Текст книги "Граница вселенной. Волшебница и Ледяной Рыцарь"

Будни брянского леса

1

В ту ночь Анфиса так и не смогла заснуть. Застывшими руками отперла замок, вошла в избу и, не раздеваясь, упала на кровать, зарылась мокрым лицом в подушку – дала волю тоске и горю. Она давно догадывалась – Николай не останется, уйдет, и понимала его. Но она не думала, что будет так тяжело и больно расстаться с ним. Но мог же он как-то утешить, приласкать, сказать несколько теплых слов, оставить ей право надеяться, мучиться и ждать столько, сколько потребовалось бы. О, как бы она ждала! Но он разом, бесцеремонно и жестоко лишил ее этого права. Почему мужчины такие черствые?.. Что теперь она будет делать здесь? Она плохо понимает, что творится на свете, не знает, чем все это кончится, что станется с ней самой, куда увлечет ее водоворот событий. Кто подскажет ей правильный путь?.. Какое было бы счастье уйти вместе с ним навстречу опасности, делать то, что делает он, жить его мыслями и его борьбой! Но он не позвал. Почему он решил, что ей нет дела ни до чего, кроме домашнего уюта и покоя? Ведь это не так! Нелегкая жизнь научила ее многому…

Она причитала, жалуясь самой себе да безмолвным стенам избы. А может быть, они молча осуждали ее за то, что она так часто оплакивает утраты? Разве не так причитала она два года назад, вспоминая Петра?.. Пусть осуждают! Что того, что один из них погиб, а второй ушел метель, навстречу неизвестности? Для нее они оба в далеком прошлом, в таком далеком, что будто и не было ничего, кроме вот этой тоски и боли. Сейчас она оплакивала их обоих. И оттого, что они слились в одно неизбывное горе, стало еще пустыннее, еще горше на сердце.

Раньше она думала, что умеет только любить, вернее, она сама убеждала себя в этом. Но жизнь диктует свое. Он не понял. Пусть. Но она докажет, что не хуже других, что не такая Анфиса Марюхина, какой он ее считает!..

Утром пришел отец. Он долго молча сидел у стола, потом набрался духу и пересказал дочери свой разговор с Борисовым.

– Был бы слободен, може, и вышло что, а так – забывай. Да и время сычас не для этого: нынче живем, а завтра придут нехристи, все порушат и нас порешат. Одним часом и живем, а видно, и нас коснется. Кругом обложила беда, может и к нам перекинуться.

– Я знала, батя, что он не один. Когда еще тетрадки просил, догадалась, кому пишет. Но разве ж я виновата?..

– Я не собираюсь тебя винить. Сычас об другом надо думать. – Он замолчал, завертывая цигарку.

– Я думала! – твердо сказала Анфиса. – Думала, батя!

Он понял ее по-своему.

– Скушно тебе одной-то. К нам бы перебиралась, все на душе спокойней. Да и за матерью приглядывать надо, сама видишь, совсем ослабела…

Они вместе заколотили окна и двери. Анфиса с одним узелком ушла к родителям.

2

В самой глуши клетнянских лесов, вдали от железных и шоссейных дорог, на скатах дикого, заросшего непролазным мелколесьем оврага, приютился Козелкин Хутор, небольшая деревушка – десятка два-три крестьянских хозяйств.

Хутор жил обычной своей жизнью: трудился на колхозных полях, сеял хлеб, и в то же время люди готовились ко всяким неожиданностям. Рано или поздно оккупанты могли добраться и до них. Не было хозяина, который не имел бы в своей избе винтовки или обреза, а в кабинете председателя колхоза – прикладом на столе, а сошниками на подоконнике – стоял ручной пулемет.

Козелкин Хутор был одной из первых деревень в районе, где стихийно возник взвод самообороны…

В морозный солнечный полдень к одной из изб, расположенных в центре деревеньки, подошли три санные подводы, нагруженные хворостом. С передней спрыгнул молодой человек в залатанном полушубке и направился к избе. Навстречу ему вышел высокий круглолицый мужчина в шинели без знаков отличия, накинутой на плечи.

– Скажите, могу я увидеть товарища Понасенкова, Ивана Александровича? – обратился приезжий.

– По какому делу?

– Мне приказал прибыть сюда Сухоруков.

– Я Понасенков. А вы – Борисов?

– Да.

– Слыхал. С чем приехали?

– С желанием продолжать борьбу.

– Не так уж мало, но и не так чтобы много, – усмехнулся Понасенков, и Борисов заметил, как он еще молод – улыбка совсем юношеская. – Мы, друг, со своим «харчем» берем, а ты нам хворост привез. Вон у нас леса какие, дрова на выбор.

– Есть кое-что, кроме хвороста.

Вместе с возницами он сбросил хворост. В санях лежали два миномета, несколько ящиков с минами, целая груда винтовок и мешки с патронами.

– Ну, с таким «харчем» – вне очереди. Пусть сгружают пока в сени, потом разберемся. Пойдем в хату, потолкуем.

В тепло натопленной избе сидел за столом комиссар отряда Николай Макарович Сухоруков и внимательно изучал карту района. Увидев Борисова, он радушно встал навстречу.

– Добрались благополучно?

– Спасибо, без помех.

– «Хвост» не привели?

– Думаю – нет, больше суток петляли по лесам.

– Добро! Ну что ж, поздравляю с вступлением в боевой партизанский отряд «За Родину!..» Вы были политруком. Учтем и это. Только пока отряд наш маленький, с вами восемнадцать человек, поэтому командирской должности предоставить сразу не можем, так, Иван Александрович? – обратился он к Понасенкову.

Командир улыбнулся.

– Но без дела не оставим.

Борисов смутился.

– Я не за чинами сюда пришел.

– Понимаем, не горячись! – мягко упрекнул Понасенков. – Все мы здесь не чинодобытчики. А сказал это тебе комиссар к тому, что есть такие гордецы – давай ему роту, не меньше. И дадим, только вначале надо создать эти роты. Вот я и думаю, Николай Макарович, поручить товарищу Борисову заняться подбором надежных людей, их по селам немало: окруженцы не знают, куда деться, да и среди местных найдутся.

– Согласен, – коротко сказал Сухоруков. – Справишься?

– Есть! – по-военному вытянулся Борисов. – Готов выполнить любое задание командования.

– Садись, обсудим, с чего начать, – предложил Сухоруков. – Прежде всего хорошенько изучи район по карте. Желательно – поменьше окать, а то за версту слыхать – волжанин, но с этим, видимо, придется смириться, сразу не переделаешь, хотя, повторяю, желательно.

Беседа продлилась несколько часов. Николай выписал в блокнот названия сел и деревень, расстояния до них от Козелкина Хутора, состав населения, наличие вражеских гарнизонов и их численность, адреса людей, к которым можно обращаться от имени Сухорукова.

– Для начала достаточно, – сказал комиссар. – А теперь пойдем устраиваться на жительство. Поселю я тебя к старичкам, ты ведь привык у стариков жить. Только у этих молоденькой дочки не будет, учти. Ну-ну, не сердись, война-войной, а шутку, брат, не забывай, веселее воюется с шуткой-то.

– Да я не сержусь. Откуда только узнали?

– А ты думал, мы тебя без проверки с распростертыми встретим?.. Ну, добро. Значит, так: пару дней на отдых и размышления, а потом действуй. Пошли. Дорога была неблизкая, отоспаться надо. Подводчиков я сам отправлю, как передохнут.

3

Снег мягко поскрипывает под лыжами. Сверху сыплется пушистая невесомая пороша, тепло укутывает лапы сосен. Иногда ветвь не выдержит большой тяжести, прогнется, и с ее зеленых игл сорвется белая лава, засыплет глаза. А по лесу прокатится широкое настороженное шуршание, будто шепот деревьев. И снова кружится молчаливая пороша, плавно и неустанно, точно никогда не будет ей конца.

Николай бежит и думает лишь об одном. С каждым днем все больше деревень и хуторов просыпаются для борьбы с захватчиками. Теперь уже во всех окрестных деревнях Жирятинского района созданы взводы и роты самообороны. Есть своя группа и в Маркове – недавно Николаю сообщили об этом разведчики отряда Понасенкова. Как-то там живут Марюхины – затаились в своей избе или помогают самооборонцам?.. Борьба все разгорается. Уже сейчас фашистам приходится туго. Нередко случается так, что отряды карателей численностью до ста человек и более с минометами и артиллерией по неделе штурмуют какую-нибудь деревушку и уходят ни с чем, потеряв в боях половину своего состава. А в соседнем Дятьковском районе партизаны и местные жители восстановили Советскую власть. Нормально работают почта и типография, ежедневно выходит газета. Вначале оккупанты как-то не придавали этому значения, думали – все рассыплется само собой, а когда спохватились, было поздно – к партизанам не подступиться…

Шуршит под лыжами снег. Извилистая лыжня опоясывает балки и перекаты, то ныряет в гущу молодняка, то круто взбирается на отрог, то ручейком-падуном низвергается вниз, на самое дно оврага, и медленно вьется дальше.

Николай устал, а путь еще долог.

Сегодня у него был удачный день – встретил двух врачей из окруженцев. Оба согласились уйти на Козелкин Хутор – хороший подарок отряду!.. За два месяца только он привел к Понасенкову несколько десятков настоящих парней. А разве один он занимается подбором людей?

Десятки разведчиков и пропагандистов снуют по деревням и глухим хуторам, и пусть пока маленькими ручейками, но текут со всех сторон люди с оружием в руках. С приходом Борисова в отряде было восемнадцать человек, а теперь – около трехсот…

Лыжня выбежала из леса и сразу уперлась в прясло окраинного огорода. Николай остановился передохнуть и присмотреться к хутору. По данным разведки, враги здесь не появлялись ни разу.

Крохотный хуторок – всего пять домиков. Низкие, старые, беспорядочно раскиданные по поляне, без света в окнах, без поскрипа калитки или колодезного журавля, они казались необитаемыми. И все-таки здесь жили люди, а одного из них Николай должен повидать сегодня.

То ли заброшенность хутора, то ли какая-то слишком уж неестественная, неживая тишина, то ли еще что вселило сомнение в успех длинного перехода. Он постучал в окно домика, стоявшего вторым с дальнего конца хутора. Прислушался – за окном тихо. Встреча не удивила Николая. Время стояло тревожное, многие стремились затаиться, порой не откликались даже на знакомый голос соседа.

Он постучал настойчивее. В ответ – молчание. Но Николай уловил какое-то движение внутри избы. На боковые стекла легла неширокая тень, видимо, кто-то выглядывал на улицу, стоя в простенке.

– Откройте, свои! – негромко попросил Николай и снова постучал.

– Кто? – донеслось из-за окна. Голос женский, недовольный.

– Выйдите в сени!

– Ну, чего тебе? – уже из сеней спросил голос.

– Я – друг Виктора Семеновича, с хорошей вестью пришел, отоприте, да поскорей, нельзя торчать перед дверью.

Женщина задумалась.

– Откуда пришел-то?

– В избе скажу.

После недолгого колебания женщина громыхнула задвижкой. Николай торопливо прошмыгнул мимо хозяйки, боясь, что она передумает и захлопнет дверь.

– Зажгите свет! – попросил Николай хозяйку, когда она вошла вслед за ним в избу.

– Так, что ли, нельзя?

– Нельзя.

Женщина долго завешивала окна. Потом чиркнула спичкой, зажгла лампу без стекла.

Тусклая мигалка осветила хорошо прибранную избу, чисто выбеленные стены, недавно выкрашенный пол, громоздкий комод, цветастый полог кровати. В избе густо пахло самогоном.

Полог раздвинулся, и на Николая глянуло сытое бородатое лицо, по которому в полутьме трудно было определить возраст хозяина.

– Зачем пустила? Говорил – не отзывайся, дура!.. – И, не дожидаясь ее оправданий, метнул взгляд на Николая. – Чего тебе? Спать у нас негде, сам видишь, иди к соседу, там просторно.

– Он твоим другом назвался, – вставила женщина.

– У меня нет друзей, каких вижу впервой. Женщина испуганно глянула на Николая и даже приподняла правую руку, как бы собираясь перекреститься, но тут же опустила ее и стала поправлять халат на груди.

– И все-таки есть, – возразил Николай и присел на стул подле окна. – Вы бы встали, поговорить надо.

– Слышу и так. Хвор я вставать-то.

– Что ж, можно и так. Да вы на нее не сердитесь, Виктор Семенович, я ведь действительно с добром пришел. Я знаю – вы офицер и здесь оказались не по своей охоте. А вы, конечно, понимаете, где сейчас должно быть ваше место.

Глаза Виктора Семеновича торопливо шмыгнули по стенам избы.

– Выйди! – сказал он женщине.

– Зачем? – остановил ее Николай. – У меня от нее секретов нет.

– А коли нету, так отвечай разом – о партизанах будешь гутарить?

Николая задел этот резкий переход на мужицкий жаргон, но он спокойно ответил:

– Да. О партизанах.

– Дык вот какое дело, – умышленно растягивая слова, видимо собираясь с мыслями, сказал Виктор Семенович. – Никаким охвицером я никогда не был и чести такой не хочу. А живу тут спокон века, вот и жена скажет то же. И в армию меня не брали по годам и по здоровью. И всяких провокаторов слухать не желаем, и можешь идтить своей дорогой, понял? А тревожить хворых людей не советую.

– Но как же, Виктор Семенович? Вы, на сколько мне известно, старший лейтенант, да и возрастом я чуть моложе вас, а что касается бороды, сам недавно снял. Я понимаю, доверять всякому в такое время нельзя, но у меня есть доказательства. – Он расстегнул полушубок, достал сложенную вчетверо газету. – Смотрите, это «Правда», вышла в Москве три дня назад, как раз в тот день, когда я ушел из отряда. Враги, как вам должно быть известно, «Правду» не выписывают и по улицам не разбрасывают. А это вот – приказ командования отряда всем окруженцам явиться для прохождения службы туда, куда я скажу. Особенно касается офицеров и коммунистов, стало быть, и вас.

– Я беспартийный и в офицерах никогда не числился, – забыв о соблюдении жаргона, продолжал упрямиться бородач.

– Да чего это вы агитацией занялись? – вступила вдруг в разговор женщина. – Проворонили Расею, а теперь добрым людям пожить не дают! Никуда я его не пущу! Своей кровушкой выходила, а вы забрать хотите, опять на смерть послать.

– Стало быть, живет он у вас недавно, насколько я понял? – теряя спокойствие спросил Борисов. – Как вас понимать, старший лейтенант? Забыли о чести? Встать! С вами политрук разговаривает.

Все последующее произошло в доли секунды. Бородатый выхватил из-под подушки пистолет. Николай машинально смахнул со стола коптилку и метнулся к двери. Пуля вырвала клок из его полушубка, обожгла плечо. Женщина взвизгнула и кинулась в угол, а после второго выстрела оттуда раздался дикий вопль. Стрельба прекратилась. Что-то металлическое стукнулось об пол.

– Для себя и берег два патрона, – хрипло сказал в темноту лейтенант. – Груня! – позвал он, помолчав. – Ты цела, что ль?

Николай ощупью нашел пистолет, брошенный предателем, чиркнул спичкой.

Бледная, окаменевшая, стояла, прижавшись к печи, Груня, силясь что-то сказать или крикнуть, но от страха свело челюсти, и она никак не могла разжать их. Над ее головой зияла красная воронка – треснул кирпич.

Зажигая спичку от спички, Николай приблизился к кровати.

– Убивай, никуда не пойду! – простонал бородач.

– Нам такая сволочь не нужна! – отрубил Николай. – Одичаешь тут один, на коленки встанешь – не возьмем. А пулю на тебя тратить мне жалко. Кончится война, найдем, всем народом судить будем!..

И снова по глухим, нехоженым тропинкам бежит лыжня. Из головы Николая не выходят мысли о бородатом лейтенанте. Неужели можно так вот быстро забыть семью, товарищей, долг перед ними и своей совестью?!

А, черт с ним!

Борисов достал компас, выверил направление и свернул в сторону Козелкина Хутора. Над безмолвным лесом занималась заря.

4

Комендант Жирятинского гарнизона обер-лейтенант Генрих Блюм, долговязый сутулый немец с выпученными глазами и длинным горбатым носом, свернутым на одну сторону, нервно подрагивая ногой, стоял у окна своего кабинета и смотрел на базарную площадь. Там суетились немногочисленные торговцы всякой рухлядью и еще более малочисленные покупатели: кроме продуктов, ничто не шло, а деревенские жители давно прекратили доставку продовольствия – слишком обременительные пошлины установил комендант: половину в управу, половину на рынок.

Городишко был маленький, серый, неопрятный. Один его вид приводил Блюма в бешенство. Он, строевой офицер, прошедший половину Европы, квартировавший в лучших гостиницах Парижа, Праги, Варшавы, Вены, должен закисать в этой кротовой норе. Все это по милости тучного полковника Шварцкопфа, который послал его сюда да к тому же выдал это назначение за повышение в должности. Хотел бы видеть Блюм его в таком повышении. Перспектив никаких. Первое время утешало, что здесь неопасно. Блюм рассчитывал отдохнуть, выждать время и, когда дело на фронтах будет подвигаться к концу, подать рапорт о переводе в действующую армию. Теперь об этом не могло быть и речи. Все окрестные деревни кишат партизанами. Кто поручится, что и сейчас на площади не окажется десятка бандитов, готовых всадить нож в спину? А попробуй угадай их. Всех в тюрьму не посадишь и не расстреляешь: некому будет работать. О, если бы не эта необходимость в рабочей силе, Блюм не остановился бы ни перед чем. В конце концов хозяин здесь он и докладывать о своих действиях никому не намерен.

Непонятная страна. Нигде Блюм не встречал таких людей. Режь их, жги – слова не выдавишь.

Вспомнились двое, захваченные накануне. Их окружили в кустарнике. Заведомо обреченные, дрались, пока не кончились патроны и пока не потеряли сознание от потери крови. Это будет нелегкая война, если каждый из них способен к подобному сопротивлению. Они убили тринадцать солдат. Тринадцать за двоих – при таких соотношениях у рейха просто не хватит солдат.

Блюм отошел от окна. Мерзкая погода, что ли, настраивает на мрачные размышления. К дьяволу! Надо действовать!

Он снял трубку, вызвал начальника полиции Домбровского.

Низкорослый, толстый, с красным овальным лицом, шеф местной полиции чем-то напоминал Блюму полковника Шварцкопфа.

– Ну? – выдавил он голосом, не предвещавшим ничего хорошего.

– Молчат, господин комендант.

– Что значит – молчат?.. Что значит – молчат?!

– Ничего не говорят, – пожал плечами Домбровский, он, видимо, понял вопрос в буквальном смысле.

– Откуда вы взялись, олицетворение тупости? – с издевкой процедил сквозь зубы комендант.

– По предписанию полковника Шварцкопфа назначен в ваше распоряжение, – как ни в чем не бывало, отрапортовал Домбровский.

Блюм окончательно взбесился. Длинный нос его побагровел, глаза, казалось, вот-вот выскочат из орбит.

– Если они не заговорят и сегодня, я вздерну вас рядом с ними на базарной площади, потом… потом их прикажу закопать, а вашу жирную тушу отдам собакам, пусть хоть для них будет праздник!.. Вы не можете справиться с двумя мальчишками!.. Безоружными и полуживыми, а я отдал за них дюжину лучших солдат!.. Вы это понимаете?

– Так точно! – вытянулся Домбровский.

– Вы ничего не понимаете! Ваша глупость равна вашей трусости. Вокруг бродят бандиты, они хозяйничают всюду, а вы боитесь высунуть нос из города. В вашем распоряжении сотни вооруженных до зубов полицейских, я в любую минуту могу дать еще столько же своих молодцов. В чем дело? До каких пор это будет продолжаться? Завтра же проведите операцию в любом населенном пункте. Оружие изъять, навести порядок, всех, кто не желает выполнять наши приказы, арестовать! – Он устало откинулся в кресле и вяло закончил: – А лучше убрать на месте.

– В каком пункте должна быть проведена операция, господин комендант?

– Я сказал – в любом! Поезжайте хотя бы сюда. – Блюм, не оборачиваясь, ткнул пальцем в карту района, висевшую у него за спиной. Домбровский подбежал к столу.

– Марково. Будет исполнено, господин комендант.

– А этими… я займусь сам.

– Они не доживут до завтра, господин комендант.

– Ладно. Разошлите надежных людей по селам, пусть выискивают всех, кто связан с партизанами, скажите – за усердие будут награждены. Для начала наберите человек пятьсот из партизанских семей. Брать только молодежь. Отправим в фатерлянд, есть заявка.

А Домбровский размышлял о своем: ему выпало счастье реабилитироваться в глазах коменданта. Группа самообороны в Маркове малочисленна, справиться с ней можно без труда, и его авторитет несомненно поднимется. Да, это большая удача!..

5

Минуло полгода, как ушел Николай. За это время умерла мать, Агафья Федоровна. Ее счастье, что не дожила до сегодняшнего дня, все равно не вынесла бы. Отец тоже, будто знал, уехал на ночь в Жирятино на рынок. Как-то он будет один? Выдюжит ли? А может быть, все обойдется? Может, подоспеет Николай со своими людьми? Почему она думает, что на помощь придет именно он, Николай? Разве раньше она не звала его в мыслях? Он не приходил… То было раньше, а сейчас придет, и придет он, обязательно он! Не потому, что ей так хочется, а потому, что сердце чувствует, оно не может обмануть. Узнав от связного страшную весть, он не останется в стороне. Ведь это село стало родным для него, здесь он помогал людям стоять за правду, отсюда он начал вторую свою жизнь.

Она уже знала, что он – в партизанском полку Понасенкова. Комиссар батальона. Встречала людей, приходивших от него с разными заданиями, как бы мимоходом выспрашивала, что с ним, как он, но ни разу не послала записку, не передала привет. Стыдилась напомнить ему последний разговор в тот прощальный вечер.

Сейчас их двое – она и Антон Петелин. Они оба знают, что их ждет, и поэтому молчат.

Каратели неплохо продумали операцию. Рано утром они выслали взвод в соседнее село и там учинили погром. Марковская группа самообороны ушла на помощь соседям. Осталось дома лишь несколько человек. И вот тогда…

Часов в десять утра в деревню прибежал внук Сидора Вавилина и истошным голосом завопил:

– Деду каратели убили. Едут сюда!..

Старик с внуком собирали хворост в лесу. Сгибаясь под тяжестью вязанки, дед вышел на дорогу, и тут его подкосила автоматная очередь. Он даже не успел крикнуть внуку, чтоб поостерегся. Но мальчуган и сам понял, нырнул в кусты и бросился домой…

Анфиса и Антон заняли позицию в заброшенном домике. На Козелкин Хутор выслали гонца. Он уехал часа два назад, но лес, окруживший деревню, пока тих и спокоен. Зато деревня вздыблена и перевернута вверх дном. Дальняя ее сторона уже охвачена пожаром. Каратели смяли самооборонцев, выгнали жителей на улицу и чинят свой суд. Суд короток – автоматная очередь, короткий пистолетный хлопок, и сразу несколько человек падают на дорогу.

– Стреляй, Анфиска! – услышала она голос Антона, скорее похожий на мольбу, чем на приказ. Опомнившись, она увидела человек пятнадцать карателей – полицейские в черном, солдаты в зеленом, – полукружием оцепивших домик. Припадая к земле, они ползли, как огромные омерзительные пауки. Они уже близко, видны вспотевшие красные лица.

Анфиса медленно подняла дуло обреза. На мушку попало молодое лицо, наполовину прикрытое каской. Солдат что-то кричит, но за треском пулемета Антона слов не разобрать. Анфиса спокойно, будто всю жизнь только этим и занималась, нажала на спусковой крючок. Голова дернулась и уткнулась в кочку. Кто-то упал на самую кромку берега и медленно сполз в омут. Это Антон подстрелил его.

Цепь карателей рассыпалась. Они расползались в стороны, спешили укрыться за бугорком, в яме, всюду, где можно спрятать хотя бы голову. Вон один из них вскочил и, петляя, исчез за углом домика. Это не страшно. Единственная дверь достаточно прочна и надежно подперта изнутри, одному не взломать.

Но что это? Дым?

Анфиса растерянно посмотрела на Антона. Он приподнялся на локте и бросил самодельную гранату. Раздался вопль, и один из карателей, корчась, покатился по земле. Но и сам Антон начал судорожно шарить руками по полу, словно искал что-то. Анфиса бросилась к нему. Грудь Антона была залита кровью.

– Дядя Антон! Дя-дя Ан-тон!.. – зарыдала она.

Петелин открыл глаза, беззвучно пошевелил посиневшими губами, но так ничего и не сказал.

Домик горел весело, как сухой омет соломы. Сноп пылающего камыша перенесся на корявые ветви мертвой осины, и дерево вспыхнуло.

Дым разъедал глаза. Слезы смешались с копотью. Анфиса терла глаза ладонями, размазывая по лицу кровь и сажу. Она почти ничего не видела. Где каратели? Они, видимо, решили не рисковать.

Стиснув зубы, она легла за пулемет Антона. Остался один диск, и неизвестно: сколько в нем патронов, может быть, они кончились? Она нажала гашетку. Нет, есть. В запасе еще одна граната. «Почему они не идут? Идите же, гады!..»

За спиной хрустнула балка. Невыносимая жара. Видна улица. Горит отцовский дом. Каратели подожгли, или отсюда перенесло пламя? «Бедный отец! Вот и случилось то, чего ты больше всего боялся. Не осуждай меня. Сам говорил – время такое. Я не могла жить иначе. Николай прав – сейчас никто не должен оставаться в стороне. Я с ними, с Николаем и его друзьями. Пусть они не знают об этом, но я с ними. Ты потом расскажешь, что твоя дочь умерла, как человек. Я любила их всех и ненавидела этих»…

Каратели собрались в кучу и о чем-то беседуют. Далеко, гранату не добросить. Антон бы добросил.

Душно. Еще минута, и она задохнется. А они, эти черно-зеленые пауки, останутся?

Стрельба? Откуда стрельба?

Каратели, забыв об осажденном домике, повернулись в сторону леса. Они поднялись. Ищут новые позиции.

Анфиса послала им в спины очередь. Несколько солдат рухнуло. Другие побежали вдоль улицы в центр деревни, где находились основные силы.

В горящую улицу ворвалась первая партизанская подвода. Круто развернувшись, она остановилась поперек дороги. Партизан без шапки расстреливал из пулемета убегающих.

Анфиса не ошиблась. «Он! Он успел!»

Она тяжело поднялась с пола и не перешагнула, а перевалилась через подоконник. Ей бы спешить к ним, к своим. Бежать за ними. Но она забыла обо всем. Она сидела на завалинке, обессиленная, улыбающаяся и счастливая, опершись локтями на подоконник.

За ее спиной грохнуло – взорвалась забытая граната.

Домик качнулся, будто сделал шаг к омуту, и с тихим стоном повалился на берег.

На другом конце деревни продолжался бой.

А здесь, на притихшем берегу, догорал костер над Анфисой Марюхиной и Антоном Петелиным.

6

Ветер хозяйничал над пепелищем. Срывал клочья золы, кружил и рассеивал над виром, отчего вода казалась подернутой серым туманом.

Прямо на земле, обняв обугленный пень, сидел белый старик. Ветер трепал его волосы, путался в нечесаной бороде. Старик сидел неподвижно, словно в забытьи, жалкий и сирый. Но вот он поднял голову, и люди, стоявшие за его спиной, услышали прерывистые, короткие вопли:

– Будьте прокляты, звери!.. Будьте прокляты, матери, породившие вас!.. Будь проклята, земля, вскормившая вас своим хлебом!.. Будьте прокляты-ы-ы!.. – Опершись на пень, он встал, тяжело повернулся к односельчанам, вытянул широкие мозолистые ладони. – Люди!.. Куда мне идти?.. Как я теперь умру? Кто закроет мои глаза? Кто?..

Женщины запричитали в голос. Мужчины стояли насупясь, некоторые потянулись рукавами к глазам. Что могли ответить Прохору Игнатьевичу они, сами только что похоронившие близких и чудом сами уцелевшие?..

С немецким автоматом на плече, в расстегнутом френче к толпе подошел Алексей Карцев. Женщины притихли. А Прохор Игнатьевич так и стоял, вытянув руки. Карцев подошел к нему.

– Нечего кликать смерть, старик; когда надо, сама явится. Не с тем словом обращаешься к людям. Я знаю, ты был когда-то хорошим охотником, а нынче слишком много волков развелось в нашем краю. Возьмешь меня в подручные? – Снял с плеча автомат, вложил в руки Прохору Игнатьевичу. – Пошли, старик. Помянем твою дочь, как подобает. И ваших помянем, люди! Только не поминайте вы меня лихом, ежели что не так делал. А потребуется староста, заново изберите. Прощайте пока…

7

Повозку опять тряхнуло. Борисов болезненно поморщился, а на лице санитарки Шуры Зайцевой выразилось страдание, будто не комиссар был ранен, а она сама.

– Поаккуратнее-то нельзя, что ли? – крикнула она тоненьким голоском на возницу.

– Мабуть, я нарошно?

– Нарочно не нарочно, а дорогу-то выбирать можно! – не унималась Шура.

– Ось малявка! – усмехнулся возница. – Асфальт тоби тут, чи шо?

– По асфальту и я проеду, на то возницей поставлен!

– Ты, дивчина, дывись краще, як гарно вокруг, мене все одно не злякаешь, – посоветовал усач, – а за товарища комиссара будь покойна, они – людына стреляна. Не у перший раз.

– Гарно! – передразнила Шура и капризно поджала губки.

Николай улыбнулся, тронутый ее бесхитростной заботой. Совсем девчонка, наверное, и семнадцати нет, а вот – тоже воюет.

– Да, всех война посгоняла с насиженных мест, – как бы думая вслух, сказал Борисов.

– Теперь мы непременно победим, правда, товарищ комиссар?

– А ты раньше сомневалась?

Девушка смутилась.

– Не то чтобы сомневалась, но как-то было трудно представить. А скажите, товарищ комиссар, у вас не было сомнения никогда?

– Нет, Шурочка, не было. Никогда!

– И когда отступали?

– И когда отступал – тоже. Я ведь военный и немного разбираюсь в стратегии. Ты школу-то хоть закончила? – неожиданно переменил он разговор.

– Нет, только в десятый перешла, а тут началось.

– Ничего. Вот отвоюешься, закончишь, в институт вместе пойдем, я ведь тоже не успел свои планы выполнить. Кем стать-то собираешься?

– Да была бы я мальчишкой – в летчики пошла бы или в моряки, а так – куда мне!..

Простодушная ее искренность подкупала. Николай опять не сдержал улыбку.

– Кого ни спроси, все в небо да в море рвутся. А разве на земле нет ничего интересного? Ну вот тебе, почему бы тебе не стать… врачом? Скажи, что бы я сейчас делал без тебя? Или представь себе, что у нас в полку нет доктора, куда деть раненых? – Николай увлекся, ему почему-то захотелось, чтобы эта милая девчушка обязательно стала врачом, будто сейчас решался вопрос, куда ей пойти учиться.

– Да я бы и врачом пошла, только когда она кончится, война-то? – в ее голосе послышалась грусть. – Может, я и не доживу до того времени, – совсем тихо, почти шепотом, сказала она.

Она сказала это так серьезно и с такой болью, что Николай не решился ответить.

Было уже совсем светло, вот-вот появится солнце. Вдали, там, откуда они ехали, глухо прозвучал взрыв, потом – другой. Наверное, партизаны взорвали мост, чтобы задержать броневики, брошенные Блюмом в погоню. Бой в Жирятине затянулся – гарнизон оказался сильнее, чем донесла разведка. Но операция прошла успешно. Около пятисот человек, предназначенных для увоза в Германию, были освобождены, и добрая половина из них попросилась в полк – это еще почти батальон. Жаль, нелепо получилось с ним, Борисовым. Он со своей группой был у цели. Они окружили полицейскую управу, казалось, минуты Домбровского сочтены, на этот раз ему не удастся вырваться. Николай с ручным пулеметом бросился к центральному входу и тут запутался в колючей проволоке. Пока выпутывался, очередь из окна прошила ему руку и ногу. Товарищи кинулись на помощь, среди них оказалась и Шура. Она оттащила его в безопасное место, сделала перевязку. Но время было упущено. Домбровский второй раз ускользнул от возмездия.

После удачной жирятинской операции и большого прилива новых людей полк Понасенкова был реорганизован в бригаду «За Родину!» Но и немцы активизировали свои действия. В середине лета 1942 года они провели первую блокаду лесов. Бригада вынуждена была оставить Козелкин Хутор и с боем уйти в Мамаевские леса, где находились крупные силы других партизанских соединений. Прорыв обошелся почти без жертв – фашисты еще не умели тогда вести организованные боевые действия против ловких и увертливых партизанских подразделений.