежи, облаченной в длинные юбки и льняные накидки, небрежно накинутые на одно плечо, по мостовой важно, по-хозяйски прогуливались домашние кошки, бегали мангусты, постоянно заглядывая в кустарник в поисках своего извечного врага – змеи.

Чуть в стороне от молодых людей, ближе к алее финиковых пальм, на низком стуле, но с высокой спинкой сидел старик, тоже в длинной юбке и кожаных сандалиях. Он опирался на трость с набалдашником из слоновой кости. Старик поманил Андрея Ивановича и показал на стул, вдруг очутившийся рядом с ним.

– Слышал, Гость из Будущего, ты знакомишься с бытом и занятиями шумеров. Мы почитаем добро и правду, закон и порядок, свободу и справедливость, праведность и сострадание. Мы не юлим, любим прямоту. И напротив, осуждаем беззаконие и беспорядок, насилие, грех, извращения, жестокость. Защищаем бедных от богатых, слабых от сильных. Не терпим насилия. Царь Урукагина, например, покончил в Лагаше со злоупотреблениями чиновничества, ревностно защищал вдов и сирот. Он ввел систему весов и мер, тем самым обеспечил честную торговлю на рынках. Он строго карал всех, кто, пребывая во грехе, смел повелевать, кто преступил установленные нормы, нарушил договор, кто благосклонно взирал на греховные дела, кто подменял малый вес большим, кто подменял малую меру большой мерой, кто, съев не принадлежавшее ему, не признал: «Я съел это», кто, выпив, не сказал: «Я выпил это».

Другой царь, Нанше, говорит: «Есть не только те, кто утверждает правду, мир, добродетель, справедливость, но и те, кто лжет, причиняет страдания, насаждает страх. И с ними царь обязан быть суровым и беспощадным».

Но мы умеем и повеселиться, любим мелодичные звуки арфы, поем песни и гимны, танцуем. Не желаешь ли ты послушать наших менестрелей и бардов? – И не ожидая ответа, подал знак трем юношам.

Гость ожидал услышать что-то веселое, но юноши поведали грустную историю о смерти отца и плаче его сына, оказавшегося далеко от смертного одра родителя. Исполнители прибегали то к речитативу, то имитировали рыдания и стон. Гость не все напевные слова понимал, но смысл был ясен. Заболевший отец посылает с гонцом весточку сыну, находившемуся далеко от родительского дома. Сын узнает о болезни отца и грудь его разрывается от горя, слезы ручьем стекают на сложенные руки:

 
В городе живший отец мой заболел!
Редкий человек, подобный драгоценному алмазу,
что находят лишь в отдаленных горах.
Он в жизни был честен, речью приятен,
красив фигурою и лицом,
в планах мудр, искушен в собраниях,
был человеком правды, богобоязненным.
И вот заболел! Не ест, угасает…
Вы можете себе представить:
воин, а теперь не двинет ногой…
Из его слабой груди слышится лишь стон,
и стонет он, раненый в бою, по детям своим.
Жена его, увы, ныне вдова,
мечется вокруг, словно смерч с моря,
радости не знает; жизнь ее потеряла смысл.
О, мой отец, да упокоится твое сердце!
О Нанна, да будет доволен дух твой!
Шумеры знают: смерть – милость богов,
А здесь, на земле, старейшины твоего города, о Нанна,
уже начали оплакивать отца моего.
Матроны твоего города испускают горькие слезы;
рабы остановили жернова
и пролили слезы по отцу;
домочадцы не знают предела горя.
Знай же, отец, твой сын
укрепит твои крепкие основы.
А человек, что убил тебя, понесет наказание.
Право на месть отдано
твоему личному богу.
Имена того человека и его отпрысков будут стерты.
Пусть их имущество, подобно летящим воробьям,
растворится в воздухе.
А твои дочери выйдут замуж,
А вдова твоя пусть здравствует,
А родня твоя будет множиться.
Пусть богатство окружают их день за днем,
а пиво, вино и все остальные хорошие вещи
в доме твоем не иссякнут.
 

Старик вытряхнул камешек из сандалии, помолчав, промолвил:

– Шумеры любят детей, ласкают и нежат, не загружают тяжелой работой, но и дети, вырастая, чтут отца и мать, заботятся о младших братьях и сестрах. Конечно, бывают исключения, однако таких людей мы не уважаем, избегаем их. Впрочем, я ведь обещал обратить твое внимание на молодежь, – вспомнил он. – Погляди на ту вон парочку, прислушайся, о чем они щебечут.

В сторонке стояли две девушки, одна другой шепотом рассказывала о своей встрече с юношей:

– Вчера вечером, когда я невинно пела и танцевала на небесах, мне повстречался Думузи. Он взял меня за руку и обнял.

– Ах, ты проказница! – улыбнулся старик. – Она рассказывает сочинение одного поэта о любви богини и бога. Впрочем, любовь богов мало отличается от любви людей. Давай послушаем, Гость.

Девушка продолжала:

– Я умоляла его отпустить меня, потому что не знала, как сохранить любовь втайне от матери. И ты знаешь, что сказал Думузи?

– Что? – испуганно спросила подружка.

– Он предложил… обмануть мать. «Скажи, что ты гуляла c подружкой». Будто бы мы с тобой много часов провели на городской площади.

– И ты?..

– Ах, я посчитала, что убедительный предлог найден. Юноша так прекрасен! К тому же так сияла Царица небес! И я, как она, сияла от радости и волнения. Я танцевала, я пела, а богиня озаряла ночь. И он обнимал меня. И был настойчив.

– Ах, подруга моя, ты очень неосторожна. – Это может привести к беде, – волновалась подружка.

– Я молила его: «Ну же, отпусти меня. Мне нужно домой. Что я скажу матери?..»

– А он?

– Он обнимал меня и шептал: «Скажи: подруга увела тебя на площадь, там музыкант играл на флейте, пел песни и гимны для нас. И так мы в радости скоротали с ним время». Так скажи матери. Мы же с тобой в свете небесной богини напьемся любовью; я постелю тебе ложе, чистое, сладкое, достойное. Так говорил он мне.

– Ах, подружка, мало ли что они не наговорят.

– О нет, о нет, Думузи не такой. Он пообещал на мне жениться.

Девушки отошли подальше, и старик с Гостем уже не слышали их. Старик тяжело поднялся со стула, положил руку на плечо Гостя:

– Завтра утром тебя ожидает энзи, важный чиновник, наш градоначальник. Мне поручено проводить тебя к нему. А теперь, как говорится, на боковую. Я устал.

Но утром старик известил, что встреча с чиновником отменена, потому что энзи срочно отправился в соседний Урук по важным делам. «Но он, – сказал старик, – передал тебе подарок. Хитон. Носи на здоровье».

Андрей Иванович проснулся от настойчивого стука в дверь. Он посмотрел на стенные часы; они показывали десять утра. Первое, что он осознал и почувствовал – необыкновенная легкость во всем теле, желание выпить чашку горячего и очень сладкого чая и что-то, неважно что, съесть. Но вновь раздался требовательный стук, а затем и голос женщины, убирающей раз в неделю его дом. Пятница была ее днем.

– Андрей Иванович, да что с вами? Откройте!

Кручинин надел свитер и пошел к двери. Женщина, несмотря на свою полноту, влетела в дом:

– Как же вы меня напугали! Стучу, стучу… Кричу, кричу…

– Ожидали встретить закоченевший труп?

– Ну, и шутки у вас, – глаза ее бегали по сторонам в поиске причины задержки с открытием двери и затяжного сна. Взгляд уперся в груду простыней.

– А это что такое? Как они здесь оказались?

Она потянула простынь за угол, та мало изменила форму, как была коробом, так и осталась. Женщина вперила взгляд в Кручинина.

– Успокойтесь, Елена Петровна, – приболел, истек потом.

– О, господи, а теперь-то как?

– Теперь здоровее человека не бывает. Взлететь могу. Вот только похавать бы чего.

– Такие слова употребляете, а еще профессор. Я сейчас, я мигом.

Она сварила три яйца, сделала бутерброды с колбасой и сливочным сыром, заварила чай.

– Ну, вот, на перекус, а дома у себя сварю борщ, принесу к обеду. Собрала с пола простыни, заглянула в шкаф:

– А это что у вас?

Вынула не то плащ, не то халат фиолетового с зеленью цвета, с какими-то знаками, расписной. По всему переднему краю густо стекали золотые нити:

– Чудной какой-то. Раньше у вас его не видела:

– А я тоже первый раз увидел.

Он догадался: хитон – подарок энзи.

К вечеру следующего дня после болезни Андрей Иванович наконец обрел обычную для себя норму и был немало удивлен тем, что в памяти остались четкие картинки сновидений, лица и образы тех, с кем встретился и разговоры с ними. Будто снятые на кинокамеру эпизоды проявлялись по первому его желанию; звучали голоса менестрелей, глуховатый говорок корзинщика, шепот девушки, рассказывавшей подружке о любовной интрижке. Все это, разумеется, проделки Ангела; в этом он был уверен. Но зачем Ангел погрузил его в сон и принудил обойти весь город, выслушать чуть не всю историю шумеров? Какая существует связь между ними и Спасителем? Почему избран именно Ур?.. Нет-нет, должна быть какая-то цель у посланника, да и у тех, кто выбрал его, Кручинина, для исполнения загадочной миссии. Должна быть! Однако последующие игры Ангела, его бесцеремонные проникновения в сознание профессора до самой крайности возбудили воображение жертвы непонятного эксперимента: Андрей Иванович погрузился вновь в глубокий сон и просыпался изредка и лишь на минуту-другую, чтобы справить физиологические потребности.

Книга 3. Путешествие с Аврамом

Междуречье и Палестина. 1750 год до Рождества Христа

Персонажи: Аврам – богоискатель; Харра – отец Аврама; Сара – супруга Аврама; Агарь – служанка Сары, наложница Аврама; Лот – племянник Аврама; Безымянный – писец, раб Аврама, бытописатель; Нафанаэль, Агей – торговцы скотом; Авимилех – царек Герарский; Елизер – управляющий у Аврама, человек из Дамаска; Ашшур-таклака – ассирийский купец; Наблюдатель; Царьки, хетты, халдеи; Людмила – домработница.

Наша родина там, где нам хорошо

1730 лет до н. э., Междуречье, Ур

Кручинин увидел себя в просторной комнате большого дома в плетеном кресле за низким столиком. В противоположном углу на циновке возлежали двое мужчин. Один, весьма пожилой, с седой головой и бородой, в богатом льняном одеянии священника, другой, по всей вероятности сын или младший брат (очень похож на старика), лежал напротив, подперев голову рукой. Одежда на нем была повседневная: длинная юбка с вышивкой, рисунки которой Андрей Иванович в полумраке не мог определить. Они о чем-то тихо говорили, точнее, говорил старик, а молодой внимательно внимал ему и лишь изредка нарушал монолог то коротким вопросом, то междометием. Гостя, свидетеля их разговора, они не замечали, а может, присутствие его просто игнорировали. Кручинин, чтобы обратить на себя внимание, кашлянул, но ни тот, ни другой никак не среагировали на это. Кручинин подвинул кресло и столик поближе к паре, желая послушать их разговор.

– Знай, Аврам, боги шумеров – а их сотни – благоволят им за их труд. Кстати, на самом деле богов у шумеров больше. Ровно столько, сколько между реками Ефрат и Тигр насчитал бы ты черноголовых. Потому что у каждого черноголового помимо главных есть личный бог.

– Но, отец, в Уре и других городах Шумера сотни богатейших и величественных храмов, которые принадлежат главным богам черноголовых, и они в них воздают богам почести.

Старик, покивав в знак согласия головой, наизусть воспроизвел сочиненную поэтом хвалу богу:

 
Энлиль, чье повеление простирается далеко,
чье слово свято,
бог, чье решение непреложно, коему вверены судьбы,
чей вышний глаз скользит по землям,
чей вышний луч ищет сердце каждой земли,
Энлиль, кто сидит широко на белом престоле,
на высоком престоле,
кто совершенствует законы власти,
главенства и царствия.
Боги Земли склоняются в страхе перед ним,
боги небес смиренны перед ним…
Его чистые обряды, как земля, неколебимы,
Его законы, как законы бездны  —
вод подземного мира  —
никто не смеет лицезреть их,
его сердце подобно далекому хранилищу святынь,
недостижимо, как зенит солнца.
Его слова – молитвы.
Его речи – мольбы.
Его ритуал драгоценен.
Его пиры истекают жиром и молоком,
ломятся от изобилия.
Его сокровищницы даруют счастье и радость…,
Без Энлиля, Великой Горы,
ни один город не может быть построен,
ни одно селение устроено,
ни конюшни поставлены, ни овечьи стада собраны.
Реки – их текущие воды – не несли бы разлива,
рыба в море не отложила бы икры в травы,
птицы небесные не строили бы гнезда
на обширной земле,
в небесах плывущие облака не пролили бы влагу,
растения и травы, гордость равнины, не проросли бы,
в поле и долине богатые злаки не цвели бы,
деревья, посаженные в горной чаще,
не приносили бы плодов…
 

В пантеоне богов шумеров, продолжил старик, на втором месте восседает Энки, бог мудрости и бог бездны. Но он всего лишь исполнитель воли Энлиля; по его поручению Энки создал землю и управляет ею. Он мудр, мастер на все руки, плодовит. Назову и богиню-мать, превозносимую жену, дающую рождение. Ее имя – Нинхурсат, она прародительница всех богов и всех живых существ, и в том числе, человека. Когда Энлиль, рассердившись на людей, хотел устроить потоп, она первая возмутилась его решением: «Разве я рожала людей для того, чтобы скормить их рыбам!?» Так она сказала. И тогда десять богов упросили Энлиля сменить гнев на милость.

– Отец, но зачем ты все это говоришь мне? Я не собираюсь быть священником.

– Разве ты еще не понял, сын? – Старик надолго задумался, затем попросил:

– Принеси-ка нашего напитка из темного сусла. Мне многое надобно тебе сказать.

Отпив из серебряного сосуда изрядно, он продолжил:

– Шумер клонится к закату. Каналы не чистят, и они мельчают из-за наносной тины, заградительные валы, сдерживающие весенние разливы рек, приходят в упадок. Поля превращаются в топь. Насекомые, мухи, скорпионы скоро выживут людей с этих мест. Но самое страшное не в этом. Шумер активно заселяем мы, семиты, не обладающие теми знаниями и навыками, которые необходимы для того, чтобы сохранять плодородие этой земли. Нас становится все больше, а основное занятие наше – торговля. Мы не производим, мы торгуем. И торгуем тем, что произвели другие. Скажи, как тебе удалось скопить богатство?

– Отец, ты знаешь, я продаю скот. Много скота. Не случайно меня называют шейхом или князем.

– А ходит ли сей шейх сам за скотом? У тебя сотня рабов и наемных работников, они и наполнили твои карманы золотом, серебром, бронзой. Сам же ты живешь в городе в одном из лучших домов Ура. И золота, серебра у тебя столько, что потребуются десяток ослов, чтобы перевезти это добро.

– Я не собираюсь никуда его перевозить, – прервал отца Аврам.

– Увы, Аврам, придется. Я еще не сказал тебе главного. Племена и народы с северных и восточных предгорий, с гор Загроса, давно с завистью глядят на Шумер, точат зубы на черноголовых. Ур, я думаю, не сегодня так завтра будет поражен ими с невиданной жестокостью. Все будет разрушено, шумеры потонут в потоках крови. Нам, потомкам Сима и Евера, незачем ввязываться в драку. Это не наша земля, почему мы должны погибать ради нее и терять нажитую собственность?

– А где наша земля, отец?

Старик усмехнулся:

– Запомни сам и передай потомкам: наша земля там, где нам хорошо. – Старик помолчал и не терпящим возражений голосом, добавил. – И последнее, сын… Ты мне показывал золотые и серебряные статуэтки шумерских богов. Забери их с собой, чтобы в нужный момент их переплавить и превратить в слитки золота и серебра. А я заберу свои.

– Переплавить?..

– Молись своему и только своему богу!

– Но кто мой бог?

– Ты встретишься с ним, когда придешь в Харран. Там Он придет к тебе сам.

Спустя полгода Андрей Иванович так же незаметно, как оказался в доме Аврама, оказался за городом, где и присоединился к толпе евреев, идущих со стадами овец и козлов из окрестностей Ура на север. Впереди толпы с позолоченным посохом и в богатом одеянии шел человек лет за тридцать, высокого роста, с седеющей бородой и устойчивым, твердым взглядом. Изредка он оборачивался назад, то ли прощаясь с землей, которую покидал, и покидал навсегда, то ли желал убедиться, что колонна из сотен пяти рабов и соплеменников держит строй, никто не отстал и никто не вырвался вперед. Это был Аврам. Рядом с ним шел племянник Лот; в первом ряду колонны жена Аврама Сара и жена Лота с ребенком. Чуть сбоку от них на осле отец, Фарра; он, кажется, дремал, и Аврам дал сигнал рабу идти вблизи отца, дабы тот во сне ненароком не свалился на землю. Впрочем, осел, будто зная, какую важную персону везет, передвигал ноги, ступая мягко и не торопясь.

По пути в Харран

Колонна двигалась по левому берегу Ефрата. Позади оставались возделанные поля ячменя и пшеницы, зеленая долина с финиковыми пальмами и кустарником. Аврам тоскливо думал о том, что, наверное, зря поддался настояниям отца. Ему было жаль расставаться с богатым домом, который вынужден продать за малую, по его мнению, цену; он с тревогой размышлял и о том, что ждет его и Сару в Харране; о том, что Сара бесплодна и вряд ли родит наследника; о том, что дорога небезопасна и не исключены набеги бандитов, которые живут за счет грабежей. Правда, он позаботился об охране людей и имущества: с обоих боков шагах в двухстах от колонны шли молодые мужчины, вооруженные пиками, мечами и луками. А вперед был послан отряд разведчиков, которые рыскали по пригоркам и низинам, где могли укрыться грабители.

Отец решительно потребовал не заходить в Ниппур, в храме которого много лет служил. Аврам догадывался, почему. Фарра не желал встречаться с теми, с которыми жил бок о бок многие годы. А вот почему избегал встречу, этого Аврам не знал.

Обогнув город с западной стороны, колонна вынуждена была разбить временный бивуак. Аврам выбрал для него самый высокий холм, который хотя бы ночью продувал прохладный ветерок. Днем беспощадно палило солнце. Ночью из болот, заросших тростником, летели армады комаров, шершней, досаждали скорпионы, которые заползали в складки одежды, обувь, и приходилось каждое утро внимательно рассматривать каждый кусок одежды. Днем с пустыни Кадат Шергат летели песчаные мухи. Их укусы вызывали сильный зуд, лихорадку и температуру. На месте укусов вырастет шишка, обезобразившая лицо. У путников иногда возникали призрачные картины. Им мерещатся зыбь озер и прохладных рек, смерчи, внутри которых крутятся облака песка. Мучает жажда, пот мгновенно высыхал на жарком ветре. Жившие в Уре семиты привыкли к комфорту и, несмотря на опыт предков-кочевников, тяжело переносили испытания. Иные тихо, за глаза, ворчали.

Шел апрель, время, когда люди с замиранием сердца ждут разлива Евфрата. Год на год не приходится, все зависит от богов: много или мало снега выпадет в горах Армянского Тавра. Переполненная река смывает дамбы и посевы, недостаток же воды, напротив, приводит к засухе. Есть ли еще место на земле, спрашивал себя Аврам, где боги так крепко держат в своих руках человека, как на Евфрате и Тигре? Летом жара днем доходит до шестидесяти градусов, ночью спадает лишь до сорока. Желтый песок с запада покрывает безжизненным слоем холмы и долины. Столбы его поднимаются наверх до неба, образуют глубокие воронки, шум в них напоминает завывания шакалов. Потому этот шум и назвали «ветром шакалов».

Аврам шел молча, однако Наблюдатель отчетливо слышал его внутренний голос и стенания. От стада, которое Аврам вывел из-под Ура, оставалось все меньше и меньше овец и коз. Часть была съедена, другая погибала от бескормицы. Аврам вынужден был покупать еду у местных, а они настороженно, порой и враждебно относились к пришельцам, называли их бродягами. Все же ему удавалось договариваться с шейхами, для которых на первом месте стоял барыш. Аврам обменивал золотые и серебряные статуэтки шумерских богов на еду. Особым спросом пользовалась богиня шумеров Нинхурасат: Аврам выдавал ее за богиню Вавилона Иштар – сиятельную звезду, которая купалась в вечерней и утренней заре.

С тремя сопровождающими Аврам все же пошел в город, который он посещал и ранее. Тогда он познакомился с двумя халдеями: Нафанаэлем и Агеем. Они создали в Ниппуре посредническую торговую фирму и сбывали скот, прежде всего, ослов, овец и коз. Аврам надеялся на их участие в приобретении пропитания, и не ошибся в расчете. Вечером Нафанаэль и Агей устроили по поводу выгодной сделки знатную пирушку; на стол были выложены два жареных барашка, сосуды с вином и пивом, различные травы, сыры и соусы.

Агей незаметно для себя перепил и пытался то спеть гимн, то рассказать историю о любви бога Энлиля к земной девушке Нинлиль. Это случилось, поведал Агей, когда они были молоды. И поэтому можно простить им шалость. У людей такое тоже случается, а боги такие же, как и люди. Просто они бессмертны. А в остальном они, как и мы, любят покушать и попить темного пива, любят красивую одежду и красивых женщин. Так что ничего удивительного нет в том, что юноша увлекся юной девственницей. Это произошло на берегу канала, который ты, Аврам, видел, идя в наш дом. Нинлиль купалась в канале, Энлиль крадучись подошел к берегу. Сначала он пытался обольстить девушку, но та неподдавалась на уговоры и ласковые слова, и тогда Энлиль овладел ее силой. Нинлиль забеременела и родила Луну. И отправилась… в преисподнюю. По пути туда она еще носила Луну под сердцем, но ведь Луна не могла оказаться в преисподней и тогда у молодой матери отобрали ребенка. Ах, есть ли беда сокрушительнее и мучительнее, чем та, когда у матери отнимают дитя?! Однако в ее чреве находилась другая Луна, только ущербная, умирающая, и она теперь каждый лунный месяц сопровождает мать в потусторонний мир.

Наблюдатель, как и прежде в доме Аврама, слушал беседу друзей, находясь в сторонке. Он уже привык к роли невидимого спутника Аврама и его людей, вместе с ними просыпался с рассветом и укладывался спать в шатре вместе с Фаррой, который спал тревожно, вздыхал, кашлял и испускал громкие звуки вследствие несварения жирной баранины. Фарра, кажется, угасал, однако продолжал давать советы, к которым сын все меньше прислушивался. Наблюдатель замечал: Аврам с трудом сдерживает раздражение не только по поводу наставлений отца, но и нытья и обвинительных речей супруги, Сары. Женщина вообще имела скверный характер: во все вмешивалась, на все имела собственное мнение, то и дело бросала упреки по поводу и без повода, доводила до слез жену Лота замечаниями о том, как надобно пеленать и кормить ребенка, хотя сама не имела опыта. А ко всему этому все громче раздавался ропот соплеменников, согласившихся отправиться с Аврамом в далекие края, не предвидя столь жестоких испытаний, а также рабов, почувствовавших запах свободы. Дорога на восток, на левый берег Тигра, в горы, думали рабы, нелегка, но почему бы не рискнуть? Местная власть посмотрит на побег сквозь пальцы. А в горах в худшем случае можно примкнуть к бандам, а может, и завести собственный скот, семью, зажить настоящей жизнью. Аврам нутром чувствовал настроение людей, но сделать ничего не мог. Оставалось одно: помягче быть с людьми, послушным рабам иногда давать подарки.

Отряд приближался к Вавилону. Фарра и на этот раз посоветовал сыну обойти стороной город, где правил умный, но жестокий царь Хаммурани, великий законодатель и завоеватель. Но Аврам вновь пренебрег наставлениями отца. В Вавилоне у него, как и в Ниппуре, были знакомые евреи, содержащие крупные ателье пошива одежды. Впрочем, Аврам в тайне от отца еще в Ниппуре задумал остановку в Вавилоне года на два-три, а, может, и дольше. Заодно, размышлял, следовало бы разузнать, какова жизнь в Харране и стоит ли идти туда. Он все крепче осознавал, что их уход из Ура – ошибка. Были и другие причины для передыха: волнения в отряде и участившаяся ворчливость Сары. Да и состояние Фарры с каждым днем ухудшалось и Аврам задумывался о том, где похоронить отца. Не в болотах же в тростнике! Он надеялся с помощью друзей купить в Вавилоне мастерскую по изготовлению золотых, серебряных и бронзовых ювелирных изделий, сосудов и статуэток, на что вавилоняне падки.

Вавилон за десять лет после последнего посещения Аврамом еще более разросся. Это был не просто город, а вселенная: 22 километра шириной и столько же длиной. Гигантский четырехугольник простерся по обоим берегам Евфрата. Здесь действовали пятьдесят храмов великих богов, столько же святилищ царя всех богов, вавилонского Мардука, около тысячи святилищ земных и небесных божеств, без малого двести алтарей Иштар. Но над всеми храмами и святилищами, а также и дворцом Хаммурани возвышалась башня. Она была сооружена во дворе храма Краеугольного камня неба и земли, покоилась на четырехугольном фундаменте со сторонами в девяносто метров. Всего было семь башен, которые возвышались одна над другой. По наружным стенам сооружены лестницы. Стены облицованы цветным обожженным кирпичом. В самой верхней башне разместили храм, куда никто не имел доступа, кроме одной женщины, жрицы, избранной самим богом.

Невозможно было оторвать взгляд от Ворот небесной царицы Иштар, через которые раз в году проходила торжественная церемония в честь богов Вавилона. К воротам вела дорога шириной шестнадцать метров, в двухстах метрах от нее выстроены стены из глазурованного кирпича. Со стен на фоне цветной керамики на Аврама и Наблюдателя равнодушно-брезгливо взирали больше ста львов, быки и существо, состоявшееся из четырех частей животных: орла, змеи, скорпиона. Четвертого зверя Наблюдатель как не пытался, так и не смог разгадать. В тронном зале стояла статуя Мардука в длинном одеянии, украшенном звездами, на шее ожерелье с тремя гравированными дисками. Необычно большие уши бога не удивили ни Аврама, ни Наблюдателя. Они знали, что у вавилонян не мозг, а уши считаются вместилищем ума и духа. На голове бога – высокий головной убор с короной из перьев. В правой руке божество держит бумеранг, в левой шест и кольцо, которые являются символами власти. Ноги Мардука погружены в бушующий океан.

Это величие и дань божеству, тем не менее, не обманывали Аврама. Город, думал он, обречен на разорение и гибель, потому что утонул в грехах. И самый большой его грех – самодовольство и гордыня. Вавилоняне бросают вызов богам, и разве богам это понравится? В отличие от шумеров жители Вавилона не уподобляются сотворенной богами природе, не помогают ей, а пытаются возвыситься над нею. Но как возвыситься над Творцом, над богами!? И вавилоняне ничего другого не придумали, как построить башню до небес, до дома божеств, а чтобы оправдать свое безумие, сделать себе имя и увековечить его в истории, говорили жителям города, архитекторам и строителям, рабам, будто башня необходима для того, чтобы всем спастись в случае нового потопа. И таким образом они решили встать над богами и отомстить им за гибель своих предков во время потопа. И люди поверили, с энтузиазмом приступили к возведению бессмысленного здания-гиганта, а иные убедили себя и убеждали других, что послушание богам есть рабство.

Башню окружал храмовый город Эсагила. Здесь незаметно, но настойчиво пытались заменить веру: на место истинных богов пришли лукавые обманщики-астрологи, составлявшие гороскопы. Люди отрицали богов-творцов и теперь верили в гадания, магию цифр, спиритизм, колдовство, сглазы. Все это родилось в Эсагиле. И все это, подумал Наблюдатель, расцветет в наши дни.

Теперь же Аврам, оглядывая храмовый город и башню, думал о том, что под ними и мостовыми погребены тысячи погибших на строительстве. И десятки тысяч искалеченных окончили жизнь в страданиях и нищете. Такова цена амбициям царей и вельмож. Аврам спрашивал себя: разве добрые боги пожелали бы ценой жизни тысяч увековечить свое имя, принимать подношения на алтаре? Нет и нет! Это делают сами люди, их вожди и жрецы. Боги не нуждаются в славе, она нужна человеку и, прежде всего, человеку-властителю.

Наблюдатель слышал рассуждения Аврама и печаль все шире разливалась в душе. Ему хотелось прокричать громко, на всю равнину, названную Эдемом: «Минули четыре тысячи лет и в огромном мире, о котором вы даже не подозревали, ничегошеньки не изменилось! Также строят бессмысленные пирамиды, вырубают последние леса. Обмелели реки, воздух разбавлен отходами горения, почва засорена ядами и родит отравленные плоды, моря залиты нефтью. Ничего, обращался Наблюдатель и к Авраму, не изменилось и в отношениях людей. Богатых тысячи – бедных миллиарды. Рабов на рынке, как у вас, не продают, рабами рождаются. Истинная свобода подменена „правами человека“, а права человека заключаются в праве родиться и умереть в несправедливом мире. Мир стал еще эгоистичнее. Каждый имеет право надеяться только на себя, уважать и любить только себя. Человечество разделено на части и точит зубы друг на друга подобно тому, как Аккад изрыгает свою зависть к Уру. Бедный Ур, я плачу вместе со всеми черноголовыми, преобразователями земли, добропорядочными людьми, сумевшими построить благородное общество. Я вместе с ними проклинаю эламцев, погубивших город и его храм».

 
О Нингаль, как это вынесло сердце твое,
как ты еще жива!
О праведные жены, чей город разрушен,
как жить теперь вам!
О Нингаль, чья земля погибла,
как это вынесло сердце твое!
Когда город твой разрушен, как жить тебе!
Когда дом твой разрушен, как еще бьется сердце твое!
Твой дом стал домом слез, как вынесло это сердце твое!
Твой город обращен в руины, ты более не госпожа его,
твой дом, преданный киркам, – ты более не живешь
– в нем,
твой народ предан гибели – ты более не царица,
Ур, прибежище твое, предан ветрам, как жить тебе!
Отец Нанна, твой ишиб-жрец не совершенствует
кубки твои,
черноголовые люди не омываются ради твоих пиров,
льном теперь им грязь; видом стали они иные,
песня твоя превратилась в стон,
бык не вернулся в стойло, жир его не приготовлен
для тебя,
овцы твои не в стадах, молоко их не поднесли тебе,
те, что жир приносили тебе, не несут его боле из стойла,
те, что молоко подавали, не приносят его
из овечьего стада,
рыбаки, что приносили рыбу тебе, повержены горем,
река твоя, приспособленная для лодок магур,
посередине заросла тростником,
дорога твоя, подготовленная для колесниц,
поросла терном.
О, царица, город плачет перед тобою
как перед матерью своей,
Ур, как дитя улицы, что была разрушена, ищет тебя,
дом, как потерявший все человек,
простирает руки к тебе,
кирпичная кладка праведного дома, как человеческое
существо, взывает к тебе: «Где ты? Молю!»
Да возгласит Ан, царь богов, устами твоими: «Довольно!»
Да огласит Энлиль, царь земель,
тебе благосклонную участь,
да вернет он Ур на место свое для тебя: царствуй в нем!
 

Их царь, владыка Хаммурапи, эгоистичен и, судя по его кодексу законов, жесток. Аврам содрогаясь читал параграфы кодекса. Они были выбиты на куске диорита высотой свыше двух метров и имеющему форму фаллоса. За малейшие проступки жители Вавилона подвергались варварскому наказанию. Им прокалывали или отрезали уши, губы, пальцы, обливали лицо кипящей смолой. В униженном положении находилась женщина. Если жена требовала развода, ее разрешалось утопить. Если жена много болтала, пренебрегала своим домом и не воспитала детей порядочными людьми, ее надлежало бросить в воду. Невольно Аврам сравнивал законы шумеров и Хаммурапи и вновь сожалел об уходе из Ура. Одно преимущество вавилонских законов, усмехнулся он про себя, имея в виду Сару: женщину все же следует держать в воловьем ярме.