Текст книги "Брем"

Вторая экспедиция в Судан

После отъезда Мюллера Брем вернулся к озеру Манзала. В этом птичьем раю он намеревался заложить основу для будущей орнитологической коллекции. Страницы его дневника заполнялись наблюдениями и описаниями жизни различных животных. Весной он снова вернулся в Каир.

Из дневника:

Воспоминание о любимом городе

«Привет тебе, мой Каир! Еще раз приветствую тебя из далеких холодных стран. И пусть привет мой, долетев до тебя, согревается под твоим теплым небом! Приветствую тебя, великолепный город, осененный пальмами, облегаемый пустынею, наполненный садами! Приветствую твои мечети с их стройными минаретами, твою цитадель с ее грозными батареями, твои узкие, извилистые, прохладные улицы; приветствую твои сарацинские дома, благоуханные эсбёкиэ, твои аллеи шумящих платанов, отягченные плодами смоковницы; твои укромные роскошные сады с их душистыми апельсиновыми рощами, пахучими цветами, финиковыми пальмами и журчащими по канавкам ключами; приветствую твои издревле славные пирамиды, твои пустыни с их величавыми кладбищами; приветствую горы, у подошвы которых ты раскинулся, приветствую твои предместья, твой Булак с его многолюдною пристанью и оживленный садами, Нил с его прелестным островом, приветствую каждое местечко в тебе, тебя и народ твой!

Эль салам алейкум (мир с вами)!

Да, кто, подобно мне, подробно познал Каир, тот, без сомнения, часто стремится туда, в несравненный город. Хотя иногда устаешь от шума и толкотни улиц Каира, но утомление это продолжается недолго, и, отдохнув, опять и опять хочется броситься в несравненную суматоху этой столицы. Конечно, всякий, кто захочет обжиться в Каире, должен наперед отказаться от некоторых старых привычек и усвоить себе совершенно новые; он должен приучиться обходиться без многих удобств, какие представляет ему каждый большой город в Европе; но тот, кому случится сделаться гражданином Египта и у кого достанет решимости и любви на то, чтобы стряхнуть с себя немецкое, да и вообще европейское, филистерство, тому Каир с каждым годом, с каждым днем будет дороже. Шутка ли, в самом деле изо дня в день ощущать вместо наших холодных туманов этот теплый египетский климат, с которым не сравнится лучший день наших широт; шутка ли, вместо наших дубов, так скоро теряющих листья, гулять в вечноцветущих апельсиновых рощах. Да, вечная весна не то, что наше короткое лето и наша длинная, длинная зима».

В Каире Брем наконец получил письмо от своего «шефа» Мюллера. В нем он обнаружил доклад «Об основных славных моментах достопамятного путешествия во время академической научной экспедиции в Центральную Африку в 1845—1849 гг.», который был прочитан им 11 апреля на заседании Императорской Академии наук в Вене. В нем он не только хвастливо заявил, что «завершил исследование истоков Белого Нила», но и уведомил уважаемых слушателей, что готовит пешеходный переход через Африку к побережью Атлантического океана! Вот так – просто наполеоновские планы!

Брему предписывалось идти в Александрию, готовиться к поездке и ждать Мюллера. В ожидании дальнейших указаний Альфред предпринял вместе с секретарем австрийского консульства Константином Рейтцем несколько охотничьих вылазок в окрестностях города. Хвастливый доклад «хозяина» показал Брему, что тот без зазрения совести воспользовался всеми достижениями своего помощника. Поэтому Брем поспешил написать отцу пространное письмо, в котором он отослал ему все описания открытых и изученных им видов животных и рисунки к ним и приписал 14 мая 1849 года: «Если барон “забудет” указать где-либо, что именно я открыл тот или иной вид, скажите ему, кто подлинный автор открытия, и дайте мне знать об этом…»

В то время Мюллер как раз гостил у старшего Брема в Рентендорфе. Желая пообщаться со стариком, в Тюрингию приехали также орнитологи Иоганн Науман и Эдуард Бальдамус. Последний вспоминал об этой встрече: «Барон Мюллер привез в Рентендорф, где находились Науман и его референт, часть добычи его второй африканской экспедиции. Я никогда не забуду эти восемь дней, проведенные в гостеприимном доме пастора, занятые распаковкой, сортировкой, сравнением и определением редчайших, хорошо сохраненных тушек».

Во время своего пребывания в Рентендорфе Мюллеру удалось привлечь к третьей экспедиции старшего брата Альфреда Оскара, который был на шесть лет старше Альфреда. Тот изучал фармацевтику в Йене и проходил практику в Рудных горах и Лимбахе. Кроме того, он давно собирал бабочек и жуков, а также гербарии и минералы. Оскара не нужно было долго упрашивать принять участие в новом проекте: идея пополнить свои коллекции чудесными экзотическими образцами привела его в восторг.

Науману удалось убедить поехать в Африку и молодого врача Рихарда Фирхалера (1820—1852). Орнитологический герцогский музей выделил некоторый аванс на поездку и заготовку шкурок.

Между тем финансовые дела барона обстояли в то время не блестяще. Его отец протратил большую часть наследства, да так, что над ним было установлено опекунство. Теперь Мюллер взял все заботы на себя, надеясь на помощь «деловых кругов Нижней Австрии, заинтересованных в колониальных проектах и новых землях».

Эти идеи распространялись через некоего А. Унгера в 1850 году под названием «Центральная Африка – новый важный пункт в планах немецких колонистов». Очевидно, программа не вызвала особого энтузиазма в купеческих кругах. Да и тот план, который Мюллер озвучил в апреле на заседании Императорской Академии наук в Вене, оказался слишком авантюрным и не был воспринят всерьез.

По просьбе Мюллера Брем подготовил смету расходов, которые составили 5600 прусских талеров плюс стоимость необходимого оборудования. Между тем он продолжал свои исследования в Александрии и приобретал там новых друзей. Блестящий зоолог Эдуард Рюппель (1794—1884) постарался передать ему ценный опыт своего шестилетнего путешествия по Египту и Нубии в 1822—1828 годах, которое он затем, в 1831—1833 м, продолжил в лесах и горах Эфиопии. С Вреде он совершил несколько полезных с точки зрения приобретения новых экспонатов поездок в разные концы Египта.

Тем временем обещанные деньги не приходили. Наконец благодаря посредничеству австрийского консула вице-король Египта выписал долгожданный фирман (разрешение) для готовящейся экспедиции Мюллера. В нем говорилось: «Где бы он ни ехал, никто не имеет права чинить ему препятствия. И когда приедет к Белой реке, сможет беспрепятственно путешествовать, где ему захочется. Все, что потребуется – транспорт, лодки, вьючных животных – предписывается предоставлять ему беспрекословно. Если он пожелает пересечь границу моего царства, разрешить ему это сделать немедленно. Если же захочет в научных целях изучать жизнь людей и животных, следует помогать ему в этом деле».

Таким образом, Мюллеру и его спутникам разрешалось ездить по стране везде, где им заблагорассудится. Однако самого главного – денег – по-прежнему не поступало…

Во время вынужденного ожидания Брем знакомился с жизнью египтян и изучал арабский язык. Его умение налаживать дружеские отношения с простыми людьми сослужило ему добрую службу в дальнейших странствиях.

Из дневника:

Спасибо учителю арабского

«Я чувствовал себя здесь как дома, арабский помогал мне в общении, и народ стал доступнее. Я стал понимать многие из их обычаев, потому что начал разбираться в мотивах их поведения в тех или иных ситуациях. Прежде всего, хочу сказать слова благодарности моему учителю арабского языка, благодаря которому я узнал арабов лучше, чем другие европейцы. Я бродил по городу и ездил по стране с моим учителем, мы заходили в кофейни, слушали там местных сказателей, участвовали в праздниках. Я оказался в самой гуще населения».

Так Брем завоевал доверие у арабов. Он принял имя Халиль-эффенди, которое и носил во время всей экспедиции по Африке. Приятным сюрпризом для него было то, что сводный брат Оскар примет участие в поездке и скоро прибудет в Александрию. 24 ноября 1849 года Брем уже встречал его и Рихарда Фирхалера. Из обещанных 90 тысяч пиастров они привезли едва ли треть суммы. Брем пишет Мюллеру полное отчаяния письмо, в котором снова просит денег на подготовку экспедиции. А пока ждет ответа, отправляется с друзьями в Эль-Фагун на озеро Мерис.

Непредвиденные обстоятельства

Понятно, что при отсутствии средств у участников экспедиции поубавилось энтузиазма. Вреде, ранее с жаром говоривший о своем научном вкладе в предприятие, предпочел покинуть экспедицию, показавшуюся ему не очень перспективной. В начале февраля последовал циничный ответ Мюллера: «У меня нет сейчас возможности предоставить вам остальную сумму, но и без этих денег у вас хватит воли и сил отправиться в путь. Вперед, в Судан! А тот, кто не поедет, пусть возвращается».

Наконец он прислал еще 500 талеров и уверил Брема, что остальные деньги тот получит до 1 июля в Хартуме. Казалось, положение стало понемногу улучшаться. Компаньоны приободрились. Альфред же, несший основное бремя ответственности за судьбу экспедиции и людей, терзался сомнениями: «Я начинаю эту экспедицию, снедаемый многочисленными проблемами. Прежде всего, я являюсь их проводником, поскольку у меня имеется опыт предыдущих странствий, и я должен до минимума сократить возможные непредвиденные обстоятельства, которые неминуемы в пути».

Не имея опыта географических исследований, Брем не мог предвидеть всей утопичности и безрассудности самой идеи пересечения Африки с такими ограниченными ресурсами и возможностями. Неизведанные страны манили, юношеская романтичность подменяла трезвый рассудок, «нашептывала»: возложи свою жизнь на алтарь науки! Еще более, чем он, восторженно были настроены его спутники, не знакомые с реалиями Черного континента.

Они тронулись в путь 25 февраля 1850 года. Начало путешествия было для Альфреда, шедшего этим маршрутом уже в третий раз, довольно скучным. Ничего примечательного не происходило, помимо увлекательных вылазок за добычей. Он с увлечением рассказывал спутникам о тех местах, которые они проплывали, а те восхищались знаниями своего юного гида.

Брем старался набраться как можно больше впечатлений, которые ускользнули от его внимания в первые две поездки. К таковым относился провинциальный городок Кина – место, где Нил ближе всего подходит к Красному морю. Кина была отправной точкой маршрута, который в основном использовался паломниками, идущими в Мекку. Шесть минаретов устремили здесь свои шпили в синее небо, а многочисленные кофейни, таверны и ночлежки, где женщины легкого поведения имели неплохой заработок, являлись красноречивым свидетельством того, что благочестивые люди были не чужды и вполне земных удовольствий.

В непосредственной близости лежала Дендера, один из старейших и самых известных египетских городов. Находившийся здесь храм любви был одним из самых «юных» творений египетского искусства – он был построен по инициативе Клеопатры в 100 году до нашей эры и хорошо сохранился. Каждая из 24 покрытых иероглификой колонн портика имела диаметр более двух и высоту около десяти метров.

Из дневника:

Храм Дендера

«В получасе расстояния вверх по реке и столько же вовнутрь страны, на правом берегу Нила находится храм Дендера. Он содержится лучше всех и по новейшим исследованиям считается древнейшим египетским памятником. Этот хорошо сохранившийся храм построен еще за 100 лет до P. X. Клеопатрой и ее сыном от Цезаря. Храм был посвящен богине Хатор – египетской Венере. Портик поддерживается четырьмя рядами колонн, которые, соединившись в каждом ряду по три, образуют широкое пространство для входа. Соединенные с севера низкой стеной, эти двадцать четыре колонны сплошь исписаны иероглифами. Каждая колонна 7 футов толщины и 32 фута вышины. На крыше передней залы находился зодиак, перевезенный впоследствии в Париж.

В храме десять комнат. Из них самые великолепные те, которых колонны украшены пальмовыми капителями. Здесь, как и во всех египетских храмах, залы следуют одна за другой и делаются все меньше и меньше, пока наконец приходишь в самое маленькое помещение. Оно, вероятно, считалось святейшим местом храма. Если смотреть на храм снаружи, то с боков и сзади увидишь только его гладкие стены с львиными головами. Вероятно, эти львиные головы служили вместо водосточных труб для скоплявшейся на плоских крышах воды. Но вспомнив, что в верхнем Бинте почти никогда не падает дождя, бросаешь это предположение, не объяснив себе этим назначение водосточных труб.

За святилищем Венеры стоит меньший храм, посвященный Исиде; теперь он совершенно почти в развалинах. Рядом с ним стоящий храм более уцелел. Он посвящен Тифону, или дьяволу (злому духу).

Вокруг развалин храма лежат развалины деревни, построенной при фараонах. С одной стороны храм окружает пустыня, а с другой – поросшая осокой равнина “хальфа”, ограниченная со стороны Нила прекрасным пальмовым лесом».

Брем с удовольствием выполнил просьбу друзей и показал им великие творения древности – Луксор и Фивы. Надо сказать, что поток посетителей здесь за прошедшее время существенно увеличился. Когда друзья 15 марта оказались в Луксоре, там на якорной стоянке у берегов Нила находилось не менее 15 больших лодок с туристами из Европы и Америки! К сожалению, недостаток времени не позволил посетить храм Эдфу, воздвигнутый в IV веке до нашей эры и дошедший до нас в практически неизменном виде…

В Асуане лодка была оставлена, чтобы не повторять печальный опыт преодоления на ней порогов. А на следующий день продолжился круиз по Нилу до Вади-Хальфы. Отсюда пошли вдоль берега на верблюдах до Донголы. Дорога срезала изгибы Нила, но тем не менее была долгой и муторной и заняла две недели. Тяжелый путь не позволил наслаждаться красотой тропических оазисов, встречавшихся то тут, то там, хотя густые заросли цветущей мимозы давали хоть какую-то тень. Плодородные земли здесь оставались по-прежнему неиспользованными, потому что местного населения не хватало для их обработки. Аборигены пользовались спросом у работорговцев…

Пребывание в Донголе было очень приятным. Должностные лица и местные торговцы оказались гостеприимными хозяевами. Команда провела там несколько безоблачных дней с обедами и вылазками на природу.

Во время охоты Альфред набирался самых разных историй для свои будущих книг.

Из дневника:

В лапах колдунов

«Во время нашей остановки мы видели летающих кругами больших грифов и решили приманить их. Мы купили приговоренного к смерти осла, отравили его и положили вместо приманки за одним задним зданием нашего временного жилища. Но грифы не явились, а вместо них каждую ночь повадились ходить гиены, так что пришлось охотиться на них и каждый вечер делать облаву. Ночи были так темны, что нам не удавалось сделать ни одного верного выстрела, утром же мы находили следы крови на большом пространстве в пустыне, между тем нигде не встречали издыхающей гиены.

Один из моих слуг, Али, по прозванию Муклэ[12]12
  «Муклэ» на берберском языке означает «чудак» или «шут». Муклэ им действительно был.


[Закрыть], по поводу этой охоты рассказал мне следующее: “Здесь стрелять в табаэ (Hyaena striata) нет никакой опасности; совершенно иное в Судане, а главное, в Сеннаре или Фассокле, где рыщут большие марафилы (Hyaena crocuta), которые не что иное как оборотни и большие волшебники. Они могут сделать много вреда нападающему на них.

Такие колдуны одним взглядом “злых глаз” (аеин-эль-хассид) останавливают кровь в жилах, заставляют умолкать биение сердца, высушивают внутренности и приводят в помешательство умы своих врагов. Хотя Хуршид-паша (да благословит его Бог!) сжег много деревень, в которых находились такие колдуны, однако все-таки число их еще слишком велико, и “аус билляхи мин эль шеитан эль раджим! (Да пересилит небо над сверженным дьяволом!)” У меня дрожь пробегает по телу, когда я только подумаю о тех, которых Аллах бросит в глубочайшую преисподнюю Джэхенна (ад). Хуршид-паша умер ранней смертью оттого, что слишком ревностно истреблял колдунов, и, наверное, это Аеин-эль-хассид унес его с собой под землю. Однажды он охотился с солдатами на бегемотов и выстрелил в Джамамис-эль-баар[13]13
  «Джамус» (множественное число от «джамамис-эль-баар»), есть одно, а «аёзинт» (множественное число от «аёзинат») – другое арабское название бегемота.


[Закрыть], несмотря на доброжелательное предостережение одного мудрого шейха. Напрасно повторял шейх, что это не настоящие аёзинат, а только превращенные люди, которые ночью спят в своих жилищах, днем же принимают образ аёзинт. Паша не обратил внимание на этот совет, и за то как скоро он был убит ядовитым взглядом Саахра-волшебника! Мир его праху и да упокоит Бог его душу! Его смерть была ускорена болезнью. Он доверился франкским докторам, а они не могли найти целебного лекарства. Ведь он был просто околдован, и ему мог помочь только другой волшебник или мудрый благочестивый шейх. О господин, и я некогда был также в великой опасности! К счастью, Аллах субхаана ву таалэ[14]14
  Бог премудрый и прославляемый.


[Закрыть] открыл мое сердце к принятию доброго совета, и мои уши были готовы внимать гласу предосторожности, который я запечатлел в своем сердце. Однажды брат и я собирались охотиться на гиен, сильно дравшихся на трупе верблюда, но, к счастью, мы были вовремя остановлены – эль хамди лилляхи. Сын шейха обратил наше внимание на их голоса. “Слушайте, – сказал он, – разве такой голос у марафила? Клянусь Аллахом и его великим пророком – Аллах муселлем ву селлем аалеиху – это саахир”[15]15
  Множественное число от «саахр».


[Закрыть]. Тут члены мои затряслись от ужаса, язык пересох, в глазах померкло, и я в страхе начал прокрадываться к своему лагерю. Всю ночь напролет раздавался голос марафила. Казалось, слуги дьявола – спаси нас от него, Господи, – дрались между собой. Да, господин, то были не гиены, а настоящие волшебники, сыны проклятого, и сердце мое того не отрицает, что видели мои глаза и слышали уши”.

“Но, господин, ты все еще сомневаешься в моих словах? И ты не хочешь доверять тому, что я говорю? Все франки – неверующие, и поэтому как тебя убедить? Неужели же в подобные вещи ты вовсе не веришь?”

“Нет!”

Муклэ звонко засмеялся и начал сильно клясться, желая уверить в правде всего сказанного. Но я продолжал не верить. “Так знай же, господин, – ей богу, моя речь правдива! В Судане совершаются еще не такие колдовства. Ведь я лучше тебя знаю свою родину[16]16
  Муклэ был родом из Волед-Медине на Голубой реке.


[Закрыть]. А мой отец и дед знают более тебя о совершающемся в нашей земле, о которой ты ничего не знаешь. Ты говоришь, что в вашей стороне не бывает волшебников! Да я разве не видел своими собственными глазами, какую чертовщину делал саахр Боско в Александрии, при эфенди Мухаммеде-Али (да снизойдет на него милость Божия!). Наше заклинание змей просто мыльные пузыри в сравнении с этим. Разве в Маср-эль-Кахира не было индейского волшебника, который мог высушивать выпуклость глиняного сосуда, вовсе не касаясь до него, и поэтому отчего же в Судане не быть колдунам, могущим высушивать внутренности у живого человека. Я тебе расскажу еще одну историю.

В Судане, именно вблизи Сеннара, живут женщины, так хорошо знающие колдовство, что могут раз поцеловавшего их мужчину заставить не касаться других женщин. Без их воли не может даже исполнить своих супружеских обязанностей. Я знал одного молодого человека, Ибн-эль-Харахми[17]17
  Ибн-эль-Харахми – сын проклятого или безбожного, означает также «распутный человек», и иногда употребляется в значении «веселый малый».


[Закрыть], который колдовством на долгое время был превращен в кастрата, несмотря на то, что нож не касался его. Только после усиленных просьб саахрэ возвратила ему снова его мужественность. Но он не мог любить другую женщину, пока была жива саахрэ. Он был раб ее воли, и никто не был в состоянии снять с него это колдовство.

Но, право, не всегда эти чары имеют такое пагубное действие. Они бывают и другого рода, например, в виде маленьких корешков. Эти корешки уезжающий супруг зарывает в землю подле порога, и тогда может быть вполне спокоен, что по возвращении найдет свою жену такой же точно непорочной, чистой и верной ему, так как эти корешки имеют свойство защищать вход от не имеющих права на то. Есть еще и другого сорта колдовства, которые употребляются, когда желают приобрести любовь женщины. Посещая любимую девушку, надо спрятать этот маленький корень под такхие или под тарбуш. Это действует лучше всякого любовного напитка. Корень зажигает в груди любимой женщины самую горячую, страстную любовь, или же увеличивает и укрепляет ее.

Такие чары надо добыть у обнаженного саахир за деньги или ценою денег. Они находятся в пустынных местах. Но благочестивым не следует их отыскивать, потому что они прокляты и сыны проклятого. Им никогда не улыбнется счастие испытывать отцовские радости, даже если б они обладали гаремом, подобным султанскому; они никогда не удостоятся видеть рай, но будут стонать в глубочайшей ночи ада”.

Подобными фактами я не мог не убедиться и, к удовольствию Муклэ, не только поверил всему, что он рассказывал, но даже записал это в своем дневнике. Муклэ обещал принести мне корни со свойствами зажигать любовь и поддерживать ее, но, к сожалению, он не сдержал своего слова и лишил меня этим великой выгоды в отечестве – уменья побеждать сердца красавиц совершенно новым, а главное – неотразимым оружием.

Очень глубоко укоренена и распространена вера в подобную бессмыслицу. Понятно, что на саахир сваливаются только такие вещи, которые мы, в смятении душевном и сердечной простоте, признаем за случайные. Суданец все несчастие приписывает влиянию волшебников. Таким образом, они посредством страха приобретают почитание. Благочестивому мусульманину нет ничего ужаснее и оскорбительнее, как ругательное название саахр. За подобное оскорбление он ведет обидчика к судье-кади».

А потом наступил день 8 мая 1850 года, оказавшийся одним из самых тяжелых в жизни Брема…

К вечеру братья решили искупаться и выбрали тихую песчаную бухту со спокойной водой, напоминавшей скорее озеро, чем реку. Поскольку у берега вода слишком прогрелась, решили зайти подальше. Альфред выбрал для брата, который не умел плавать, нужную глубину и показал ему, где тот может плавать без риска. О том, что случилось, он потом не мог вспоминать без содрогания всю жизнь.

Из дневника:

Гибель брата

«Это случилось 8 мая 1850 года, в среду, накануне праздника Вознесения Господня. Мы с братом, помогая друг другу в наших многочисленных работах, так наконец утомились, что под вечер почувствовали желание выкупаться в прохладной воде Нила. Около города есть тихая бухта в реке, которая соединяется с нею только в нижнем конце своем. Она большею частью окружена песчаным островом и совершенно свободна от крокодилов. К тому же вода в ней так спокойна, что бухта походит на озеро. Тут-то мы и намеревались выкупаться. Право, в жизни бывают минуты, когда кажется, что какой-то внутренний, предостерегающий, пророческий голос как будто хочет противодействовать суровым решениям нашей судьбы. Это как будто голос доброго гения, посланного в наше сердце милосердным Богом. Так, после обеда мне без всякой причины пришла на память песня: “Заря, заря, ты освещаешь мне путь к ранней смерти” и т.д.; промурлыкав про себя мелодию, я пропел потом громко, обращаясь к брату:

 
Ты хвастаешь своими ланитами,
Блестящими, как золото и пурпур,
Ах, но розы вянут все!
 

Однако мы пошли купаться без всяких опасений. Оскар уже много раз купался в этой бухте, которая выше была очень мелка, отчего ее вода неприятно нагревалась. Мы стали отыскивать более глубокое место, как вдруг мой брат, побледнев как мертвец, сказал:

– Ах, Боже мой, неужели же я утону! Я чувствую, что не могу преодолеть какого-то внутреннего страха. Просто я плыть даже не могу дальше.

Моя обязанность была отговорить брата от купанья. Но чего бы я ни сделал и чего бы не в состоянии был сделать, если б только предвидел случившееся в эти четверть часа! Нырнув под воду, я исследовал глубину и сообщил брату, что берег вовсе не крут. Затем показал ему, как далеко он может плыть без всякой опасности. Сам же я поплыл на середину бухты и с наслаждением погружался в прохладную воду. Много раз я оборачивался, взглядывая на брата, и постоянно видел его стоящим на совершенно безопасном месте. Я уже собрался было в обратный путь, как вдруг услыхал ужасный крик глухонемого мальчика, которому мы часто подавали милостыню. Он сопровождал его такими телодвижениями, что я, уже не веря себе, начал сомневаться в безопасности глубины. Я видел, что произошло несчастие, хотя ум мой не мог и не хотел допустить ужасную истину. Плывя со всем напряжением сил, я скоро достиг берега. Он был пуст. Брат! Оскар! Оскар! – ответа нет. Куда же он мог деться, ведь даже его башмаки остались здесь. Но вдруг я понял, что случилась беда! Между тем глухонемой созвал людей. Я попробовал нырнуть в глубину, но члены мои как бы расслабли – я не мог! Несколько раз я погружался в воду, но меня постоянно выносило наверх, так что я должен был поручить нырянье подошедшим нубийцам.

Я сидел на прибрежном песке, не зная, что делать. В глазах у меня помутилось, я дрожал и ни на что не был способен. Я делал себе горчайшие упреки, что покинул того, кого теперь даже и спасти не способен. Говорить я не мог.

На берег высыпали нубийцы. От пятнадцати до двадцати неутомимо ныряли по всем направлениям. Доктор, Али-ара, мой немец слуга, наш домохозяин – все они старались убедить людей продолжать поиски. Тотчас притащили барку, и снова беспрерывно ныряли под воду. Наконец тело отыскали и, подняв его на барку, снесли в нашу комнату. Меня тоже скорее несли, так я плохо сам передвигался.

Мы положили безжизненное тело на кровать и начали его тереть шерстяными платками. Доктор сперва открыл жилу на правой руке – кровь не показалась! Потом он повторил ту же операцию с левой рукой – появилось только несколько капель крови! Доктор был неутомим. Он принял все надлежащие меры и сам старался привести брата в чувство. Он делал все, что в состоянии сделать благородный человек и дельный врач. Под конец он открыл дыхательное горло, чтоб впустить воздух в легкие – но уж было поздно! Нам пришлось оплакивать мертвого. Доктор Фирталер полагал причиной его смерти апоплексию.

Меня увели и пробовали утешить. И действительно, я начал плакать! Я не мог удержать слез, струившихся из моих глаз. Я старался собраться с духом – и не мог. Я пробовал, как магометанин, заставить себя верить в безжалостный рок – и этого не мог. Всю ночь я не смыкал глаз. Эта ночь была самая печальная и самая долгая в моей жизни. Когда я смотрел на мерцание свеч, которые, как последние стражи, горели вокруг дорогого мертвеца, то мне казалось, что с ними гаснет последняя искра надежды, вспыхивающая во мне. Когда же приходил взглянуть на меня верный турок Али-ара и когда я видел его скатывающиеся по бороде крупные слезы, тогда мои чувства снова вырывались на свободу, и я снова начинал горько плакать.

На следующий день я стал хлопотать обо всем необходимом для погребения. Гроб сделали из двух наших дорожных ящиков красного цвета, и в полдень положили в него труп. Доктор приказал его обмыть и одеть в белую одежду. Шерим-бей прислал не только столяров для изготовления гроба, но и двух своих адъютантов, чтоб приготовить все необходимое для парадного погребения. Позже явилась команда солдат, чтоб почетным эскортом следовать за похоронным шествием.

После обеда мы покрыли запертый гроб австрийским флагом, под защитой которого мы так счастливо путешествовали до этой поры. Сверху мы положили две пальмовые ветви, под которыми часто сидели вдвоем с братом. Потом мы покинули город и направились к коптскому кладбищу. Впереди нас шли солдаты, сопровождаемые адъютантами дивана. За гробом шли мы, Али-ара, наш гостеприимный друг Морпурго, купец Ханна-Субуаэ, домашняя прислуга и несколько коптских христиан. Мы направились на восток пустыни и через четверть часа пришли на кладбище. Много труда стоило сделать могилу, так как ее вытесывали в скале. По распоряжению губернатора принесли на кладбище несколько сот маленьких обожженных кирпичей, приготовленных для постройки мечети. Это для того, чтоб сделать свод над могилой христианина! Последнюю работу скоро окончили, коптское духовенство благословило и молилось над мертвецом. Мы вторили ему словами и мыслями. Турки тоже молились с нами».